Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– А поперёд всего, – развил тему один из служилых, – таучинов там, как комаров летом. Ужо они-то тя на костре-то поджарят али яйца самому оторвать заставят. А без яиц ты ни одной девке не надобен будешь!

– Нет, ну вы чо... – в конец растерялся промышленник. – Каки тут таучины...

– А таки! Ты, видать, с осени по лесам лазишь, ничо и не ведаешь!

– А чо таучины... Оне в измене, что ль?

– В какой, на хрен, измене?! Как снег лёг, они ж войско собрали – много тыщ. Ниже Колючей речки всей силой Айдар перешли и давай мавчувенов наших трясти. Сказывают, до самого Хототска грозятся дойти!

– Да вы чо-о... Ну, а эта... Ну, тута нету их, да?

– Нынче нету, а завтра... Мы тут чо, по-твоему, сопли морозим?

– Н-ну, не знаю...

– А вот то и морозим: стадо охраняем!

– Да ну тя! На то ж мавчувены имеются!

– Мавчувены мавчувенами, а мы-то олешков самой Марфы блюдём! Неровен час, набегут таучины...

– Какой Марфы?..

– Такой! Ты, видать, не с этой осени, а с той по лесам лазишь! То ж Петруцкого жена! Она ж, сказывают, таучинского племени! От ей капитан наш на свадьбу стадо и подарил.

– И ведь до чего ж ушлая баба оказалась! – посетовал другой. – Что ни день, сама на нарте раскатывает. Пастухов за каждого олешку батогом бьёт! Пастухи не тока утерять кого опасаются, и на мясо прирезать бояться.

– Ишшо на мясо им, нехристям! Марфа-то олешков по одному отбирала, оне у ней все красавцы писаные, гы-гы-гы!

– Оне-то, может, и красавцы, а мы-то почто страдаем? Мыслимое ли дело, по зиме в чистом поле караулом стоять?! Ведь, почитай, сотня служилых мается!

– Скажешь – сотня! В поле-то за раз и полёта не наберётся! Остальные черёд свой ждут да у баб под боками греются! Эх, домой бы скорей...

– Господь терпел и нам велел... Ничо: нам бы ещё ночь простоять, да день продержаться.

– Хоть бы переезжать седни не заставили – и то благо.

– Сплюнь три раза через левое, да по деревяшке постучи – не ровен час сглазишь!

– Хрен ли стучать – вон ещё кого-то нелёгкая несёт!

– Как бы не саму Марфу... Свят, свят, свят!

– Пойду я, пожалуй, – сказал промышленник. – От начальства подальше – целее будешь. Не поминайте лихом!

– Погодь-ка, паря! Ты кто таков будешь-та? Чтой-та я тя не припомню, а кажись, всех острожных знаю!

– Да Кирилл я – Матвеев сын. Не признал, что ли? Я тя тыщщу раз видал. И прочих тоже...

– Кирилл? Какой Кирилл?! Погодь-ка...

– Пойду уж... Вон, к вам едет ктой-та!

Он отряхнул от снега лямку, пристроил её на плечах, тяжко вздохнул, перекрестился и начал тянуть.

– И дорогу не спросил... – пожал плечами служилый.

– Опять не туды попёрся, – озадаченно поддержал его соратник. – Да и хрен-то с ним – придурошный какой-то.

Скрыться из виду путник не успел – упряжка с единственным погонщиком изменила курс.

Они встретились – посреди снега и пронизывающего ветра.

Закутанные до глаз в меха, они стояли и смотрели друг на друга.

Долго смотрели – секунд, наверное, тридцать.

Потом Кирилл налёг на лямку и прошёл мимо. Чужие олени шарахнулись от него в сторону.

Душа его была пуста до звона, а в мозгу звучал голос Александра Ивановича:

«...Не стоит осуждать женскую любовь к подаркам — прямо-таки потребность в них. Эта потребность заложена в очень древней инстинктивной программе. Скромное колечко с бриллиантом или роскошный букет цветов действительно сексуально возбуждают женщину — такова её природа. Злые языки говорят, что крупные денежные купюры женщин тоже возбуждают...

Следует подчеркнуть, что подарок-подношение пролонгированным действием не обладает. Пода репный в прошлом году „мерседес“ (или букетик ландышей) отнюдь не гарантируют долговременную страсть подруги. В идеале (женском подсознательном ) должен быть оплачен каждый половой акт...»

