Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Весло в лодке нашлось, однако стоять на месте без помощи гребца лодка не желала – норовила перевернуться. Впрочем, поддерживать равновесие веслом Кирилл умел – это даже легче, чем ездить на велосипеде. Он поупражнялся в гребле, чтобы согреться и «приручить» незнакомое судно, а потом направился вниз по течению. Осмотр российской фортификации со стороны воды принёс ему много новой интересной информации: «Забор явно подновили, а пушек тут стоит аж четыре штуки, и все выглядят боеспособными – во всяком случае, блестят снаружи. Протока, на которую они смотрят, не очень широкая – не то что возле Коймска. Наверное, ядрами можно стрелять и по противоположному берегу. В общем, штурмовать острог с воды бесполезно – если не ставить целью избавление от максимального количества своих воинов. С суши я видел, конечно, не всё, но, похоже, там тоже не подступиться.

Что-то во всех этих дремучих фортификациях есть общее – это я ещё на музейных макетах отметил. Какая-то особенность имеется или общий недостаток... Ага, пожалуй, так: данные крепостцы и остроги рассчитаны на оборону от вооружённой толпы. Именно толпы – когда противник нападает массой, когда эта масса сама себя возбуждает, заводит и на бой посылает. Сибирские народы в основном, наверное, так и воевали – собрав всех друзей и родственников, прихватив всех возможных союзников. Вместе вроде не так страшно. Ну а если отряд диверсантов? Ан нет! Не встречал я ни разу упоминаний, чтобы „иноземцы” использовали такую тактику! Нечто подобное показывают лишь в фильмах про индейцев, но им, по здравом размышлении, верится с трудом. Почему? Из-за тех же нюансов первобытного мышления: у „дикарей” мало или совсем нет личностей, способных действовать в одиночку – на свой страх и риск. Опять же, противниками их являются „сверхлюди”, которые не могут быть субъектами личной мести – они как бы выше её. С другой стороны, нанести малой силой серьёзный ущерб такой вот примитивной крепости довольно трудно, если только не поджечь её – в хорошую погоду с хорошим ветром. Это современный город можно погрузить в хаос одной тротиловой шашкой, взорванной в нужное время в нужном месте, а у казачьих острогов „живучесть” была очень высокой...»

Чуть ниже крепости располагалась приличных размеров заводь. Там Кирилл углядел не меньше десятка судов приличного водоизмещения. Для моря они были мелковаты, а для Айдара – в самый раз. Кирилл решил подплыть поближе и чуть не схлопотал пулю – в кустах на мысу, оказывается, располагался казачий пост. Тем не менее он успел увидеть, что несколько «кораблей» просто догнивают на месте – вероятно, их наспех сколотили выше по течению, чтобы провезти груз до острога. Остальные выглядели «новоделом», и к тому же на берегу белели каркасы двух недостроенных «лодий».

Разведывательная деятельность Кирилла чуть не закончилась плачевно: вероятно, за ним наблюдали со стены и доложили начальству о любопытном «иноземце». По лестнице спустились к деревянному пирсу трое служилых. Они уселись в узкую четырёхвёсельную лодку и, не говоря ни слова, направились к Кирилловой долблёнке. Тот, когда заметил интерес к своей персоне, решил держаться подальше и начал отгребаться. Последовал громогласный приказ стоять на месте, а то хуже будет. Учёный вежливо объяснил людям, что он о них думает, и приналёг на весло. Оскорблённые в лучших чувствах служилые тоже навалились, и началась гонка-преследование.

Против всех законов приключенческого жанра, гонку эту Кирилл проиграл, причём довольно быстро. Отчасти потому, что ел последний раз больше суток назад, да и то варёную рыбу, а главным образом из-за несопоставимых скоростных качеств судов. Учёный едва успел воткнуть свою лодку в заросший кустами берег и продраться вглубь зарослей. Слабая надежда на то, что служилые за ним туда не полезут, не оправдалась – ещё как полезли! И началось...

