355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Щепетов » Айдарский острог » Текст книги (страница 19)
Айдарский острог
  • Текст добавлен: 12 марта 2020, 16:18

Текст книги "Айдарский острог"


Автор книги: Сергей Щепетов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Эн-хой, таучины! Эн-хо-о-ой!!

– Эн-хо-ой!!! – откликнулись воины, повторив его жест.


* * *

Размеренное бездельное существование вдруг сменилось лихорадочной суетой и непрерывным движением. На учёного обрушился прямо-таки поток информации. А в сухом остатке этого потока оказалась идея войны – тотальной войны с мавчувенами и менгитами. Для её начала необходимы были лишь два условия – установление санного пути и возвращение Киря. То и другое сегодня свершилось: надо срочно ехать, потому что... Потому что Ньхутьяга-Чаяк роет землю копытом от нетерпения!

Глава 14
ВСТРЕЧИ

И вновь снег, нарта, олени. И бесконечные сопки справа и слева, которые кажутся все одинаковыми. А если присмотреться, то бесконечно разными, так что уже и не можешь понять, видел этот холм раньше или нет. На душе у Кирилла было довольно мрачно, а вот тело оживало день ото дня. Двигаться по свежему снегу было трудно, часто его упряжка оказывалась первой на маршруте, которым потом будут пользоваться многие, так что приходилось прокладывать лыжню. В первые дни отвыкшее от такого движения тело сопротивлялось и просило пощады. Пощады Кирилл не давал – ему теперь никого не было жалко и себя в первую очередь.

А в остальном путешествовал Кирилл с комфортом, поскольку при нем была «женщина». Он даже иронизировал по поводу того, что его спутница чрезвычайно удобна в эксплуатации: с разговорами не пристаёт, места на нарте занимает мало, почти ничего не весит, зато готовит еду и оборудует ночлег как настоящая. Собственно говоря, он собирался оставить Инью в первом же стойбище, где придётся остановиться, но за разговорами забыл о ней, а перед самым отъездом обнаружил её на своей нарте. Девочка ничего не просила, просто смотрела на Кирилла большими тёмно-карими глазами. Учёный вздохнул и решил, что оставит её в следующем селении. И, конечно же, не оставил. А потом привык, как привыкают к обиходному предмету вроде ножа, который всегда под рукой, всегда исправен и не требует никакой заботы.

Целью поездки было знакомое место, в котором чаще всего собиралось зимнее ополчение таучинов. Чаяк должен был быть уже там или вот-вот приехать. Двигаться, конечно, пришлось не по прямой, а зигзагами, посещая все попутные и не очень стойбища. От стойбища Тылгерлана Кирилла сопровождал только один таучин – остальные остались сворачивать лагерь. Через неделю он двигался уже в составе каравана из двух десятков беговых нарт и целого табуна запасных и «пищевых» оленей. Понять свой нынешний статус Кирилл толком не мог – все теперь его знали, но встречали не с ликованием, а с каким-то трепетным почтением. При этом хозяева упорно подсовывали ему... баб. Ну и девушек, конечно. Зачем это нужно, понимали все, кроме него самого – «гостевой проституции» у таучинов нет и в помине, а о том, чтобы сделаться «друзьями по жене», речь как бы и не шла. В самом начале этой секс-эпопеи он чуть не сделал глупость – вежливо отклонённая красавица собралась покончить жизнь самоубийством. В общем, Кирилл махнул на всё рукой – спермы не жалко...


* * *

То, что Кирилл увидел на месте сбора, его смутило, если выражаться мягко. В этот район, где сливались три небольшие речки, переместилось несколько довольно крупных стойбищ. Кроме того, здесь возник лагерь, в котором жили приезжие мужчины в ожидании начала похода. Боеспособной публики было очень много – оценить на глаз её количество Кирилл просто не смог. Получалось где-то под тысячу, и должны были подойти ещё. «Может быть, это и не всё взрослое мужское население Таучинского полуострова, но значительная его часть. Сила, конечно, немалая – теоретически, а практически это толпа, управлять которой не сможет никакой демон. Что с ними делать? Науке это не известно... Зато совершенно точно известно, что распустить их по домам нельзя – не поймут».

Начал Кирилл с того, что разыскал своего «друга». Он боялся, что застанет Чаяка в бесноватом состоянии от предвкушения тотальной мести, однако оказалось, что тот сам недавно появился в расположении войск и теперь пребывает в некотором смущении.

– Нас очень, очень много, Кирь! Почему-то меня это не радует. Сам не пойму почему...

– Могу объяснить, – усмехнулся учёный. – Ты отведал власти – абсолютной власти над людьми. Ты понял, что, ведомые одной волей, таучины способны на многое. Они способны побеждать менгитов, а не просто гибнуть от их пуль. Командовать ЭТИМИ людьми ты не сможешь – ты понимаешь это.

– Что же делать?

– Слушай, давай подумаем над этим хотя бы пару дней. Надо поговорить с народом, понять, чего он хочет, чего можно от него ожидать, а чего нельзя. Вот ты, к примеру, прикинь, сколько и каких людей ты бы взял для нормальной войны с менгитами?

– Может быть, нам всем напасть на Айдарский острог? Уничтожить его вместе с Худо Убивающим и всеми его воинами, а? Наверное, мы сможем!

– Вряд ли... – разочаровал «друга» Кирилл. – Острог и построен для обороны от таких вот армий. Напасть внезапно у нас не получится, значит, менгиты смогут подготовиться. Даже если нас будет в несколько раз больше, люди не смогут лезть на стены, а потом сражаться на улицах среди деревянных домов.

– Да, мы никогда не делали этого раньше, – признал Чаяк. – А всё новое страшит даже самых смелых.

– При этом не забывай, что у таучинов за спиной будет родная тундра, а русским отступать некуда. «Добровольной смерти» они не знают и, значит, будут сражаться отчаянно – до последнего. Может быть, мы и уничтожим острог, но таучинов останется совсем мало – кто будет пасти наших оленей, кто станет добывать китов и моржей? Там, где заходит солнце, живёт неисчислимое множество русских. Их царь пришлёт других своих слуг взамен убитых нами, они построят новый острог...

– Твои слова имеют горький вкус. Но, увы, они похожи на правду.

– Не только похожи, – вздохнул Кирилл. Его очень радовал задумчивый, вполне вменяемый вид Чаяка. – Давай поговорим с людьми, узнаем, что они думают и чего хотят.

– Давай, – согласился человеко-демон. – Я слышал, что здесь появился Рычкын вместе со всеми своими домашними.

– Я схожу к нему, – почти обрадовался Кирилл.

Как выяснилось, летний поход старому вояке вышел боком. Он увёл в него почти всех дееспособных мужчин своего посёлка. В результате добычи они толком не взяли, а летнюю «путину» безнадёжно сорвали и остались без запасов на зиму. Клану Рычкына осталось надеяться на гостеприимство своих оленных «друзей» и на зимнюю добычу, которую, как известно, олени в основном и составляют. Кстати, в подобном положении оказались многие – и те, кто участвовал в летнем походе, и те, по чьим летним пастбищам прошлось войско Петруцкого. Даже если стада и не были захвачены врагами, их пришлось отгонять в неудобные для отёла и летнего выпаса места. В итоге потери оказались значительными, особенно с учётом того, что данный летний период выдался для оленей не очень благоприятным. У Кирилла создалось впечатление, что большинство воинов настроены не столько бить русских, сколько грабить их прихлебателей-мавчувенов.

Бредя в задумчивости через чьё-то широко раскинувшееся стойбище, Кирилл остановился и стал наблюдать процесс первичной обработки оленьей шкуры – при помощи каменного скребка, вмонтированного в двуручную деревянную рукоятку. Картинка была вполне банальной, и учёный не сразу сообразил, что же его остановило, что «зацепило» взгляд. Потом понял: работу производила не женщина. Точнее, не совсем женщина...

Что-то ворохнулось в его заскорузлой, покрытой шрамами душе – Кирилл подошёл к работающей, сдёрнул на спину её капюшон и ухватил пальцами редкие сальные волосы:

– Андрюха?!

Писарь, конечно, не сразу узнал собеседника. Он всматривался в изувеченное лицо, мучительно пытаясь понять смысл встречи – удача ли это или беда, хуже которой не сыскать.

– Кирюха, что ль? – сглотнул он комок в горле. – Точно, Кирюха! Как тебя, Господи... И ты, брат, в ясыре оказался?

Бывший писарь не дождался ответа и начал говорить сам – обращать в звуки накопленное, наболевшее в двухлетнем безъязычном плену. Кирилл слушал его бормотание секунд тридцать, а потом стиснул пальцы, чувствуя, как слабо держащиеся в скальпе волосы легко расстаются со своей основой.

– Заткнись, паскуда! Сдохнуть по-человечьи не смог, а теперь скулишь!

Писарь просек ситуацию мгновенно:

– Кирилл Матвеич, помилосердствуй! Христом Богом молю! Я ж те зла не творил, что велено, то и делал! Вот, вишь, нехристи повязали, маюсь вот – ни поститься, ни причаститься... Ты-то, поди, при власти – помилосердствуй!

– Я те помилосердствую, – буркнул Кирилл. В его многострадальную голову пришла даже не мысль, а некое предчувствие идеи, проекта или попросту глобального плана. Но всё это забивала прямо-таки животная ненависть вот к этой конкретной «человеческой» особи. Мучительно хотелось свернуть писарю шею – свернуть и смотреть, как он корчится в предсмертной агонии, как дрыгает ногами. Кирилл вдохнул морозный воздух, выдохнул его и очень спокойно спросил:

– Ты – чей? Хозяин твой – кто?

– Да нехристь паскудный! Чтоб ему, окаянному! Да...

– Звать как? – настоял на своём Кирилл.

– Да Рычином вроде кличут. Именования ихние православному и не понять вовсе!

«Та-а-ак, – констатировал учёный, расставаясь со своей находкой. – Мужик хорошо попал, но мне его не жалко. Ситуация с первобытным рабством мне известна гораздо лучше, чем среднестатистическим российским школьникам. Это самое рабство появилось отнюдь не вместе с прибавочным продуктом, который якобы кто-то может присваивать. Товарно-денежных отношений, представлений о выгоде и собственности здесь нет в принципе, как и понятия о ценности человеческой жизни. Добычей считаются олени, кое-какой домашний скарб, а также женщины и дети – в основном, конечно, мальчики. Взрослый мужчина-воин в плен попадать не должен, иначе он не мужчина и не воин. Тогда кто же? Женщина, конечно. Случаи добровольной (по велению духов) смены пола среди таучинов известны. Среди „своих” это грехом не считается, хотя родичей трансвестита такая метаморфоза обычно не радует. Науке даже известны случаи „однополых” семей – вполне благополучных. Однако мужчины-рабы – военнопленные, оставленные в живых, – у таучинов были. Тут явно имеет место некая тонкость национального менталитета, которую я не понимаю. Кажется, мужчина, не погибший в бою, должен пройти через комплекс изощрённых пыток. Перенеся их с достоинством, он может претендовать на „хорошую” смерть или... стать „своим”. Но есть и третий путь. Возможно, им-то и шли немногие русские, выжившие в таучинском плену. Достаточно объявить себя женщиной, и спрос будет совсем иной. Знание языка для этого не обязательно – достаточно лишь... В общем, достаточно дать понять, что ты не мужчина, не воин... В этом мире торопиться нельзя, – сделал заключение Кирилл. – Но я тебя не забуду, сволочь!»

Учёный не забыл – общаясь с Рычкыном, он как бы между делом поинтересовался, почему среди его «домашних» имеется русский раб. Вроде бы было дано указание избавиться от всего менгитского... Старый вояка вытаращил глаза: как, где, кто?! В общем, хозяин «переднего» дома был не в курсе, откуда взялась данная особь. Сам он её из позапрошлогоднего похода не приводил – это он точно помнит. Наверное, её приобрёл по дешёвке кто-нибудь из ближних. Все давно и забыли, что это – менгит.

Те посиделки, конечно, не обошлись без гостей. Их набилось столько, что в пологе они не помещались. Подошедшие позже оставались лежать в холодной части шатра, просунув в полог лишь голову, а кому повезло – и руки, чтоб принимать пищу. В основном говорил Кирилл – в сто первый раз повторял свой текст про менгитов и их скверну, про то, как с ней нужно бороться. Он говорил, отвечал на вопросы, слушал мнения – и так без конца. Когда всё уже было сказано, обмусолено и усвоено, расходиться никто и не думал, и нужно было ещё чем-то развлекать публику, и тогда на выручку пришёл Рычкын. В качестве чрезвычайно смешного прикола он рассказал присутствующим, что среди его людей обнаружился русский. Гости некоторое время обсуждали данный эксцесс, а потом выразили желание своими глазами увидеть это чудо. Народ начал выбираться наружу, но Кирилл к нему не присоединился – оставшись один, он с чувством исполненного долга уснул прямо там, где сидел.

Он успешно отоспал свой физиологический минимум – часа четыре. Потом проснулся, обнаружил, что рядом никого нет (редкий случай!), и решил не вставать, а подремать ещё. За это он был награждён порцией кошмаров. Ему приснился забытый уже сон, который начинался с влажного хруста выворачиваемых плечевых суставов. Потом следовал кровавый туман бесконечной боли, которая душит волнами или накатывает ослепительными вспышками. Очередную вспышку можно оттянуть, если говорить – говорить хоть что-то...

Кирилл не сразу понял, что уже не спит. Что захлебывающиеся, спазматические крики звучат не в нём самом, а снаружи – где-то недалеко от шатра. «Пытают кого-то, – сообразил бывший учёный. – Развлекаются таучины. Слышно, как женщины смеются – любят они это. Кого они там?..»

Местная манера мучить пленных – просто так, для «увеселения» публики – Кириллу категорически не нравилась. Но поделать с вековой традицией он ничего не мог – здесь так принято. Самое большее, что можно сделать, – это добить пытаемого, рискуя собственным положением в обществе. Но ведь таучины могут в итоге оставить жертву в живых, и она – эта жертва – не будет на них «держать зла». «Этого, конечно, в живых не оставят, – подумал Кирилл, – уж больно вопит не по-мужски. Но кого и зачем они взяли в работу? Новых-то поступлений вроде бы не было?»

Всё оказалось просто и плохо. На окровавленном снегу корчилось тощее тело писаря Андрюхи. Впрочем, узнать его было трудно – традиционный набор таучинских пыток он уже прошёл, и теперь ему предстоял финал – отрывание самому себе половых органов. Служилый, похоже, понимал смысл ремённой вязки, которую на него накладывают. Кричать или сопротивляться он уже не мог – лишь скулил и хрипел сожжёнными в бесконечном беге по кругу бронхами.

Народ подался в стороны, пропуская вперёд великого воина. Кирилл оказался почти один на один с этим полуживым человеком и со своей совестью – ведь именно он обрёк пленного на мучительную смерть. Но совесть учёного молчала – слишком многое он пережил в этом мире: «...В будущем из прошлого звучат лишь письмена... Сотни народов прожили свою многовековую историю и сгинули во мраке прошлого почти бесследно. Если нет письменных источников, учёные будущего часто спорят о самом факте существования какой-нибудь общности, понимавшей себя как „мы“ и существовавшей сотни лет. Что, по сути, известно о том, что творилось вот здесь – на Северо-Востоке Азии? До потомков дошло лишь то, что писалось вот такими вот Андрюхами – под диктовку или самостоятельно. Рядовой конквистадор – убийца и насильник – творит преступления здесь и сейчас, а писарь злодействует как бы в веках...»

Заслониться отвлечёнными рассуждениями от суровой реальности не удалось – пленный остановил на нём почти безумный взгляд и захрипел:

– Кирюха... Кирюшенька... Помилосердствуй! Христом Богом молю...

– Пошёл на хрен, – ответил Кирилл. – Столько народу сгубил и не плакал, сука. Теперь вот сам попробуй, как это бывает!

– Кирюшенька, помилосердствуй! Не виноватый я... Я тя прошу... Я те пропишу... Что хошь пропишу! Я ж в Икутске служил... У самого воеводы! Грамоты секретные читывал... Я ж те всё поведаю – кто, зачем и почему! Ослобони только...

– Заткнись! – приказал Кирилл и обвёл тяжёлым взглядом присутствующих. – Мне не нравится это, люди!

Народ вокруг притих, даже немного попятился назад.

– Да, не нравится! – продолжал давить на публику бывший аспирант. – Так умирать должен мужчина, а это кто?! Мало того что он менгит, он ещё и не воин! Вы развлекаетесь, вместо того чтобы просто убить его и выбросить. Вы подобны малым детям, играющим со свежим дерьмом, а ведь вы взрослые! Вам не стыдно?

Похоже, он попал «в яблочко», и людям действительно стало стыдно – мужчинам перед женщинами, старшим перед молодыми. Чтобы не ослаблять достигнутый эффект, Кирилл не стал ничего добавлять, а просто повернулся и медленно пошёл прочь – ему как бы самому стало неловко за всех остальных. Уже покидая собрание, он брезгливо поморщился и буркнул не оборачиваясь:

– Можете отдать его мне. Мне не привыкать возиться с менгитской скверной...

Конечно же, ему отдали раба – ещё и благодарны были, что избавил людей от докуки. Про сорванное развлечение никто не заикнулся, поскольку никто не захотел выяснять, как ко всему этому отнесётся Ньхутьяга. Зато забота появилась у Кирилла – куда девать спасённого? В конце концов учёный придумал для носителя скверны заведомо осквернённое место – склад русских трофеев в хозяйстве Чаяка. Правда, приличного помещения там не было, а была груда барахла и несколько неразгруженных нарт рядом. Всё это прикрыли от снега старой рваной покрышкой от шатра, которую растянули несколькими жердями. Вот туда-то Кирилл и приволок стонущего и скулящего писаря. Смотреть, как тот одевается, как приходит в себя, было противно, и он ушёл заниматься своими делами.

Вернулся Кирилл через несколько часов. Ему предстояло решить, что делать с этой человеческой – точнее, не вполне человеческой – жертвой. Он потихоньку уже начал ругать себя за то, что просто не добил старого знакомого на месте. На подходе к складу странный звук заставил его ускорить шаги. Вначале показалось, что ничего страшного – просто Андрей спит и храпит при этом. Потом в нос шибанул знакомый запах, и Кирилл почти сразу обнаружил его источник – на снегу стоял вскрытый бочонок со спиртом.

Кирилл разбудил писаря и вежливо объяснил, что собирается аккуратно выпустить ему кишки. Именно аккуратно, чтобы жертва смогла вдоволь на них налюбоваться, прежде чем умрёт. Впрочем, если писарь действительно работал у икутского воеводы, если действительно имел доступ к секретным бумагам, то он может попробовать рассказать что-нибудь интересное, выдать какую-нибудь тайну. Тогда Кирилл зарежет его без всяких выкрутасов. Не исключено, что Андрей даже останется в живых на некоторое время, но для этого он должен доказать «как дважды два», что может быть чем-то полезен.

Андрюха был согласен – абсолютно на всё согласен, – только попросил разрешения ещё выпить. Кирилл разрешил, а потом долго слушал сбивчивую речь. Когда-то в его голове мелькали смутные мысли о том, что, возможно, с коррумпированным пробюрокраченным государством надо бороться не мечом, а пером. Не сражаться с врагом «во чистом поле», а писать на него кляузы начальству – пусть это будет неромантично, зато эффективно.

Со слов Андрея получалось, что и Икутская, и Обольская канцелярии, не говоря уж о вышестоящих, просто завалены всевозможными бумагами «снизу». Пишут все на всех и по любому поводу, хотя составление каждой «жалобы» или «челобитной» обходится не дёшево. «Наверное, люди просто верят в сказку, в мечту и ждут чуда – в ответ на послание через 2-3 года тебе повысят жалованье или сменят самодура-приказчика, – оценил ситуацию Кирилл. – А задумка моя про „чернильную войну“ оказалась глупой. Можно описать бесчинства Петруцкого, указать на нарушения всяческих указов – и ничего не будет. Можно подделать письмо коменданта царю-батюшке, в котором он обругает самодержца матом и сообщит, что переходит в подданство японского императора или американского президента – вместе с войском и подвластной территорией. И опять-таки ничего не будет – канцелярские крысы письмо потеряют или используют в своих интересах...»

Излияния на эту тему Кирилл остановил, достал нож и предложил своему информатору рассказать что-нибудь поинтересней, а то скучно. Писарь заметался в отчаянии, хлебнул для успокоения спирту и завёл про тайные (но истинные!) интересы воюющих, торгующих и «на лапу» берущих. Многое в этой сфере было Кириллу уже известно, кое-что он знал даже лучше, чем писарь, поскольку последний пользовался устаревшей информацией. По словам Андрея, всю политику в новоприсоединённых землях проплачивают торговые кланы, которые борются друг с другом за монопольное положение и, соответственно, за получение сверхприбылей. Причём борьба эта ведётся почти легально и продолжается десятилетиями. В частности, немало экспедиций «землепроходцев» погибло вовсе не от рук «иноземцев»...

Кирилл слушал и думал о том, что, войдя в эту игру, наверное, кое-чего можно было бы добиться – ну, скажем, чтобы таучинов оставили в относительном покое лет на сто. Только всё уже поздно. «Да и возможно ли это в принципе? В любом случае сейчас русских интересует только пушнина...» При всём при том в мозгу Кирилла заклубился и начал сгущаться некий план. В принципе, это был даже и не план вовсе, а просто набор решений, которые так или иначе принимать надо.

– Знаешь что, Андрюха, – сказал он писарю, – незачем тебе жить на свете. Совершенно незачем! Не буду я тебя мучить – ладно уж. Выбирай: сегодня или завтра?

– 3-завтра...

– Как хочешь. Но завтра будет хуже, чем сегодня. Гор-раздо хуже! Не передумал?

– Н-нет...

Собрание «сильных» идеи Кирилла одобрило – примерно этого они и сами хотели. Суть плана заключалась в том, что основная масса воинов под водительством этих самых «сильных» отправляется обычным порядком грабить мавчувенов на заповедной территории – за Айдаром ниже острога. Русские им сильно мешать не будут, поскольку ими займутся люди Ньхутьяга, которых поведёт сам Чаяк. А завтра при всём честном собрании воин Кирь расскажет ещё об одной опасности, которая исходит от менгитов, – ещё об одной скверне.

Учёный не сильно расстроился бы, если б ночью писарь сбежал. Никто его не охранял, но, правда, и бежать было некуда. Андрей поступил иначе – когда Кирилл зашёл за ним, писарь был пьян – просто мертвецки. Пить ему приходилось через край, так что спирт просто стекал грязными струйками с его одежды. Он уже ничего не боялся и был вполне доволен жизнью. Кирилл заставил его топать в обнимку с бочонком до бугра, который выбрал в качестве сцены. Он попросил Инью натаскать туда сухих веток и разжечь костерок. Возле этого костра он положил заряженную фузею и стал ждать, когда соберётся приличное количество публики. Подобные массовые собрания на открытом воздухе в традиции таучинов не входили, однако примерно через час вокруг бугра уже топталась добрая сотня зрителей. Писарь всё это время прикладывался к бочонку – похоже, он задался целью допить его перед смертью. Допить никак не удавалось, и он впал в возбуждение – пытался петь «казачьи» песни и матерно ругал таучинов, бродивших поблизости. Не понимая слов, народ смеялся и откровенно завидовал чужому веселью. Кирилл решил начать представление, поскольку знал, что всё увиденное и услышанное будет во всех деталях пересказано сотни раз. Он поднялся на ноги, воздел вверх руки и заорал:

– Слушайте меня, люди моря и тундры! Слушайте и расскажите всем! Много лет назад в «нижней» тундре случилась беда – пришли люди белого царя, пришли менгиты. Много настоящих людей погибло из-за них, много! Чужаки одеты в железо, могучие злые духи помогают им. Что могут противопоставить им таучины? Только смелость и мудрость наших воинов! Мы не должны бояться врагов, мы должны их побеждать! Мы не должны позволять им убивать нас! Для этого надо уметь бороться против их оружия, против их скверны! Огненный гром – их первое оружие! – Кирилл поднял над головой фузею. – Теперь вы знаете, как бороться с ним!

Приклад ружья он прижал к плечу, а ствол навёл прямо на толпу. Однако чуть раньше, чем он закончил движение, раздался разноголосый крик:

– Хыгенэ!!

Нельзя сказать, что все полегли разом – как один. По крайней мере треть присутствующих сильно запоздала. Тем не менее Кирилл счёл результат удовлетворительным – могло быть гораздо хуже. Он пальнул из фузеи в воздух и, когда народ поднялся, продолжил свою речь:

– Второе оружие менгитов – чёрная смерть! Дух этой болезни настолько свиреп, что готов пожирать даже самих менгитов. Русские выпустили его на нас! Он сожрал людей Тылгерлана – вы знаете об этом! Из его лап я смог вырвать только одного ребёнка, только одного! Посмотрите на эту девочку, посмотрите, что сделала с ней чёрная смерть! – Кирилл малость передохнул, откашлялся и продолжал драть глотку: – Но это не всё – у менгитов припасено много болезнетворных духов для нас. Есть ещё жёлтая смерть, есть белая и много других! Теперь вы знаете, как бороться с ними, как ловить их, как не дать расползтись им по «нижней» тундре! Каждый, коснувшийся менгита, каждый, коснувшийся чего-то менгитского, должен провести двадцать дней в одиночестве. Если злой дух овладел им, значит, человек должен умереть, и никто не должен прикасаться к трупу! Прикоснувшийся сам становится нечистым и должен двадцать дней провести в одиночестве. Вы теперь знаете об этом, люди!

Оратор выдержал паузу для усиления впечатления и продолжил с отчаянным надрывом в голосе:

– Есть ещё одно оружие менгитов – ещё одно! Может быть, оно опасней других, опасней! Это оружие – горькая веселящая вода! Выпив её, человек становится довольным и радостным, ему кажется, что он счастлив! Посмотрите на этого раба, посмотрите! Он избит, он покрыт ранами, он знает, что его скоро убьют, но он выпил много веселящей воды и доволен! Он смеётся и поёт песни – так действует веселящая вода!

Почувствовав, что находится в центре внимания, Андрюха пьяно загоготал и поднялся на ноги, прижимая к груди полупустой бочонок. С трудом удерживая равновесие, он обвёл собравшихся мутным взором:

– У-ублюдки! Дерьмо собачье! Тьфу! Гореть всем вам в аду, нехристи поганые... Эх-ма! – Он побултыхал остатки жидкости. – За то, чтоб вы сдохли, выблядки!

Держа ёмкость двумя руками на весу, он начал пить через край. Большая часть спирта, конечно, лилась мимо – на лицо, на кухлянку, на штаны.

Вся его одежда была далеко не первого «срока носки» и спереди покрыта сплошным слоем почерневшего жира. Спирт растворял эту субстанцию, и она стекала на снег грязными ручейками.

– A-а, бляди! – взревел Андрюха и метнул в толпу опустевший бочонок. – Знай наших, чучмо немытое!

Он упал бы от произведённого толчка, но учёный поддержал его. Рука его сразу сделалась мокрой и липкой, пришлось отереть её об собственную рубаху. Кирилл взял из костра пучок горящих вёрток и заговорил на максимальной громкости, обращаясь к зрителям:

– Смотрите, люди! Смотрите, что бывает с теми, кто пьёт веселящую воду! Смотрите! А я ухожу – я сказал вам всё!

И тут произошёл сбой программы – короткий, публикой, наверное, не замеченный. Андрей посмотрел на Кирилла и тихо пробормотал:

– Душегубы – все. Ты же наш, Кирюха... Чем те лучше этих?

– Не знаю, – честно ответил бывший аспирант.

Он ткнул своим факелом в облитую спиртом кухлянку писаря, подхватил фузею и пошёл прочь, оставляя за спиной коптящий воющий факел.


* * *

Низовой ветер гнал мелкий колючий снег. Он не падал с неба, его просто несло с места на место, как песок в пустыне. Низкое серое небо давило на душу – казалось, до него можно докинуть камнем. Только камней нигде не было – один снег. И ветер. Он не валил с ног, но залезал, пробивался в каждую щель одежды. Этот ветер рвал пламя костра во все стороны, и не было людям тепла от огня. В такую погоду хорошо себя чувствуют лишь олени да иноземцы, которые, кажется, вообще никогда не мёрзнут, сволочи. А людям православным худо – не столько даже от холода, сколько от общей безысходности в этой бескрайней ледяной пустыне. Потому и нужен костёр, к которому тянутся замёрзшие руки: не от холода он спасает, а от тоски!

Из саней и немудрёного скарба служилые сделали ветровой заслон и зажгли за ним костерок. Дрова у них были привозные: надо бы их поберечь, но уж больно неуютно сегодня в тундре! По-хорошему надо бы растянуть полог, присыпать края снегом, постелить внутрь шкуры и сидеть там – всё теплее. Однако ж не ночь на дворе: может, ещё придётся сниматься и опять куда-то идти. Проклятые олени не стоят на месте, им, видите ли, жрать надо...

– Эт шо ж там ползёт-та? – пожилой служилый указал на ближайший склон. – Олешка, что ль, отбился?

– Да какой олешка?! – не согласился соратник. – Человек вроде бредёт. И санки за собой тянет.

– Кого ж несёт в таку погоду?!

– А хрен его знает! Кажись, суды правит.

– Не иначе заплутал кто-то...

Никто не встал навстречу гостю. Прибывший сбросил с плеч ремень упряжи и подошёл к костру:

– Здравы будьте, православные!

– Спаси Бог! И те того же...

Определить, что это именно русские, пришельцу было не трудно: во-первых, они жгли совершенно бесполезный костёр, а, во-вторых, рядом стояла пирамида из четырёх ружей, которые уже присыпало снегом.

– Погреться-то дозволите?

– Грейся, родимый, а то ведь жрать попросишь.

– Харчи свои имею, – солидно ответил гость. – Могу и попотчевать.

– Ишь ты, добрый какой! – служилые не смутились, но слегка зауважали путника, который ничего не просит. – Откель сам будешь-та?

Вначале они пытались разглядеть лицо гостя – не знакомый ли, – но быстро оставили эти попытки: капюшон у пришельца был богато оторочен длинным мехом росомахи, который оставлял свободными только глаза, кривоватый нос и обледенелую растительность под ним.

– Промышленные мы – за Утиным озером стоим.

– Эт где ж тако?

– Тама, – махнул рукой гость. – Отсель недалече – две речки невеликих и один ручей с камнями.

– Н-да? – усмехнулся один из служилых и отодрал от усов сосульку. – В тех местах я по весне хаживал. Длинное озеро есть, Гусиное, Круглое, Гиблое, Холодное... А про Утиное не слыхивал. Да и лесу там – три метлы да два веника. Откель там соболь?

– Ты это брось, – обиделся промышленник. – Там дерева необхватные, а по низу ольха да берёза – не продраться!

– Куда ж путь держишь? – понимающе переглянулись присутствующие. Ответ, похоже, был им уже известен.

– В острог, знамо дело!

– И где ж тот острог?

– Как это где?! Тама вон! Мнится мне, за теми холмами кусты пойдут, апосля дерева, а там и дорога сыщется. Может, к ночи дойду, а?

– Гы-гы-гы! К ночи! Гы-гы-гы! Ты сколь годов на промыслах-та, паря?

– Ну... я... Перву зиму.

– То-то, что перву! Эт кто ж удумал тебя одного-та в острог отправить?!

– Кто надо, тот и удумал... Только сё – наши дела, артельные!

– Ваши, ваши! – дружно засмеялись служилые. – Только ты, паря, в другу сторону идёшь!

– Как в другую?!

– Эдак вот! Тама, сказывают, горы есть немалые, реки знатные имеются, окиян-море льдистое есть, а вот острога нетути!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю