Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Плавание через море было возможно лишь 2—3 месяца в году. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы на недограбленную ещё Лопатку хлынул поток товаров и, конечно, чиновников. Государство наложило свою бестрепетную тяжкую длань на весь процесс – от самогоноварения до торговли пушниной. Кто бы ни ехал с Лопатки через Хототский порт, только официальных сборов уплатить должен был пять шкурок из сорока. А не официально – как повезёт. Но это – купцам, имеющим соответствующее разрешение. Служилым же и промышленникам положено было сдавать пушнину в казну – по казённым же ценам. А кто что утаить попробует, рискует лишиться всего даром и вдобавок угодить под батоги, чтоб другим неповадно было. В общем, тоска... Однако ж, как оказалось, мир не без добрых людей...

– Про Онкудина слыхал?

– Ну-у... – неопределённо промямлил Кирилл.

Вообще-то, благодаря общению с острожными жителями, имя это он слыхал – в выражениях типа «Тоже мне, Онкудин нашёлся!» – но никак не думал, что имеется в виду реально существующая персона. И вот поди ж ты...

– Так вот: покрученник я евойный! – не без гордости заявил Лука.

– Будет врать-то! Уж на что я молодой – неопытный, а понял, что за шрам у тебя на лбу. А Онкудин твой – дурак, что ли? Какой же купчина клеймёному хоть полушку доверит?!

– Ты, паря, таких слов про него не говори – не ровен час обидится. И купчиной не называй!

– Так кто же он?

– А человек добрый: Богу молится да людям помогает, сколь может. Церкву вот в Каменске построил, а на Ульяке другую заложил...

– Почему-то мне кажется, Лука, что этого «доброго» человека ты боишься сильнее геенны огненной. Я не прав?

Ответом ему была тишина. Довольно, впрочем, красноречивая.

– Паня-а-атно... Чем же он тебя «покрутил», коли не секрет?

– Проигрался я...

– А тебе впервой, что ли?!

– ТАК – впервой. Врагу не пожелаешь...

– Ладно, не будем об этом. Что ж поручено тебе Онкудином, чем рассчитываться с хозяином будешь?

– Коли скажу, ты сам моим покрученником станешь.

– Вот уж нет! – возмутился Кирилл. – Не буду я тебе ничего обещать, ни за что перед тобой отвечать не буду – не надейся!

– Ты-то не будешь, а мне за тебя, ежли что, ответ держать придётся.

– Твоё дело!

– Знамо – моё... – вздохнул Палёный. – Ладно, слушай сюда. Государеву пушнину с Лопатки в Якутск посуху боле не носят – морем только. И слава Богу! А нам бы Онкудинову мягкую рухлядь в Якутск доставить – царёвых людей минуя, а? Барыш-то какой, а? Только прежним путём не можно – по нему мавчувены всё больше живут. Они же народ ненадёжный: могут сами порезать, а могут и приказчику в Коймске али в Айдарске сдать. Акромя служилых одна здесь сила...

– Таучины?

– Верно мыслишь, паря, верно! Онкудин говорит: что хрещёные, что нехристи – все люди. Коли таучинов друзьями сделать, большие дела ворочать можно, а?

– Короче, тебя на погляд, на разведку послали: нельзя ли с таучинами договориться, чтоб «левые» караваны с пушниной пропускали, да?

– Ну, вроде как.

– Ладно, – вздохнул Кирилл. – Допустим, я тебе поверил. Излагаешь ты всё внятно. Только есть в твоей сказочке закавыки – ой, есть!

– Скажи – отвечу.

– Ну, например: зачем ты в войске Петруцкого оказался, а? Тоже мне, разведчик!

– Понудили, – вздохнул Лука. – Откупиться не смог... Кто ж знал, что он войной на таучинов пойдёт? Думали, на Айдар сразу двинет!

– Звучит не очень убедительно, – констатировал учёный. – Вопрос следующий: ты, конечно, сам вызвался при обозе остаться?

– Ну, так!

– А зачем, скажи на милость, ты из пищали палил, а? Если ты к нам, таучинам, по хозяйской надобности заслан, стрелял в нас зачем?

