Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава 12
ВАРИОЛА

Кирилл чуть пригнулся и рванул – как на стометровке.

Рванул он именно «как», потому что никакой стометровкой здесь и не пахло. Рывок едва не закончился, даже не начавшись – Кирилл чуть не вспахал носом пыльный грунт улицы. Он всё-таки выровнялся, удержал равновесие и побежал, но уже без претензии на побитие рекордов.

Винить в этом, кроме себя, было некого – он обут в растоптанные, расхлябанные «осенние» торбаза, которые всё равно на какую ногу надевать – на правую или левую. А при беге, как известно, нужно жёстко толкаться опорной ногой. Толкаться надо, а ступня проскальзывает – эффект совсем не тот, что в кроссовках или кедах, больше, наверное, похоже на бег в валенках или лаптях. Приличная обувь – летняя пастушеская – у Кирилла в грузе была, но плавание на байдарах оказалось долгим, а в лодке гораздо сподручнее находиться в свободной обуви. Кирилл привык к такой жизни, и ему просто не пришло в голову, отправляясь на разведку, надеть «беговые» сапоги. Преимущество в скорости для жертвы свелось к минимуму...

Кирилл проскочил один проход, свернул в другой, потом в третий – всё было очень узким и коротким. Шум погони нарастал лавинообразно и, казалось, со всех сторон сразу.

– Вон он! Держи!!

– Да кто?!

– Рваный! Рваный тама! Про него ж сказывали!

– Рваный?! Ух ты-ы! Держи его!!

– Держи вора!! Оттель заходи – не уйдёт!!

– Да куды ж он, на хрен, денется!

Кирилл вдруг обнаружил, что среди кривобоких стен и коротких проулков спрятаться невозможно. Куда ни сунься, оказываешься либо у «площади», либо у острожной стены. Он заметался почти в панике – куда деваться?! Хаотичная и безалаберная застройка, похоже, некий смысл всё-таки имела – если враг возьмёт стены, то он тут безнадёжно завязнет. Впрочем, не только рассуждать, но и соображать было некогда – Кириллу буквально наступали на пятки. Очень быстро случилось неизбежное: беглец свернул в узкий проход налево и буквально налетел на бревенчатую стену – тупик.

В проходе было не разойтись и двоим, а у входа столкнулись сразу трое – двое давешних стражников и какой-то мужик:

– A-а, блять, куды?!

– Туды, сука! Мой он!

– Твой?! Н-на, падла!!

– С-сука, да я тебя! Да за пять-то рублёв?!. Н-на!! На, паскуда!

Мужик выглядел чуть помельче служилых, однако кулаками махал очень шустро. Противники и глазом моргнуть не успели, как наполучали плюх. Они сразу же ринулись в контратаку и... И все втроём полетели на землю – Кирилл сшиб их корпусом, как шар сбивает кегли.

Он вновь был на свободе, но она оказалась весьма относительной – сзади, спереди и справа к нему бежали «охотники». Слева возвышался частокол острожной стены, к которому на высоте человеческого роста пристроен помост. Случись штурм, на этом помосте у бойниц должны находиться защитники, а в мирное время тут скучают часовые – каждый на своём участке. В данный момент часовой находился чуть в стороне и с интересом наблюдал происходящее. Кирилл, разбежавшись, подпрыгнул и вскарабкался на помост.

– Э-э, ты куда, милай!! – заорал служилый и, перехватывая допотопную пищаль прикладом вперёд, кинулся к незваному гостю. – А ну прочь!

Часовой был росточку невеликого и довольно щуплый. Он явно рассчитывал, что «вор» его испугается и спрыгнет обратно. Этого не случилось, и служилый затормозил метрах в трёх, перехватывая оружие стволом вперёд:

– Пшёл отседа!! Ща стрельну!

