Текст книги "Путы для дракона (СИ)"

Автор книги: Сергей Радин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Насчёт «придумал» Брис, может, и пошутил. Но сочетание «Бешеных тараканов» и жутковато–величественного зрелища было настолько абсурдным, настолько серьёзным ушатом холодной воды, что Леон сразу пришёл в себя.

Вполоборота, стараясь не терять «бешеных тараканов» из виду, они поднялись к мотоциклу. И вот тогда стая внизу взревела моторами и хлынула глазастой волной наверх, к ним.

Мотоцикл стоял почти на самом верху холма. Здесь ещё было достаточно светло от закатной белизны на горизонте.

– Может, бросить мотоцикл? – крикнул Леон. – Здесь сам чёрт ногу сломит – драть по этой стройке! Легче пешими!

– Ничего! Вик выдюжит! Давай, Вик, веди!

Толчок в плечо, порыв воздуха по щеке, что‑то жёсткое по виску (через секунду осознание стороной: Вик оцарапал искусственным крылом) – птица нырнула вперёд, Леон развернул мотоцикл, сзади навалился Брис, зачем‑то лихорадочно отдёрнул манжету Леоновой рубахи. Треск – пуговицы как не бывало. И обхватил горячей ладонь запястье Леона.

– Ну, всё! Жми за Виком!

Поверить уверенности Бриса непросто. Но Леон рискнул. А может, машинально повиновался приказам заставили дребезжаще–прыгающие огни, неумолимо окружающие их.

Вик летел в идеальной параллели земле – Леон, трясясь на каких‑то колдобинах и подпрыгивая на кочках строительного мусора, ровно вёл за ним. Рука Бриса не мешала ему: в какой‑то миг он решил, что, зная местность лучше, Брис просто приготовился бессловесно скомандовать внезапный поворот.

Но сухие пальцы сжали запястье – никакого приказа. Леон растерялся – и увидел: земля как будто горела, но не оттого что был заметен огонь. Прозрачные струйки воздуха поиграли в искажение видимости – раз, другой… То ли дух захватило, то ли от непривычной активности, но явно затошнило – раз, другой…

– Вик, направо и вниз!

Поворот – горло свело судорогой, и желудок подпрыгнул в нетерпении у самого горла. Ухнули вниз – Леон сглотнул металлическую горечь, уже не обращая внимания на ноющее от стального захвата запястье, ни на странные деформации воздуха, то обычного, то легко рассекаемого, то по плотности напоминающего водяной вал, который нахраписто грохочет к берегу.

– Стой! Оторвались!

Леон чуть не слетел с мотоцикла. Он не ослышался?! И сотни метров не проехали – оторвались?! Но послушался и оглянулся: позади лениво колыхалась ночная мгла.

Вик не сел – свалился на плечо. Искусственное крыло съехало вниз. Он неохотно поднимал его, но, видимо, тяжело всё время его контролировать, и крыло снова обвисало.

Леон повернулся взглянуть на птицу и погладить её по точёной головке… И вдруг все разрозненные наблюдения и впечатления слились в единое – понимание (воспоминание?): Вик на самом деле вёл их! Во – время! Через – время. Сквозь – время. Поэтому птица устала («Вик выдюжит!»), поэтому не может присобрать крыло, поэтому полуоткрыт её клюв.

И Брис вцепился в его запястье не для того, чтобы направлять его действия, а чтобы Вик тащил их обоих. Потому что Вик – птица Леона, а прикосновение Бриса (контакт живой плоти) соединило двоих. Сиди Брис просто сзади Леона, не миновать ему остаться среди «бешеных тараканов».

– Вик, пташка моя родная, потерпи до утра! Я тебе рыбки наловлю, – всё ещё напряжённо, но уже с видимым облегчением пообещал Брис и утёр пот с лица рукавом.

– И где ты её найдёшь?

– Этот городишко обсыпал полуостров. По сути, почти весь вдаётся в море. Нам до берега на колёсах – не больше пятнадцати–двадцати минут.

– А «тараканы» не найдут нас?

– Те – нет. Они способны пройти два–три уровня. А здешние о нас пока не подозревают. Кстати, воды они боятся. А мы спустимся к такому укромному местечку, что – гарантий не дам, но надеюсь – переночуем спокойно… Давай, освобождай руль. Мне места знакомые, я не так осторожно поеду.

Всё короткое путешествие до берега Леон молчал. Вид тёмной громады, мерцающей размытыми отсветами звёзд заставил пережить его мгновения странного состояния, сопоставимого лишь с выражением «на языке вертится, а вспомнить не могу». Вслед за тем он забыл и о вопросе, и о так и провравшихся воспоминаниях: едва покинув мотоцикл, Брис принялся отчаянно и раз за разом зевать.

– Что с тобой?

– Сам не понимаю. Но, честно говоря, сплю на ходу.

– Не спал предыдущей ночью?

– Спал. Я все ночи сплю… Не пойму, в чём дело…

Он сонно улыбнулся было, но блаженная улыбка доехала до блаженного же зевка, от которого возмущённо заверещал Вик.

– Всё, больше не могу…

Брис кинул на песок мятую куртку, тощий мешок с немногими своими пожитками бросил на её край и быстро свернулся калачиком на аскетичном ложе.

2.

Озадаченный Леон постоял над уснувшим мёртвым сном Брисом и тоже стал готовиться к отдыху. Прислушиваясь к размеренному, почти бесшумному дыханию Бриса, он решил, что, пожалуй, нашёл разгадку странного поведения своего спутника: да, Брис спал и до этой ночи, как полагается человеку. Но спал наверняка беспокойно, сквозь сон напряжённо вслушиваясь в ночную тишину. А теперь их двое, и Брис почувствовал себя настолько в безопасности, что позволил себе расслабиться: измученный организм тут же ухватился за редкую возможность – не спать, а выспаться.

Мысль оказалась правильной.

Пока Леон возился с мотоциклом, пока устраивался сам и устраивал Вика, прошло лишь несколько минут, и внезапно Брис встал. Он встал, как кошка: только лежал – и вдруг стоит.

– Ха–арошая ночка! – одобрительно промурлыкал он. – Дежурим по очереди?

– Не слишком ли мы здесь на виду?

– Я же сказал, «тараканы» воды боятся.

– Почему?

Вместо ответа Брис присел на корточки, набрал песка и слегка раздвинул ладони, давая песку стечь.

– Ничего не напоминает?

– Брис, слово «напоминает» в моём случае неуместно. Если бы я хоть что‑то помнил…

– Чтобы уйти от «тараканов», надо вилять, как заяц. Они просочатся в любую дыру во времени, если сообразят, куда ведёт след. Как просачивается в любое помещение вредное насекомое таракан. Как просачивается песок. Песок и таракан. Песок заносит в пустыне брошенное людьми место. Тараканы вторгаются туда, где нечисто во всех смыслах. В этом городе взбесившегося времени тараканы и песок – одно и то же. Переверни песочные часы – и вместо песка посыплются эти тухлоглазые твари.

– Уподобление тараканов песку я понял. Ты объяснил так поэтически. Но я до сих пор не понимаю, почему они боятся воды.

– Ах, какой сарказм в голосе! «Поэтически»! Да ведь это твоё объяснение! Ты разглагольствовал о сходстве тараканов и песка! И, чёрт побери всё на свете, ты оказался прав! Ведь эти мумрики и в самом деле состоят из песка!

– Что?..

– Плесни на них водой или разруби длинным лезвием – сразу оползут, осыплются. Да ты вспомни, как ругался Рашид, когда после каждой стычки с «тараканами» приходилось точить мечи. Но что всего хуже – они и плодятся‑то, как тараканы.

… Рашид поднял голову – он разглядывал вычищенный клинок – будто его окликнули. Его сосредоточенное лицо: отрешённые глаза в угольной рамке ресниц, раздутые ноздри тонкого носа, выпяченные узковатые губы – внезапно заухмылялось, наверное, вспомнил хорошую шутку… Леон напрягся: кто сидит за плечом Рашида? «Взгляд» восстанавливал всю фигуру, огромную, полуголую, начиная с приподнятой руки, раздувшейся от демонстрируемых мышц в сетке синеватых жил, и заканчивая бритой головой…

– Вспоминаешь? – с любопытством спросил Брис.

– Бритый великан…

– Ты вспомнил Игнатия?

– Если Игнатий – тренированный атлет…

– … с маленькой лысой головёнкой! – любовно закончил Брис. – Мы всё смеялись над ним: откуда столько мыслей рождается, если в башке нет места для мозгов! На деле, конечно, получается просто зрительный эффект – маленькая голова на фоне накачанных мускулов… Игнатия ты вспомнил из‑за Рашида? Они ведь дружат издавна, умудрились даже на сёстрах–погодках жениться.