– А чо ж не палить-та? Зрю я: пока наш народ воюет, на обоз ватажка малая набегает – добро казачье пограбить хочет. От той ватажки мне, окромя смертыньки, ждать нечего: порешат и в бега уйдут, пока служилые не хватились. А огневого бою людишки здешние не любят – может, думаю, отступятся.

– Плохо ты таучинов знаешь!

– Ясно дело – плохо! – охотно признал Лука. – Откель мне про них знать-то? Народ всяко-разное рассказывает. А тебя я не признал на нарте – уж больно ты ликом тёмен стал!

– Ладно... – не стал развивать неприятную тему Кирилл. – Надо полагать, ты тоже не знаешь, что там такое Петруцкий задумал?

– Откель? – удивился Палёный. – Может, он таучинов смирить желает? Коли оне под государеву руку пойдут, ему, небось, повышение по службе будет – майором станет али полковником...

Глава 3
РАЗГАДКА

Буран кончился через два дня. Или через три – точно сказать было трудно. Для людей это событие ознаменовалось обычным в таких случаях резким переходом от долгой неподвижности к ломовой работе. Всё нужно было откапывать, хотя снега выпало и немного; нужно было найти и поймать оленей. Кирилл вместе с Лукой занялся «беженцами». Он догадывался, что с ними дело будет плохо, но не мог представить, до какой степени. В природе не произошло ничего экстраординарного – обычный весенний буран, – но люди не хотели жить. Или не очень хотели... В общем, в живых осталось семь человек – в основном женщины с детьми.

Оставлять их на произвол судьбы учёный категорически отказался. Чаяку пришлось с этим смириться и придумывать выход. Собственно говоря, вариантов было немного: распределить груз трофейной нарты по беговым саням; забрать всех людей и двигаться до ближайшего стойбища, ещё не затронутого войной. Начался процесс перемещения груза, и Кирилл впервые смог рассмотреть захваченную добычу. Бочонки внешне несколько отличались от тех, которые Кирилл недавно доблестно рубил тесаком. Для пороховых они были явно тяжеловаты, а для свинца – слишком лёгкие. Пока учёный гадал, рядом оказался Палёный. Он глянул на груз и чуть не сел в снег от изумления:

– Ну, ни хрена ж себе!

– Да, – согласился Кирилл, – пороха много, а вот свинца...

– Что-о?!

– Чего ты глаза вылупил, Лука? Мы угнали две нарты с «огненным зельем», одну утопили. Вторая вот осталась. Наверное, если правильно распределить заряды, хватит, чтоб взорвать половину Коймского острога!

– Взорвать?! Ну, ты... Не, погодь, так ты чо, не разумеешь? Какой порох?!

– Какой-какой... – В душу учёного ворвались сомнения, поскольку она была для них открыта. – Обыкновенный, наверное!

– Ты с какого дуба упал, паря?! Это ж казённо вино!

– Не понял?!

– Чо понимать-та?! Этим добром весь острог не взорвать, а купить можно! С потрохами!

– Та-ак...

Лука изрядно подивился наивности Кирилла, но пояснения всё-таки дал. Государевым людям – служилым – много чего положено от казны, и в том числе некоторое винное довольствие – одна-две чарки «вина», то есть водки, по большим церковным праздникам. В дальних походах служилые свой спирт обычно не получают, но это вовсе не значит, что казной он не выдаётся вместе с прочими припасами. Надо полагать, Петруцкому стоило немалого труда сохранить данный продукт в пути от Икутска, а может, и от самого Обольска. Впрочем, Палёный высказал предположение, что капитан просто тихушничает – пьёт втихаря общественный продукт, объявив личному составу, что винный запас отсутствует. Лука утверждал, что в таких опечатанных бочках хранится именно спирт, который до состояния питьевого «вина» нужно разбавлять водой в два-три раза. В краях, где самогон гнать не из чего, данная жидкость представляет огромную ценность. На Лопатке и в Айдарском остроге приспособились «сидеть» вино из местного сырья, но и там бочонок «казённой» представляет собой целое состояние.