Как вскоре выяснилось, находились они на острове, который, вероятно, в большую воду заливало полностью. Всё пространство было заполнено кривыми стволами, корнями, ветвями и плавучим мусором. Передвигаться здесь надо было не касаясь земли ногами, любой промах грозил переломом голени или бедра. И в таких вот условиях трое парней принялись Кирилла ловить: когда один из них к нему приближался, учёный начинал пробираться в противоположную сторону, там натыкался на другого преследователя и менял направление. Всё это продолжалось довольно долго и сопровождалось матерной руганью и взаимными угрозами. Моральные и физические силы у всех были уже на исходе, когда Кирилл оказался в «коробочке» – его окружили с трёх сторон.

– Попался, поганец! – констатировал один из преследователей.

– Теперь не уйдёт, – согласился другой. – Задолбал, падла!

– Ща мы ему сделаем, – плотоядно облизнулся третий. – Отольются мышке кошкины слёзки!

– Ну, вы чо-о-о?! – заныл Кирилл. – Чо привязались-та-а? Я ж никого не трогал, я на лодке катался-а! Чо пристали-та-а?

– Ща мы тебя покатаем, паря! На всю жисть накатаесся!

– Чо я сделал-та?! – продолжал канючить учёный. – Чо накинулися?

– Чо-чо! Те стоять было велено? Было! А ты – в бега!

– Дык как же мне не бегать-та? Как не бегать? Вы ж меня загребёте и обратно! Насилу выбрался, а вы меня – обратна-а-а!

– Эт откель же ты выбрался? С казёнки, что ль?

– Кака казёнка?! – оскорбился Кирилл. – На той стороне – за тыном – балаган стоит. Там людишки разные лежат – кто в гноище, кто в кровище, а кто в дерьмище. За что меня к ним?! Я ж ничо не делал! Ну, чирьями малость пошёл – простыл видать. Чо ж меня-то?!

– Чирьями, гришь... – нога у служилого соскользнула со стелящегося по земле ствола. Он едва не рухнул, но успел перехватиться руками за ветки. – Бля-а-а...

Если не считать гудения комаров и тяжёлого дыхания людей, то можно было бы сказать, что воцарилась напряжённая тишина. И царила она довольно долго. А потом один из преследователей внёс предложение:

– Ну его на хрен! Уматывать, однако, надо...

– Вот ведь говнюк – сразу сказать не мог! – согласился другой.

– Изодралися тока, мать его ети... – вздохнул третий и добавил совершенно непечатное выражение.

Кирилл полустоял-полувисел в нелепой позе в полуметре над грунтом. Он давил свободной рукой комаров на лице, слушал удаляющийся говор служилых и гадал, заберут они его лодку или нет.

Лодку они не тронули – даже, наверное, близко подойти побоялись.

* * *

В лагере таучинов Луноликой не оказалось. Кирилл решил о ней пока не думать – от него сейчас зависит жизнь тысяч людей, а возможно, и судьба этого мира. Лучшее, что он смог изобрести, – это развить тему «скверны», рождённую повреждённым мозгом Чаяка. Правда, при этом он как бы подставлял своего «друга», выставлял его в роли, на которую тот согласия не давал, но подобные шутки над ним самим Чаяк проделывал не раз, так что можно было считать это мелкой местью. К собранию «сильных» Кирилл обращался метров с пятнадцати, причём ветер дул ему в лицо – заодно и комаров сдувал:

– Слушайте меня, люди тундры и люди моря, слушайте меня! Чаяк – великий провидец! Ему дано знать будущее, сокрытое от всех! Я убедился в этом, люди!

– Что же ты узнал, Кирь?

– Я был в деревянном стойбище менгитов. Я говорил с ними и вкушал их пищу. Теперь я знаю, что бывает с теми, кто коснулся их скверны, знаю! Они покрываются язвами, они гниют заживо и умирают в страшных муках. Вам известно, что моё сердце недоступно страху, но мне было страшно смотреть, как умирают эти люди – да, страшно! Более того, свою нечистоту они передают другим, но она не несёт знака, никто не может знать, что обречён!

– Только Чаяк может, да?

– Не может и он! Есть только один способ узнать, не подвергаясь опасности, только один!

– Говори, Кирь, говори!

– Человек, коснувшийся русского, человек, говоривший с менгитами, бравший или дававший им что-то, должен двадцать дней жить один. Никто не может приблизиться к нему! Если за это время он не начнёт болеть, если не покроется нарывами, значит, он может вернуться к людям, значит, его миновала беда. Поэтому я говорю с вами издалека, поэтому я не подхожу к вам близко – нельзя подвергать людей опасности! Двадцать дней я могу принимать от вас еду и вещи, а вы не можете прикасаться ни к чему моему. Каждый, кто прикоснётся, обрекает себя на двадцать дней одиночества!

– Эти менгиты родились из дерьма злых демонов! Нужно убивать их, нужно очищать от них «нижнюю» тундру!

– О да, люди! О да, нужно убивать, нужно очищать, но каждый, убивший менгита, каждый сразившийся с менгитом, должен прожить отдельно от людей двадцать дней! Это тяжело, это непривычно, но только так мы можем спастись! Я всё сказал, люди!

Речь получилась торжественной и внушительной. Довольный произведённым впечатлением, Кирилл опустился на корточки и приготовился слушать долгое обсуждение предложенной темы. Он примерно представлял, какие будут возражения, и готовил свои аргументы. Однако вековечная традиция, похоже, была нарушена безвозвратно – народ молчал и поглядывал то на Кирилла, то на Чаяка. Учёный сообразил, в чём тут дело: при такой постановке вопроса любое сомнение или возражение будут как бы направлены непосредственно против воли самого Ньхутьяга. Чем это кончается, присутствующим было хорошо известно. Чаяк должен был принять и озвучить какое-то решение, но он молчал – ему явно нужна была помощь. Пришлось её оказать:

– Мне кажется... Я почти уверен, что Ньхутьяга сильнее менгитских богов, сильнее демонов, которые им помогают, – сказал учёный. – Значит, для людей, которых он избрал, менгитская скверна не так опасна, как для всех остальных, правда?

– Да, наверное, это так.

– Вот я и думаю... Мне кажется... Может быть, сейчас с менгитами должны сражаться лишь избранные Ньхутьяга? Тогда все остальные смогут вернуться в свои посёлки и стойбища, смогут вернуться и всё рассказать – предупредить людей об опасности...

Кирилл рассуждал довольно долго – он как бы приглашал присутствующих к совместным размышлениям, правда, в строго заданном направлении. При этом он упорно смотрел на Чаяка, пытаясь телепатировать ему нужный текст. Наверное, расстояние было слишком большим или реципиент невосприимчивым – не реагировал он довольно долго, но в конце концов всё-таки выдал:

– Пусть все уходят обратно! Пусть уходят! Я укажу тех, кто должен остаться! А остальные уже завтра поплывут вниз! Мы пришли сюда не за добычей!

«Слава Богу, – облегчённо вздохнул Кирилл. – Обратный путь вполне сойдёт в качестве карантина. Осталось придумать и внедрить в сознание людей инструкцию, что делать, если в пути кто-нибудь заболеет».

В этот день Луноликая в лагере не появилась. На следующий день тоже...

Глава 13
СКВЕРНА

Проводить расследование при дистанционном общении, на которое он себя обрёк, Кириллу было трудно. С грехом пополам он выяснил, что имя «Тылгерлан» таучинам знакомо. Данный воин когда-то совершил несколько подвигов – каких именно, точно никто не помнит, – а потом стал известен своим неуживчивым характером и стремлением к независимости. Наверное, эти качества и заставили его вместе со всем кланом жить на пустой территории близ границы таучинских и мавчувенских кочевий. В принципе, в те края летом можно попасть по воде: нужно только подняться по притоку Айдара, перетащить лодки в озеро, переплыть его и спуститься по вытекающей из него реке до впадения в другое озеро. Оттуда будет уже рукой подать – дней пять-шесть пешего хода, и можно высматривать верхушки шатров на горизонте. Подробности Кирилл выяснять не стал, поскольку, как оказалось, в краях Тылгерлана Чаяк бывал (а где, интересно, он не бывал?!) и, значит, дорогу найти сможет, хотя данным маршрутом никогда не ходил.

Спрашивается, зачем это всё было нужно? Слишком сильное, наверное, впечатление на Кирилла произвело пребывание в «лепрозории». Кроме того, его память хранила описания последствий эпидемий в родном мире. Были, кстати, в документах и упоминания об умышленном заражении оспой «немирных» таучинов. В общем, он решил, что, если его власти хватит, не диверсиями заниматься, а двинуть с оставшимися людьми к стойбищам Тылгерлана и посмотреть, как там будут развиваться события.

Чаяк против задуманного не возражал – ясность ума он не утратил, хотя характер его заметно изменился. Впрочем, Кирилл подозревал, что его «друг» вынашивает план грандиозной зимней кампании, а воевать летом он просто не любит: вода и лодки для него не родные – то ли дело снег и нарты!

Основное войско тронулось в обратный путь, а Кирилл всё медлил с началом реализации своего плана. Его как магнитом тянуло к острогу, он просто не мог от него уйти, не выяснив судьбу Луноликой. После той злосчастной разведки прошло больше недели, прежде чем он решился на новое действие.

Поздним вечером учёный подошёл к воротам крепости. Они были, конечно, закрыты, но в окошке-бойнице караульного помещения горел свет – там, вероятно, жгли лучину. Кирилл постучал и Христа ради попросил огонька – свой костерок, дескать, он заспал, а огнива не имеет. Расчёт оказался верным: огня казакам было не жалко, они скучали на дежурстве и обрадовались развлечению. Прежде чем выдать головешку, они стали допытываться, кто он такой и с какого перепугу ночует за стенами.

Кирилл охотно объяснил, что в острог ему заходить нельзя, потому что он – беглый разбойник по кличке Рваный и его могут поймать. Он же хочет сдаться властям сам, чтобы получить за себя пять рублей и пропить их. При этом учёный показал на свету своё лицо. Служилые оценили шутку и посмеялись от души. Отсмеявшись, они разочаровали ночного гостя: премию за «поимку» разбойника он никак не получит, поскольку тот давно отдыхает в «чумной избе». Впрочем, возможно, что он уже отдал Богу свою многогрешную душу.

Кирилл обиделся, расстроился, начал было с горя рвать на себе волосы, но потом передумал и сказал, что имеет в запасе ещё один способ нехило гульнуть в остроге. Тут он перестал корчить из себя шута и перешёл на доверительный тон, как бы прося сочувствия и совета у слушателей. Вообще-то, он промышленник и в остроге бывает редко. В том числе потому, что здесь он многим должен и рискует угодить на «правёж». Однако недавно ему улыбнулась удача: у знакомого речного мавчувена он «вымучил» красавицу дочь. Теперь он хочет продать девчонку подороже и поправить свои дела. Ночевать с ней в остроге он не решился – не дай Бог прознают «кредиторы», так отберут «за здорово живёшь» и на выпивку не дадут. Так вот: он хотел бы сбыть девку не абы кому, а «ко двору» самого Петруцкого. Он бы и денег за неё не взял (ну, разве что самую малость), а попросил бы начальника аннулировать долговые расписки. Начальству ведь стоит лишь слово сказать, стоит только бровью шевельнуть, и «кабалы» как не бывало!

С последним утверждением служилые дружно согласились: его благородие, видать, сам настрадался от всяких процентщиков – до этой публики он бывает ох как лют, особенно с похмелья. А вот насчёт продажи «ясырки» они выразили сомнение. Дело в том, что уже с неделю как Петруцкий завёл себе новую бабу. С виду вроде ничего особенного, однако ж он её только что на руках не носит! Теперь он что ни день бреется, волосы на голове расчёсывает и, в народе поговаривают, не пьёт!

Кирилл сглотнул комок в горле, продышался и выразил сомнение в том, что нормальный человек из-за бабы может бросить пить. Особенно если «вина» у него хоть залейся. Это откуда ж такая девка может взяться?! Русская, что ли?

Над последним предположением казаки только посмеялись и заверили, что по-русски данная особа не знает ни слова – как уж с ней капитан разговаривает, одному Богу известно. А вот откуда она взялась, дело тёмное. Поговаривают, что Петруцкий положил на неё глаз в толпе, когда шёл в церковь на службу. Потом он велел её найти и выкупить у хозяина или мужа за любые деньги. Назвали и фамилию этого хозяина, но Кирилл признался, что она ему ничего не говорит. Тогда служилые пояснили: данный мужик торговал рыбой на майдане перед той самой службой.

Учёному захотелось биться головой о брёвна ближайшей стены: «Это я велел ей держаться возле деда! Он единственный знакомый в остроге, он не желает нам зла, он почти „друг“! Всё это я ей сказал – в форме приказа. А вот потом – перед расставанием – не сообщил, что дед на самом деле Иуда и предатель! Оставшись одна среди чужих людей, она, естественно, подалась к единственному знакомому – а куда ж ей было деваться?! Тот, ясное дело, прогонять её не стал. Потом деда спросили, не его ли это девка, на что тот, не будь дурак, ответил утвердительно. Конечно же, никаких документов на право владения собственностью у него не потребовали, возможно, сделка состоялась прямо на месте, особенно если покупатель расплатился редким здесь „наликом”. Может быть, „хозяину” просто дали пинка и велели проваливать, только это ничего не меняет. А моя Луноликая, конечно, даже не поняла, что с ней происходит! Моя? МОЯ?! А-а-а, бли-и-ин...»

Казаки увидели, что промышленник повесил голову, и принялись ему всячески соболезновать и давать советы. Среди прочего они предложили взять его девку на ночь, а за это скинуться ему на выпивку. Кириллу пришлось сосредоточиться и продолжить общение. Отдать свою собственность напрокат он категорически отказался – после вас, дескать, её и за стакан никто не возьмёт! Лучше уж он с горя пойдёт и пропьёт... ну, скажем, сапоги! Или лучше кухлянку? Эх-ма!

Служилым такой подход к делу был понятен и душевно близок – они пропустили страдальца внутрь, но предупредили, что под утро сменятся и у него могут быть проблемы при возвращении.

Кирилл оказался среди знакомых стен и проулков. Некоторое время он стоял на месте и пытался понять, зачем он тут находится и что следует делать дальше. Он так ни до чего и не додумался – ноги, как говорится, сами понесли его куда надо. Разум же вовсе не был уверен, что ему туда надо. В голове учёного была жуткая каша из отрывков «лекций» Александра Ивановича и клочьев всяческих литературных прецедентов: мелькало что-то про инстинкты и рефлексы, про лазанье в окно и объятья на балконе, про подглядывание в спальню и подкуп служанок, про тайные записки и отравленный кинжал – в общем, чушь собачья.

На здешних «улицах» прохожие – в основном пьяные – ещё встречались, так что Кирилл мог не опасаться сразу же привлечь внимание. По центральной «площади» кругами бродили трое служилых с саблями (или чем-то похожим) на поясах. Они, надо полагать, охраняли порядок. Порядок этот Кирилл не нарушал, так что был удостоен лишь беглого взгляда. В доме Петруцкого явно гуляли, но как-то скромно – свет в окнах горел, слышался гомон, но ни тебе песен, ни тебе пьяных криков. Часовых с алебардами возле крыльца не было, цепные псы отсутствовали – заходи, кто хочет! У Кирилла даже мелькнула мысль: может, так и сделать?

Входная дверь открылась, и на крыльцо вышла низкорослая женщина с вёдрами в руках. Она спустилась со ступенек и засеменила к колодцу. Там она набрала воды и пошла обратно. Кирилл перехватил её на полдороге и заглянул в лицо – мавчувенка чистых кровей, причём довольно молодая:

– Приветствую тебя, женщина! Ты жена менгитского начальника, который живёт здесь?

– Я? Жена?! Я больше не жена!! А ты... Ты – таучин! Уйди прочь, пока я не позвала мужчин, уйди! Будьте вы все прокляты, рождённые из собачьего дерьма! Нет от вас житья, нет спасения – сгинь, вонючая падаль! Везде вы лезете, выродки, уже и сюда добрались – тьфу!

– Э, э, – попятился Кирилл. – Чего орёшь-то? Что я тебе сделал?!

В ответ он получил ещё одну порцию мавчувенских ругательств, которые на русский язык перевести нельзя было даже приблизительно.

Женщина скрылась в доме, а Кирилл некоторое время стоял, пытаясь понять, что бы это всё могло значить. Он почти уже сообразил, когда сзади зазвучал голос:

– Ты что ж это к чужим бабам пристаёшь, а?

Учёный обернулся – рядом стояли те самые служилые-нарядники. Похоже, они нашли повод развлечься. Кирилл постарался не ошибиться в выборе тона для общения.

– Своих нет, вот к чужим и пристаю, – в меру нахально ответил он. – Я ж её не трогал, а она в крик!

– Кабы тронул, мы б с тобой иначе балакали, – солидно кивнул стражник. – То ж самого Петруцкого баба!

– Да ты чо?! – изобразил изумление Кирилл. – А чо ж она за водой-та?

– Видать, отставку получила! – хохотнул молодой прыщавый парень. – Кончился праздник на ейной улице! То-то она така злющая, гы-гы-гы!

– Будешь злющей, коли новая девка и недели не прожила, а её уж крестили. Эдак его благородие и ожениться может!

– Да ну, брось ты! Дворянин же, белая кость – нам, сиволапым, не чета! А она, сказывают, таучинка!

– Ну?! Таучинок я ещё не пробовал. Оне, сказывают, в койке-та шустрые – куда там мавчувенкам этим! Как окрестили-то?

– Кажись, Марфой.

– Во, Марфуша, значить, – оживился прыщавый. – А чо, Савельич, может, поздравим новокрещёную, а? Глядишь, по чарке поднесут, а?

– Петруцкий те поднесёт, – ухмыльнулся старший. – По сусалам поднесёт и в торец добавит!

– Да брось ты – святое ж дело!

– Вот и ступай, Илюха, – подначил третий стражник. – А мы поглядим, что там и как! Давай-давай – не ссы!

– А чо, и пойду!

– Послушай, Илья, – робко вступил в разговор Кирилл. – Ты эта... Ну, поздравлять-та пойдёшь... Коли случай будет, так скажи ей или передай как-нибудь: Кирь, мол, пришёл, повидаться хочет. Запомнишь? Кирь!

– Гы-гы-гы! Знакомая, что ль? Гы-гы, кувыркались поди?

– Ежели что и было, так давно быльём поросло! А ты покличь Марфуту эту – может, и правда вина вынесет?

– Она ж по-нашему ни бум-бум!

– Ничо, я по-ихнему малость разумею. Бог даст, сговоримся – покличь тока!

Молодой стражник и в самом деле отправился на поиски приключений. Дверь за ним закрылась, и некоторое время было тихо. Точнее, шум внутри не усиливался. Потом кто-то что-то крикнул, что-то тяжёлое упало, но, кажется, не разбилось. Вслед за этим дверь распахнулась настежь. В освещённом прямоугольнике появился Илья, а за ним виднелся кто-то ещё. Вид у служилого был какой-то скукоженный, словно его держали сзади за шиворот и со страшной силой тянули вверх. Он глухо вскрикнул, взмахнул руками и полетел, дрыгая ногами, через площадку крыльца и ступеньки прямо на землю. Мягкой его посадку назвать было нельзя – плашмя прямо на пыльный грунт. За полётом наблюдал человек, стоящий в дверном проёме. На нём были тёмные штаны в обтяжку, в них заправлена белая рубашка с широкими манжетами на рукавах. Сразу после приземления гостя это неземное существо исчезло – захлопнуло дверь.

Поднимать падшего соратника служилые не стали – они гоготали и упражнялись в остроумии по поводу его полёта. Потом они все вместе отправились к колодцу, а Кирилл отошёл в сторонку и опустился на корточки – ноги его не держали, куда и зачем идти, он не знал.

Сколько времени он так просидел, сказать было трудно. Стражники поплескались у колодца и подались на другую сторону «площади» – от греха подальше. Мимо шёл какой-то пьяный мужик и вполголоса пел что-то народное. Увидев Кирилла, он перестал петь и попытался к нему обратиться. Учёный сразу же послал его на три буквы. Это получилось так выразительно, что мужик, не требуя пояснений, продолжил свой путь.

Ноги стали уже затекать, когда дверь тихонько приоткрылась и на крыльце оказалась женщина в цветном платье до пят и с какой-то штукой на голове, похожей на кокошник. Кирилл встал во весь рост, и через пару секунд эта женщина уже обнимала его, прижималась животом и грудью – маленькая, хрупкая, нежная, бесконечно любимая.

– Кирь! Ты пришёл, Кирь!

– Лу... Солнце моё... Лу... Прости меня...

– Кирь... Кирь...

– Лу... Теперь ничего не бойся, Лу... Теперь – всё! Не бойся...

– Кирь... Кирь...

– Мы уйдём отсюда – прямо сейчас! Пусть только попробуют нас задержать! Я... Я же всех порву – голыми руками порву! Лу, ради тебя я...

– Кирь, Кирь, у меня другое имя... Ведь ты простишь меня, правда, Кирь?

– 3-зачем? – что-то сдавило Кириллово горло.

– Он сказал, что иначе я не смогу стать его женой... У них нельзя по-другому, Кирь!

– Ж-женой...

– Да-да, Кирь! Он такой!.. Он такой сильный!.. Я расскажу про него, Кирь, я расска...

– Марфа! Куда ты делась? – в дверном проёме выделялся знакомый силуэт – Петруцкий всматривался в сумрак летней ночи. – Это кто ещё там? Гони в шею!

– Сука!!! – выдохнул Кирилл.

Одним движением он освободился от объятий женщины и выдернул из рукава нож. Наверное, это было то, что называют «момент истины» – Кирилл увидел и осознал всё сразу: справа набегают знакомые стражники, у двоих в руках сабли, а третий свою никак не вытащит; до Петруцкого всего несколько метров, он один и беззащитен – нет на нём ни кольчуги, ни панциря.

Бывший аспирант ничего не рассчитывал и ни на что не надеялся – просто ринулся, метнулся, устремился всей душой и телом вперёд – к этой подтянутой фигуре в светлом прямоугольнике, к этой немыслимо белой рубашке. Он уже знал куда ударит: вон туда – снизу вверх под рёбра. Ничего и никогда в жизни он не хотел, не жаждал сильнее, чем сейчас – мягкой отдачи рукоятки ножа в ладони.

– Не-е-ет!!! – резанул по ушам нечеловеческий визг.

Кирилл не понял, почему нога не пошла вперёд, почему он падает. Не понял, но всё-таки упал и тут же вскочил...

Или почти вскочил – мощным толчком его отбросило в сторону. И началась чертовщина. Мгновение вселенской ясности сменилось бесконечным затмением. Кирилл больше ничего не видел и ничего не понимал. Он весь как бы перетёк в правую кисть, сжимающую рукоять ножа. И этим ножом он колол, полосовал, снова колол и сладострастно чувствовал, что попадает. Если рука переставала двигаться, он скручивал левую кисть в кулак и бил – бил, пока нож в правой не получал свободу. В какой-то момент прямо перед ним возникло бородатое лицо казака с бессмысленными от ярости или страха глазами. Кирилл улыбнулся – наверное, мысленно – и ткнул в эти глаза растопыренной пятерней...

Он стоял, прислонившись плечом к корявому бревну стены. Совсем рядом – за углом – раздавались команды пополам с матом. Они почти заглушали прерывистый вой – казалось, это сама боль переливается через край чьего-то тела. Кто-то куда-то уже бежал, но Кирилл думал, что всё это к нему больше не относится. Он убрал нож в чехол, привязанный к рукаву изнутри, и побрёл в сторону ворот. Несколько раз мимо пробегали какие-то вооружённые люди. Выскочивший из-за угла человек налетел на Кирилла и заорал:

– Где он?!

– Кто?

Служилый отпихнул препятствие в сторону и побежал дальше.

Стражи ворот были на посту, но находились на внутренней стороне входного коридора. Их переполняли тревога и любопытство.

– Чо там такое?! – дружно накинулись они на Кирилла. – Почто шумство?

– А-а, – устало отмахнулся учёный. – У Петруцкого подралися. Перепились все...

– Ну-у-у! – завистливо сказали стражники. – Везёт же людям! А ты чо? Чо в кровище-та?

– Чо-чо... По усам текло...

– Огрёб, что ли? Гы-гы-гы!

– Гы-гы! – злобно передразнил учёный. – Вам бы так! Давай отворяй ворота на хрен! Чтоб я ещё когда... Ничо, я их по одному... Кого в лесу иль на реке встречу... У-у, бляди, суки... Ну, ничо: я их запомнил!

– Давай-давай! – понимающе лыбились мужики, вынимая из скоб толстенный засов. – Встретишь злыдней в лесу – пьяных да связанных – и покажешь им Кузькину мать, объяснишь, где раки зимуют. Ты тряпицу в воде мочи да прикладывай, а то ить к утру вся рожа заплывёт!

– Без вас знаю, – буркнул Кирилл на прощанье. – Больно умные!

* * *

Выход из острога был последним осмысленным деянием Кирилла, да и то, кажется, не полностью – он действовал наполовину машинально. Дальше началось сплошное затмение. Он отправился в лагерь таучинов пешком и шёл до самого утра. Утром он вспомнил, что, собственно говоря, прибыл к острогу на лодке – она спрятана в кустах примерно в километре от стен. Прикинуть, что выгоднее: вернуться или продолжить путь, он не смог и просто побрёл дальше. Впрочем, вполне возможно, что это спасло его от многих неприятностей – преступника пытались перехватить именно на реке.

На пути лежало два небольших поселения ясачных мавчувенов. Обходить их Кириллу не хотелось, и он пошёл напрямик. Первое он миновал благополучно – не отвечая на приветствия, не реагируя на вопросы. Во втором он что-то кому-то сказал на ходу и был сразу опознан как таучин. Пять низкорослых худых мужичков, пробующих мясо лишь раз в году, вооружились палками и собрались его бить. Воевать с ними Кириллу совсем не хотелось, поэтому он просто достал ножик и, приветливо улыбаясь, продолжал идти своей дорогой. Грозные воины расступились.

В лагере его встретили два десятка воинов и Чаяк. Кирилл впервые увидел эту гвардию Ньхутьяга в полном составе: несколько подростков, несколько стариков, пара калек среднего возраста... На всех три байдары, куча доспехов, груда холодного и огнестрельного оружия. Все вместе на спецназ – даже первобытный – совсем не походило. При всём при том нужно было что-то делать – люди скучали, запасы пищи подходили к концу, поскольку рыбу за настоящую еду таучины не считали.

А Кириллу хотелось побыть одному. Он не чувствовал себя в состоянии кого-то куда-то вести, принимать какие-то решения. Ему было совершенно ясно, что после первой же стычки со служилыми от этой инвалидной команды останутся рожки да ножки.

– Не приближайся ко мне, Чаяк, – попросил он своего «друга». – Я весь в менгитской скверне – от макушки до пяток. Мы уйдём с этого места не раньше, чем наши люди научатся стрелять из менгитского оружия. И не просто стрелять, но и убивать этих самых менгитов!

– Я пытался учить их, – признался бывший купец и разбойник. – Я пытался, но огненный гром не слушается меня.

– Меня послушается – не сомневайся!

– А я и не сомневаюсь, – пожал плечами Чаяк. – Когда начнём?

* * *

Из всего антиквариата Кирилл отобрал то, что было в лучшем состоянии – в смысле без верёвочек и проволочек, которыми что-то подвязано. Ну и конечно, с замками примерно одинаковой конструкции. Это оказалось непросто – оружие было, мягко выражаясь, не серийным. То же, что претендовало на единый стандарт... Ну, в общем, всё было индивидуальным – и калибр, и боеприпасы, и приспособления для зарядки. Кирилл полдня потратил на то, чтобы всё это скомплектовать и рассортировать. Потом началось обучение. К вечеру ни одного выстрела сделано не было, но многое тайное стало явным. В частности, Кирилл уяснил, что разбирать, чистить и смазывать замки таучины не научатся, наверное, никогда – какого-то винтика в их мозгах не хватает. Они с первого раза запоминают и могут воспроизвести сложнейшие комплексы движений, но растолковать им смысл производимых манипуляций целая проблема. Кирилл подумал, что если бы речь шла об автоматах Калашникова, то через полчаса всю команду можно было бы вести в бой. Здесь же каждая «пушка» требовала индивидуального подхода, а два десятка таких подходов для одного инструктора, пожалуй, многовато.