Некоторое время она смотрела ему вслед. Потом села на нарту и поехала к посту. Судя по тому, как она нахлёстывала ни в чём не повинных оленей, служилым должно было достаться по первое число.

А Кирилл, перевалив гребень пологого холма, принялся развязывать и вытряхивать мешки, которые лежали на его санях. Идти ему было недалеко – за следующим водоразделом его ждали упряжки, двое воинов и маленькая девочка по имени Инью. Идти ему было недалеко, но тащить с собой снег, которым были загружены сани, совсем не хотелось – его и так кругом предостаточно.

В тот день километрах в пятидесяти к югу от этого места произошло ещё одно событие.

* * *

Это походило на обычный набег, если не считать чрезвычайную наглость бандитов – они напали на ясачных буквально возле острога. За такое нужно наказывать – и жестоко! Всё благоприятствовало свершению возмездия – обиженные мавчувены примчались в острог не мешкая, команда – «отряд быстрого реагирования» – оказалась в сборе, так что в погоню двинулись очень быстро. Даже непонятно было, на что рассчитывали таучины – уйти со стадом от лёгких оленьих упряжек заведомо невозможно, если нет приличной «форы».

Стадо вдали заметили, когда до вечера было ещё далеко. Грабители, конечно, поняли, что от погони не уйти, но стали действовать странно. Вместо того чтобы бросить добычу и сматываться, примерно с дюжину нарт остановились и, пропустив вперёд животных, остались ждать противника. Вместе с десятником служилых было восемь человек плюс больше двух десятков мавчувенов, жаждущих вражьей крови. Казаки были все бывалые, не раз бившие немирных иноземцев и прекрасно знающие их нравы: таучины, конечно, народ злой до крайности, мавчувенов они гоняют, как хотят, но с русскими воевать решаются, только если их как минимум вдвое больше. Этих же было совсем мало, но, кажется, они собрались принять бой?! Оно, может, и к лучшему: разделаемся по-быстрому и покойничков на показ привезём – другим в науку.

Десятник остановил своих, велел надевать доспехи и заряжать фузеи. Нарты же поставили в круг – нужды особой в этом не было, но таков приказ Петруцкого на все, так сказать, случаи жизни. Таучины топтались совсем недалеко – посреди мелкого кустарника. Кажется, они были без доспехов и надевать их не собирались. Половина мавчувенов умчалась вперёд – остановить стадо и преградить похитителям дорогу к бегству.

Десятник прикинул время, оставшееся до темноты, и решил, что они, может быть, ещё успеют сегодня вернуться и ночевать в тепле. По его команде служилые разошлись, образовав короткую цепь, и двинулись вперёд. Таучины пошли им навстречу. Дистанция обычного боя была пройдена, но ни одна стрела не просвистела в воздухе: у таучинов, похоже, луков вообще не было, только копья. Мавчувены, поставленные на флангах, почему-то тоже не стреляли – они испуганно переговаривались и норовили отстать. Десятнику всё это не понравилось, и он решил судьбу не искушать:

– К бою, ребятушки! Готовы?

Таучины впереди что-то прокричали вразнобой и... исчезли.

– Па-а...ли!! – по инерции крикнул командир и махнул правой рукой с обнажённым палашом.

И тут же, сдвинув на лоб шапку, поскрёб левой затылок: – Во, бля!

Никуда таучины, конечно, не делись – просто попадали в снег. Их серые кухлянки было неплохо видно, но одно дело палить по фигуре, стоящей в рост (да ещё и толпой!), и совсем другое дело... В общем, похоже было, что заряды служилые истратили зря – никого толком не зацепило.

– А ну-ка, по-быстрому: за-ряжай!

Команда потонула в испуганном гомоне мавчувенов. Вместо того чтобы в упор расстреливать бегущих на них таучинов, они показывали на них руками и пытались объяснить русским хозяевам, что нужно немедленно сматываться.

– Я вам покажу нути-тути! – погрозил им палашом десятник. – Бросай пищали, робяты! На руках биться будем! Вот ведь напасть какая...

Пять минут спустя служилые были мертвы – все как один. А упряжки мавчувенов мчались к острогу. Погонщиков там неминуемо ждали побои, но они всё равно торопились.

Дальнейшие события могли бы пойти иным путём, но рассказ очевидцев не был понят – слишком густо в нём фактура перемешалась с мистикой. Русские списали это на природную тупость иноземцев, а умница-толмач решил, что русские слишком глупы, чтобы понять столь простое явление, как «сошествие» Ньхутьяга.