Огромная ценность спирта заставила Кирилла погасить первый душевный порыв – вылить всё к чёртовой матери и забыть данный эпизод как неудачную шутку. Получалось даже хуже, чем он думал: российскому войску нанесён не столько материальный, сколько моральный ущерб, а боезапас почти не пострадал. О том, что было на утонувшей нарте, оставалось только гадать.

– Отчаянный ты! – с деланым восхищением сказал в заключение Палёный. – Петруцкий, ежели с похмелья, из-под земли тебя достать прикажет!

– А не с похмелья?

– Ну... Скажет служилым, что проклятые таучины весь винный запас угнали. Он, значит, его до праздника берег, а нехристи отбили! И «добро» даст: ловите, коли выпить желаете!

– И что же, кинутся ловить? – до Кирилла вдруг дошло, что юмор-то совсем не весёлый, что они находятся в котловине, из которой почти нет обзора, что...

Луку Палёного, вероятно, посетили схожие мысли – он принялся тревожно озирать видимый горизонт. Учёный тоже осмотрелся, ничего подозрительного не заметил и кинулся к парням, увязывающим груз на нартах:

– Ребята, быстрее давайте! Или нет, лучше сначала оленей запрягите, чтобы в любой момент можно было тронуться!

– Ты чего это, друг? – удивился Чаяк. – Что случилось?

– Пока ещё ничего! – заверил учёный. – Но... Понимаешь, в этих круглых предметах, которые мы захватили у менгитов, вовсе не огненный гром. Там внутри горькая веселящая вода, которую ты пробовал в остроге.

– Да ты что?!

– А вот то! Пока она у нас, русские будут нас преследовать!

– Но... Но я видел только мавчувенскую упряжку!

– Где? Когда? Сейчас, что ли?!

– Нет, уже давно – вон там. С тех пор можно было пройти сто шагов. Или пятьдесят...

– Так что же ты молчал?!

– Мавчувены боятся нас. Они могли не захотеть нас заметить...

Кириллу осталось только ругаться на непонятном для соратников языке – даже ускорить сборы оказалось не в его власти. Учёный знал, что неприятности, в отличие от событий радостных, свершаются независимо от степени их вероятности. Только что ближайшие перегибы склонов сияли девственной белизной, и вдруг на них ему стало мерещиться копошение врагов – здесь и там!

Кирилл начал метаться между людьми и упряжками. Грузиться и куда-то двигаться «беженцы» не желали. У них был свой путь к спасению – один костяной стилет на всех. Учёный, заходясь криком, попытался его отнять, но... Но столкнулся с Чаяком.

Пару секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Кирилл обречённо вздохнул:

– Поехали...

Наверное, это было сделано вовремя. Впереди на вершине левого водораздела действительно мелькнули оленьи рога, а потом возникли две нарты с седоками. В руках у пассажиров, похоже, были вовсе не копья.

– Они спустятся вниз?

– Нет, – твёрдо ответил Чаяк. – Там слишком круто. Мы проедем под ними!

– А если стрелять будут? Впрочем, выбора нет... Погнали!

При всей своей «любви» к пленному Кирилл всё-таки занял место возницы – с оленями он управлялся значительно лучше, чем служилый. Правда, никакой беготни с топотом и свистом, никакого стремительного прорыва не было и быть не могло – не тот снег под копытами и полозьями. Четыре оленьих упряжки небыстро проехали по долине. Со склона им крикнули что-то повелительно-матерное, но беглецы не отреагировали. Тогда прозвучал выстрел, и эхо прогулялось по соседним распадкам. Секунд через 20-30 – уже вслед – грянул ещё выстрел. Кирилл даже не оглянулся, даже не обмер от страха – он знал, что попасть из гладкоствольной фузеи по движущейся мишени можно только случайно...

На довольно плавном повороте нарта чуть не легла на бок – Кирилл едва успел удержать равновесие ногами.

– Ты что там, заснул?! – обернулся возница к пассажиру. – Шевелиться надо!

