Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

В конце концов «армия» вышла к самому Айдару и двинулась вниз течению. По слухам, до острога осталось несколько дней пути. Вокруг был уже лес – тополя, чозении, лиственницы с подлеском из ольхи, рябины, шиповника и прочей полезной и бесполезной растительности. Рябина представляла значительный интерес для служилого и промышленного люда – она хорошо сбраживалась «на вино», собирать её, в отличие от голубики, можно было в большом количестве. Однако транспортировать запас в острог было не на чем, так что пришлось в основном облизываться. Впрочем, кое-кто из неимущих решил всё-таки заняться сборами. Одним из них оказался Кириллов «хозяин». После разбивки лагеря на очередной ночлег он явился в обоз с двумя пустыми мешками в руках и знаками велел своему ясырю следовать за ним. Кирилл не возражал, однако в пути его удивило отсутствие у хозяина интереса к ягодам, за которыми они якобы отправились.

Довольно быстро темнело, а они шли всё глубже и глубже в прирусловые заросли. Наконец впереди засеребрилась вода, и путники оказались на открытой галечной косе, приятно продуваемой ветерком. У воды горел небольшой бездымный костерок, сидели какие-то люди в количестве трёх, а в воде на отмели стояла грубая досчатая лодка. Кириллов хозяин направился было к костру, но короткий посвист из-за кустов заставил его свернуть вправо.

Кузьма и Мефодий вольготно расположились на травке. Костра у них не было, но была большая глиняная трубка, которую они покуривали, передавая друг другу. Кириллова хозяина они не удостоили ни приветствием, ни даже обращением по имени.

– Погуляй-ка, – бросил ему Мефодий и принялся рассматривать Кирилла. – Будь здрав, убивец.

– Тебе того не пожелаю, праведник Божий, – в меру (как ему казалось) агрессивно ответил Кирилл.

– Чую, лобызаться вы не станете, – усмехнулся Кузьма. – Ну, да Бог вам судья. Садись, паря, потолкуем. На вот, курни!

Отказ Кузьма одобрил:

– И то верно – бесовское зелье. Однако ж забирает!

– Ну, нет, – возразил Мефодий. – Пущай курнёт, коли не баба. Иль те мужское отшибли?

– Какая тут связь? – пожал плечами Кирилл, принимая трубку. – Разве бабы не курят?

На него внимательно смотрели четыре глаза, так что пришлось затянуться по-настоящему. Курить Кирилл когда-то пробовал, но быстро бросил, почувствовав, что попадает в зависимость. Оказалось, что дым из данной трубки имеет очень мало общего с сигаретным, пропущенным через фильтр. Трубку учёный вернул, сохраняя «лицо», но не удержался и начал кашлять – сильно и долго. Бандиты дождались прекращения спазмов, а потом Мефодий схватил руку, которой Кирилл прикрывал рот. Он глянул на слюнявую ладонь и отпустил её:

– Чисто!

– Экий ты Фома неверующий, – усмехнулся Кузьма. – Говорю ж те: третью неделю кровью не харкает!

– А прочее?

– Ты вот чо, паря, – обратился Кузьма к Кириллу, – поведай-ка нам, как на духу, чо у тя там да как, а то вон Мефа сумневается. Брехать тока не надо: мы те зла покамест не желаем, но и сопли утирать не станем.

Кирилл не смог придумать причин, из-за которых стоило бы врать – непонятно, что в этой ситуации пойдёт ему во благо, а что во вред. Рассказ о состоянии здоровья, точнее, о функциональных возможностях был выслушан внимательно и, похоже, с удовлетворением. После чего речь повёл Мефодий:

– Тут вот како дело, паря. Мыслим мы: неча те покамест в остроге делать. Опять же сотник на тя глаз положил – что, дескать, за таучин такой? Чей будет? Не прибрать ли?

– Отберут ясыря у хозяина да в аманаты запишут, – пояснил Кузьма. – Начальству по аманатам счёт нужен.