– Не уводи – попросил Леон. – Мне очень хочется узнать всё сразу, но… Давай сядем, что‑то с головой неладно. Ты сказал – у Рашида меч?

Они устроились на сиденье мотоцикла, бережно опрокинутого на песок. И песок вновь напомнил Леону, что он не до конца всё выяснил.

– Итак, «тараканы» боятся воды, потому что сделаны из песка. И всё‑таки они могут то же, что и Вик, – гулять во времени или среди времени. Мне кажется, ты чего‑то не договариваешь.

– Ты пришёл из мира устоявшихся понятий и представлений. Что‑то здесь принимаешь как должное, потому что постепенно вспоминаешь. Что‑то для тебя настолько парадоксально, что у тебя начинает кружиться голова. Леон я не врач и боюсь рассказывать тебе всё сразу.

– Да хоть один вопрос до конца прояснить! Мне кажется, голова болит не из‑за избытка информации – из‑за её нехватки.

– Ты не изменился. Всё те же дотошность и умение убеждать. Ну, хорошо. Именно ты сообразил однажды, что «тараканы» – материализованная иллюзия.

Леон молча смотрел на Бриса. Употреблённый им оксюморон хорош – для бредовых снов. Брис тоже молчал. Судя по вздрагивающим, нахмуренным бровям, искал приемлемую форму следующему объяснению.

Пока Брис собирался с мыслями, в шею Леона легонько ткнулось что‑то твёрдое и тёплое. Леон осторожно повернул голову: Вик изо всех сил старался не уснуть и «клевал клювом». Искусственное крыло, едва глаза птицы подёргивались сонной плёнкой, тут же тянуло вниз и наверное, было не только неудобным, но и заставляло птицу мёрзнуть. Леон поднял ладонь, и Вик подцарапывающими шажками перебрался на его пальцы. Вынудить сокола вцепиться в мизинец, подобрать спадающее крыло и закрыть обеими ладонями приятно сухое птичье тельце – все эти действия заняли не более минуты. Вик обмяк и уснул.

– Когда «таракан» нападает, он может убить, – наконец сказал Брис. – Когда с ним бьёшься, под оружием чувствуешь твёрдое тело. Но когда смотришь сквозь него и видишь ту точку, которую «таракан» заслоняет, он… как бы это сказать точнее… он становится… миражом. Довольно сложная штука – уничтожать их таким образом… У тебя первый раз получилось случайно. У Рашида вообще не получается, он предпочитает оружие. Игнатий обычно запоминает место и дожидается, когда «таракан» перейдёт туда. Так, внимание, новое имя. Роман. Помнишь его?

Роман… По весомости имени можно было бы представить широкоплечего и добродушного человека, наподобие борца из старинного цирка. А перед глазами возник тщедушный смуглый парнишка, тонколицый и, кажется, очень ранимый.

– … И глаза всегда печальные, – вслух сказал Леон.

– Ага, печальные, всегда. Такое печальноглазое хулиганьё, – сказал Брис. На вид Роман романтичен (прости мне плохой каламбур). На вид он само воплощение мировой скорби. Но док Никита однажды поведал нам по секрету, что хотел бы в профилактических целях послушать сердце Романа. Послушал и сказал, что теперь даже клятва Гиппократа не может закрыть ему уста: у Романа сердца нет… Так вот, о Романе. Если ты вспомнил его, то вспомни и его прозвище – Полигон. Любое оружие он тут же осваивает – и осваивает идеально. Наши думают… думали… Нет – думают! – что это элементарная зависть к тебе. Вернёмся к нашим «тараканам». У Ромки фотовзгляд. Даже рефото. Он восстанавливает раз увиденную местность до мельчайших подробностей, а значит – одним махом всех «тараканов» побивахом. Как и ты. Слушай, командир, давай спать, а?

– Я ещё не знаю, кто я такой и зачем в этом городе, – упрямо сказал Леон.

Не менее упрямо Брис ответил:

– Ночи не хватит, чтобы всё объяснить. И вот что тебе я ещё скажу: кто ты такой, я расскажу по мере возможностей. Но зачем мы сюда пришли и как угодили в такой переплёт – ни словечка не пикну. А чтоб много не любопытствовал насчёт этого, скажу так: нет ничего подлее в мире, чем личная свара, перерастающая в общественную проблему. Причина нашего присутствия здесь, в этом… – он запнулся на мгновение, – настолько глупая, что выть и рычать хочется. Дерьмовая причина, откровенно говоря. Но это вежливая откровенность, Леон. Учти, вежливая только из‑за твоей нынешней твоей неосведомлённости. Был бы ты в памяти, обложил бы я тебя трёхэтажным по–простецки и по–товарищески! В общем, спокойной ночи, командир!

Леон уже привык к спокойному и лёгкому характеру Бриса, поэтому был несколько ошарашен взрывом эмоций. Но делать нечего: Брис сердито отвернулся и с сердитым сопением принялся одёргивать и оглаживать куртку на земле, чтобы вновь устроиться на ночлег.

Мешок с продуктами и оружием был многофункциональным, поэтому Леон и выбрал его. Опустошив свой минисклад, Леон начал раскрывать «молнии». Работать приходилось одной рукой – в левой ладони спал пригревшийся Вик. Вскоре на земле лежал брезентовый квадрат. Леон развернул его углом. Ноги, конечно, вытянутся по земле, но песок не так уж и прохладен.

– Чего надо опасаться здесь, на берегу?

– Берег – граница. Неприятностей здесь почти не бывает. Я поспал. Теперь подежурю. Спи.

Постояв в нерешительности, Леон подошёл к Брису и встал рядом с ним на колени.

– Вика будить не хочется. Слева на поясе отстегни. Нашёл? Это тебе. Я так понял, у тебя огнестрельного нет.

Руку Бриса маленький, но тяжёлый пистолет слегка оттянул… Леон видел лицо Бриса: половина скрыта ночной мглой, вторая половина – абстрактная, сглаживающая черты маска, ко всему прочему текучая и раз за разом изменяющая и форму, и настроение, – результат игры звёздного неба на волновой зыби… Брис молча положил пистолет близ себя и снова улёгся.

Леон тоже лёг. Уже привычно ощутил, что сна нет и не будет. Подумалось ещё, может, предупредить Бриса – пусть парень ещё поспит. Через минуту забылось. Стал думать о разговоре, перебирая имена и лица. Странное впечатление: пробовать на звук имя и видеть его форму. И форма‑то неконкретная.

Кстати, Брис назвал одно имя, но не предложил вспомнить человека. Сейчас в темноте Леон пытался восстановить сочетание имени и формы. Это немного похоже на тренировку. Тебе показали движение – ты его пробуешь, находишь приемлемый вариант выполнения и доводишь до совершенства – в границах собственного тела… Док Никита… Леон затаил дыхание: темно–русый парень обернулся, засияв карими глазами, как будто обрадовался, что его окликнули. Врач команды. Любитель похохмить. Совсем не похож на врача. Внешность мальчишеская и улыбка совсем детская.

Газет нет. Книг – тоже. Чем занять себя до рассвета? «Почитать» дневники? Он помнит их наизусть – от первой тетради до последней, незаконченной. Перечитывать их все от начала до конца вошло в привычку уже со второго вечера бдения за письменным столом.

Он начал «перелистывать» тяжёлые страницы, волнистые от сильного нажива ручки, и за неровными торопливыми строками наблюдал возникающие сцены…

Анюта. Синеглазая девочка–царевна. Это Мишка к её десятилетию написал стихи. Девочка–царевна. В семье обожали носить её на руках – Анюта терпела, а наедине с Леоном ворчала: «Кукла я им, что ли? И ты молчишь, ничего не говоришь. Если Мишка ещё раз меня на руки возьмёт, я так орать начну, что весь дом упадёт!» Она садилась рядом, на диван, и чуть покачивалась, подпрыгивая. «Я сегодня из школы шла, видела: голубь длинную такую корочку нашёл, а она жёсткая. Он её клюёт, а расклевать не может. И вдруг с дерева как слетят два воробья! Как схватят корочку за концы! А она тяжёлая! И они её тащить не могут. Отлетели чуть–чуть, а голубь их догнал и корочку отобрал! Жалко, правда?» Или посидит, подумает и вздохнёт: «Пап, ты маме скажи, чтобы она со мной не сюсюкала, а говорила нормально. От соседей стыдно». И этот серьёзный стонущий вздох заставлял Леона интересоваться: «А что ж ты сама не поговоришь?» Анюта поднимала озабоченные глаза: «Мама считает что я ещё маленькая. С нею нельзя ни о чём серьёзном говорить».

Нежная громада воздуха едва шевельнулась.

Леон глянул налево: приподнявшись на локте, Брис смотрел на него.

– Чего не спишь? Бессонница?

– Она.

– Давно?

– Лет двенадцать–тринадцать.

Брис не охнул, не присвистнул – только сел удобнее.

– С тех пор как память потерял?

– Наверное.

– Если завтра найдём хоть кого‑то из команды, думаю, и сон, и память тебе мы вернём. Обещаю.

– Ты знаешь, что со мной? – удивился Леон.

– Надеюсь…

3.

Если бы не разрушения, в лучах размазанного белым пятном солнца город выглядел бы тортиком, старательно посыпанным белой крошкой. Так, конечно, это и был торт, но варварски пропаханный тупым и грязным ножом.

До завтрака Брис успел выполнить своё обещание: закатал штанины и залез в воду, где среди камней устроил недолгую охоту. Азартные покрякивания, резкие движения рук, веера испуганной воды – и вот Вик, ревниво оглядываясь, рвёт крепким клювом молочно–серебристую рыбину, а с углей уже догорающего костерка тянет поджаристой рыбной корочкой.

– Давно мечтал попробовать с солью, – высказался Брис, скупо потряхивая походной солонкой над парящим белым куском, нанизанным на узкое лезвие стилета.

– Мотоцикл придётся оставить здесь, – сказал он чуть позже. – Если жалко – когда надо, придёшь и заберёшь. Сейчас оттащим за те камни – никто и не найдёт. Это место у берега приметное – если могу, всегда сюда прихожу.

– А что ты делаешь в городе?

– Просто брожу. Всё надеюсь: вдруг кто из наших будет переходить и на меня наткнётся. – Прежде чем спустить мотоцикл в расщелину между камнями, Брис нагнулся и вынул – будто из самого камня – свёрток, похожий на аккуратную дубинку. – Держи. Это тебе, пока памяти нет, с «тараканами» драться.

Они спустили машину на самое дно и вернулись на берег.

Размотав тряпки, Леон обнаружил, что держит в руках… зонт. Только весь металлический. Рукоять сделана так, что, намокни рука, она скользить не будет: ладонь с двух сторон подпирали едва намеченные выступы. Леон попытался найти хотя бы подобие кнопки – не нашёл.

Брис покачал головой и указал на кончик рукояти.

– Держи от себя. Видишь винт? Поверни его против часовой стрелки, теперь введи в боковой паз. Осторожно!

Зонт громко щёлкнул, точно выстрелил, и сильно дёрнулся в руках. Леон тоже дёрнулся и чуть не выронил предмет из опасливо вытянутых рук. Оказывается, зонт на самом деле выстрелил. Леон держал в руках небольшой меч, лёгкий и удобный.

– А как он складывается? – с любопытством спросил Леон.

– Времени на разъяснения нет, – сказал Брис, и в его руках «зонт» тоже выстрелил клинком. – Мелочь, но приятно, что хоть это у нас остаётся. Нам бы ещё парочку пулемётов… Ладно, что уж мечтать о несбыточном.

– Почему о несбыточном? – неловко возразил Леон и принялся выгружать из стенок мешка детали, которые он тут же сноровисто собирал. – Глаза боятся – руки делают. Нет, голова не помнит – руки делают. Насколько я помню, у меня здесь два ручных пулемёта и три автомата. Кстати, вон в том кармашке патроны к твоему пистолету, который я тебе вечером дал. Запомнишь? А это… я быстро, правда…

Торопливой болтовнёй он хотел прикрыть свой страх перед недовольством Бриса. Вернулось знакомое ощущение, что его считают никчемным, досадной помехой в жизни («Спокойной ночи, командир!»), беспомощным… Закончив сборку последнего пулемёта, он осмелился поднять взгляд. Брис смотрел то ли недоверчиво, то ли изучающе.

– Вот, оказывается, какой ты, беспамятный, – медленно сказал он. – Но ведь когда мы вчера встретились… Или это опять была только память рук? Врезал‑то ты мне от души. Забавно: попробовать вогнать тебе зубы в глотку? Останешься таким же благостным «ах–ах–ах!» или нет?

– Не понимаю, о чём ты.

– Ты был жёстким парнем, Леон.

– Жёстким? Значит, сейчас я вызываю у тебя отвращение?

– Хуже. Я себя чувствую себя такой скотиной, что дальше некуда. Мне хочется орать на тебя, разговаривать с тобой сквозь зубы, понукать – и всё потому, что разница между тем, кого я знал, и тем, кого теперь вижу, слишком огромна… Господи, быстрей бы найти ребят!..

Леон хотел было спросить, почему он думает, что «быстрей» – это реально. Что значит «найти», если Брис сам до сих пор не доискался, и каким образом искать? Кроме этих, ещё парочка вопросов повертелась–повертелась на языке – и улеглась. Лучше не раздражать Бриса. Теперь он знал причину его недовольства и в некоторой степени понимал своего внезапно обретённого товарища: это всё равно, что пользоваться вещью много лет, а однажды, взяв её по привычке, вдруг обнаружить в ней совершенно иные свойства. Вещь под маской… Леон поёжился. Неудачное сравнение. Его собственное беспамятство – маска ли? А если нынешний характер – это настоящее?..

Он передал автомат и пулемёт Брису. Тот обвешался ими так, чтобы всё было под рукой. Меча он не убрал, и Леон понял, что боевая готовность – уже реальная необходимость.

Побережный склон спускался им под ноги – они поднимались к городу. Дойдя до дороги, ведущей под обрушенные с двух сторон дома, Брис остановился.

Город не дышал. Он был мёртв не только своими разрушенными домами – мёртв безжизненной тишиной: ни птичьего голоса, ни шелеста строительной трухи под лапами собак или кошек. Он настолько мёртв, что зелень не желала приближаться к нему – лишь по границам города неохотно зеленела травинка–другая.

И всё же если верить Брису, в мёртвом городе есть жизнь. Леон вдруг почувствовал, что рот кривится в необычной ухмылке: город мёртв, и по нему бегают кладбищенские паразиты. Он не успел испугаться вызывающей жестокости этой промелькнувшей мысли, как Брис предупредил:

– Дальше идём очень спокойно. Смотри внимательно по сторонам и следи за Виком. Оружие держи наготове. Шагай за мной – не рядом и не впереди.

С губ Леона опять едва не сорвался вопрос. «Внимательно» – присматриваться к чему? А Вик – он что – может сбежать? Смысл тогда – следить за ним? Махнёт с плеча – и поминай как звали… Очевидно, Брис сообразил, что его слова для Леона темны, обернулся.

– Возьми Вика на руку, приглядывай… Если что‑то необычное с птицей, говори сразу.

На вытянутую руку Вик перебрался сам, и Леон сразу почувствовал себя старинным кораблём – с хищной птицей на бушприте. Он снова усмехнулся, но мягко: сравнение показалось смешным. Тёплые сухие лапы Вика колюче цеплялись за пальцы, и Леон постепенно посерьёзнел: птица нахохлилась, а с каждым шагом хозяина её голова плавно поворачивалась в стороны. «Будто радар», – ласково подумал Леон. Потом его заинтересовал Брис. Он шёл впереди, чуть справа, и Вик не мешал наблюдать. Брис шёл красиво: текучий, трогающий землю, осваивающий землю – его шаг буквально соблазнял подражать ему. И Леон, не оставляя без внимания птицы, зачарованно, гипнотизируемый движением тяжёлой поступи (крадущийся волк!), начал ступать по дороге, уподобляясь Брису. Его так захватило это занятие, что он не заметил: его шаги стали вскоре ещё тяжелее, словно он расталкивал коленями воду. Он также не замечал, как начал оборачиваться и вглядываться ему в лицо Вик. Он не замечал, как походка Бриса из охотничьей превратилась в натужную походку больного человека…

Процесс движения оборвался внезапно: Вик вдруг вцепился клювом в нежную кожу между пальцами. От острой боли Леон охнул – и так же стремительно, точно освобождённый, повернулся Брис. Короткий рывок его правой руки – незаконченный, трудно удержанный жест – подсказал, что Брис готов ударить. Впрочем, лицо его, одновременно испуганное и озлоблённое, и без подсказок говорило, что Леон сделал что‑то не то.

– Ещё раз такое!.. – разъярённо начал Брис, выдавливая по одному слову. И оборвал себя. Постоял с минуту, успокоил дыхание и мрачно спросил: – Чем ты занимался за моей спиной?

– Я… шёл.

– Леон, выслушай меня внимательно, чтобы я больше не повторял. Ты потерял память, но остались твои прежние способности и навыки. Поверь мне на слово: если ты что‑то почувствовал в себе, лучше не экспериментировать. Слышал такое – «слон в посудной лавке»? Так говорят о неловком человеке. О тебе сейчас можно сказать чуток по–другому – «слепой динозавр в посудной лавке», хотя можно было бы выразиться и похлеще. Так что ты делал, пока шёл за мной?

– Я хотел научиться шагать, как ты. Мне понравилась твоя походка.

Если он хотел успокоить Бриса – но ведь и правда невинно! – то добился результата противоположного. Ясное солнечное утро безжалостно показало, как загорелое лицо может стать серым от нахлынувшей бледности, как может побелеть сжатый от напряжения рот.

Брис провёл ладонью по лбу и встряхнул пот.

– А я так обрадовался, что ты жив… Леон, я тебя очень прошу, просто иди сзади и смотри на Вика. Забудь обо мне. Это ты понял?

– Понял.

– Вот на этом и сосредоточься.

На этот раз они прошли ещё меньше – до заваливших дорогу домов им, видимо, сегодня не добраться, – когда Леон негромко окликнул Бриса.

– Брис, с Виком неладно.

Маленький сокол раскинул крылья и переминался на указательном пальце Леона.

– Стой, где стоишь. Теперь слушай. Расслабься – и почуешь, что Вик тебя куда‑то тянет. Поворачивайся в ту сторону, но связи с птицей не теряй, прислушивайся к ней. Вик нащупал место с нашими ребятами. У кого‑то из них тоже есть сокол. Оба сокола сейчас координируют наши позиции, выбирают лучшую, чтобы мы могли встретиться, избежав столкновения и не наткнувшись друг на друга. Если, конечно, не отводят нас от опасности или хотя бы не дают форы перед нею. Продолжай держать оружие наготове. Осторожность не повредит.

Осторожность, может, и не повредит, но после объяснений Бриса У Леона рука с соколом хоть и не потеряла чувственного отклика на птичьи движения, но тем не менее мгновенно затекла и чугунно отяжелела. А Вик развернул их лицом к той дороге, по которой они хотели идти в город.

– Ребята тоже не хотят уходить от берега, – услышал Леон шёпот Бриса. – И что‑то мне не нравится, как ведёт себя Вик… Так, Леон, подожди. Переходим вместе.

Горячие пальцы Бриса снизу легли на кисть Леона, будто помогая поддерживать Вика.

И они шагнули.

И не успели они поставить ноги – так показалось – как Брис мощным толчком отшвырнул Леона от себя, а сам прыжком упал на дорогу – и автомат в его руках коротко рявкнул.

И Леону почудилось, что Вик перенёс их к обвалившимся домам, потому что увидел нависшую над собой серую стену, но не понял, почему в неё стреляет Брис.

А потом он увидел, что стена живая. Она колыхнулась над ним на манер морского ската. Он ещё не совсем понимал, поэтому медленно воспринимал, что «стена» сплошь усыпана веснушчатой рябью.

А потом «стена» зашевелилась, рябь выпучилась, словно недовбитые шляпки гвоздей – и тут Леон увидел, что «стену» пересекает кривая щель, и эта щель растёт, раскрывается, будто «стена» решила переломиться пополам, и мелькнула абсурдная мысль: Брис своими выстрелами перерезал живую плоть… Но всё никак не мог поверить в реальность… Этого не может быть, потому не может быть…

Грохот смачных шлепков, резкие крики людей, тарахтящие автоматные очереди…

Что за булыжник упирается ему в поясницу?..

Он смотрит, не умея, забыв моргнуть…

Кривая щель вздёрнулась в середине, открыв на мгновение круглую пещеру. Со дна пещеры вдруг вылетели коричневые мешки, брызгая тёмно–жёлтой жирной жидкостью. Один мешок упал рядом с Леоном, жёлтая капля шлёпнула на его пальцы – и зашипела, запузырилась кожа…

Кто‑то жутко вскрикнул недалеко. Вокруг вскрика поднялся гомон других голосов.

Но они, эти голоса и звуки, болезненные ощущения и резкая тяжёлая вонь, ушли куда‑то далеко.

Леон лежал на спине, под склонившейся к нему «стеной». «Стена» медленно втягивала в щель мешки, точно внутри неё кто‑то спрятался, неразумный малыш, и баловался таким образом, выбрасывая и забирая мешки на толстых тросах вместо верёвочек: «Входит! И выходит! И входит!»

Над щелью, куда «входили» мешки, слезливо смотрел на Леона длинный, сдавленный набрякшими веками глаз.

И Леон безучастно смотрел в этот глаз.

А шляпки гвоздей то вжимались в «стену», то вспучивались.

4.

Он перестал быть человеком. Он стал нечто, взрезывающее границы плоти и проникающее вовнутрь предмета. Это было легко. Он легко прошёл слизь на границе глаза, внимательно рассмотрел, что собой представляет сам орган. Глаз был обыкновенным, примитивным по своему строению. Поэтому Леон сначала решил отказаться от путешествия по странному организму, который он сначала принял было за стену. Однако его беспокоила мысль: а вдруг организм упадёт на него? Что будет? Пришлось продолжить исследования.

Быстро надоело. Главное он уже понял. Мешки – желудки чудовища. Торчащие шляпки гвоздей – присоски. Скат–звезда?

Неожиданный бесшабашный смешок защекотал внутри. Заперт в комнате с чудовищем. Ну, надо же… Когда это они успели?.. Пока одно нависало над ним, появились другие. Крики стихли. Теперь он был не то что в комнате – в колодце, чьи стены, утыканные психованными гвоздями (любопытными и пугливыми: то выглянут, то спрячутся), нежно колыхались.

«Четыре штуки? – лениво подумал он. – Нет, пять. Чего ж они ничего не делают?»

Делали: колыхались всё ближе и ближе. Внутри «колодца» становилось темнее…

А внутри Леона, будто в пустоте, будто заново натягивая кожу на свои – не Леона – мышцы и кости, рос кто‑то другой. Чужак был явно не созерцателем. Он предпочитал действовать. Он решительно наполнил собой тело Леона, мигом оценил обстановку и, приподнявшись на локтях, представил себе…

Леон, чувствуя себя отодвинутым в сторону в собственных мозгах, сделал попытку деликатно подглядеть, что там вытворяет незнакомец. И в этот момент чужак заставил Леона быстро повернуться лицом к земле и закрыть лицо руками. Удивлённый Леон подчинился.

Шёл дождь. Он грохотал исполинскими каплями – чуть ли не с кирпич! – и почти такими же тяжёлыми. Из‑за этого дорогу, где лежал Леон, стало быстро заливать вонючей липкой жижей.

Дождь скоро кончился, а его «осадки» всё прибывали и прибывали… Леон с трудом поднялся, встряхнулся и услышал:

– Вон он! Живой! Командир, иди на голос!

Он даже перешагивать не мог – залило выше колена. Весёлые грязные люди поджидавшие его у края «лужи», помогли пройти оставшийся путь.

Тепло начало заливать сердце, когда он разглядел над их головами стремительно пронзающих воздух птиц. Четыре сокола. Колдовское зрелище – четыре маленьких реактивных самолёта, которые с резкими вскриками радости и торжества чёрт те что вытворяют в пространстве.

Он оглянулся, пока с него снимали оружие и одежду. Куда делись скаты? Уже подсыхающий сверху студень слегка покачивался, тонкие струйки от него разбегались к ещё целым придорожным бордюрам. Что произошло с чудовищами, почему они вдруг перестали существовать?

– Ничего страшного, просто шок, – сказали у него за спиной, и Леон обернулся.

Полуголые люди стояли вокруг, один – чуть в стороне. Брис передавал ему по одной вещи, а он зачем‑то вытягивал руку в сторону, держал так вещь секунды две–три, встряхивал и отдавал снова Брису. Леон увидел сначала свою футболку, потом джинсовую рубаху – только что обляпанная и пропитанная жирной жижей, одежда стала приятно сухой. Он не стал спрашивать, в чём дело, – по примеру остальных отёр с тела ошмётки и грязноватые потёки; более тщательно, чем док Никита (он узнал его, когда, обернувшись в очередной раз, кареглазый парень подмигнул ему), встряхнул одежду: мгновенно просохшая в руках дока Никиты, одежда была заскорузлой и твёрдой, кое–где её пришлось даже промять.