Лука Палёный смотрел на него, слегка приоткрыв рот.

– Стойте!! – заорал учёный вслед своим спутникам. – Остановитесь!

Под одеждой было не очень заметно, что пуля разворотила пленному всю верхнюю часть туловища, что левое плечо у него почти оторвано. Других потерь в маленьком отряде не имелось.

– Вот уж, действительно, гримаса судьбы, – обалдело пробормотал Кирилл. – Пройти через столько смертей, быть готовым к любым неприятностям и в итоге нарваться на шальную пулю! Случай, блин...

Ни хоронить, ни даже прятать тело не стали – просто оставили лежать на снегу. Кирилл снял с убитого крестик и повесил его себе на шею. Он и сам не мог толком понять, зачем сделал это – так, на всякий случай.

Вечером военный совет единогласно принял решение: оба парня с грузом добычи отправляются в родные края. А Кирилл с Чаяком остаются «пасти» войско менгитов. Если будет погоня, им её надо задержать или, если получится, увести по ложному следу.

* * *

Счёт времени Кирилл потерял – три дня, пять, восемь... Потом всё смешалось – бесконечный бег оленей, слепящий свет солнца, отражённый снегом, мёрзлое сало на зубах. Сна не было – во всяком случае, учёный не помнил, как он спал: просто закрывал глаза и тут же открывал их, потому что груз был уже уложен, отдохнувшие олени запряжены и нужно ехать дальше. Впрочем, всё это было не очень мучительно. Настоящая пытка начиналась, когда они приезжали в какой-нибудь посёлок или стойбище. Нужно было сидеть в переполненном пологе и говорить, говорить, говорить... А также есть, есть, есть...

Данный район не был для Чаяка «родным». Друзья, знакомые и родственники дальних его родственников тут, конечно, встречались, но авторитет знаменитого купца и разбойника не был абсолютным. Воины, вернувшиеся из недавнего похода, принесли весть о великой победе таучинов, но в соответствии с местной традицией в их рассказах главным командирам уделялось крайне мало внимания. В основном речь шла о собственных подвигах (кто, как и сколько убил врагов), а также о подвигах односельчан – живых и погибших. На первых двух-трёх «посиделках» Чаяк пытался рассказывать, что таучинов повёл в рукопашную атаку не кто-нибудь, а вот этот молодой воин Кирь. Что именно он – Чаяк – во главе многих «сильных» набросился на русских с тыла и всех их поубивал, включая самого главного начальника. Хозяева слушали истории с жадным интересом, в правдивости рассказчиков нисколько не сомневались, но воздавать почести героям не торопились. Кирилл в конце концов осознал, что для таучинов они сейчас не предводители и не герои, а просто РАССКАЗЧИКИ, которые успешно развеивают их скуку.

Тем не менее несколько раз Кирилл принимался говорить по существу, взывая к здравому смыслу слушателей. Он говорил, что сюда движется огромное войско менгитов и множество мавчувенов с ними, что надо собрать весь скарб, всех стариков, детей и женщин и уйти с дороги этих врагов – пусть они роются в мусорных кучах и ворошат золу потухших костров. Не получив пищи, не взяв добычи, русские рано или поздно уйдут, и тогда можно будет вернуться и продолжать заниматься своими обычными делами. «Авторитеты» слушали пламенные речи молодого воина, кивали головами и снисходительно улыбались: не пристало, конечно, юноше учить «сильных» правильной жизни, но он так складно говорит – приятно послушать! Нет, никто никуда разбегаться, конечно, не будет – зачем?! Вон там – на скале – есть «крепость». В ней укроются наши семьи, а воины будут её защищать – так было всегда, так будет и теперь. Другой вариант реакции: это даже и хорошо, что сюда идут враги! Мы позовём соседей – тех и этих – и будем с ними сражаться. Их много? Так ведь и нас не мало! И потом, дело ведь не в количестве – это все знают! – а в храбрости и удаче. Вы, гости дорогие, сами рассказывали, как побили множество русских на реке Ог, а мы чем хуже?

