Текст книги "Путы для дракона"

Автор книги: Сергей Радин

 
Впереди чуть высилась – часть террасы? – небольшая, словно аккуратно подметённая площадка. Леон с сомнением оглядел её, но ничего особенного не заметил. Зато, кажется, заметил Вик: он взъерошился и ещё больше нахохлился.
 

– Почему именно здесь? Вы же говорили, лабиринтов несколько.

– Нет, мы только предполагаем, что их несколько. Здесь, на побережье, этот единственный. А насчёт присутствия людей – у нас опора на птиц.

– И всё-таки, почему вы сами не пробовали войти туда?

– Мы плохо ориентируемся во времени, – с заметным раздражением ("Не понял очевидного? Ах, да! Ты же…") сказал Рашид. – Наши соколы ясно показывают, что люди в лабиринте есть. Но птицы не могут определить, в каком времени люди зашли туда. Я думаю там остальные трое. Или кто-то из них. Если честно, мы сами столько раз меняли временные уровни, что сейчас не знаем, где именно находимся. Чудо что Вик разыскал нас.

 
Кажется, он добавил последнее признание в качестве извинения за резкость. Но Леон, кроме признания уловил во вполне невинных словах ещё кое-что: Вик и Леон лучшие, а значит – дорога им, лучшим, в саму преисподнюю.
Он вдруг вспомнил Мишку в выпускном классе, недоумение долговязого мальчишки: «Пап, у Горького вот читаю здесь: „Красивые всегда смелы“. Почему красивые люди всегда обязательно должны быть смелыми? Нам училка объясняла, я ничего не понял… Что-то по типа внимания. Я что – дурак такой, что ли? Ничё не понял». Леон сразу сообразил, что речь идёт о «Старухе Изергиль»: он с Мишкой по всем предметам до выпуска шёл. «Красивые в толпе сразу выделяются отсюда им и особое внимание. А раз человек красив, то и дела его должны быть хороши. Так думают окружающие. И людям с красивой внешностью приходится делать всё, чтобы оправдать сложившееся о них мнение – даже если они по характеру другие. Ведь, разочаруй они людей в себе, что будет?.. Вот то-то же. Только не забывай, что высказывание принадлежит человеку, который насмотрелся на грязь в жизни и немного идеализирует человеческую красоту… Впрочем, вру. Это личное представление Горького о красоте. Если ты вызываешь у людей восторг своей прекрасной внешностью, то и внутренне соответствуй ей. Это называется гармония». Мишка подумал и вздохнул: «Ага, соответствуй. Жуть». Леон посмеялся: "Ладно, не переживай. Горький не первый и не последний пытался нарисовать портрет идеального человека. Тебе будет лучше, если ты заменишь слово «красивый» на слово «лучший» и выкинешь из своего лексикона цыплячье «по типа». Мальчишка так и вскинулся: «Почему – цыплячье? У нас в школе все так говорят!» Пришлось объяснить: потому и говорят, что желторотики инкубаторские: один пискнет неправильно – другие и рады повторить…
Жизнь – она и есть жизнь. Вон как повернула. Вроде недавно философствовал – на тебе, на практике подтверждай. А если не чуешь себя лучшим? Если знание, что ты лучший, выбито из тебя?.. Никуда не денешься, парни-то верят. Да и вообще в этом странном мире ничего не поделаешь. Лучший не лучший, а делать что-то надо – лишь бы выбраться отсюда.
Он оставил вещмешок Брису и начал подниматься к площадке.
 

– Возьми Вика на руку: он сам знает, куда тебя вести, – напомнил Брис.

 
Вик-то, может, и знал, но очень явно не желал куда-то идти: с неохотой перебрался на пальцы Леона и уселся на них пушистой скрюченной старушкой. А прежде чем вытянуться (в поисках нужного времени?), с укором взглянул на хозяина.
Переход отозвался лёгким толчком воздуха в лоб. Разочарованный Леон, напрягшийся в ожидании чего-то более чувствительного и грандиозного, обернулся к парням с вопросом. За спиной – никого. А в следующую секунду и птица слетела с руки и спикировала на плиту с зубастым оскалом. Вик попрыгал на ней и замер. Присмотревшись, Леон понял, что птица выбрала такое место, где искусственное крыло слегка опиралось на края скола.
 

– Не хочешь идти дальше? Подождёшь меня здесь?

 
Серые глаза немигающе смотрели на него. И Леон предпочёл больше не спрашивать.
Итак, на личном опыте ему во второй раз предстоит узнать, что такое «каждая секунда имеет своё физическое пространство». Где же вход?
Рука везде наталкивалась на мягкое сопротивление воздуха и вдруг провалилась в пустоту. Отдёрнув её, Леон постоял («С разбегу? Можно и просто войти!») и вошёл.
«Нет!!»
Беззвучный мысленный вскрик внешне отозвался лишь всхлипом сквозь зубы.
Он стоял, потому что его ноги чувствовали крепкую опору, – он висел, потому что опоры не видел и вообще ничего не видел, хотя ощущал, что взгляд проваливается всё дальше и дальше, выше, ниже в поисках собственной опоры…
Громадная – бесконечная – комната – мозг яростно сопротивлялся, отказываясь принять факт безграничного пространства. Пустая – и комната ли? А если другая вселенная? – настолько, что тело начало неметь, терять чувствительность. Скоро только ноги слабо протестовали против уверенности оглушённого пустотой тела, что человек – видит.
Свет – предрассветный, словно проник извне через очищающие (очищающие – что, краски, жизнь?) фильтры. Свет обесцвеченный и странным образом отсутствующий. Теней тоже нет.
«Но ведь это „зеркальный лабиринт“, – напомнил себе Леон, – значит, что-то должно появиться».
Чтобы успокоиться, он смотрел на пальцы, но прежде чем идти вперёд, он машинально взглянул вперёд. Взгляд снова утонул в пространстве – глаза всё так же стремились остановиться на какой-либо точке, на поверхности, а пустота всё так же манила дальше…
Леон сосредоточился на ступнях и сделал шаг. Точнее – нащупал правой ногой невидимую твёрдую поверхность, поскольку, ожидая, что нога провалится в доказываемую всеми ощущениями пустоту, всю тяжесть тела сосредоточил на левой ноге. Затем он перенёс тяжесть на правую ногу, а левую медленно протащил по расстоянию между ними и поставил рядом с правой.
Уже увереннее, но всё ещё настороже, он сделал несколько шагов, и тут невидимая упругость пространства заставила его повернуть чуть направо.
«Вот он, лабиринт, начинается. Теперь надо ждать проявления его зеркальности».
Он снова шагнул и неуверенно оглянулся.
«Но ведь это „зеркальный лабиринт“, – снова подумал он, – значит, что-то же должно появиться… Я что – себя убеждать ещё должен в этом? Кажется, я зациклился на этом вопросе». И увидел за спиной человека, высокого, крепкого, а за ним – ещё одного, такого же высокого, крепкого. И первый думал (и Леон это слышал), что лабиринт начинается, второй думал в голос первому о появлении нечто, а третий («Никакого третьего – я сам!») вдруг выругался, резко обернулся, зажал руками уши и, шарахаясь от собственных двойников-призраков, побежал к выходу.
Леон выскочил из пустоты в сверкающий мир и минут пять бессмысленно впитывал цвет и звук, то и дело оглядываясь на вход в лабиринт. Боялся, следом выскочат двойники?
Вик сонно смотрел на человека, и его скептичный взгляд успокаивал. Леон присел рядом с ним и немного обиженно посмотрел на возможное место лабиринта, сейчас – обрушенные друг на друга панели дома.
Ничего удивительного, что тот безрассудный Леон, каким он раньше был, вышел из «зеркального лабиринта» в шоковом состоянии. Местечко-то оказалось клонирующим аппаратом. «Каждая секунда имеет своё физическое пространства». И правда, и ложь. Лабиринт снимает с тебя отпечаток каждую секунду – или какой-нибудь промежуток времени… А если наоборот – пространственный лабиринт? Если определённая часть пространства, а не время создаёт клона? Клона с мыслями человека, который стоял в этом месте?.. Вереница клонов, думающих каждый своё, но одновременно – и чувствующих друг друга во всех телах одновременно…
Леона передёрнуло. Тот Леон, Леон Первый, всё-таки сильный человек. Он вообще не знал, в какую переделку попал, но сумел выйти, а главное – сумел понять основное в том ЧП, в которое попал.
Взгляд Леона отдыхал на беспорядочных формах внешнего мира. Постепенно человек забылся, пригревшись в лучах тёплого солнца, и успокоился. С ощущением покоя на языке завертелось выражение «не думай о розовом слоне». Леон, вообще-то, думал о том, как обыскать хотя бы часть лабиринта недалеко от входа. Но с языка фраза перескочила на зубы и буквально навязла в них. «Не думай о розовом слоне». И слон шёл перед глазами, мягко светясь уютно-розовым и добродушно помахивая ушами-лопухами. И Леон вдруг понял и мысленно поблагодарил того, кто всё забыл, но из глубины забвения достучался до него и подсказал выход. Во всяком случае, нынешний Леон так воспринял явление «розового слона».
7.
Он снова стоял и ощупывал невидимую преграду в поисках входа, рассеянно думая: «Чтобы проскочить вход, Леону Первому это надо было сделать с разбегу. А если всё дело в количестве переходов, влияющих на качество прохождения или проникновения? Ну и заговорил же я…»
Шаг в пропасть. Бесцветная пустота… И сразу Леон представил свой шёпот: «Эхо… Эхо… Эхо…» Он полностью отключился от каких-либо мыслей и сосредоточился на собственном шёпоте, который обязательно надо слушать: «Эхо… Эхо…», шептать в мысленном пространстве многих тел, а вскоре увидел глазами первого двойника себя, впереди идущего, и очутился в мозгах второго; а потом стало необязательным оглядываться, чтобы видеть всех.
Он уже догадался, что ритм задан правильный и что его «эхо» не сливается в оглушающую, шуршащую невнятицу. Ещё немного – и Леон поймал себя на сумасшедшей мысли: ему нравится быть единым растянутым во времени Леоном! Но он повторял своё «эхо» и бежал дальше всё быстрее, так как боялся, что двойники начнут таять и он не найдёт выхода. Изредка стены лабиринта мягко отталкивали его, но он приноровился и к этим весьма чувствительным поправкам на пути.
«Эхо… Эхо…» Множество голосов хором шелестели короткое слово, шелестели отчётливо. Леон уже научился проверять цепочку клонов и то и дело беспокойно нащупывал первого.
На одном из поворотов он сильно налетел на невидимую стену, и теперь к «эху» прибавился многоголосый «ох!». Одновременно он учуял, что первый двойник начинает исчезать. Мчась дальше и шевеля губами: «Эхо… Эхо…», Леон «перекинул» себя в первого двойника, вместе с ним «поумирал» и выяснил две важные вещи: процесс «умирания» минуты две – примерно; на прямом отрезке от входа до первого поворота остаются ещё шесть двойников. Следовательно, времени достаточно добежать до какого-нибудь тупика и вернуться, если этот путь – он старался забирать вправо – окажется пустым; потом выйти, подождать, пока двойники растают, и снова бежать, на этот раз держась левой стороны…
«Эхо… Ох! Эхо… Ох!»
Ещё одна пробежка – и забрезжила в глубине мысль – нет, даже понимание, поскольку все мысли Леон тщательно перечёркивал раскачивающейся фразой «Эхо – ох!». Понимание, что, будучи во многих телах, испытывая многоэмоциональное напряжение, видя глазами многих – чего только не видя! Даже в этом однообразии! – он свёл покрякивание «эхо – ох» в единый ритм. Бегущий Леон управлял речевым аппаратом застывших на своих местах Леонов-двойников… Он прислушался к многозвучию шепотков – и кивнул: «Эхо – ох!»
Посторонний предмет за следующим поворотом он воспринял инстинктивно: не вовремя затормозил, зато успел перепрыгнуть и не споткнуться о лежащее тело.
«Мёртв?»
Двойники оживились на новом слове и переполошённо забеспокоились: «Мёртв? Эхо – ох!»
Ноздри сами втянули воздух и ничего не учуяли. Это ещё ничего не значило: обоняние в пустоте лабиринта тоже могло быть притуплено. Леон посмотрел вперёд. Пустота. То ли там никого больше нет, то ли новая стена скрывает поворот.
Он перевернул человека. Тело подавалось тяжело и неохотно, и Леон как-то сразу поверил – живой. Несмотря на видимую хрупкость, незнакомец оказался довольно тяжёл. Или мало тренированный по последним временам Леон так воспринял взваленный на спину груз.
Застывшие фигуры двойников, которых он «обживал» в течение бега, становились своеобразными вехами в его возвращении. Леон даже успел увидеть, как постепенно тает на прямом отрезке предпоследний двойник, уходивший в лабиринт, – тает бликами, словно собранный из точек.
Врезавшись плечом в невидимую стену, Леон было запаниковал – секунду спустя фантомный караван за его спиной (не Мишка ли учил наизусть: «Всё во мне, и я во всём!»?) взвыл вслед за ним: «Потерял выход!»
Одной рукой придерживая неизвестного на спине, другой лихорадочно шаря по стене, Леон пытался сообразить, не заблудился ли он. Оказалось, взял слишком вправо. Вот он – выход. Огладив ладонью вминаемую вовнутрь поверхность, Леон оглянулся, увидел спину каждого двойника и глазами последнего – себя («Потерял выход! Потерял выход!» – голосил он со всеми – и во всех). Внезапно накатила хулиганская волна, качнула, и он звонко, глядя себе – всем! – в глаза, произнёс:
 

– Передай последнему! А пошли вы все!.. – и, старательно выговаривая слова повторил самое похабное ругательство Андрюхи.

 
И вышел.
Головокружительно яркие оттенки: от чёрного от белого – города, ослепительно-жёлтое и синее высоты, отчётливые формы любого предмета – будто взрезали Леону глаза. Он испуганно зажмурился, стараясь удержаться на ногах. Банальная истина: «Всё познаётся в сравнении» предстала перед ним воплощённой практически. Опустошённые городские развалины являли собой кипучую жизнь формы и цвета. Единственная трещинка на ближайшей к нему плите являлась самой оригинальной в мире, её рисунок – незаконченный зигзаг – поражал замысловатостью; глядя на трещинку, хотелось думать о её подобиях в их взаимосвязях с окружающим миром: это и руна (а ведь и правда, такая есть, когда-то он знал о её существовании и её способностях), и молния, и дорожка – пусть даже для муравья; это и метка таинственного значения…
Ну, хватит, развоевался. Леон безудержно, глубоко вдыхая насыщенный слабым йодным привкусом и жизнью воздух, улыбался.
Резкий свист Вика напомнил ему, что пора действовать.
Неизвестный был спущен на землю и устроен у плиты с трещинкой. Леон сразу заметил одну особенность: тело человека потрясающе пластично, словно он марионетка со сложной системой мелких деталей. Вглядевшись в расслабленно-спокойное лицо, Леон вспомнил вчерашний разговор с Брисом.
 

– Роман?

 
Вик предостерегающе заверещал.
Схватившись за меч на поясе (складывать оружие и вновь приводить в состояние готовности Леон ещё не умел, поэтому предпочитал носить его уже в боевой форме), Леон, следуя взглядом вытянутой, будто указательный знак, фигурке своего сокола, всмотрелся в благодушную синеву. Навстречу падала растущая с приближением точка, в которой Леон с облегчением узнал сокола.
Птица Романа?.. Описав свистящий вираж вокруг человека, сокол сел рядом с Виком. Вид у птицы измученный: тусклое оперение полуоткрытый клюв, гнойные глаза – всё говорило, что сокол очень голоден и, возможно, умирает от жажды.
Что ж, появление птицы решило проблему, которая только-только начала намечаться. Дело в том, что Леон никак не мог решиться: либо вернуться с Романом к ребятам и там привести его в себя, чтобы узнать, один ли он был в лабиринте; в этом случае пришлось бы снова воспользоваться особенностями Вика, а как успел заметить Леон, переходы во времени сокола здорово утомляют – наверное, результат той заварухи, в которой Леон потерял память. Второй вариант – поберечь Вика: можно пообщаться с Романом прямо здесь и, если что, сразу опять отправиться в лабиринт, пока не остыл азарт и странная приспособляемость к месту. Но в последнем случае. В самостоятельной попытке добиться возвращения сознания к Роману, Леон очень сильно сомневался. Сколько Роман лежал в лабиринте, даже учитывая причуды времени в этом причудливом месте? Фантомных дойников вокруг него не наблюдалось, а это, по поверхностным знаниям о «зеркальном лабиринте», могло составлять от десяти минут до трёх и более суток. Выглядел Роман, как и его птица, крайне измождённым.
Неуверенно надеясь, что парни не подходили близко к лабиринту и он не наткнётся на них при переходе, Леон стиснул послушную ладонь Романа одной рукой, другую вытянул, приглашая Вика. Ему пришлось растопырить пальцы: на руку слетели обе птицы, причём вторая заскребла когтями по пальцам, со всей очевидностью требуя места и себе. Леон послушно выполнил желание сокола, даже обрадовался: кажется, птица Романа брала на себя половину обязанностей Вика при переходе. Однако, присмотревшись к лапкам сокола, он едва не застонал от сочувствия: хоть и достаточно острые, когти выглядели почти раздавленными, расщеплёнными. Что произошло с птицей? Чья злая воля изуродовала её? Или причиной всему голод?
 

– Давай Вик, переводи, – попросил он, больше встревоженный последней мыслью.

 
На этот раз он вообще ничего не почувствовал. Разве что в лицо пахнуло ветерком, который до сих пор дул в другую сторону.
Ликующим вздохом парни встретили их появление. Док Никита сразу бросился к Роману, зовя на помощь Рашида. Игнатий забрал покалеченного сокола.
 

– Неплохо – меньше минуты, – сказал почему-то сердитый Брис. – Как самочувствие?

– Вроде нормально, – отозвался Леон.

 
Внезапно мир вокруг зашатался, в странной зыби Леона повело в сторону. Брис схватил его за шиворот и одновременно сцапал падающего с плеча Леона сокола. И Леон успел увидеть закрытые глаза Вика и его нелепо распяленные крылья. Потом почувствовал, как натянувшаяся рубаха давит на грудь, а ноги подгибаются, – это Брис, контролируя положение его тела жёсткой хваткой, постепенно опускает его на землю и что-то рычит сквозь зубы. И становится понятно, что раздражение Бриса – это не злость из-за беспомощности Леона, это – покровительственная злость старшего брата на младшего, которому вынужденно приходится доверить очень ответственное дело.
Глаза Леона неодолимо наливаются тяжестью. Он уже не может поднять век. Он ещё чувствует, что головой лежит на чём-то твёрдом, потом голова слегка поднимается и оказывается на поверхности помягче.
 

– Спи, – приказывает сверху голос Бриса. – Ты должен спать.

 
Леон хочет напомнить ему, что спать он не может, но губы теряют чувствительность, и легче промолчать. Он закрывает глаза так крепко, что даже брови сдвигаются в напряжении, и слушает.
Он слушает, словно снова уходя в «зеркальный лабиринт». Этот – немного другой. В нём отчётливо обозначены коридоры, повороты, две-три ступеньки вниз и вверх, пороги. Леон размышляет, правда, чем дальше – тем рассеяннее. В прежней, забытой жизни Брис, наверное, был его лучшим другом. Только лучший друг способен остановить тебя, когда ты считаешь себя вечным двигателем, – остановить и непререкаемым голосом заявить: «Хватит! Не железный! Пора отдохнуть!»
Лабиринт кругами спускается в непроглядную тьму. Один Леон нехотя уходит вниз, второй слушает, что происходит вокруг его безвольного тела.
… Только убедившись, что Леон уснул, Брис с соколом в руках отошёл к парням, хлопотавшим около Романа. Некоторое время он стоял молча, не столько наблюдая за ними, сколько прислушиваясь к тёплому комочку перьев в своих ладонях.
 

– Мы слишком много хотим от Леона.

– Не совсем понял, – поднял голову Рашид.

– Мы требуем от него действий, подобающих лишь прежнему Леону. А если нынешний сломается? Он не похож… Не тот характер… Не умею сказать. В общем, выглядит слабаком. Нельзя столько наваливать.

– Но "зеркальный лабиринт" прошёл и вроде без особого ущерба для себя. Устал, может, больше обычного, – заметил док Никита. – Зато шока не было. И, кстати, не думал отказываться.

– Потому что видел, что мы на него надеемся. В прежнем Леоне такой уступчивости не было.

– Ты ведь тоже не возражал против "зеркального лабиринта"? Как видишь, он прошёл его и даже нашёл Романа. Если честно, кто из нас надеялся на это?

– Не знаю, не знаю… Мне что-то не по себе. Я почему-то всё время думаю даже не о нагрузке, а о перегрузке. Он давно не тренирован – во всех смыслах, а мы ждём от него, как прежде… Я боюсь, он сломается.

– Сказка про белого бычка, – недовольно сказал Игнатий. Он только что скормил соколу Романа очищенную от костей рыбу и теперь смазывал ему лапки, обращаясь с птицей весьма бесцеремонно, как с игрушкой. Но птица, счастливая (оказалась во врачующих руках!), позволяла вытворять с собой всё, что угодно. Сокол Игнатия сидел на плече хозяина и внимательно следил за его движениями. Игнатий повторил: – Сказка про белого бычка, Брис. Тебя что-то волнует, а связно сказать не можешь – всё нудишь про какие-то перегрузки. А по-моему, это хорошо, что Леон сразу окунулся в обычную работу. Может, и амнезия исчезнет без "воронки".

– И мне кажется, что ты мало веришь в Леона, – добавил док Никита. – Ну и что, что мягкий? В тихом омуте черти водятся. Лично я за его внешним спокойствием вижу абсолютно волевого человека. Не властного, как мы привыкли, но очень волевого.

– А вам не кажется, что мы всё-таки должны ему кое-что рассказать? – тихо спросил Брис, и тишина вокруг, напоённая живым движением, лёгким дыханием ветра, стала глуше. – Вам не кажется, что даже этот Леон имеет право знать, из-за чего он здесь? Мне – кажется.

 
Сокол в руках Игнатия сонно чирикнул – сокол с плеча тихо свистнул, откликаясь.
После паузы док Никита понял, что отвечать никто не собирается и, поколебавшись, сказал:
 

– Сначала всё-таки попробуем «воронку». Пересказ событий в нашей интерпретации может быть слишком пристрастен.

 
8.
Ему чудилась широкая белая лестница. Она маячила перед глазами довольно долго, так что он успел разглядеть полоски теней на каждой ступени – приглушённый свет прятался где-то наверху, за лестницей. Потом лестница исчезла, а перед глазами потемнело – он ещё подумал: уточняют настройку. И перестал не только видеть, но и думать, провалившись в темноту. Ненадолго. Не то отдёрнули занавес, не то в зале его сна включили свет – лестница появилась снова. Но не пустая. Сначала он решил, что видит пожар. Ступени дёргались, как живые, потому что дёргалось высокое пламя. Однако, привыкнув, он заметил несколько источников огня, разбросанных здесь и там по лестнице. Ровное гудение жёлтого огня перемешивалось с раздражённым, вызывающим ропотом, когда невидимый сквозняк пугал огненные языки и они пластались по ступеням играя в странную чёрно-оранжевую игру… ОНА словно родилась из пламени. Не уступающая гибкости огня, среди которого танцевала, крутобёдрая и в то же время пластичная, как змея, женщина двигалась в синкопирующем рваном ритме, явно следуя сумасшедшей пляске самого огня. У Леона всякий раз замирало сердце, когда она слишком близко оказывалась к пламени: небрежная, космами, тяжёлая волна её волос, почти неподвижная от этой тяжести, будто прихватывала своими кончиками огонь – и по краям волосы нежно и опасно словно горели… Он удивился, что заметил такую подробность. Но дрёма прихотливо приближала огненное действо к его глазам – и вновь отдаляло. И Леон начал пристальнее вглядываться в плясунью, но едва проявил повышенное внимание, как лестница потухла (не огни – лестница!) – и женщина пропала вместе с огнём… И он только сейчас сообразил, что одновременно обдумывал сказанное парнями, и почувствовал себя виноватым: ведь он невольно подслушал их.
Кто-то, скорее всего Брис, укрыл его тёмно-коричневой курткой. Утреннее, умеренно сияющее солнце куртку нагрело и наполнило таким уютом, что вставать не хотелось. Чувствуя себя уже не усталым, а томительно расслабленным, он вяло сел.
Парни сидели рядом. Игнатий спал. Брис, спина к спине сидевший рядом с ним, держал в ладонях сокола, судя по клочковатому, неряшливому оперению – птицу Романа. Сам Роман всё так же неподвижно лежал, а над ним, чуть сблизившись головами, шептались док Никита и Рашид. Что Леон проснулся, они пока не заметили. А он смотрел, только что из помещения, тёмного, но с бушующим пламенем, и, может, по контрасту со своим сном, видел теперь, что город не мёртв, как думалось раньше: между бело-серыми глыбами развалин то и дело высовывалась изящная зелёная лапка, или зелень сбегала с камня выброшенной водорослью, нежно облепляя его.
Резкое движение со стороны – и Леон выпрямился. Рашид повторил резкий взмах рукой, точно подтверждая, что это он хочет привлечь его внимание, а потом вопросительно кивнул: «Как, мол, ты?» Леон, слабо улыбаясь, покивал в ответ: «Нормально». Когда Рашид снова склонился к доку Никите, Леон опустил голову, чтобы не видели, как быстро вянет его улыбка… Норма – понятие относительное. Если Рашида удовлетворили его кивки, значит, в этом мире нормально, когда человека учат водить самолёт, предварительно нырнув в «штопор». «А что норма для тебя? – спросил Леон и сам поразился обдавшему его теплу при виде внутренней картинки, которую он немедленно озвучил: – Норма для меня – это я, держа за руку Анюту, поднимаюсь в лифте в квартиру Андрюхи. Норма – это когда Ангелина воркует над дочерью, когда Мишка взахлёб рассказывает, как прошёл день в университете, а Андрюха громогласно удивляется, почему у него удалась придуманная мною сделка… Норма…»
 

– … Ну и пихнул бы раз-другой… – Это проснулся и ворчал на Бриса Игнатий. – Не вовремя деликатничать вздумал.

– Нашёл где о времени беспокоиться.

 
Тихое возражение Бриса заставило Леона напрячься. Замечание это влилось в струю размышлений о норме и неожиданно показало бездну между ним и семьёй – бездну, жутковато похожую на безграничное пространство «зеркального лабиринта». До сих пор безвкусный, воздух обострился, будто море гналось за ними и приблизилось настолько, что почудилось его дыхание, напоённое терпким ароматом лениво плавающей тины и пряным запашком какой-то гнили. «Но я не хочу, – растерянно подумал Леон. – У меня есть семья… Я не могу так долго ждать».
 

– Командир! Эй, Леон! Как себя чувствуешь? – уже вслух спросил Рашид.

– Выспался (Брис подозрительно поднял бровь)… А как у вас дела – с Романом?

– У нас появилось оч-чень интересное предположение. Но сначала расскажи нам в подробностях, что там было, в "зеркальном лабиринте"?

 
Леон честно рассказал всё – от первой пробы до практической попытки перехитрить странное пространство. Единственное, о чём он не стал упоминать, но что очень поразило его самого, – это маленькая площадь лабиринта снаружи – всего лишь двухметровая плита.
 

– А что у вас за предположения? – в свою очередь поинтересовался Леон. – Оно как-то связано с состоянием Леона?

– После того, что ты нам рассказал, я всё больше верю – не надеюсь, а именно верю! – что предположение наше вполне реально, – чуточку невпопад объявил Рашид. – Сначала мы думали, что Роман ушёл в подполье – притаился в каком-нибудь уголке собственного подсознания. Теперь мы склоняемся в пользу временного кокона. Леон, тебе не пришло в голову, когда ты тащил Романа, оглянуться?

– Зачем? – Они там не побывали, и им трудно мыслить представлениями "зеркального лабиринта", наверное, поэтому Леон наконец ощутил удовольствие от маленькой порции превосходства перед ними. – Я всё время видел это место глазами двойников.

– Мда, я как-то не подумал об этом… А Роман двойников не оставлял?

– Нет.

– И ведь дышит! Но ведь без сознания! – восхищённо сказал Игнатий. – Давайте выкладывайте, что вы там надумали на пару?

– Роман законсервировал себя, – медленно начал док Никита, точно пытаясь осторожно описать словами видимую глазам сложную конструкцию. – Мне кажется, он спасался от кого-то, почуял рядом вход – у него всегда на такие места великолепное чутьё – и рванул внутрь. Когда понял, что это "зеркальный лабиринт" и увидел двойников, которые отмечали его путь, он начал лепить кокон из временных пластов. Мы сначала не поняли – сунулись приводить его в сознание, но Роман, кажется, здорово поработал с потоками времени, переплёл их так, что теперь он одновременно везде и нигде… Поэтому, пока Леон его нёс в "зеркальном лабиринте", он не оставлял двойников.

– То есть он одновременно существует сразу в нескольких временах? – потрясённо спросил Леон, не в силах отвести глаза от смуглого скуластого лица, дышащего безмятежным покоем.

– И таким образом остаётся жить неопределённо вечно, – внезапно съехидничал Брис. – Ведь с момента входа в лабиринт для Романа прошло несколько секунд или лет, текущих параллельно вперёд и назад.

 
Леон сморщился от болезненного жёсткого укола в висок. Нет, лучше и не пытаться представлять, как всё это происходит. Временной кокон? Может, они подсмеиваются над ним?.. Он взглянул на Бриса, чтобы определить его настроение, – и замер. Четверо пребывающих в сознании с интересом рассматривали его самого. В горле у Леона мгновенно пересохло, и он закашлялся.
 

– Вы с ума сошли, – сказал он каким-то надрывным голосом, вытирая пот с щеки. – Нет, вы точно с ума сошли. Такие вещи мог проделывать только ваш прежний Леон. Вы понимаете? Я не могу себя даже уподоблять вашему Леону. Я другой.

– А интуиция осталась – сразу сообразил, в чём дело, – сказал Брис. – Придумал – другой Леон.

– Какая интуиция?! Да только слепой может ничего не заметить! Вы же смотрите на меня, будто я… будто я…

– Как будто ты Господь Бог! – самодовольно сказал Игнатий. – Причём, смотрим без всякого "как будто".

– Док Никита, а может, его загипнотизировать? – размышлял вслух Рашид. – Или под гипнозом вернуть память, или под гипнозом заставить сделать то, что нужно.

– Леон никогда гипнозу не поддавался, – со вздохом возразил док Никита.

 
Сидевший тихо, Брис вдруг преобразился: из блаженной расслабленности вдруг перекатился в позу стрелка, на одном колене сосредоточив руки с пистолетом, подарком Леона, – остальные мгновенно повскакивали, ощетинившись оружием на город.
 

– С запада, – сказал Брис.

 
Игнатий и Рашид бросились к развалинам и начали сноровисто откидывать из-под плит кирпичи, обломки панелей, явно углубляя вход в укрытие. Леон с облегчением помог: обычный физический труд – это не мучительное состояние тупика, когда мысли вразброд и ощущение бессилия. Почти не чуя тяжести, он хватал передаваемые ему окаменелые обломки. Он ни о чём не спрашивал – молчали и парни: любая болтовня сейчас невольно замедляла бы их действия. Потом всё объяснят… Сзади на пятки наступали Брис и док Никита, несшие Романа.
Ещё пара грузов – и Рашид обрадованно охнул: думали спрятаться под остатками дома – отрыли вход в цокольный этаж, где свободным сохранился один уголок. С рук на руки передали вниз Романа и один за другим спрыгнули туда же. Заваливать за собой пролом не стали. Птицы спикировали следом коротко, будто впрыгнули.
 

– Прислушайся, – вполголоса сказал Брис Леону, – чувствуешь что-нибудь?

 
Леон ещё успел удивиться странной постановке вопроса «прислушайся – чувствуешь?», как, послушно напрягая слух, неожиданно понял, что плечи отяжелели, а на голову положили что-то мягкое, но тоже тяжёлое. Брис поманил его к пролому. Нелепо торжественно неся странно наполненную голову, Леон встал рядом с ним.
Видимый треугольник над ними оставался пронзительно-голубым, но по земле бежали серые тени. Их было много, точно по небу летела огромная птичья стая. Расплывчатые кляксы распластанно мчались по городу, искажаясь на поверхности в нечто бесформенное, но угрожающее. С опаской глядя на видимые неподалёку стены, на которых быстро смазывались и пропадали тени невидимок, Леон незаметно для себя всё больше и сильнее сдвигал брови: головная боль становилась невыносимой.
Внезапно он шарахнулся от проёма: едва не задев его плечо, в небо выстрелил один пернатый снаряд, за ним второй, третий, четвёртый… Пятый отчаянно и воинственно верещал в руках изумлённого Игнатия, порываясь то перехитрить человека и удрать с остальными, то клюнуть в незащищённое место, чтобы человек сам отпустил его.
В попытке разобраться, что происходит, Леон прищурился. Но от напряжённых глаз боль ощутимо хлынула в виски, и ему стало всё равно: зря птицы из укрытия вряд ли вылетят. И в момент равнодушия он машинально поднял глаза…
Остальные не видели, а его собственный миг видения отодвинул их в сторону…
Он видел трагедию.
Одинокая маленькая птица отчаянно дралась с невидимым небесным врагом. Неизвестно, как она держалась. Кажется, в сонме невидимок были пустоты ли, просветы ли. Сокол то резко рвал когтями и бил крыльями нечто, то безвольно опрокидывался назад и безумно долгие мгновения падал, падал, падал… Неожиданно переворачивался вбок и снова начинал бой, в котором его просто сбивали – и затаптывали?!
Вик вёл троих на помощь. Птицы яростно пробивались к собрату.
Леона затошнило. Теперь он видел всё. Какая-то дрянь, когда-то бывшая птицей, долго кем-то битая о землю и изуродованная до неузнаваемости, оснащённая этим безжалостным кем-то лезвиями вместо клювов, летела во множестве, почти тучей, строго с запада на восток. Отдельные особи устроили круговерть вокруг соколов, но особи эти всё же менялись, так что противостоящих птиц старались загрызть свежие силы уродов. Теперь Леон видел и то, что соколы дёргаются от порезов, – и дёргался от боли вместе с ними.
Недолго.
Волна чёрного бешенства выбросила его из проёма.
Ногой упираясь в камень и только инстинктивно сопротивляясь отдаче, он стрелял из ручного пулемёта бесконечной очередью вверх, чуть раскачивая ствол. Веерный поток пуль превратился в стенку, натыкаясь на которую, уроды скользили вниз, а вскоре просто начали обтекать её с двух сторон, продолжая свой смертоносный полёт.
Под грохочущим прикрытием соколы вернулись в убежище.
За последним из них спрыгнул Леон.
Шестой сокол сидел на плече Бриса, сверкая яростными красными глазами и измазанным кровью оперением. Брис посмотрел на Леона оценивающе, прикусив нижнюю губу, и негромко сказал:
 

– Та-ак, парни, у нас проблема. Где мы командиру одежду сыщем?