Кирилл успел глянуть через забор. До земли снаружи оказалось метра четыре. Была она вытоптанной и пыльной, чуть в стороне стояла какая-то развалюха с односкатной крышей из жердей и коры. Дальше виднелась покосившаяся изгородь из двух-трёх неошкуренных слег, уложенных горизонтально на треноги. Почему-то эта картина в мозгу учёного проассоциировалась с коровьим загоном. Никаких коров здесь, конечно, не было и быть не могло, но Кирилл не стал размышлять об этом – он метнулся к часовому, правой рукой перехватил ствол ружья, а левой с маху врезал мужичку по уху. Служилый легко отделился от настила и полетел вниз – прямо на головы подбегающим преследователям. А Кирилл сиганул через торцы брёвен в другую сторону. Он лихо приземлился вполуприсяд, вскочил и кинулся...

Точнее, хотел кинуться – боль плеснула с разных сторон одновременно. Её волны мгновенно сошлись где-то в области солнечного сплетения и взорвались в голове, в глазах...

«Что ж я наделал, идиот?! – мелькнула запоздалая мысль. – Мне ж нельзя так прыгать, у меня ж все внутренности отбиты...» Чтоб не упасть совсем, Кирилл попытался встать на четвереньки, но не устоял и завалился на бок. Что сейчас последует, он знал, и чувствовал даже некоторое облегчение – теперь-то уж точно забьют насмерть.

Когда боль слегка отступила и в мозгах прояснилось, Кирилл понял, что слышит крики – в основном матерную ругань, – но рядом никого нет. Он кое-как сел и огляделся. Наверху – над брёвнами стены – мелькали бородатые лица: народ ругался, смеялся и злобно высказывался в том смысле, что «туда ему и дорога», а также «собаке собачья смерть». Кто-то пытался попасть в беглеца плевком. С другой стороны – метрах в тридцати – за изгородью порознь стояли трое служилых с ружьями в руках. Кажется, им тоже было весело. Из сарая выглядывали какие-то рожи, но эти, кажется, не смеялись. Кирилл перевёл взгляд на ближний план и обнаружил, что вся земля вокруг загажена – почти сплошь покрыта человеческими экскрементами различной степени свежести. Это ему так не понравилось, что он, забыв о боли, торопливо поднялся на ноги. Оказалось, что приземлился он довольно удачно – непосредственно под стеной дерьма почти не было, зато в изобилии был представлен бытовой мусор, сброшенный сверху.

Осторожно ступая, Кирилл двинулся прочь от частокола – без всякой задней мысли, просто чтоб выбраться с «задерьмованной» территории. Только эта территория почему-то всё не кончалась, и учёный оказался довольно близко от символического забора. Он был именно символическим, поскольку вряд ли мог удержать не только человека, но и скотину.

– Куда собрался, молодец? – раздался насмешливый голос охранника. – По бабам аль к тёще на блины?

Кирилл поднял глаза и увидел ствол, направленный ему в грудь. Судя по тому, как служилый держал оружие, как целился, безошибочно чувствовалось, что он не пугает, не шутит, а просто ставит в известность: ещё шаг, и будет выстрел.

– А что?.. – растерянно пробормотал учёный.

– Ни чо! – оскалил жёлтые зубы служилый и указал на небо большим пальцем левой руки: – Отсель одна дороженька – к боженьке. Отдыхай, паря!

Двое других охранников загоготали – вероятно, шутка была остроумной. Кирилл между тем сообразил, что просто так из этого загона не выбраться – дальше до самого берега открытая заболоченная тундра, а вдоль забора снаружи земля истоптана, видны два навеса, под которыми, наверное, охрана укрывается в непогоду. Возле одного из них была привязана собака, которая принялась рычать и гавкать, как только Кирилл приблизился к изгороди. В целом же всё это выглядело как-то странно.

Учёный повернулся и стал смотреть, как криво висящая на одной ремённой петле дверь сарая приоткрылась, и наружу выбрался человек в короткой рваной парке, но без штанов. Пошатываясь от слабости, он отошёл метров на пять и опустился на корточки, приподняв сзади одежду. Через минуту он с трудом поднялся и побрёл обратно.

– Ишь, проняло! – прокомментировал охранник. – И почто ж капитан кормить вас повелел? Всё одно добро на дерьмо переводите! Ну да ладно, начальству виднее. А ты не стой как стукан, а поди бадью под стену выставь – приспело, небось, уже.

Кириллу очень хотелось заорать: «Кого это – нас?!», но он сообразил, что многочисленные зрители чего-то подобного от него и ждут. Пришлось отправиться к сараю, стараясь не «подорваться» на многочисленных «минах» под ногами.

* * *

Оказавшись внутри строения, Кирилл перестал дышать – такая там стояла вонь, хотя дырок в стенах было немало. Он терпел, не вдыхая, сколько мог, а потом вышел наружу. Вряд ли он продержался больше минуты, но этого хватило, чтобы понять, ГДЕ он оказался, чтобы осознать, ЧТО это такое.

Лепрозорий.

Изолятор.

Или, может быть, карантин.

Чтобы принять ТАКУЮ реальность, Кириллу понадобилось не менее получаса. Он тщательно переворошил память, вытягивая на поверхность всё виденное, слышанное и прочитанное по данной тематике.

В той – другой – жизни отношения с медициной у Кирилла были своеобразные. Он умел накладывать немудрёные повязки на порезы и ссадины, знал, что надо делать при растяжениях и несложных вывихах суставов. При этом он не имел понятия, какая температура у человека считается нормальной, а цифры артериального давления ему ничего не говорили. По «литературным» данным он знал, что анальгин – это от головы, а валидол – от сердца. На военной кафедре им зачем-то полсеместра читали курс «острых инфекционных болезней», но зачёта по нему так и не устроили. Зато сводили будущих офицеров запаса на экскурсию в медицинский институт. Там Кирилл познакомился с маленькой изящной старшекурсницей-медичкой. Кирилла прямо-таки заворожило в ней немыслимое сочетание ангельской внешности и кондового медицинского цинизма. Девочка была иногородней, распределяться в сельскую больницу не хотела и очень старалась произвести на «местного» мальчика летальное впечатление. У Кирилла хватило ума и воли уклониться от свадьбы-женитьбы, но предварительно он успел обогатиться массой новых знаний и острых впечатлений.

«Сухой остаток» этой полузабытой информации выглядел совершенно безнадёжно. Тем не менее Кирилл ощущал, что у него слишком много «долгов» в этом мире, что он как бы себе не принадлежит и добровольно сдохнуть не имеет морального права. Он как следует провентилировал лёгкие и вновь шагнул внутрь помещения.

«Значит так... Начнём по часовой стрелке... Вот эти двое – мужчина и женщина – наверное, икуты. У них, безусловно, проказа – „львиная морда“ или лепра. Причём давно – признаки видно „без очков“. Все эти язвы, ожоги, отсутствующие фаланги пальцев – побочный эффект болезни. Они просто не чувствуют боли и потому не могут уберечься от травм. Странно, что они всё ещё живы... Кажется, лепра не очень заразна – нужен длительный и тесный контакт. Едем дальше...

Национальность вот этого существа, пожалуй, не определить. Во всяком случае, оно мужского пола. Помещается рядом с икутами, но у него не лепра, а, наверное, запущенный сифилис – начали деформироваться лицевые кости. Это тоже не очень заразно – во всяком случае, воздушно-капельным путём не передаётся. Господи, а это что?!

Двое его держат, а он мычит и рвётся – явно буйствует в бреду. Лицо как будто под маской – сплошной гнойный пузырь, пальцы и тыл кистей словно облиты желтовато-серой массой, когда открывает рот, туда лучше не заглядывать – слизистая поражена полностью.

Парень, который придерживает больному руки, по сравнению с остальными выглядит здоровым. Но – только по сравнению. Лицо (особенно лоб) и руки усеяны узелками величиной до размеров горошины, нос у него закупорен, так что дышать приходится ртом, из глаз текут слёзы. И всё время чешется...

В ногах у буйного сидит тётка. Вся видимая кожа у неё порыта этакими жемчужинками в красных ободках – белесоватыми пузырьками с вдавлением в центре. Можно предположить, что эта троица – одна семья. А можно не предполагать... Дальше!

Вот он – основной источник здешнего аромата! Или это его сосед? Впрочем, оба хороши: лежат голые на остатках собственной одежды. Крайне истощены, один без сознания, другой, похоже, просто захлёбывается от боли, но кричать не может – у него что-то с горлом. У обоих вся кожа в пузырях – тёмно-синих, с багровым оттенком. При каждом движении пузыри лопаются, и гной стекает на подстилку...

Господи, вот этот уже помер. И похоже, не сегодня. Да и не вчера, наверное. А его соседка... Не-ет, она же просто спит! На лице бурые подсохшие корки, некоторые содраны, сочится сукровица... Я больше не могу».

Кирилл вылез наружу – под высокое голубое небо с редкими облаками, на тёплый ароматный ветер, сдувающий тучи комаров...

– Ты чо, паря, обеспамятел? – раздался крик от изгороди. – Сказано ж те: бадью волоки! Вон со стены уж машут! Дождёсся – не жрамши останешься!

Не чувствуя земли под ногами, ступая как робот, Кирилл вернулся в сарай. Бадья – подобие ведра из толстых деревянных плашек, схваченных обручами, – стояла на земле в левом дальнем углу. Возле неё на корточках сидели двое – то ли таучины, то ли мавчувены. Признаков болезни на их лицах учёный не заметил. Впрочем, он видел в основном их глаза, устремлённые на него. И в глазах этих...

Кирилл взялся за верёвочную ручку, поднял посудину (она весила килограммов десять) и двинулся к выходу. Куда эту штуку следует нести, он не знал и просто направился к стене.

– Куды прёшь?! – закричали сверху. – Ставь! Ставь на землю и отваливай! Бля, до чего ж тупые эти нехристи! Уди отсель, сука!

Кирилл поставил бадью на землю метрах в двух от стены и отошёл в сторону. Сверху спустили толстый кривоватый шест с крюком на конце. С третьей-четвёртой попытки зацепили этим крюком ручку и начали поднимать посудину вверх. За частокол посудину втаскивать не стали – она так и висела в метре от стены, пока в неё что-то наливали – железным ковшом на длинной ручке. По крайней мере треть жидкости при этом проливалась на землю. Потом бадью спустили вниз и поставили на землю, чуть не опрокинув при этом.

– Жрите, падлы! – послышалось сверху. – Жалко, срать неохота, а то б мы вам погуще сготовили, гы-гы-гы!

Судя по виду и запаху, в бадье было варево из рыбьих голов и кишок. В том числе (или в основном?) тухлых. О том, что продукт подвергался термической обработке, говорило наличие сверху мёртвых опарышей – эти личинки мух в холодной воде могут жить довольно долго.

Он поставил бадью на пол в центре сарая. Немногие «ходячие» потянулись к ней. Те, кто могли, ели руками, а «бульон» пили через край. При этом «дети разных народов» почему-то не ссорились друг с другом. Кирилл от «еды» отказался и вышел на улицу.

Над головой был бескрайний простор неба. Вдали рябила поверхность протоки. Спасаясь от комаров, охранники накидали в костёр мокрого ягеля. Дым не помогал, и они матерно ругали начальство, а также свою злую судьбу на этой проклятой Богом земле.

«Ну, Кирюха, будь честным перед самим собой: ты же понял, что это такое? – спросил сам себя учёный. И сам же ответил: – Да, конечно...

Это – оспа.

По латыни – вариола.

Причём та форма, при которой смертельный исход почти неминуем.

На Руси она называлась „чёрный мор“.

Заразна? Ещё как – с больным даже дышать одним воздухом опасно!

А лекарство есть? Ну, вакцина вроде... Какая к чёрту вакцина?! Где её тут взять?!! О Господи...»

В общем, получалось, что охранник прав: отсюда только одна дорога – в гости к Богу. У Кирилла возникла, конечно, шальная мысль сбежать и перезаразить население острога. Никакой критики идея не выдержала – зараза немедленно перекинется на «иноземцев» и пойдёт гулять по тундре. Население в ней редкое, но друг с другом оно общается и, при этом никаких санитарных норм не соблюдает. «А Петруцкий-то не дурак оказался! Или, может быть, здесь есть какой-то медик – больных с явными симптомами изолировали. Правда, в остроге могут оказаться люди, у которых симптомы ещё не заметны... Или, скажем, родственники могут скрывать таких больных, чтобы они не оказались вот в этой морилке. С другой стороны, что здесь делают таучины, у которых нет видимых симптомов? Только бы Луноликая не заразилась...»

* * *

Делать Кириллу оказалось совершенно нечего. Ну, разве что попытаться при помощи палки расчистить участок земли на открытом воздухе, чтобы можно было сидеть и лежать. К вечеру мысли о болезни буквально изнурили его – даже стало казаться, что поднимается температура. Он попытался переключиться на что-нибудь другое – просто, чтобы дать отдых нервам. А в трудных ситуациях ему всегда думалось об одном – о Луноликой.

Только на сей раз мысли о «жене» оказались такими болезненными, что учёный застонал в голос. Перед его мысленным взором во всех подробностях встала сцена встречи его любимой женщины и злейшего врага: «Как они смотрели друг на друга... Точнее, как ОНА на него смотрела! Нет, не надо обманываться: мне не показалось. Это было! И было тем, что называют „моментом истины”! Она не притворялась, она была естественна. Между прочим, в той – другой – жизни на меня дважды так смотрели девушки. Первый раз нас сразу развела судьба, а второй случай имел продолжение – чуть жениться не пришлось... В общем, ВОТ ТАК женщины влюбляются. Но почему, с какой стати?! Ведь он же по донок, на котором клейма негде ставить!! Да, подонок... но в мундире! Но при власти! Да ОН ЖЕ ЕЙ ПРОСТО БОГОМ ПОКАЗАЛСЯ, бли-ин...»

Как назло, в памяти учёного нашлось достаточно инструментов для самоистязания. В тот недолгий период, когда Кирилл пытался приобщиться к курению, он регулярно посещал институтскую курилку – комнатушку на втором этаже, где имелись урна, несколько стульев и мощная вентиляция, которая всё время ломалась. Это был своеобразный клуб, в котором общались учёные разных специальностей. Наиболее ярким оратором считался Александр Иванович – высокий худой дядька, настолько сутулый, что казался горбатым. Рассуждал он обычно о женской сущности, причём присутствие особ противоположного пола его только возбуждало. Почему-то его инсинуации возражений учёных слушательниц не вызывали – во всяком случае бурных. Тексты выступлений бесконечно варьировались, но суть, застревавшая в памяти, была примерно такая.

«...В основе поведения людей лежат инстинктивные программы. Они достались нам от далёких человеческих и дочеловеческих предков. Их приказы, их повеления разумом не осознаются, а кажутся чем-то само собой разумеющемся. В мужских и женских программах много общего, особенно в тех, которые оформились за последние тысячи лет человеческой истории. А вот самые древние — базовые — комплексы инстинктов различаются радикально.

Программа самца направлена на взаимодействие с окружающей средой — природой и другими особями. Она предусматривает добывание благ (пищи), обладание максимально возможным количеством самок и участие в иерархической борьбе.

Программа самки иная. Представление о том, что она включает главным образом воспроизводство и заботу о потомстве, является заблуждением. На самом деле женская программа проще — она ориентирует особь в первую очередь на получение благ, положительных эмоций для себя лично. Причём, в идеале эти блага надо не добыть самой, а получить от самца — подаренный банан гораздо вкуснее, чем сорванный самостоятельно.

Многообразие женских жизненных стратегий бесконечно. Общим и неизменным является лишь „поощрительное спаривание “ — главный инструмент влияния на самцов, основной способ получения благ и удовольствий. Половой акт запускает у мужчины инстинктивную программу заботы, желание что-нибудь дать партнёрше. Отсюда все-временный и все-местный повышенный интерес женщин к своей внешности, прямо-таки патологическое стремление к сохранению сексуальной привлекательности.

И руководительница крупной компании, и дворничиха в глубине души мечтают встретить сказочного принца (Ивана-царевича), который всё даст и ничего не потребует взамен — разве что немного „любви" в охотку. Женский романтизм довольно скучен: алые паруса в повести Грина всего лишь знак богатства владельца судна, равно как и „миллион алых роз“ в песне Пугачёвой...

Одним из проявлений инстинктивной программы является неосознанное (или вполне осознанное) стремление женщины отдаться „элитному “ самцу. Не родилась ещё та бетонщица, которая откажется переспать с олигархом! Власть и богатство с лихвой окупают любые недостатки — и брюхо до колен, и лысину во всю голову. Когда „олигархов “ не хватает, популярностью у самок пользуются и „ бедные“ самцы, однако свой дефект им приходится компенсировать умом, внешностью или сексуальной неутомимостью. Впрочем, прямой конкуренции с „богатыми“ они обычно не выдерживают. Понятия добра и зла, вреда или пользы тут теряют значение: когда говорят инстинкты, женский разум молчит. Это — фундамент, остальное — хрупкая надстройка культуры и воспитания...»

В глубине души Кирилл, конечно, считал себя неизмеримо выше какого-то там средневекового офицерика. Тем более что этого Петруцкого явно сослали сюда за какие-то грехи. При этом не менее ясной была для учёного и пропасть, которая разделяет их здесь и сейчас: кем является, где находится перспективный учёный Кирилл и где этот несчастный капитан?!

В общем, бывший аспирант добился желаемого результата: по сравнению с муками ревности фантазии о том, как он будет истекать гноем вот в этом сарае, казались теперь вполне безобидными – подумаешь!

«Спокойно, Кирюша, спокойно, – сказал он самому себе. – Здешние друзья считают тебя таучином, правда? Да ты и сам себя с некоторых пор чувствуешь „настоящим человеком” – ведь так? Значит, у тебя есть средство от всех болезней! Не сможешь его принять сам? Ничего – те двое тебе помогут, даже если окажутся мавчувенами!»

Терять, конечно, было уже нечего, однако в сарае Кирилл старался дышать редко и неглубоко. Волевым усилием учёный заставил себя приблизиться к двум сидящим мужчинам метра на полтора. Он опустился на корточки и встретился взглядом с тем, который был постарше:

– Ты таучин?

Бурое лицо дрогнуло, человек отвёл взгляд.

– Ты таучин? – повторил вопрос Кирилл. – Или мавчувен? Меня зовут Кирь. Я не причиню зла, кто бы ты ни был. Мне самому нужна помощь!

Никакой реакции не последовало. Кирилл попытался говорить что-то ещё, но быстро понял, что это бесполезно, что его просто не слышат.

Солнце готово было скрыться за далёкими верхушками лиственниц, и учёный решил воспользоваться остатками света. Он стянул через голову рубаху и стал рассматривать собственное тело – не появилась ли сыпь. Понять это оказалось непросто – кожа немедленно покрылась сплошным копошащимся слоем комаров. Кроме того, на ней было немало «дырок» от укусов немногочисленной пока ещё мошки. Учёный принялся щупать и гладить красные пятнышки, пытаясь понять, какие от мошки, а какие нет. В конце концов, он не выдержал комариной атаки и натянул рубаху обратно: «Ну, и дурак же я! Скрытый период болезни – до появления первых симптомов – при оспе длится недели две. Может быть (точно не помню!), и всего одну неделю или, скажем, три, но уж никак не несколько часов – уж это-то я точно знаю! Ну, и дурак же я...

«Погоди, Кирюха! – он влепил сам себе пощёчину, умертвив добрую сотню комаров сразу. – Кажется, от стресса у тебя просто „едет крыша”! Как говаривала одна знакомая, „Тихо, шифером шурша, крыша едет не спеша...” За тобой больше никто не гонится – думай! Сосредоточься и вспоминай всё, что относится к делу! Ведь есть же что-то важное, что-то же есть... Что-то есть, а ты забыл! Ну!!»

С неменьшей силой он стукнул себя по другой щеке, а потом просунул руку за пазуху и потрогал маленькие рубчики на левом плече. Затем поднял лицо к небу и тихо рассмеялся:

   – Да ведь я же ПРИВИТЫЙ, Господи! Мне ж ни хрена не будет! Ну а если и будет, то так – типа насморка...

* * *

За ночь население «лепрозория» сократилось на одного человека – утром таучин, с которым Кирилл пытался разговаривать, был мёртв. А учёный страдал от голода и обдумывал план побега – оставаться здесь он не собирался. Примерно к середине дня выяснилось, что напрягал интеллект он напрасно.

Вместе с десятником и сменой охраны к изгороди прибыл низкорослый кривоногий мавчувен. Пока шла процедура сдачи поста, пока служилые болтали о чём-то своём, мавчувен подошёл ближе и закричал визгливым голосом:

– Нкагуяка, Тылгерлан! Вставайте, вонючие таучины! Выходите отсюда, старое собачье дерьмо! Нкагуяка, Тылгерлан, выходите! Русский начальник вас отпускает! По реке приплыли ваши поганые родственники. Они привезли русскому царю много плохих шкур и тухлого мяса. Идите к ним, убирайтесь отсюда!

– Ты – Нкагуяка? – спросил Кирилл оставшегося в живых таучина.

– Тылгерлан, – ткнул себя в грудь мужчина.

– Ладно, значит, Нкагуякой буду я. Пошли отсюда!

– Пошли.

Подмена по принципу Монте-Кристо прошла гладко. От подола своей рубахи Кирилл отрезал полосу шкуры и обмотал ею голову, включая лицо, оставив лишь щели для глаз. Поверх своей одежды напялил кухлянку и штаны мертвеца – это было, конечно, не слишком приятно, но другого выхода он не придумал. Идти сам Кирилл как бы не мог, и Тылгерлану пришлось его поддерживать – почти что тащить на себе. Надо сказать, что рассматривать их никто и не пытался – охранники не только отошли подальше, но и отвернулись, словно боялись заразиться взглядом.

Как только больные оказались за изгородью, возникла проблема: а куда, собственно говоря, идти? Кирилл попросил спутника остановиться и, как бы в изнеможении, сполз на землю. Это, разумеется, никому не понравилось: служилые разразились потоком матерной брани, а кривоногий мавчувен завизжал:

– Вставай, вставай, тухлый труп! Убирайтесь! Уходите быстро! Туда, туда уходите!

Судя по указанному направлению, следовало обогнуть острожную стену и выйти к реке выше по течению.

– Ну, пошли, – усмехнулся Кирилл. – Не любят они нас, прогоняют.

Пока они ковыляли по мокрым кочкам к берегу, учёный попытался больше узнать о своём спутнике. Однако добровольно отвечать на вопросы тот не хотел, так что пришлось слегка на него надавить – морально, конечно. Получилось, что Тылгерлан как раз из тех, кто психологически сломался после контакта с русскими. Он был хозяином «переднего» дома небольшого стойбища, к несчастью оказавшегося в зоне досягаемости людей Петруцкого во время похода, и был взят в качестве аманата. Оставшимся родственникам толмач объяснил, что от них требуется для сохранения жизни мужа, отца, сына и брата. Из всего сказанного избитые и ограбленные таучины поняли, наверное, только то, что Тылгерлана уводят в деревянное стойбище на Айдаре и что надо туда за ним приехать. Что они и сделали, раздобыв где-то две лодки. Сам же Тылгерлан, похоже, с момента своего пленения находился в ступоре или депрессии – окружающим он интересовался мало и, вообще, не очень хотел жить, а умереть всё никак не мог.

В конце концов путники добрались до берега, где их ждали лодки. Но какой это был берег! Кочкастая тундра плавно понижалась и переходила в топкое илистое болото. В этом болоте границы между водой и сушей вообще не наблюдалось: лодки находились где-то в дали – там, наверное, было достаточно глубоко. Похоже, острожное начальство выбрало для таучинов самое поганое место, которое нашлось в окрестностях острога. Прежде чем лезть в эту жижу, Кирилл снял чужую одежду, торбаза и собственные штаны. Правда, тут же надел их обратно – уж больно сильно злодействовали комары.

Несколько раз учёному казалось, что они окончательно завязли. Люди, находившиеся в лодках, помочь им ничем не могли – не могли подплыть ближе. Когда до плавсредств осталось с полсотни метров, Кирилл принялся кричать встречающим, что на них русская скверна, что плыть вместе с нормальными людьми они не могут и пусть им освободят одну лодку. Растолковать что-то насчёт «скверны» надежды было мало, поэтому учёный сосредоточился на простом требовании освободить одну лодку. Тылгерлану пришлось подтвердить пожелание нового знакомого личным приказом – для своих он ещё оставался немалым авторитетом. Команда была выполнена: долблёнки сблизились, из одной в другую перегрузили какие-то вещи, а потом её покинул и единственный пассажир. Кирилл потребовал воткнуть в дно шест, привязать к нему пустую лодку и отплыть от неё на десяток метров.

Пока что всё шло по плану, кроме одного – двигаться вперёд было почти невозможно. До лодки оставалось метров двадцать, вода была уже выше пояса, но слой её не превышал 20 см, а дальше – ил. Каждый следующий шаг был настоящим подвигом, но Кирилл озаботился ещё и грядущей проблемой: а как в лодку-то залезать? В пустую долблёнку и из нормальной воды не запрыгнуть, а уж из ила... Хотя если один будет держать, находясь снаружи, то другой может и влезть, не перевернувшись. В общем, Кирилл заинтересовался успехами Тылгерлана, которому уже давно перестал помогать, поскольку толку от этого никакого не было. Оказалось, что таучин отстал в общем-то не сильно, но почему-то забирает вправо – в сторону второй долблёнки.

– Ты куда?! – заорал учёный. – К ним нельзя! Вы же все умрёте! Двигай сюда – ко мне!

Крики его на Тылгерлана не произвели никакого впечатления – он продолжал месить грязь, упорно пробираясь вперёд. Зато отреагировали пассажиры в лодке: они её развернули носом к берегу и... метнули аркан своему сородичу!

Тылгерлан поймал ремённую плетёнку, завязал узел, чтобы петля перестала быть скользящей, надел её на себя, пропустив под мышками. Двое пассажиров лодки принялись отгребаться вёслами, а один стал потихоньку тянуть аркан на себя.

Учёный зашёлся в крике – по-русски и по-таучински. Однако ни доводы разума, ни мат, ни угрозы на людей не действовали – они недоумённо посматривали на Кирилла и продолжали заниматься своим делом. Оно завершилось вполне успешно: дорогого родственника, перемазанного илом, втащили в долблёнку. После этого плавсредство медленно двинулось вверх по течению. Гребцы то и дело отвлекались, чтобы творить в адрес Кирилла охранные знаки.

Учёный злобно выругался им вслед, но грозить кулаком не стал – у таучинов это считается плохим знаком. Он остался наедине с рекой, лодкой и своими проблемами: «Тупицы чёртовы... Надо было хоть спросить, где земля их кочевий, – ведь разнесут же заразу! Сволочи... В общем, господин капитан меня переиграл – 1:0 в его пользу. – В мозг учёного ввинтилась мысль о Луноликой, и он поправился: – Будем надеяться, что только 1:0».

Проблему погрузки в лодку Кирилл решал долго и мучительно. Проще всего казалось переплыть вместе с лодкой на тот берег – где дно потвёрже – и там в неё залезть. Однако вскоре выяснилось, что здесь не Сочи и вода очень холодная, а протока широкая. Дело кончилось тем, что Кирилл выбрался на свободную воду вместе с плавсредством, разделся догола, закинул мокрую одежду в долблёнку и занялся водной акробатикой. Нужно было нырнуть поглубже, а выныривая, как можно выше выскочить из воды – так, чтобы лечь грудью и животом на корму лодки. С четвёртого раза трюк получился, и Кирилл плюхнулся на дно с мыслью о том, оставили ему весло или нет. Всё остальное казалось мелочью – сушить на себе одежду ему было не привыкать.