«В общем, Чаяк был прав, утверждая, что ничего путного организовать не удастся. Можно, конечно, посчитать таучинов тупыми и недоразвитыми, но на самом деле они просто мыслят иначе, у них другие „базовые” ценности. И с этим, похоже, ничего не поделать...» – Кирилл это понимал, но всё ещё оставался «белым» человеком. Перед его мысленным взором вставали картины разгромленных стойбищ, и он гнал и гнал вперёд оленью упряжку, говорил и говорил свои речи. Чаяк покорно вёл их маленький караван от стойбища к стойбищу, кивал и поддакивал своему «другу» на посиделках – без всякого вдохновения и надежды.

Они изъездили огромную территорию – километров, наверное, двести вдоль побережья и столько же вглубь материка. Потом Кирилл решил вернуться и начать всё сначала. Они двинулись к исходной точке, но раньше, чем достигли её, на холмах вдали замелькали оленьи упряжки – передовые разъезды мавчувенов. Вскоре путникам встретился длиннющий караван оленьих нарт – знакомое стойбище переезжало на новое место. Радоваться этому не пришлось – таучины двигались не вглубь материка, а параллельно берегу к широкой перевальной долине, где обычно собираются жители этих мест.

Весть о приближении реальных, а не сказочных врагов распространилась быстрее бега самого быстрого оленя. Мелкие стойбища пришли в движение – поднялись на кочёвку туда, где было безопасней. А безопасней казалось там, где больше своих. Понимая, что происходит, Кирилл стонал и матерился – мысленно и вслух: «Вместо того чтобы рассеяться, раствориться, исчезнуть в просторах, они кучкуются, они объединяют стада, как будто специально, чтоб врагу легче было перебить людей и захватить оленей, – идиоты...» При всём при том мужчины покидали свои семьи – в известном месте собиралось ополчение, и, соответственно, каждый, кто считал себя воином, должен был...

– Нам тоже надо туда, – сказал Кирилл. – Поехали.

– Друг, – устало вздохнул Чаяк, – я не знаю имени беса, который на этот раз вселился в тебя.

– При чём тут бес?!

– Разве ты сам не понимаешь? Разве не чувствуешь, что твоими глазами видит, твоими ушами слышит кто-то другой? Воин Кирь смел и умён, он умеет слушать умные советы, он много знает и редко ошибается. А этот новый бес... Он не такой – скорее, наоборот.

– Чаяк, очень тебя прошу: не пудри мне мозги!

– Что?!

– Ну, говори прямо!

– Остановись и подумай – тогда мои слова будут не нужны, – твёрдо ответил купец и разбойник. – Надо возвращаться домой, здесь нам нечего делать!

– Но там собираются воины, – наивно сопротивлялся Кирилл. – Будет новая битва с менгитами!

– Нет, – качнул головой Чаяк, – это будет не битва...

Они всё-таки прибыли к месту сбора ополчения. Оно оказалось огромным – человек пятьдесят. Из них половина – новобранцы, то есть молодёжь, впервые ступившая на «тропу войны». Собрались ещё не все, и в ожидании отставших парни развлекались демонстрацией друг перед другом боевых навыков. Кирилл не смог даже добраться до полога, в котором «деды» обсуждали планы военной кампании, поскольку сразу по прибытии получил несколько предложений, от которых отказаться нельзя. А именно: пробежаться наперегонки, побороться на снегу, пофехтовать копьями. Доказать сверстникам, что ты «великий воин», можно было только убедительными победами в «спортивных» единоборствах. Смотреть, как фехтует и борется «новенький» воин, собрались все, включая предводителей. Конечно же, случилось то, что и должно было случиться: пару поединков на копьях Кирилл выиграл, а первый же борцовский проиграл. После этого к «начальству» можно было даже не соваться – он как бы стал одним из «рядовых», которым положено слушаться старших, а не давать им советы.

– Давай ты, Чаяк! – взмолился учёный. – Тебя они послушают! Ведь опять полезут под пули со своими луками! Их перебьют, как куропаток! Нас мало, поэтому нельзя допустить фронтального боя: надо устроить засаду, надо атаковать менгитов на марше и сразу уходить в тундру! Они станут преследовать, и тогда... Чему ты улыбаешься?!

– Я не улыбаюсь, Кирь, я плачу. Здесь шестеро «сильных». Все они знают Чаяка, каждый из них хочет быть «сильнее» его. Они, конечно, выслушают меня – чтобы посмеяться, чтобы сделать наоборот. Тебе только рёбра помяли, а мне придётся драться с ними всерьёз!

– Можешь не продолжать, – махнул рукой Кирилл.

Он вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным – как в детстве. Захотелось, чтобы кто-то большой и сильный поддержал, взял под защиту, чтобы отругал или похвалил (не важно!), но чтобы снял с совести груз ошибок. Это чувство, эта потребность не первый раз возникали за последнее время. В такие моменты Кириллу почему-то вспоминалась Луноликая. «Наверное, я, как вампир, заряжаюсь от неё биоэнергией, перенимаю её жизненную силу. Без такой подпитки я слабею, начинаю терять контроль над событиями, люди перестают мне верить. Смешно, но я испытываю потребность, которая сродни голоду – увидеть, поговорить, прикоснуться. Нет, секс тут ни при чём – это из другой оперы».

– Грузимся, Кирь? – привычно угадал его мысли Чаяк. – Она ждёт тебя.

– Грузимся, только...

– Да, – кивнул таучин, – мы должны увидеть этот бой, чтобы рассказать о нём людям. Надо подыскать хорошее место. Думаю, уже скоро...

Место, они, конечно, нашли. И увидели всё, что хотели.

* * *

Конечно же, настоящего фронтального сражения не получилось – слишком неравны были силы. На марше караван Петруцкого растянулся на добрый километр – шли в один или два следа с авангардом, арьегардом и фланговым охранением. Разъезды мавчувенов на лёгких беговых нартах шныряли далеко впереди и по бокам. Ни о какой засаде, ни о каком внезапном нападении в таких условиях не могло быть и речи. Ополчение таучинов вступило в бой с группой мавчувенов, высланных вперёд.

Противники вяло перестреливались из луков, пока не подошли основные силы русских. Оценив численность противника, Петруцкий послал в бой «сотню» казаков, состоявшую человек из тридцати. После двух ружейных залпов служилые пошли врукопашную, точнее, погнали в неё своих союзников. Между тем не задействованный в бою личный состав занялся разбивкой лагеря и захватом движимой добычи. Похоже, никаких беженцев в этот раз не предвиделось – плен или смерть. Последние таучинские воины, прижатые «превосходящими силами» противника к скалистому склону, дружно покончили жизнь самоубийством.

Наблюдателям пришлось долго ждать, пока победители переловят людей и оленей, чтобы уехать незамеченными. У Кирилла словно какой-то нарыв на душе прорвался.

– Ну, скажи мне, Чаяк, объясни, что это за бред такой?! И таучины, и мавчувены не моргнув глазом принимают «добровольную смерть» – не боятся они её! Все обожают устраивать поединки один на один, а в настоящем бою ведут себя как последние трусы! Ну, объясни мне, какой гвоздь в башке не позволяет использовать прежний опыт?! Тогда – на берегу – таучины перестреливались и отступали, хотя их было больше. Если б не мы, их бы сразу разбили! Почему нельзя было пойти в атаку с копьями?! Я бы мог подумать, что люди слишком боятся русских, но, когда таучины воюют с мавчувенами, происходит то же самое! Или вот сейчас: воинов прижали к склону, победить им уже не удастся, ну так деритесь до конца! Убейте перед смертью побольше врагов! Зачем же облегчать им задачу, зачем резаться самим – в бою?!

– Я не понимаю твоего гнева, друг, – вздохнул воин. – Да, смерть не страшна, она – благо. Даже если это смерть от руки врага. Но уйти в «верхнюю» тундру насильно, уйти против своей воли, это очень плохо. Это – отвратительно!

«Вот! – осенило Кирилла. – Вот она – разгадка! Кажется, Кочергин писал, что прикоснуться к человеку помимо его воли – это унижение, а высшее унижение – забрать жизнь. Учёные моего мира так и не поняли, почему толпы „лёгких на смерть" аборигенов разбегались перед кучкой вооружённых конквистадоров, каждый из которых дорожил своей жизнью и считал самоубийство грехом. А всё просто: первобытное мышление категорически разделяет одно и то же действие: добровольное – хорошо, а насильственное – плохо. Описаны же первобытные племена, в которых на обрядовых действах мужчины надрезали себе вены и поливали присутствующих своей кровью. При этом те же люди чуть ли не любую случайную царапину с кровотечением считали смертельной и ложились под куст – помирать. Так и тут... Даже летальный проигрыш поединка не воспринимается как насильственное отнятие жизни, а вот массовый бой – это другое. Чтобы всерьёз рисковать в нём жизнью, „нецивилизованному" воину нужна совсем уж запредельная смелость. В истории нашего мира таучины тем и выделялись среди соседних племён, что такой „смелости" у них было чуть больше.

Неужели именно поэтому отряд чужеземцев идёт по земле воинственного народа таучинов, практически не встречая сопротивления?! Не только... По логике „белого" человека если на страну напал враг, то нужно всем дружно встать на её защиту – воевать, значит. А вот с тайфуном или землетрясением воевать заведомо бесполезно, можно лишь попытаться свести к минимуму его последствия. Человек „первобытный" классифицирует явления иначе, и конквистадоры всех времён этим успешно пользовались. В данном случае русские смогли стать в глазах туземцев явлением, с которым оружием бороться бесполезно – разве что заклинаниями, как с ураганом, копыткой или „недоходом“ морского зверя. Роль личности предводителя тоже понимается здесь иначе. Бесполезно объяснять, что с Петруцким идут те же служилые (не лучше и не хуже!), что воевали под началом Шишакова. Команда первого – это одно, а люди второго – нечто другое! Никому и в голову не приходит применить опыт борьбы „с тем“ для противостояния „этому”».

Впереди российского войска волнами распространяется ужас, парализующий волю, блокирующий «общественное» сознание. Действующие силы неизмеримо мощнее «человеческих», так что покориться им не стыдно. Впрочем, желающие могут попытаться умереть достойно – это как спрыгнуть с высокой скалы или выйти в море во время шторма.

Ну и что можно сделать в такой ситуации?!»

* * *

Для принятия стратегического решения нужно было начать хоть как-то ориентироваться в географии. На одном из привалов Кирилл выбрал участок с нетоптаным снегом и принялся по памяти рисовать географическую карту. Потом позвал Чаяка и начал объяснять ему значение рисунка. Смысл изображения таучин понял очень быстро. Над Кирилловым рисунком он посмеялся и стал рядом рисовать правильный. Учёный не возражал – он уже знал, что «километр по болоту» гораздо длиннее, чем «километр по асфальту». Так или иначе, но оказалось, что они сейчас странствуют по территории, освоенной таучинами сравнительно недавно – деды и прадеды вытеснили отсюда мавчувенов или просто заняли пустующие пространства. Далее к востоку расположен большой морской залив или губа, за которым начинаются исконные таучинские земли. Где-то там находится и «родной» посёлок. Вопрос: куда пойдёт Петруцкий, добравшись до этого залива? Дальше на восток или повернёт к югу, целясь в район Айдарского острога?

– Мы не можем вернуться, не выяснив этого, – сказал Кирилл. Он ожидал возражений, но его спутник лишь вздохнул:

– Да, не можем, пожалуй... Придётся болтаться рядом с менгитами, пока они не повернут куда-нибудь.

* * *

Отяготившись немалой добычей, российское воинство стало двигаться ещё медленней – километров по 10-15 в сутки. Несколько следующих дней скитальческой жизни позволили Кириллу сделать хоть какие-то выводы о маршруте и целях похода конквистадоров: «Скорее всего, они движутся всё-таки к Айдарскому острогу. Карты, конечно, у них нет, а есть общее представление о географии этих мест: раз из Коймы можно морем дойти до устья Айдара, значит, двигаясь вдоль побережья, рано или поздно в эту реку и упрёшься. А цель проста – приведение в покорность немирных иноземцев. Мавчувены или пленные таучины дают информацию о наличии какого-либо жилья на расстоянии одно– двухдневного перехода от маршрута движения основных сил. Туда высылается отряд соответствующей численности. Малейшая попытка сопротивления вызывает только одну реакцию – поголовное истребление. Если повода не находится, от туземцев требуют принести шерть – клятву верности русскому царю. Казачий десятник или пятидесятник зачитывает текст по памяти (обычно не полностью, с „пятого на десятое”), а толмач-мавчувен делает вид, что переводит. На самом деле он в состоянии лишь объяснить, что человек должен „добровольно” сделаться рабом далёкого владыки и в знак согласия поцеловать ружейный ствол. Если он собирается обмануть, то ружьё в этот момент выстрелит и убьёт его. Пустячок, а приятно!»

Несколько раз вместо тёплого ночлега у гостеприимных хозяев Кирилл и Чаяк знакомились с результатами усмирения «немирных иноземцев». Стойбища были не просто вырезаны поголовно – все попавшие в руки служилым были замучены живыми, запытаны, буквально растерзаны самым бесчеловечным образом. Это делалось явно демонстративно – изувеченные трупы выставлялись напоказ, подвешивались на шестах шатров, чтобы их не сразу погрызли звери. То ли у «землепроходцев» был достаточный опыт, то ли их правильно проконсультировали ясачные мавчувены, только «били» они в самое больное место: разрубание тела топором от паха до шеи, обливание кипятком с последующим снятием кожи, выпускание кишок и прочая в категорию «правильной» смерти по местным понятиям никак не входили. В этой связи капитан Петруцкий – цивилизованный человек, офицер армии великого государства – получил от свирепых дикарей кличку Худо Убивающий.

...То стойбище уже накрыла волна безысходности – люди даже не попытались спрятать запасы продуктов и отогнать оленей. Они знали, что под пытками придётся всё выдать и отдать. Кириллу и Чаяку они сказали сразу: не держите зла на людей – берите что хотите и уезжайте скорее, не навлекайте на нас ещё большую беду! Именно так гости и хотели поступить – даже не стали распрягать своих оленей. Однако вековая традиция всё-таки пересилила страх: с приезжими надо хоть немного поболтать, узнать новости, пусть и не радостные. Прошёл час, другой, и уезжать стало поздно – вдали показались упряжки. Беглецов, наверное, не догнали бы, но хозяевам пришлось бы ответить, кто и зачем здесь был, почему спешно уехал, завидев «царёвых» людей.

Кирилл решил, что им нужно остаться и прикинуться местными жителями. Был риск, что их опознают, особенно его – бывшего и. о. острожного писаря. Да, риск был, а вот другого выхода, пожалуй, не было. Оленей распрягли, груз растащили по шатрам, пустые нарты поставили в общую кучу. Чаяк должен был находиться в одном жилище, а Кирилл – в другом.

Время, оставшееся до контакта с пришельцами, учёный потратил на то, чтобы уговорить, убедить, умолить своего спутника покорно снести все издевательства и оскорбления – ради чужих детей и женщин. Впрочем, нет – ради будущей мести. В итоге Чаяк мрачно угукнул и кивнул. У Кирилла появилась слабая надежда, что «всё как-нибудь обойдётся». На подготовку «друга» к испытанию учёный потратил столько нервной энергии, что совсем не задумался над вопросом: а выдержит ли он сам?

И зря.

* * *

...Кричать, вырываться и плакать девочка уже не могла. Она стояла на четвереньках и тихо хрипела при особенно резких фрикциях. Казака – уже третьего по счёту – это не устроило:

– Ты чо ж затихла, сучка? Сласти меня лишаешь?! А ну, шевелись, паскуда!

Не прерывая «контакта», он обхватил худенькое тельце ребёнка и легко переставил – руками в тлеющие угли костра.

– А-а-а!!

Запах горелого мяса.

Гогот служилых.