* * *

Два дня спустя в остроге возле казачьей казармы появился тощий низкорослый мавчувен. Он приставал к тем, кто направлялся внутрь, – что-то лопотал по-своему, жестикулировал и произносил два русских слова: «Кузьма нада». Над ним смеялись и гнали в шею, приняв за попрошайку, однако он не уходил. В конце концов носитель имени „Кузьма" вышел на улицу и поманил мавчувена за угол. Там он взял иноземца за шиворот, встряхнул и совсем недружелюбно спросил:

– Ну?

– Кузьма ходить Кирилл, – выдал весь запас русских слов иноземец. – Кузьма ходить Кирилл.

– М-да? И куда ж ходить? А, с тобой ходить! Ну, ща, только портянки помою... Кирилл, гришь...

Примерно час спустя острог покинули трое – Кузьма, Мефодий и тот самый мавчувен. Идти пришлось довольно долго – по накатанному санному следу. Потом они с него свернули и ещё около километра шли почти по целине – по следу двух-трёх саней на оленьей тяге. В конце концов, потянуло запахом дыма, и между кустов обозначилась чья-то стоянка – совсем небольшая. У костерка сидел только один человек, остальные копошились в стороне.

– А, убивец! – осклабился Мефодий. – Будь здрав, грешная твоя душа!

– И вам того же, – без улыбки ответил Кирилл. – С той же силой в то же место. Располагайтесь, разговор есть. Хлеба-соли не дождётесь, но пожрать дам, коли надо.

– Погодим покеда, – ухмыльнулся Кузьма. – Погодим и послушаем, почто звал.

– Уж всяко не кланяться за острог: не меня вы спасали, а собственные шкуры!

– Верно баешь, – кивнул Мефодий. – Только надо б было кольнуть тебя в печень легонько – на майдане-та. Оно б надёжней стало!

– Что ж не кольнул?

– Да спицу дома забыл, – даже не претендуя на правду, ответил Мефодий. – Уберёг тя Господь.

– Тогда слушайте...

И Кирилл изложил свой план – простой, циничный, безжалостный. Ему даже самому стало не по себе, когда его мысли обратились в слова.

Мефодий и Кузьма переглянулись несколько озадаченно – наверное, даже их заскорузлые души слегка содрогнулись.

– Вона как взошли семена-то наши. Во благо пошла те наука...

– Как видишь. Я вам не верю и от вас доверия не жду. Подведёте – Во... нет, не Бог, конечно, – дьявол вам судья!

– Ну, с рогатым-то мы договоримся! – рассмеялся Кузьма. – Про вино-то не врёшь?

– Да вон оно – в бочонках на нарте. Отведать хочешь?

– Может, и отведаю – апосля. Чо, прям так и отдашь?

– Нет: золотниками перемерю, на гербовой бумаге роспись составлю, у Петруцкого заверю и воеводе представлю. Забирай.

– И долю не хочешь?

– Засунь мою долю себе в задницу! Я что, невнятно объяснил свой интерес?

– Ну-ну... Жёстко стелешь, паря! М-да... Так чо, по рукам? Али побрезгаешь?

* * *

В этот же день произошло ещё одно событие, о котором Кирилл так и не узнал. Казённое стадо оленей, считавшихся «государевыми», но находившихся в распоряжении острожных властей, на зимнем выпасе двигалось по широкой дуге протяжённостью в несколько сотен километров. Его пасли малооленные мавчувены, слив с ним свои стада, – контролировать небольшие оленьи табуны труднее, чем крупные. Впереди основного стада, численностью в несколько тысяч голов, двигалось, выедая лучшие корма, стадо элитное – личная собственность коменданта. Распоряжалась им его жена Марфа, которая считала этих оленей своими, поскольку плохо разбиралась в русских правах собственности. Сами же русские в большинстве своём полагали, что главный их начальник под тлетворным влиянием туземки просто присвоил себе казённое имущество. Естественно, об этом помалкивали – кому ж батогов охота?

Повышенная военная активность таучинов этой зимой заставила начальство медлить с началом крупного похода против них. По агентурным данным (то бишь по слухам), они собирались силой неисчислимой напасть на сам острог. Тем не менее пасти стада было надо – олени не коровы, в стойло их не загонишь. Для их охраны были выделены значительные (по местным меркам) силы служилых. Однако с молчаливого одобрения начальства вся охрана сосредоточилась вокруг «элитного» стада.

В тот день с высоты птичьего полёта можно было видеть, как по открытой всхолмлённой тундре неторопливо движется масса животных. По периферии здесь и там видны упряжки – на почти пустых нартах передвигаются пастухи, а гружёные сани образуют небольшие караваны – это перевозят свой скарб казачьи посты. Несколько караванов, вероятно, исполняют функции разведчика – ездят зигзагами, кругами и часто удаляются вперёд за пределы видимости.

Во время одной из таких отлучек – в широкую долину ручья – произошло странное. Позади – на перегибе склона – появились две точно такие же упряжки. Они спустились вниз и остановились, как бы преграждая разведчику путь обратно. В то же время впереди из-за поворота русла показалась третья упряжка. Она тоже не пошла на сближение. Человеку на нарте как бы предлагался выбор – подъехать к кому-то самому или попытаться спастись бегством. Каюр выбрал первое и двинулся вперёд.

Упряжка остановилась в десятке метров. Погонщик – он оказался довольно маленьким – соскочил на снег и пошёл к тому, кто преграждал ему дорогу. Это был, безусловно, воин – высокий, широкоплечий, он стоял возле своей нарты с копьём в руке. Они не обменялись приветственными жестами, хотя, кажется, были знакомы. Их разговор продолжался вряд ли больше пяти минут. Потом разведчик вернулся к своей нарте и тронулся в обратный путь. Никто ему не препятствовал.

Глава 15
ОШИБКА

Долина реки, шириной в добрый десяток километров. Вдоль русла – лес. В этом лесу чернеет неправильный многоугольник острога. Он кажется ничтожно маленьким на фоне бескрайних пространств арктической пустыни. Но он есть, и в нём – частица силы великой империи.

Огромное – по здешним меркам – оленье стадо медленно уходило на северо-запад. Собственно говоря, никто из животных в этом направлении не двигался – они перемещались туда-сюда и обратно, выкапывая ямы в снегу, ссорясь из-за них с самками. Общий вектор движения задавали люди – они ехали на оленьих упряжках впереди, сзади и на флангах стада. Животным было всё равно, что за люди пугают крайних – двуногих хищников они не любили, но мирились с их присутствием. Какое-то время назад эти хищники были другими – иначе пахли, иначе кричали на тех, кто хотел чуть больше свободы. Потом одни двуногие напали на других, и на снегу осталось лежать несколько десятков трупов – оленям было всё равно.

Войско было отмобилизовано, снаряжение укомплектовано – уже давно. Служилые устали ждать команды – день, три, неделю... Им стало казаться, что над ними просто издеваются – за такие-то деньги мы должны ещё и спать в торбазах?! Никто, конечно, в верхней одежде не спал, но... Но команда всё-таки поступила – в поход!

Войско выползло из острога подобно толстой длинной змее. Ему нужно было догнать уходящее на бескрайнюю тундру стадо. До него было далеко – несколько десятков километров, – но встреча неизбежна. В зимней тундре дарят свои законы, и людские желания мало влияют на них. Скорость движения большого стада меньше, чем скорость грузового каравана, значит, они встретятся. Люди могут ускорить движение или замедлить – значит, встреча состоится чуть раньше или чуть позже – не более того.

Это была погоня, но погоня медленная, рассчитанная на несколько дней и обречённая на успех. Примерно в центре воинского каравана ехали широкие сани, на которых был каркас, обтянутый шкурами, – настоящая кибитка. Любоваться природой из неё было трудно, даже если б кто-то и захотел, но внутри было относительно тепло. Там находились двое – грозный начальник всей этой окраины Российской империи и его жена, ставшая «русской» совсем недавно. Она запомнила уже довольно много чужих слов и могла объясняться не только на языке жестов.

Эта кибитка – явление здесь уникальное – была центром жизни всего войска. Полдюжины служилых толкали её на подъёмах или придерживали на спусках. Когда подъезжал кто-нибудь из наблюдателей или разведчиков, сотник торопливо говорил с приехавшим через толмача, а потом бежал к кибитке с докладом. Впрочем, сюда с докладами совались все – командиры авангарда и арьергарда, начальник обоза и командующий артиллерией. Да-да, имелась и артиллерия – две маленькие медные пушечки, установленные на нартах.

Его благородие Иван Дмитриевич Петруцкий был зол до чрезвычайности. Если бы не присутствие Марфы, многие из докладчиков в итоге не досчитались бы зубов. Мало того что он не пил уже третий день подряд, ещё и дела все шли как-то по-дурацки. В остроге пред самым выходом обнаружилась подпольная винокурня. Точнее, стало ясно, что она есть, но вот где? Троих служилых он снял прямо с постов – запаха почти нет, а лыка не вяжут! И под батогами молчат, суки, только зубы скалят, как волки. Что-то вроде бунта или мятежа в остроге назревало давно – казаки не солдаты, армейские строгости им в тягость. Всё не находилось повода ухватить за кончик да размотать змеиный клубок заговора, а теперь вот зацепка нашлась, и на тебе – таучины! И ведь не просто так обозначились, а чуть ли не всё казённое поголовье угнали, мерзавцы! Ведь знают же, что увести не смогут... В общем, казалось коменданту, что проклятые иноземцы просто подгадить ему решили.

Обольского драгунского полка капитан Петруцкий Иван Дмитриевич возлежал на шкурах и разговаривал с женой Марфой. Зная, что она всё равно не поймёт, говорил о сокровенном – как на духу. Женщина водила гребнем по его волосам и что-то лепетала в ответ – по-своему. От этого лепета боль и тяжесть на душе слуги государева постепенно рассасывались: верилось ему, что всё содеянное не напрасно, что всё получится. Проблем было много – новых и старых, – но он вновь и вновь говорил о таучинах, об их природной подлости и склонности к разбою. Ты, дескать, сама таучинка, так проясни, зачем эти черти нужны на белом свете? Вот завтра-послезавтра нагоним разбойников и...

И вдруг женская рука с гребнем замерла, пальцы перестали быть мягкими и исцеляющими:

– Нет, Иваня, нет!

– Что нет?

– Это – Кирь.

– Какой ещё кирь-мегирь? Таучины, говорю, житья не дают!

– Таучины нет. Олень стадо гнать Кирь.

– Да что за Кирь?!

– Кирь – большой таучин воин. Он русский убивать много. Кирь – мой муж.

– Что-о?!

– Кирь всех убивать, – улыбнулась Марфа. – Русский бояться он надо! Ходить обратно острог надо, Иваня!

– Ты что говоришь?! – Иван Дмитриевич вскочил и чуть не влепил жене пощёчину. – За таучинским тойоном была?!

Движение его руки не укрылось от глаз женщины. Она снисходительно улыбнулась:

– Кирь баба бить никогда нет. Казак служилый много бить – да. Кирь – большой воин!

Эта капля переполнила чашу офицерского терпения.

– Ах ты тварь, – захлебнулся яростью капитан. – Да я твоего Киря... На яйцах подвешу и собственные кишки жрать заставлю!!

– Говорить много легко, – как-то неласково, по-чужому улыбнулась Марфа. – Таучин воин бить трудно.

– A-а, муженька вспомнила?! – вне себя зарычал капитан. – Я те уд его подарю – вместе с яйцами! Куда сапоги дела?! У-у, стерва... Сговорились все!!

Час спустя отборная казачья «сотня» в составе сорока двух человек и полторы сотни мавчувенов отделились от основных сил и налегке двинулись вперёд. Капитанская жена Марфа не махала им вслед платочком – просто задумчиво смотрела, пока последняя упряжка не скрылась за холмом.

* * *

– Ваше благородие, погодить бы надо! – сотник знал, что сильно рискует, но был твёрд. – Погодить надо, покеда основной народ доберётся.

– Заткнись, дурак! Расставляй людей!

– Слушаюсь! Тока... Погодить надо! Больно много их. И на бугре, опять же, встали!

– Вот и радуйся, дур-рак! Всех разом тут и приберём! Не ровен час разбегутся по тундре – лови их потом. Да за мавчувенами присматривай – подлый они народец, ох подлый!

Один из представителей этого подлого народца пристал к несчастному сотнику, как банный лист, и всё повторял:

– Таучин плохо, таучин много. Тучин Ньхутьяга воевать нет. Таучин Ньхутьяга нет! – и так далее.

В конце концов служилый послал союзника на три буквы. Это выражение знали все иноземцы – для них оно означало, что сейчас будут бить и нужно немедленно увеличить дистанцию.

Казакам пришлось-таки пустить в ход кулаки – мавчувены никак не хотели распрягать своих оленей и составлять нарты в круг. Словами и жестами они пытались объяснить, что оставаться без транспорта никак нельзя, потому что... Потому что там – Ньхутьяга.

Всю эту бестолковую суету Петруцкий видел. Он чувствовал, что неправ, и от этого ярился ещё больше. Он только теперь начал осознавать, кем успела стать для него эта туземка, эта Марфа. Её слова о каком-то Кире, который (в отличие от него!) «большой» воин, прямо-таки ранили сердце. Впрочем, вполне возможно, что на азиатском лице своей подруги Иван Дмитриевич узнавал улыбку совсем другой женщины. Той, которая когда-то была ему дороже жизни, той, которая сказала «нет», узнав, что он, по сути дела, струсил...

Как и положено командиру, руководить сражением он решил из тыла – взобравшись на баррикаду из нарт. Всё поле боя отсюда было хорошо видно. Иван Дмитриевич подивился малочисленности таучинов – до чего ж обнаглели, мерзавцы! Но настоящее удивление – почти шок – он испытал, когда перед первым залпом противник исчез – с какими-то криками иноземцы полегли на снег. Приём был сугубо дикарский, поскольку капитан и помыслить не мог, чтоб так могли действовать нормальные солдаты.

Недружный залп всё-таки грянул. А потом раздался таучинский вой «Эн-хо-ой!». Только сначала закричали почему-то сзади – справа и слева – и лишь потом впереди. Довольно дружно таучины на сопке повскакивали на ноги и, ощетинившись копьями, устремились вниз. А в тылу десятки упряжек, возникшие как из-под земли, расставались со своими седоками – те бежали, размахивая копьями, к заграждению из нарт.

Драгунский капитан Иван Дмитриевич Петруцкий исполнил свой долг до конца. Он командовал, он пытался контролировать ситуацию до последней возможности. Правда, служилые, завязшие в неравной рукопашной, его не слышали. Впрочем, спасти их не мог уже никакой приказ. Кричать и материться капитан перестал лишь тогда, когда настала пора самому браться за саблю.

Он понял, что нужно любой ценой избавить себя от последнего ужаса – не попасть в плен живым. Всё, что угодно, только не это! Его доспехи – предмет зависти казачьей старшины (да и всех служилых!) – дважды оказали ему плохую услугу: в рукопашной он оказался тяжёл и неповоротлив, а потом – когда сбили с ног – всё никак не могли добить, тыча наконечниками копий в металл. Уже раздались крики (он понял их!), призывающие воинов остановиться. И тогда капитан сам отстегнул стальной нагрудник своего доспеха...

* * *

Лейтенант, оставленный командовать основными силами, был в растерянности. Колонна двигалась скорым маршем, пытаясь нагнать ушедший вперёд авангард. И вдруг навстречу из-за склонов ринулась целая толпа мавчувенских упряжек – почти все ушедшие с Петруцким. Походный порядок сломался – шедшие в «строю» и новоприбывшие туземцы перемешались, начали что-то кричать друг другу, размахивать руками. Причём жесты их в основном были обращены куда-то назад, словно за ними кто-то гнался, словно оттуда надвигалась некая опасность. Резко и непривычно изменилось вдруг их отношение к русским «хозяевам» – россияне как бы стали неглавными, у мавчувенов как бы появились свои дела, в которых русские не участвуют. Толмач сбился с ног – в буквальном смысле, – пытаясь выяснить, что же случилось.

– Ну?!

– Никак не уразумею, ваш-бродь!

– Бунт?! Измена? Что с нашими?!

– Кажись, не измена, а тольки не слухают... Лопочут про чёрта ихнего!

– Что с нашими?!

– Мнится мне... Кажись, побили их!

– Как это?.. А капитан?!

– Грю же: всех побили. Надо б нам вертаться от греха!

– Что-о?!

– До острога надо подаваться – от греха!

– Ты знаешь, что такое приказ, сволочь? Продолжаем движение!

Это столпотворение, эта заминка не укрылась от внимания её авторов. Несколько таучинов не прячась стояли на вершине пологой сопки и смотрели на копошение вдали людей и упряжек. Точнее, они смотрели не столько на далёких врагов, сколько на стоявшего чуть в стороне вочеловечившегося демона в покрытой пятнами крови одежде. Они уже знали, они уже поняли, что дальнейшая судьба каждого из них, как и судьба их мира, зависят от его решения, а вовсе не от того, что станут делать менгиты после гибели своего начальника.

В конце концов стало ясно, что русские не повернут назад. По крайней мере, до тех пор, пока не достигнут места побоища. Будут ли они после этого преследовать уходящее в тундру стадо, Чаяка не интересовало – мы пришли сюда не за добычей. Точнее, наша добыча – их жизни.

Враждебные «армии» разминулись. Обходя русский караван, в сторону острога, словно волчья стая, устремилась толпа лёгких беговых нарт, каждая из которых запряжена двумя оленями.