– Опять же, неровен час признает кто из наших коймского писаря, – продолжил Мефодий. – Рожа, конечно, у тя – краше в гроб кладут, да повадка и голос остались.

– Ну, так... – заикнулся было Кирилл, но был остановлен взглядом и жестом.

– Отпускать тя на волю покуда не можно – слабоват ишшо! Сгинешь на воле-то, а на нас кивнёт кое-кто. Ну, да Бог милостив – промышленные, вишь, объявились...

В общем, ситуацию Кирилл понял следующим образом. Его пребывание в Айдарском остроге «друзья» считают слишком опасным – в первую очередь для себя, поскольку он слишком много знает. Отпустить пленника на волю или прикончить его – прямо сейчас, – они не считают целесообразным по ряду причин. В окрестностях острога бандиты наткнулись на группу промышленников, которые готовятся здесь к зимнему промыслу соболя. Этим-то промышленникам Кузьма и Мефодий решили Кирилла продать или, точнее, сдать в аренду. Причём не в качестве таучина, который говорит по-русски, а как русского, знающего местные языки. У Кирилла будут в артели определённые обязанности – посильные, конечно, поскольку он «на бое таучинами изранен». По окончании промысла артель расплатится с Кирилловыми хозяевами.

Как понял учёный, подобная практика здесь вполне обычна. Некоторую оригинальность данному конкретному раскладу придаёт лишь полное отсутствие у субъекта зимнего снаряжения и пищевых запасов. Однако промышленники, в свою очередь, оказались в несколько затруднительном положении, в связи с чем согласны были одеть, обуть и кормить Кирилла – в долг, конечно. Подоплёка же ситуации была довольно простой.

Айдарский острог существует уже более полусотни лет. Расположен он в этаком оазисе – огромной низменности, заросшей лесом и окружённой тундрой. Соболь здесь водится весьма высокого качества, но поблизости от жилья его успели «обловить». Данная бригада промышленников прибыла в острог в позапрошлом году из районов, «подсудных» Икутскому острогу, в надежде на быстрое обогащение. Однако прошлой зимой добычи едва хватило на покрытие издержек – оплатить потребный харч и транспорт. В этом году добытчики разведали места, где соболя «как грязи» – по той простой причине, что там ещё никто из русских не промышлял. А не промышлял из-за того, что от острога это довольно далеко и, соответственно, опасно. Там обитают ясачные мавчувены, а они, как известно, вдали от русских ружей весьма изменчивы и ненадёжны. Кроме того (Боже сохрани!), в любой момент могут нагрянуть таучины. Однако теперь Петруцкий таучинов вроде как замирил, да и на мавчувенов страху нагнал, так что есть надежда, что с Божьей помощью всё как-нибудь обойдётся. Да и что остаётся, кроме такой надежды, если снаряжаться на промысел приходится в долг, и долг этот будет расти, поскольку на него «капают» проценты?!

Уходить на многомесячный промысел икутские промышленники умели: в их «родных», давно освоенных краях иначе и не бывает. Часто артели берут на свой кошт толмача, который может общаться с туземцами. В Айдарском остроге желающих быть переводчиком не нашлось – слишком опасно. Кроме того, артели нужен человек, который будет сидеть в зимовье и охранять оставленное там снаряжение и продукты от зверей и туземцев. Местные жители, наткнувшись на зимовье, обязательно всё растащат – за хищение неказённого имущества никто преследовать их не будет. Работа у сторожа опасная и скучная, но полный «пай» за неё ни одна артель давать не захочет. На данную роль «увечный» Кирилл вполне пригоден. Остаётся получить его согласие.

– Да, – сказал учёный и незаметно свернул правую кисть в кулак. Пальцы были почти послушны и совсем не болели.

– Ну, тогда забери. – Кузьма подал крестик, висящий на шнурке. Кириллов кулак он заметил и добавил с обычной своей издёвкой: – А креститься, паря, надо вот так – чай не бусурман какой!

– А я... – непонимающе захлопал глазами учёный. – Я так и делаю вроде...

– Гы-гы-гы! – тихо заржали оба бандита сразу. – Делает он! То слева направо, то справа налево, то двумя пальцами, то тремя! Ты уж реши, паря, какому Богу молишься, а то ведь смех и грех!

Кирилл покраснел – похоже, он действительно не раз допускал подобные проколы.

* * *

Учёного оставили одного – Мефодий с Кузьмой отправились на берег к промышленникам и довольно долго о чём-то с ними беседовали. Уже почти совсем стемнело, когда его позвали прощаться. Имелось в виду, что Кирилл в обоз возвращаться не будет – тут и останется. С немалым изумлением учёный осознал, что за несколько месяцев похода не обзавёлся никакой личной собственностью – во всяком случае такой, о которой стоит жалеть. По утрам – пока не расходился – он иногда пользовался самодельными костылями, но с этой привычкой пора было завязывать. Вот, собственно говоря, и всё...

На прощанье Мефодий сказал, гнусно ухмыляясь:

– Не шибко скучай без нас, паря. Сговорились мы – по весне, может, подъедем. Харчишек промышленным притащим, да счёты сведём. Ты уж дождись нас, не бери греха на душу – я, ить, за тебя крест целовал!

Кирилл ничего не ответил: этим людям он нисколько не доверял, и они ему, надо полагать, тоже. Соответственно, любые просьбы и обещания с обеих сторон были чисто символическими.

Глава 5
ПРОМЫШЛЕННИК

Служилые отбыли восвояси, а Кирилл остался в компании новых людей. Как себя с ними вести, он не знал, а потому решил не вести никак – сел у костра, стал греть руки и ждать, что будет дальше.

Мужики выглядели вполне обычно: коренастые, усатые, бородатые, немытые, нечёсаные, в обычной летне-осенней туземной одежде. Правда, у двоих под ней, кажется, имелись нательные рубахи из ткани. Кириллу промышленники не представились и его имени не спросили. Некоторое время они вяло перебрасывались короткими непонятными репликами, а потом – когда костёр почти прогорел – отгребли в сторону угли вместе с верхним слоем мелкой гальки. Там, оказывается, было прикопано штук пять некрупных рыбин. Привычно сотворив короткую молитву, мужики принялись за еду. Кириллу не предложили, но одна из рыбин как бы невзначай оказалась возле него. Учёный мысленно пожал плечами, демонстративно (правильно!) перекрестился и тоже стал есть. Рыба была полусырой, костистой и совершенно несолёной, что, впрочем, давно стало для него привычным. Еду запили водой из речки, после чего подновили костёр и закатили в него три довольно толстых полусырых ствола плавника, которого на берегу хватало. Пока они разгорались, промышленники занялись заготовкой веток с ближайших кустов – на подстилки. Кирилл последовал их примеру – похоже, предстояла «холодная» ночёвка. Он не ошибся: спать улеглись вокруг «нодьи», прикрывшись шкурами, которые хранились в лодке. Кириллу «одеяла» не досталось, так что спать пришлось урывками, то и дело поворачивая к огню замёрзший бок.

Утром вся компания погрузилась в лодку и двинулась вниз по течению – конечно же, без завтрака. Вёсла в наличии имелись, но промышленники предпочитали обходиться шестом, которым отталкивались от дна. Соответственно, двигаться старались по мелководью. Причина именно такого характера плавания лежала на поверхности – плавсредство было настолько тяжёлым, грубым и неуклюжим, что управлять им при помощи вёсел на течении было, наверное, невозможно.

Плавание продолжалось насколько часов, но продвинулись они за это время вряд ли больше чем на десяток километров. Закончился путь на широкой, покрытой травой поляне у берега. Это, вероятно, была часть высокой поймы, которая заливалась только весенним паводком. Здесь вовсю кипела работа – мужики таскали брёвна, тесали их и складывали в сруб. В брёвна, похоже, были превращены все ближайшие деревья толщиной от 15 см и более. Приехавшие с Кириллом промышленники без каких-либо церемоний вооружились топорами и включились в работу, а он опять остался не у дел. Оставалось только наблюдать.

Личного состава Кирилл насчитал 15 человек, хотя мог и ошибиться, поскольку незнакомые люди казались на одно лицо. Никаких инструментов, кроме топоров, строители не использовали, но орудовали они ими прямо-таки виртуозно. Руководителя работ – прораба – вроде бы не имелось. Участники были как бы разделены на три группы: одни оттаскивали и подтаскивали, другие ошкуривали и тесали, третьи осуществляли подгонку «по месту» и устанавливали бревно на положенное ему место. Работали мужики почти молча, быстро и как-то заученно-привычно – создавалось впечатление, что всё это они проделывали множество раз. Прямоугольное строение росло прямо на глазах: похоже, класть сруб они начали сегодня утром и к вечеру собираются закончить.

Кирилл оказался в неловком положении: что-то внутри ему подсказывало, что просто так взять и присоединиться к общим трудам нельзя – бескорыстное, ничем не мотивированное желание помочь понято не будет. Или, скорее всего, понято будет неправильно. Чуть в стороне от стройплощадки располагалось несколько шалашей, в которых, вероятно, промышленники ночевали, пока не достроена изба. Там же был свален всяческий скарб и привязаны три собаки явно не ездовой породы – слишком мелкие. Чтоб не мозолить глаза трудящимся, Кирилл решил соорудить себе в сторонке подобный шалашик и обзавестись приличной подстилкой, поскольку окружать его заботой тут, похоже, никто не собирается.

Срубленных веток вокруг валялось в избытке, так что можно было обойтись без ножа и топора. В соседней обмелевшей протоке учёный обнаружил с десяток полуживых кетин – рыба отметала икру и теперь тихо догнивала, стараясь удержаться вблизи кладок. Несколько рыбин, выглядевших чуть «посвежее», Кирилл выкинул на берег, а потом оттащил к своему импровизированному жилищу – они обещали некоторую пищевую независимость от новых хозяев. До вечера времени осталось много, и Кирилл отправился пастись – поедать уже созревшую бруснику и ещё не опавшую голубику. Вернулся он с началом сумерек и обнаружил, что изба, точнее, барак уже подведён «под крышу» и народ на берегу готовится к ужину и ко сну. Никакого «общего котла», похоже, у них не было – горело несколько костров, промышленники копошились возле них в одиночку или по двое-трое. Ужинать Кирилла никто не пригласил и еды не предложил. Сам он просить ничего не стал, кроме разрешения поджечь от чужого огня рулон старой бересты, снятой со сгнившей валежины.

Утром работы возобновились, причём довольно рано и дружно, хотя шума общей побудки Кирилл не слышал. За этот день промышленники соорудили стропила довольно высокой двускатной крыши, сделали на них обрешётку и покрыли её зелёными лапами кедрового стланика. Сверху их придавили жердями. Потолка, вероятно, в жилье не планировалось. Свободные от кровельных работ занялись внутренним обустройством – сооружали трёхъярусные нары вдоль стен и длинный узкий стол. И стол, и нары собирались из тонких брёвен и слег, которые стёсывались с «лицевой» стороны. Насколько можно было понять, никаких гвоздей при этом не использовалось – в крайнем случае применялась ремённая или лыковая вязка.

На следующий день остались лишь мелкие доделки, навешивание двери и «остекление» полупрозрачной плёнкой единственного крохотного оконца. Пролезть в такое окно человеку было нельзя – в лучшем случае просунуть голову. В заключение был собран открытый очаг – примерно в центре помещения под дырой, оставленной в крыше. Для этого очага каждый принёс с реки хотя бы один камень – это явно было ритуалом.

Наблюдать завершение работ было довольно забавно: оставшиеся уже без дела промышленники стройплощадку не покидали, а начинали имитировать хоть какую-то полезную деятельность – один, к примеру, соорудил метлу и принялся отметать щепки от входа. Наконец, всё было закончено, и возникла пауза – промышленники отправились к своим шалашам, убрали инструмент, умыли в реке руки и лица. Кое-кто даже сменил пропотевшую исподнюю рубаху на более свежую. Потом все потянулись к избе – вроде бы без команды. Прежде чем войти, каждый крестился, кланялся в дверной проём и слегка пинал ногой бревно, заменяющее порог. Когда последний оказался внутри, дверь прикрыли. Кирилла на собрание не позвали – ему вообще ничего не сказали, так что учёному оставалось усесться на чурбак и ждать дальнейших событий. У него создалось впечатление, что всё происходящее – это не импровизация, а годами отработанный ритуал. Будущее показало, что он почти не ошибся.

Брёвна, из которых собрали стены, отнюдь не были прямыми. Несмотря на то что их подтёсывали, кое-где щели остались чуть ли не в два пальца шириной. Конопатить их, видимо, предполагалось позже – когда дом «сядет». Пока же по части слышимости особой разницы не было, внутри находиться или снаружи. Не всё, правда, Кирилл понял сразу – кое в чём разобрался позже.

Первым вопросом в повестке дня стояли выборы передовщика. Они прошли довольно быстро, поскольку кандидатура была только одна – Семейка Щербатый. Новоизбранный предводитель, надо полагать, немедленно занял место председателя и первым делом вопросил присутствующих, согласны ли они во всём быть ему послушными. Многоголосый ответ, естественно, был положительным. Как потом выяснилось, после данной процедуры собрание как бы случайных людей сделалось некоей целостностью – артелью. Это было ознаменовано торжественным возжиганием огня в очаге – из дыры в крыше повалил дым.

Затем передовщик спросил присутствующих, есть ли у них друг к другу претензии. Как оказалось, есть и немало: кто-то заныкал чужую стельку после просушки (перепутал со своей!), кто-то подмочил соседский мешок с продуктами, кто-то отдавил бревном ногу напарнику. Все эти жалобы – часто просто детские! – предводитель начал разбирать самым тщательным образом. Виновным назначалось наказание в виде нескольких ударов или штрафа, размеры которого слушателю оценить было трудно из-за незнания промыслово-пушной терминологии. Однако сейчас никто никого не бил и шкурок не отдавал – все расчёты предполагалось делать после окончания промысла.

Процедура «суда» растянулась часа на два-три. Кирилл совсем заскучал: он догадывался, что промышленники таким способом стремятся избавиться, очиститься от взаимных обид, поскольку им предстоит очень долго жить и работать вместе. Позже он выяснил, что это один из бесчисленных элементов охотничьей магии – соболь не дастся тому, кто затаил зло на ближнего. Это зло надо озвучить, тогда оно не будет таким вредоносным.

По окончании судилища был поставлен новый вопрос: нет ли у кого каких дел к «обчеству» в целом? Таковое дело имелось – приём в артель нового члена по имени Кирилл Битый. Кличка учёному совсем не понравилась, но его мнением никто не поинтересовался. Его пригласили внутрь и стали задавать явно ритуальные вопросы: кто таков, откуда родом, какие имеет грехи перед Богом и государем – не беглый ли, не разбойник ли. Кирилл честно сказал, что лет пять назад он – раненый и беспамятный – попал к таучинам в плен. Там он мучился, пока в тундру не нагрянуло православное воинство. Он попытался бежать к своим, но проклятые иноземцы его поймали и едва жизни не лишили. Потом служилые освободили Кирилла, но остался он босым и нагим, а что раньше было – запамятовал. Похоже, учёный зря старался, шлифуя свою «легенду», – с таким же успехом он мог бы признаться, что упал с Луны, поскольку никого это всерьёз не интересовало. Зато народ сильно волновал вопрос, готов ли неофит во всём подчиняться передовщику и добросовестно (без лукавства!) исполнять артельные законы и правила. Юмор тут был в том, что если новичок что-нибудь нарушит, то пострадают все, а не только виновник. Кирилл обещал исполнять и соблюдать – на том поцеловал свой нательный крестик.

По окончании процедуры приёма новому артельщику предложили занять свободное место «в общих рядах», то есть на нарах. «Обчество» же под председательством передовщика занялось обсуждением, какую долю новичок получит по окончании промысла, что ему выдать «от излишков» и что за это получить с него при окончательном расчёте.

Кирилл всё ещё не перестал удивляться нравам людей данного времени и места. У промысловиков, как и у казаков-служилых, похоже, господствовали отношения сугубо частнособственнические. Каждый был почти автономной «боевой» единицей, даже если абсолютно всё снаряжение и продовольствие взял у кого-то в долг или напрокат. Вещи, которые являлись совместной собственностью двух-трёх-четырёх человек, можно было пересчитать буквально по пальцам (например, лодки). Зимовье было одно на всех, но его и строили все вместе, причём каждый старался изо всех сил – не дай Бог люди сочтут его лентяем или неумехой и заставят доплачивать за право проживания в тепле. Кириллу, кстати, и предстояло оплатить проживание, поскольку дом он не строил. После формального образования артели передовщик получает право распоряжаться чужим имуществом – оно становится как бы общественным, но только до окончания промысла.

После утрясения всех этих вопросов заседание отнюдь не было закрыто. Наоборот, председательствующий перешёл к деловой, так сказать, части. Тыча пальцем и называя имена, он разделил артель на «чуницы» – по 2-4 человека. В каждой из них он назначил старшего – чунишного передовщика. Для каждой группы было оговорено направление, в котором она двинется с началом промыслового сезона – вероятно, это делалось во избежание перекрытия охотничьих участков. В заключение передовщик перешёл к повседневной конкретике – кто что будет делать завтра и в ближайшие дни. А именно: ловить рыбу на еду, охотиться на птицу и всех, кто попадётся (от евражек до медведей), заготавливать дрова и мастерить недостающее зимнее снаряжение: сани, лыжи, соболиные ловушки. Кириллу было поручено озаботиться общественным запасом юколы – основного продукта питания. Сушёную рыбу нужно было посчитать, перебрать, гниль удалить, что надо – подсушить, а то, что совсем уж испортилось, отложить на корм собакам. Предполагалось, что чуницы будут ходить «от дома», то есть без промежуточных баз. Соответственно, все запасы должны храниться в зимовье и выдаваться «по справедливости». Поскольку артельный передовщик сам будет участвовать в промысле и лично поведёт свою чуницу, Кириллу придётся совмещать обязанности сторожа и «завскладом». Учёный возражать не стал – передовщику здесь никто не возражал, никто с ним не спорил.

Потянулись скучные однообразные дни на фоне осеннего пестроцветья природы. Общаться «по душам» было решительно не с кем – эрудицией промышленники не блистали, и любые разговоры у них сводились к пушнине, расценкам, прибыли и долгам. О жизни Айдарского острога тоже ничего интересного выяснить не удалось, кроме того что народ там в основном питается нерестовой рыбой, которую и заготавливает на зиму, что мавчувены по временам ударяются в измену, что недавно с Лопатки пришло поветрие заготавливать «сладкую траву» и гнать из неё «вино».

Когда река наконец замёрзла и выпал снег, который таять уже не собирался, состоялось новое общее заседание артели. Точнее, это был сбор, объявленный передовщиком, для выполнения ритуала «отпускания» чуниц на промысел. Начался он с вполне христианской молитвы, затем были розданы указания, кому во имя каких святых в первые дни «рубить станы», то есть разбивать временные лагеря. Далее подробно было указано, как метить первых соболей, пойманных на этих станах, поскольку они предназначены в дар церкви. Каждому чунишному передовщику было приказано строго следить за подчинёнными, чтоб промышляли «правдою», не пытались утаить добычу или есть тайком общественный харч. Аналогичные приказы были отданы рядовым чунишникам в отношении их начальников. Как понял Кирилл, соблюдение заповедей «не укради» и «возлюби...» необходимо по чисто практическим соображениям – иначе соболь ловиться не будет. На этом христианская часть наставлений закончилась и началась «языческая» – была озвучена масса запретов и правил. Запреты касались произнесения вслух названий множества животных и предметов, правила же регламентировали на промысле буквально всё – от приёма пищи до справления нужды. Причём создавалось впечатление, что охотники и так всё это прекрасно знают, а передовщика слушают из вежливости или соблюдая традицию. Кирилл порадовался было, что к нему всё это не относится, но напрасно – оказалось, что относится даже в большей мере, чем к остальным, поскольку он может навлечь беду не только на свою чуницу (которой нет), но и на всю артель сразу. Пришлось переспрашивать и запоминать...

Кириллу было не просто скучно – он люто тосковал, чувствуя себя в тюрьме без стен. Пока была возможность, он напросился в «маршрут» с одной из чуниц – всего на пару дней. Учёного интересовал не столько промысел, сколько собственное физическое состояние. Передовщик «дал добро», и Кирилл сходил «погулять». Наиболее сильное впечатление на него произвела, пожалуй, масштабность этой тихой охоты. Там, где следов на снегу было много, ловушки-давилки выставлялись десятками, причём каждым членом чуницы. Эта работа производилась от сна и до сна – без перекуров. Нужно было обладать немалой сноровкой, чтобы голыми пальцами на морозе из палочек, плашек и чурочек собирать и наживлять эти хитрые приспособления. Впрочем, опытные промысловики могли, кажется, это делать даже с закрытыми глазами.

Улов, по мнению Кирилла, был совсем неплохим. Охотники соглашались, что будь такое дело где-нибудь на Иле, они б стали богатыми людьми, но для Айдара этого мало. Часть добычи пойдёт на налоги и «подарки» власть имущим. Другую часть, вероятно, придётся продать казне по «некоммерческим» ценам, и это при том, что и «коммерческие» расценки здесь гораздо ниже, чем, скажем, в Икутске. В то же время любые товары для промысла, закупаемые в остроге, стоят непомерно дорого. В итоге на реальную прибыль могут рассчитывать лишь те, кто сам заготовил летом необходимое количество юколы, кто является собственником лодки и имеет запас необходимой одежды, а так... Сколько, к примеру, соболей нужно поймать, чтобы окупить минимальный запас соли для одного человека на полгода? О хлебе речь вообще не идёт – это лакомство для богатых. В общем, Кириллу стало ясно, почему его соотечественники так быстро освоили «бескрайнюю» Сибирь, почему с их появлением в новых краях так быстро исчезал соболь – главный «валютный» зверь государства.

* * *

Постепенно жизнь наладилась: большую часть времени Кирилл проводил один. Его одиночество время от времени нарушали представители той или иной чуницы, приходившие в зимовье за продуктами. Никакого отдыха в тепле, никаких выходных им не полагалось: обычно «гонцы» появлялись вечером, а утром отправлялись в обратный путь. Обсуждать успехи или неудачи до конца сезона было нельзя, да и вообще много чего было нельзя, так что безопасней всего было молчать. Тем не менее учёный понял, что соболя здесь достаточно, чтобы пользоваться только ловушками-давилками, а от прочих способов добычи отказаться – сети-обмёты вернулись в зимовье, а собаки были убиты.

У Кирилла оказалась масса времени для занятий «лечебной физкультурой», для попыток восстановить свои былые боевые навыки – увы, опыт такого восстановления у него уже имелся. Он сконструировал себе турник, а также некоторое подобие боксёрской груши. Сначала она была набита «сеном», потом тонкими ветками, а позже Кирилл докопался на берегу до грунта и насыпал в мешок песку вперемешку с мелкой галькой. Поскольку он считался сторожем, ему было оставлено оружие – старая ржавая рогатина. Собственно говоря, это было копьё с массивным ножевидным наконечником, имеющим крестообразное расширение у основания. Кирилл привёл наконечник в порядок, насадил его на новое древко и занялся фехтованием. Удаляться от зимовья было нельзя, поэтому он проложил круговую тропу, по которой бегал утром и вечером. За этим занятием его и застали однажды нежданные гости.

* * *

Завершая очередной круг, Кирилл выбежал на берег и замер: по занесённому снегом льду к зимовью направлялось штук пять оленьих упряжек! Они были уже достаточно близко, чтобы рассмотреть: это мавчувены, едут без груза, но с оружием. Учёный едва успел заскочить в дом и одеться – бегал он в торбазах и подобии набедренной повязки. Потом он открыл дверь и нос к носу столкнулся с рослым мавчувеном средних лет.

– Здравствуй, друг, – сказал Кирилл по-русски. – Заходи, гостем будешь.

– Па-шёл ты на хрен! – чётко выговорил мавчувен и гордо улыбнулся. – Ста-пай вон, дур-рак!

– Что-о?! – опешил учёный. – Что ты сказал?

Его реакция не осталась незамеченной – четверо воинов, стоявшие позади предводителя, одобрительно засмеялись:

– Хорошо говорит Кулёма! Он и правда стал настоящим русским! Смотрите, какое глупое лицо у этого менгита!

Данные комментарии по-мавчувенски Кириллу совсем не понравились – похоже, он выбрал неверный тон. Исправляться было, наверное, уже поздно, но он решил рискнуть и зарычал:

– Ты зачем сюда припёрся, урод?..Тебя звали? А ну вали отсюда, нехристь поганый! Иди отсюда, сволочь!

– Ты кричать зря! – солидно сказал Кулёма. – Мы приходить ты убивать, русский вещи брать.

– А ху-ху не хо-хо? – ехидно поинтересовался Кирилл. – А рожа не треснет? Что, страх забыл, паскуда?

– Мишка страх нет! – ткнул себя в грудь мавчувен. – Я русский имя иметь, я русский душа иметь! Ты один, нас много. Мы ты убивать, вещи брать. Видеть никто нет, узнать никто нет. Значит, брать чужой богатство можно. Русский делать так всегда! Я – русский!

– Это ты-то русский?! – изумился Кирилл. – Да ты...

Заканчивать фразу учёному расхотелось – довольный своими лингвистическими успехами Кулёма подался в сторону, чтоб не мешать стоявшему сзади соратнику действовать копьём.

Заколоть себя сразу Кирилл не дал – увернулся и метнулся в дом. Дверь – она открывалась наружу – успели ухватить, но внешняя «ручка» была символической, в отличие от внутренней. Учёный заложил в пазы деревянный засов и услышал с улицы обиженный голос мавчувена:

– Почто ты уходить? Почто дверь закрывать? Мы крыша ломать будет, мы зажигать будет. Ты умирать больно будет!

Резон в словах туземца, безусловно, имелся: в одиночку в зимовье осаду не выдержать. Кирилл лихорадочно пробрасывал в уме варианты возможных действий. Их было много и все – никудышные. А потом ему вспомнился Мхатью...

Старый воин-мавчувен не дал таучинам разграбить своё имущество, обвинив их в трусости, заставив драться с ним на поединках. Просто так убить бросившего вызов уже нельзя – это будет признанием собственной слабости. Ну а поединок, как известно, может длиться годами – по желанию участников.

– Эй, ты, выкидыш росомахи! – грозно закричал учёный на языке таучинов. – Ты не менгит, ты дерьмо под ногами русских! Я не желаю пачкать копьё твоей поганой кровью!

Вероятно, слушатели снаружи оторопели.

– Да-да, не желаю! – крепил успех Кирилл. – Ты так и не стал русским, зато разучился сражаться как настоящие люди! Ты разучился держать в руках копьё! Пусть твои воины услышат, пусть всем расскажут, какой ты трус!

Ответом был не текст, а прямо-таки рёв, состоящий из крутого замеса всевозможных оскорблений и обвинений в трусости и слабости. Учёный дождался его окончания и сказал вкрадчиво: