Текст книги "Айдарский острог"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Учёный решил не бороться с реалиями, а к ним приспосабливаться – по мере возможности. Он предложил людям разделиться на огневые расчёты – по два-три человека в зависимости от взаимных симпатий и склонностей. На каждый расчёт по два-три ружья. В тройке должно быть три специалиста: стреляющий, заряжающий и хранитель «огненного зелья», он же второй заряжающий. Дело сразу пошло веселее. Во всяком случае, большинство «заряжающих» вскоре уяснило, что от них требуется не магическая пантомима, а прочистка ствола, засыпание пороха, запыживание и так далее.

Надо сказать, что вся эта возня на Кирилла подействовала в целом благотворно – проблемы свои он не решил, а как бы загнал их вглубь души и присыпал сверху пеплом бытовых забот. На второй день начались учебные стрельбы, благо пороха было в избытке. По их результатам кое-кому пришлось сменить военную специальность – перейти из «стрелков» в «заряжающие» или наоборот. Надо сказать, что попадать в цель таучины научались очень быстро – как только переставали бояться «огненного грома». Это случалось обычно после третьего-четвёртого выстрела.

Обучение команды в целом можно было считать успешным, однако Кирилл не переставал удивляться тому, сколь мало преимуществ даёт фузея перед хорошим луком. Если не считать психологического эффекта – огня и грохота, – то оставалась, по сути, только пробивная способность – в большинстве случаев доспехи от пули не спасали. Ну и ещё один нюанс, который часто незаметен: спустить курок может даже женщина или ребёнок, а вот вывести из строя противника на расстоянии в 70 метров из лука может только сильный мужчина, который к тому же много лет тренировался. В данном случае это имело важное значение – приличных лучников с соответствующим боезапасом среди личного состава оказалось всего четверо, включая Чаяка.

В конце концов, Кирилл даже увлёкся процессом обучения, и его военная мысль заработала вовсю. Тот факт, что его «друг» о чём-то напряжённо размышляет, от Чаяка не укрылся.

– Теперь нас слушается менгитский огненный гром, – сказал он однажды. – Но в глазах твоих печаль и забота. Это так?

– Да, Чаяк. Мне упорно кажется, что дело не в ружьях. Неужели ты всё ещё не понял, что перестреливаться с русскими бесполезно? Неужели ты не понял, что побеждать их можно только в рукопашной?

– Я-то понял, Кирь, я всё давно понял, – заверил бывший купец и разбойник. – Всё дело в людях: когда заговорит огненный гром, наших очень трудно заставить взяться за копья. Один раз нам это удалось, и мы победили. Однако тогда против нас были люди Атмана Шишкава. Людей Худо Убивающего ещё никто не побеждал.

– Старая песня, – вздохнул Кирилл. И вдруг его осенило. – Слушай, у русских своя магия, а у нас своя! Неужели среди незримых сущностей не найдётся такой, которая одолеет силу менгитов?

– О чём ты говоришь, Кирь?! – удивился воин.

– Мы имеем дело с Ньхутьяга, так? – начал доводить свою идею Кирилл.

– Так...

– А откуда он берётся, что его рождает?

– Земля, конечно, – Хыгенэ...

– Вот! – обрадовался Кирилл. – Так почему же не попросить у неё защиты? Почему не попросить помощи?

– Как это? – оторопел Чаяк. – Хыгенэ – всеобщая сущность, такая же, как небо... Кто сможет?!

– Я, пожалуй, смогу, – не очень уверенно заявил Кирилл. – Во всяком случае, попробую. Давай зарядим ружьё: ты будешь в меня стрелять, а я обращусь к Хыгенэ – посмотрим, что получится.

Минут пятнадцать спустя Кирилл шагал по траве, отмеряя примерную дистанцию прицельного ружейного боя.

– Ну, кажется, так, – пробормотал он и крикнул Чаяку: – Давай стреляй в меня!

Воин поднял ружьё, и, как только он прижал приклад к плечу, Кирилл упал ничком на землю. Примерно минуту спустя он поднял голову:

– Ты что?! Стреляй, давай!

– Не могу! Я тебя не вижу! – несколько растерянно отозвался Чаяк. – Как можно попасть в цель, которой нет?

– А ты старайся! – рассмеялся Кирилл. Он встал и отломил ветку от ближайшего куста. – Представь, что я твой враг. Если ты не убьёшь меня, я заколю тебя вот этим копьём. Стреляй!

Как только ружьё вновь было поднято, Кирилл с криком «Хыгенэ!» повалился в траву. Выстрела не последовало, и он пополз вперёд, стараясь не слишком высоко поднимать задницу. Продвинувшись метров на 8-10, он посмотрел на Чаяка – ружьё было направлено стволом в небо. Кирилл вскочил и заорал, потрясая палкой:

– A-а, проклятый менгит! Тебя не спасёт твой огненный гром! – и опять упал.

Когда между «противниками» осталось метров пятнадцать-двадцать, Чаяк всё-таки нажал на курок. Раздался выстрел, Кирилл вскочил и с криком «Эн-хо-ой!!» устремился в атаку. Рисковал он не сильно, поскольку пулю в ствол не закатил, а забил только пыжи.

«Сражённый» Чаяк был задумчив:

– Уж не знаю, при чём здесь Хыгенэ, но...

– Но ты понял, да?

– Пожалуй... Так никто никогда не делал. Воевать надо стоя во весь рост! Иначе получается, что ты боишься противника, прячешься от него...

– Во-во! Но на самом деле ты вовсе и не прячешься, а зовёшь на помощь это самое Хыгенэ. Или давай ещё что-нибудь придумаем, а?

– Не стоит, пожалуй, – после недолгого размышления сказал Чаяк. – Хыгенэ нам вполне сгодится. Но лёжа нельзя пользоваться луком!

– А надо ли? – усомнился Кирилл. – Согласись, что русским наши стрелы не очень опасны – они выходят на бой в железе. А мавчувены... Они редко подходят на нужное расстояние, потому что слишком трусливы. Ты воевал больше меня, так что поправь, если я ошибусь: мне кажется, лучный бой нужен, чтобы отогнать противника, заставить его отступить или не дать приблизиться, так? А нам ведь теперь нужно не это, да?

– Да, Кирилл. Нам нужно их убивать – всех. И Хынгенэ поможет таучинам!

Армейскую службу Кирилл проходил главным образом «заочно», но кое-что усвоить сумел. Кроме того, память охотно подбрасывала нужные фрагменты из текстов А. Кочергина. В частности, как заставить бойца в критический момент действовать так, как нужно командиру? Главный способ, конечно, это страх – собственного начальства солдат должен бояться сильнее, чем противника. В случае с таучинами этот номер не проходит – они первобытные. Остаётся другой способ, который тоже известен с тех пор, как существуют армии: муштра, бесконечное повторение одного и того же действия, пока оно не станет совершенно автоматическим. Как, например, приучить солдата накрывать своим телом гранату, а не прятаться от грядущего взрыва? Нужно заставить его сто (или тысячу?) раз прыгнуть на учебную. В данном случае требовалось выработать у людей рефлекс – если на тебя навели ствол, падай и отползай в сторону. И не важно, заряжено ружьё или нет: навели – падай! Причём – с любого расстояния!

Эту мысль, адаптированную для «нецивилизованного» способа мышления, Кирилл попытался втолковать Чаяку. Тот уловил суть идеи довольно быстро и начал её реализовывать – с таучинским акцентом, конечно. Акцент же этот проявился в том, что обряд призывания Хыгенэ оказался совмещён с освоением воинами огнестрельного оружия и учебными стрельбами. Холостые заряды при этом не использовались. В итоге к концу первого дня тренировок один из подростков был убит наповал, двое мужчин оказались тяжело ранены и попросили смерти. Им, конечно, не отказали. Кириллу это сильно не понравилось, о чём он и сообщил Чаяку. Однако его «друг» оказался неожиданно твёрд: никаких холостых зарядов – мы не дети, и мы не играем!

Кирилл расстроился и почувствовал, что ему всё надоело: таучины азартно стреляют друг в друга, а он, как дурак, целыми днями чинит им заедающие замки на ружьях и меняет кремни. А в это время Лу... Его Луноликая...

«НЕТ! Я не ревную и не страдаю муками собственника, у которого отняли некую ценность, – нет! Просто... Просто из Мироздания выдернули главный стержень – несущую балку, что ли... То есть оно (Мироздание) как бы ещё стоит – никуда не делось, – но это одна видимость. Ведь это была не просто девушка, в которую влюбился... И не девушка вовсе... И не влюблялся я, наверное... Просто для меня в ней сконцентрировалось всё хорошее, всё доброе и правильное, что есть в мире. Меня можно было сотни раз предавать, подводить, обманывать, но Мир всё равно оставался прекрасным. Потому что в нём была она – конец и начало, мерило всех ценностей, эталон добра.

Ну, конечно же, это всё мои фантазии. А на самом деле она – обычная женщина, близкая, так сказать, к природе. Это в том смысле, что поколения цивилизованных предков не передали ей способности притворяться – камуфлировать «культурой» проявления своих инстинктов. Она ведь меня не обманывала, она была вполне искренна, как искренна, наверное, сейчас с Петруцким. Интересно, как они разговаривают?

Нет, чёрт побери, не интересно мне это! Как не интересны все её многочисленные „мужья по дружбе“! Женщины – не богини, они существа в высшей степени приземлённые, но... Но в мужском сознании для богини есть место. Изначально его занимает мать, потом её может заменить возлюбленная – желательно похожая на мать. А у меня это место изначально пусто – матери я не помню. Вот я и сделал Луноликую полновластной хозяйкой трона – одну за всех. А она оказалась (нет – всегда была!) просто доброй и отзывчивой бабёнкой.

Ну вот: всё, всё я понимаю, а... А жить всё равно неохота!»

Кирилл заявил, что отправляется в разведку – на менгитской лодке-долблёнке. Чаяк не возражал, но так посмотрел на своего «друга», что тому стало неловко:

– Не пойду я больше в острог! Не пойду! Можешь не смотреть на меня так...

– Тогда зачем?

– Ну, понимаешь, Чаяк... – растерялся было Кирилл, но быстро сообразил, что повод действительно есть. – Мы тут стоим уже много дней. А ведь это место, где менгиты запасают себе пищу – они тут рыбу ловят! Мы их как бы прогнали. А острог близко, там войско, там большие лодки – неужели Худо Убивающий потерпит наше присутствие? Неужели ты думаешь, что он нас боится?

– Но таучинов очень много... было. Может, он не знает, что почти все люди ушли обратно?

– Это не важно. Много нас или мало, бояться нас Петруцкий не имеет права. Далёкий владыка прислал его сюда, чтобы бить таучинов. Если он не будет этого делать, русский царь разгневается и жестоко накажет своего раба.

– Но как он узнает?

– О, Чаяк! Ты плохо знаешь менгитов! У каждого русского есть начальник, у каждого начальника есть свой – более сильный – начальник. И так вплоть до самого царя.

– Только у него нет начальника, да?

– И у царя есть! Русские называют его Господом Богом. Это примерно то же самое, что наш Творец Всего Сущего. Так вот: русские всегда жалуются начальникам друг на друга и на других начальников, сообщают обо всех проступках. Так что царь обязательно узнает, если Худо Убивающий не станет с нами воевать. Мне кажется странным, что Петруцкий до сих пор не напал на нас. Почему?

– Ему просто некогда, – усмехнулся Чаяк. – Он очень занят со своей новой женой.

Кирилл смог не дрогнуть – по крайней мере, внешне. По крайней мере, он надеялся, что смог...

– Не говори так, Чаяк. Не говори – я не хочу о ней слышать...

* * *

Как оказалось, Кирилл угодил «в яблочко». В том смысле, что очень вовремя дозрел до того, чтобы отправиться на разведку. Правда, сначала у него возникла мысль, что он опоздал, – русская флотилия была готова к отплытию, и, судя по суете людей на далёком берегу, это отплытие могло состояться прямо сейчас. Кирилл удержал себя от поспешных действий, продолжил наблюдение и пришёл к выводу, что раньше утра они, пожалуй, не тронутся. Ему же в любом случае предстояла бессонная ночь – плыть до своих хоть и по течению, но не близко.

По пути, работая веслом, Кирилл пытался понять логику действий противника. Пытался и не мог – так и так получалось, что чего-то он не знает, какого-то кирпичика не хватает, чтобы построить более или менее адекватную модель. А без такой модели прогнозы делать очень трудно, если вообще возможно. В данном случае силы были абсолютно не равны – ввязываться в бой не имело ни малейшего смысла. Зато трём байдарам ничего не стоило исчезнуть – затеряться в протоках среди заросших кустарником и лесом островов. Но что тогда будет делать Петруцкий? Вернётся в острог? Пойдёт к морю на рандеву с лопаткинской командой? Но на встречу он опоздал – ему это известно?

Так или иначе, но к моменту прибытия в лагерь решение у Кирилла созрело – может, и не «популярное», но «единственно верное»: с места сниматься, с русским войском не встречаться, лишнее оружие и снаряжение утопить. Двигаться вверх по течению, минуя острог по дальней протоке. Цель движения – земля кочевий Тылгерлана.

* * *

Говорят, что, если в самом начале какого-то предприятия возникают трудности, это хорошая примета – значит, потом будет легче. В том смысле, что запас неприятностей, отмеренный судьбой на это дело, будет как бы истрачен. Только этим, наверное, следовало утешаться руководителям таучинского «войска».

С русской флотилией удалось разминуться без особого труда – не встретив противника, она устремилась вниз по течению – вероятно, в надежде догнать сбежавших врагов. А вот с протокой, на которую Кирилл рассчитывал, получился полный облом. Широкая и полноводная на «выходе», километра через три-четыре она превратилась буквально в ничто – размазалась, рассосалась, распалась на множество мелких водотоков. Причём нормальной воды в обозримой дали не наблюдалось – перетаскивать куда-то лодки и груз смысла не было никакого. Пришлось возвращаться и думать, как жить дальше.

Собственно говоря, вариантов было только два: искать обход или прорываться мимо острога. Первый пришлось отклонить: уже много дней стояла сушь и жара, так что все протоки обмелели, и найти судоходную надежды почти не было. С другой стороны, эта долгая жара могла сыграть на руку...

Наверное, это было негуманно, но Кирилл чувствовал себя уже по ту сторону добра и зла: поджечь крепость! Среди насилий и утеснений, которые Петруцкий учинил жителям острога, был запрет топить летом очаги в домах, а также приказ держать всюду ёмкости с водой. Эти самые кадушки и корыта позволили многим поправить свои финансовые дела: тем, кто их делал и продавал, а также тем, кто сообщал об их отсутствии у кого-то, поскольку штраф (немалый!) делился поровну между властью и доносчиком. В таких условиях весь острог, конечно, не спалить, но можно устроить переполох и «под шумок» пройти мимо стен.

Таучинские байдары заехали в укромную заводь и сошлись борт о борт. Началось подробное обсуждение деталей: кто будет поджигать, где и чем, а также в какой момент начинать движение, где потом взять на борт поджигателей и так далее. При отсутствии напалма и спичек, радиосвязи и даже сигнальных ракет эти вопросы оказались совсем не простыми. Обсуждение уже подходило к концу, когда всем стало ясно, что сейчас пойдёт дождь – скорее всего, сильный. Таучины сразу поняли, что какой-то незримой, но могущественной сущности план не понравился.

– Это недоволен Ньхутьяга, – ухмыльнулся Чаяк. – Не надо много думать, не надо много говорить. Надо стрелять в менгитов – в этом цель и смысл.

– Ну, что ж, – вздохнул Кирилл. – Насчёт цели не знаю, а смысл, может, и есть. Зарядим все имеющиеся стволы и, как только начнётся дождь, пойдём на прорыв. Двинем вдоль левого берега – под самыми стенами. Там они нас из пушек, наверное, не достанут. Правда, достанут из ружей, но есть надежда, что под дождём они не успеют быстро зарядиться... Мы тоже будем стрелять – те, кто свободен от вёсел. Убить, может, никого и не убьём, но хоть попугаем!

Ждать на исходной позиции пришлось долго – дождь всё никак не мог собраться с силами. Он начался уже ближе к вечеру, и какой! Для полного комплекта не хватало только грома и молний, но они в этих широтах редки. Зато всё остальное оказалось в избытке – и внезапные сумерки, и вода стеной, и шквальный ветер. Все инструкции о том, что двигаться надо клином, что нужно держать дистанцию и менять курс, пошли к чёрту – каждая байдара оказалась предоставленной самой себе.

Может быть, с высоты птичьего полёта да при хорошем свете эта сцена выглядела бы эффектно. Может быть, её смог бы красиво отснять какой-нибудь оператор – комбинируя крупный план и дальний. А вот сами участники мало что видели: гребцы изо всех сил работали вёслами, стараясь не выбиться из ритма соседей, рулевые на грани возможного искали и находили компромисс между скоростью лодки, волной, ветром и берегом, в который ни в коем случае нельзя врезаться.

Со стены раздались крики – еле слышные за шумом воды и ветра, потом выстрелы. Впереди слева Чаяк прокричал боевой клич таучинов и замолк – орать на таком ветру было трудно. Кирилл сидел на носу второй байдары и занимался в основном тем, что пытался уберечь от воды замок фузеи, которая лежала у него на коленях. Ни о какой прицельной стрельбе в таких условиях не могло быть и речи – вопрос стоял о стрельбе вообще!

Кирилл всё-таки посмотрел на стену и с удовлетворением отметил, что навес над одной из пушек сорвало ветром. Второй взлетел в воздух буквально у него на глазах. «Жизнь движется по кругу, – мысленно улыбнулся учёный. – Когда штурмовали Коймский острог, шёл снег в разгар лета. Никак природа не даст людям спокойно пострелять друг в друга! Что ей, жалко, что ли?»

Тем не менее со стен стреляли – то здесь, то там. А потом бахнула и пушка. Кирилл решил не остаться в долгу: взвёл курок, открыл полку и сразу же потянул на себя спусковой крюк – бах!

Бах! Бах! – послышалось со стороны воды.

Рядом с Кириллом – под прокопчённой шкурой – лежали пять заряженных ружей. У всех замки старинной конструкции – крышку полки надо открывать пальцем. В данных условиях главное сразу же после этого высечь искру, пока на открытый порох не попала вода. Целиться, конечно, было некогда, даже если бы лодка и не качалась во все стороны, даже если бы была видна цель. Задачу для себя учёный поставил самую простую – разрядить выстрелами как можно больше ружей, иначе потом выковырять размокшие заряды будет очень трудно. Он совершил почти подвиг – пальнул трижды, прежде чем острожный частокол отодвинулся от берега, а потом и вовсе остался позади. Там – сзади – ещё раз бабахнула пушка, и всё стихло – в том смысле, что остался лишь свист ветра да плеск воды сверху и снизу.

Природный катаклизм, похоже, только набирал силу – дождь усилился, стало почти темно. Кирилл попытался прикрыться водонепроницаемой замшей, но её упорно сдувало ветром в сторону и вырывало из рук. Из-за этой возни он чуть не проворонил препятствие – они едва не протаранили байдару, шедшую впереди. Несколько минут спустя в них самих чуть не врезалось отставшее судно. Единственное, что можно было сделать в данной ситуации, – это найти какую-нибудь сушу, вытащить на неё лодки, перевернуть их и залезть в защищённое от воды и ветра пространство. Там лечь, прижаться к друг к другу и стучать зубами в ожидании, когда кончится дождь.

Всё это и было проделано, кроме одного – стучания зубами. Таучинская холодостойкость Кирилла давно уже не удивляла. Странным было то, что она, похоже, оказалась заразной – дискомфорт он, конечно, ощущал, но нельзя было сказать, чтобы уж очень сильно страдал от сырости и холода. Особенно после того, как была извлечена из груза и роздана часть неприкосновенного запаса – сушёное мясо, перетёртое с жиром.

– Одну байдару можно бросить, – подвёл Чаяк итоги дня. – Теперь мы вполне поместимся и в двух. А я, кажется, ни в кого не попал.

– Я тоже... – вздохнул Кирилл.

Засыпая на мокрой подстилке, он думал о том, что всё это было ребячеством и глупостью, что надо было подождать денёк, и вода бы поднялась. Тогда они спокойно – без всяких жертв – миновали бы острог. При всём при том в глубине его души мерцала странная уверенность, что иначе было и нельзя, что именно так – правильно. Почему правильно, он понять не смог, поскольку уснул.

* * *

Подъём был скорым и неприятным – дождь лил всё так же. При этом начала подниматься вода и заливать место ночёвки. Перетаскиваться было некуда, поскольку они находились на острове. Погребальный обряд пришлось сократить до минимума и – за вёсла.

Погода наладилась только три дня спустя. А ещё через десять дней путники увидели шатры стойбища оленных людей. Один из самых пожилых участников похода долго всматривался в даль, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– Не знаю, Тылгерлан ли это... Могу сказать только, что это таучины. И у них беда.

Никто не стал с ним спорить – вывешенный знак «плохой» смерти видели многие. Обычно он означал, что в стойбище кто-то умер не по своей воле – погиб на охоте или в результате несчастного случая. Здесь же было другое...

Близко к больным Кирилл никого не подпустил, но у таучинов зоркие глаза. Это был, наверное, тот самый случай, когда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Абстрактная менгитская «скверна» предстала перед людьми во всей красе. ТАКОГО таучины ещё не видели и были потрясены до потери желания жить. А Кирилл...

Кирилл, пожалуй, воспрянул: почувствовал, что он реально МОЖЕТ что-то сделать в этой жизни. И никто, кроме него, этого не сделает – это и для него-то неимоверно трудно. «Будем считать, что я герой романа – несчастный брошенный любовник, готовый к суициду. Только самоубиваться я буду медленно и изощрённо. Нужно использовать психологический эффект, который произвёл на зрителей вид людей, больных чёрной оспой».

Этот эффект сработал – Кирилла слушались беспрекословно. Он запретил приближаться к стойбищу ближе чем на сто метров, да и то если ветер в спину, запретил пить воду из ручья, который протекает рядом. Он приказал круглосуточно вести наблюдение, чтобы никто не пришёл в стойбище и никто не покинул его. Он запретил есть оленей, бродящих по тундре с меткой Тылгерлана на ушах. Их надо было убивать из ружей или луков, оставляя трупы на месте. Он много чего ещё приказал – в том числе отправил двоих воинов к далёким соседям, чтобы предупредить их и попросить несколько оленей на прокорм санитарному кордону.

И бескрайние пустые пространства откликнулись, пришли в движение, ожили людьми. Летом в тундре нет иного транспорта, кроме собственных ног, но что стоит молодому парню пробежать полсотни километров, чтобы поделиться новостью с соседями? Кирилл плохо представлял, как всё это отражалось, преломлялось в практическо-мистическом сознании таучинов. Кажется, это было похоже на объявление всеобщей мобилизации, на войну, в которой должны участвовать все. То, что враг на сей раз нематериален, особого значения не имело, поскольку борьбу возглавил «свой» полудемон.

Стали подходить люди, и Кирилл резко изменил тактику – запретной стала территория в полсотни, а потом и в сотню квадратных километров, а также вся вода, которая с неё стекает. Посты наблюдателей обосновались на сопках и в долинах – ни одно существо крупнее зайца не должно покинуть эту территорию. Евражкам, мышам и зайцам тоже лучше не выходить, но за ними не уследишь – во всяком случае, прикасаться к ним или к их помёту нельзя. Людям нужно питаться, но рядом не должно быть оленей – пусть родственники приносят мясо издалека.

Это было суровое, безжалостное мероприятие. В повреждённых мозгах Чаяка произошёл очередной сдвиг – он наяву видел демонов чёрной смерти, которые ластились, тянулись к людям. Тех, кто поддался им, тех, кто шагнул им навстречу, он убивал на глазах у всех. Таковыми в основном оказывались нарушители дисциплины – те, кто без должной ответственности отнёсся к приказу. Кирилл не возражал против таких зверств – он и сам в это время был не очень вменяем.

Счёт дней учёный потерял – прошло, наверное, меньше месяца, но больше недели, когда он понял, что нечто создано: есть табуированная территория и есть люди, которые её охраняют. Они не покинут свои посты, пока демон не разрешит им это. Тогда уйти решил Кирилл – к больным людям, в умирающее стойбище.

– Они не виноваты, – сказал учёный остающимся. – Они плохо умирают, чтобы мы увидели, что такое скверна менгитов. Кто-то должен облегчить им переселение в «верхнюю» тундру. Демон Ньхутьяга говорил со мной – он велел мне идти к ним, он обещал мне защиту. Но – только мне! Вы слышите – только мне! А это место... Это место будет проклятым две руки лет – никто не должен приходить сюда, никто не должен пасти тут своих оленей. Мне и тем, кто остался ещё в «нижней» тундре, понадобятся еда и дрова. Передавайте нам их не приближаясь – как раньше...

Он взял с собой нож, трофейный котёл, взвалил на плечи тушу небольшого оленя и пошёл к далёким шатрам.

* * *

Летом оленные люди обычно ставят базовый лагерь и уходят с оленями налегке – скарб приходится перетаскивать на себе. В основном в стойбище остаются женщины, старики и дети. В хозяйстве Тылгерлана этим летом полного разделения не произошло – стадо паслось недалеко. Массовый вылет насекомых совпал с появлением первых больных среди людей. Один за другим пастухи выходили из строя, и замученные оводами олени разбегались.

Их пытались удержать – пока могли стоять на ногах. Эту безнадёжную борьбу таучины наблюдали с окрестных сопок, иногда даже слышали крики о помощи. Они помогали – заворачивали обратно отколы. Потом это стало бесполезно, и навстречу животным засвистели стрелы, загрохотали ружья.

Большинство пастухов остались лежать в тундре, так что подсчитать общую численность населения было нельзя. В шатрах Кирилл обнаружил восемнадцать живых. И примерно столько же мёртвых. К вечеру первого дня живых осталось только тринадцать – двое умерли сами и троих зарезал Кирилл по их просьбе – они были совершенно безнадёжны и очень страдали. Без видимых признаков заболевания оставались только двое – пожилая женщина и подросток. Женщина была недееспособной – она пережила смерть всех близких и, вероятно, повредилась рассудком. Больных надо было поить, кормить, обмывать, спасать от пролежней. Этим Кирилл и занялся. А начал он с того, что отделил мёртвых от ещё живых. Теперь в свободное время он рыл яму – братскую могилу – при помощи костей, найденных на помойке. Трупы, конечно, лучше было бы сжечь, но топлива для этого не было во всей округе.

Яма получилась мелкой – началась мерзлота. Тогда Кирилл стал расширять раскоп. Пока он этим занимался, грунт сверху оттаял на несколько сантиметров и стал поддаваться костяной лопатке. В принципе, таким способом можно было постепенно вырыть глубокий могильник, но тянуть время было нельзя – трупы разлагались на жаре, смрад и мухи превращали жизнь в ад, хотя и без этого раем она не была. Тела поместились не все, и для оставшихся Кирилл устроил погребальный костёр из каркасов ненужных уже шатров. И начал рыть новую яму – в среднем через день кто-нибудь умирал. Безумная женщина заболела, и Кирилл не заставил её долго мучиться. Последним заболел его единственный помощник – тощий исполнительный подросток, который оказался девочкой по имени Инью. Почему-то её грядущая смерть задела Кирилла за живое – он готов был, как Иов, возроптать на Бога, хотя и не верил в него. Может быть, потому, что в бреду, или просто забывшись, девочка называла его «мамой». Кирилл бросил все дела и стал возиться с ней, хотя и понимал, что только продлевает её муки. Он поил её, обмывал, прикладывал компрессы, вскрывал и промывал нарывы, держал за руки и ноги, когда она начинала метаться. Он как бы весь – без остатка – сосредоточился на душевном посыле: «Не умирай! Пожалуйста, не умирай! Пускай лучше я, а ты – не умирай!» Он прекрасно видел, что она не жилец – поражение тканей очень глубокое, особенно на лице и кистях рук. Он видел это и всё равно почему-то надеялся.

В конце концов, она затихла, и Кирилл понял, что это конец. У него кружилась голова, и очень хотелось спать. Собственно говоря, повышенная температура у него была уже несколько дней, но он не знал об этом – подобные ощущения были ему не знакомы. Решив, что борьба окончена, он завалился на какие-то грязные лохмотья и уснул. Или, может быть, потерял сознание. Очнулся или проснулся он оттого, что его звали. Точнее, звали «маму», но это было для него то же самое.

В голове мутилось, и Кирилл не сразу понял, что означают эти симптомы – на её лице и теле образовались бурые корки, кое-где они уже были содраны и сочились сукровицей. Да-да, сукровицей, а не гноем!

– А ведь ты выживешь, – улыбнулся Кирилл. – Одна из всех. Только не ковыряй свои болячки!

– Чешется, – прошептала девочка. – Очень чешется...

* * *

Было тепло и безветренно. И шёл снег – первый настоящий, который, скорее всего, уже не растает. По расчётам Кирилла, все мыслимые и немыслимые сроки карантинов прошли – можно было возвращаться к людям. Напоследок он собрал все вещи, разобрал последний шатёр и сложил всё это так, чтобы они сгорели без остатка. Инью, оставляя следы на свежем снегу, сбегала к костру, принесла пучок горящих палочек и подала их Кириллу.

– Сама поджигай, – отказался Кирилл. – Когда-то всё это было твоим домом. Прощайся с ним, и пойдём искать тебе новый.

Девочка засмеялась и, довольная ответственным поручением, побежала к будущему костру. Учёный остался стоять. Он откинул с головы капюшон и подставил голову падающим снежинкам: «Мы с ней, наверное, два сапога пара. Оспа разукрасила её так, что с непривычки, скорее всего, страшно смотреть. Хорошо, хоть глаза не пострадали... Впрочем, мужа она со временем себе найдёт – для таучинской женщины главное не лицо, а покладистый характер и умелость в женских делах, включая интимные. А она шустрая – по хозяйству у неё ловко получается...»

Дымный огонь на фоне белизны свежего снега почему-то породил у Кирилла ощущение нового рождения – очередного рождения. Восприятие всех деталей окружающего мира обострилось, стало каким-то новым и болезненно приятным. Он захотел проанализировать это чувство, но рациональному объяснению оно не поддавалось. Тогда он попытался понять не всё сразу, а какую-нибудь частность. Ну, например, это новое ощущение на...

Он провёл ладонью по голове спереди – от затылка до лба. Ничего не понял и повторил движение. Нет, какие-то волоски там всё-таки были – Кирилл ухватил их и легко выдернул. Жидкая прядь оказалась какого-то белёсого цвета – как оленья шерсть. «Вот так, Кирюха, – усмехнулся учёный. – Был ты просто уродом, а теперь стал уродом седым и лысым...

А ведь это наступает последняя моя зима здесь, – вспомнил бывший аспирант. – Вернусь домой, накоплю денег и сделаю пластическую операцию... Волосы тоже пересажу откуда-нибудь... Ха-ха-ха, Кирюха, о чём ты?!»

* * *

Все посты и кордоны вокруг «проклятой» земли давно были сняты. Осталась только одна точка – маленький лагерь в полутора километрах от вымершего стойбища. Там посменно жили двое-трое мужчин, иногда с жёнами, которые поддерживали связь с Кириллом и снабжали его продуктами. К ним-то Кирилл и направился – он заранее попросил приготовить новую одежду для него и для девочки. Его увидели издалека и вышли встречать. На подходе учёному захотелось как-то отметить своё возвращение. Он воздел руки и заревел на всю тундру: