Текст книги "Пахарь"
Автор книги: Сергей Татур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Он не понял и самодовольно сказал:
– Сна ни в одном глазу.
Я легла и подумала, придет ли он сейчас ко мне. Я ждала, а он не шел. Позвать я постеснялась. Несмотря на столько лет замужества, я все еще стеснялась этого. Мне стало обидно. Потом я заснула.
IV
Контору в тресте «Чиройлиерстрой» называли командным пунктом, а Дмитрия Павловича – командиром, или командиром Димой. На свой командный пункт из трудового отпуска он вернулся с хорошим запасом сил а с кое-какими идеями, которые и намеревался претворить в жизнь без проволочек. Для многих, он знал, это будет неожиданностью, и если приятной, тем лучше.
Два дня он посвятил рекогносцировке, все облазил, во все вник, натягивая выпущенные было из рук бразды правления. А когда нити руководства трестовскими подразделениями вновь естественно сошлись в его руках, когда он почувствовал их певучую упругость, вбирая в себя информацию рапортов и по привычке уплотняя суточные графики, когда стройка ответила на его возвращение к штурвалу небольшим, но весьма конкретным ускорением ритма, некоторыми, тоже весьма конкретными сдвигами по части подтянутости и порядка, он созвал трестовский актив, проверенных временем, пустыней и делом все еще молодых начальников передвижных механизированных колонн, участков, отделов и служб. И сказал им:
– Пока вы тут давали план и воевали с разного рода препятствиями, чтобы не выглядеть без меня хуже, чем со мной, я на берегу лучшего из морей думал о вас. Думал о том, что может существенно облегчить нам жизнь. И, знаете, пришел к выводу, что нам необходимо усилить взаимодействие на всех участках. Надо еще подтянуться, поднять ответственность за порученное дело. На монтаже лотков у нас есть конвейер? Есть. Оправдал ли он наши надежды? Вполне. И если мы от него откажемся, что будет? Чепуха, возвращение в день вчерашний. Значит, не отказываться нам нужно от конвейера, а внедрять его на других участках. Сегодня нет дела важнее. И если кто-нибудь из вечно сомневающихся, из вечно осторожничающих скажет мне на это, что, мол, условия еще не созрели, я отвечу: а вы создайте эти условия, подтвердите свое высокое звание инженера, организатора строительного производства. Необходимыми полномочиями вы наделены, что делать, знаете. Так действуйте, дерзайте! Сейчас, сегодня где нам более всего необходим конвейер? На первой насосной. Как нам обеспечить его внедрение? Думайте. Соображения свои доложите по мере того, как они будут у вас выкристаллизовываться, но не позже чем через два дня. Советую в предложениях, которые вы дадите, широко использовать принципы рабочей эстафеты, взаимодействия. В смежниках прошу видеть товарищей по общему делу; все наши планы должны быть согласованы с ними – не навязаны, а подсказаны общим интересом. Вопросы прошу задавать не мне, а самим себе и друг другу. Инженер, который останется в стороне от этой работы, не потеряет ничего, кроме моего уважения. Думайте, как нам отладить конвейер, как сделать стыки прочными и надежными. У меня все.
Он задал задачу и был уверен, что подчиненные теперь разложат ее на составные части, а когда соберут вновь, станет ясным и решение. Он просил подняться над границами привычного, пофантазировать даже, повитать в облаках, не упуская при этом из виду и матушку-землю. Многие были смущены, но уже плыли нужным фарватером, очерчивали круг проблем, которые включала в себя задача. Все вышли один за другим. Два прораба поинтересовались, велик ли директорский поощрительный фонд и каково будет вознаграждение, если… Но это было не прощупывание, а желание попасть в тон.
– Боже мой! – с пафосом воскликнул Голубев. – За мной не заржавеет!
Анатолий Долгов позволил себе остаться. «На два слова», – сказал он. В отсутствие Голубева он вел себя молодцом, он любил и ценил самостоятельность и доверие и потому выкладывался, стараясь превзойти себя. Но, превзойдя себя, до голубевских рубежей, все же не дотянул, пусть самую малость, и Дмитрий Павлович сразу указал ему после приезда на это маленькое отставание, на какие-то двести не уложенных кубометров бетонной смеси. Потом сдавил в объятиях.
– А нужен ли нам звон? – полюбопытствовал Толяша.
– Колокольный – нет. Нам конвейер нужен. Рабочая эстафета нужна. Значит, нужны споры, столкновения мнений. Только так мы придем к полной ясности.
– Философствуешь все. Фантазируешь. Обозначится успех – народ сунется разный. Успевай водить – показывать. Работать станет некогда.
– Начальство, корреспондентов и делегации по обмену опытом советую любить – уважать – жаловать, – назидательно так сказал Дмитрий Павлович. – Нам нужна поддержка, а славу мы как-нибудь переживем.
– Блин горелый! – сказал тогда ему Толяша, его предприимчивый однокашник, которого он не раз вытаскивал из скверных ситуаций.
– Сам блин горелый! – весело возразил Дмитрий Павлович и обрушил на плечо Толяши тяжелую свою ладонь. Толяша заскрипел и дал крен. – Ты мне обеспечь все, что нужно. Чтобы каждый твой рабочий знал, для чего применена эта эстафета. Чтобы он с ее помощью больше зарабатывал, чтобы профессию свою считал лучшей на свете. Мы такое у тебя закрутим!
– Я – ничего, – сказал Толяша Долгов, улыбаясь. – Я – за, как и ты.
– Не поддакивай, а думай. Мне важно не формальное согласие, а такое «за», которое дело быстрее вперед двинет. Личную заинтересованность твою хочу увидеть.
– Уразумел.
– Фронт работ сейчас какой, посуди! Трубопровод собрать надо? Это четыре с половиной тысячи тонн металла. Трансформаторная подстанция с машиной, которую ты нарек мамонтом. Сама насосная, два первых пусковых агрегата. Одного бетона семьдесят тысяч кубиков уложить надо.
– Трубопровод и подстанция – не моя забота. За субподрядчиков у меня голова пока не болит. Вот за бетон я в ответе.
– А все остальное – моя, но не твоя забота, да? Легко жить собираешься. Все мои заботы – и твои тоже. Ничего ты в рабочей эстафете не понял. Разберись, очень тебя прошу.
– Слушаюсь, командир!
– Знаешь, что? Мы это на партийное собрание вынесем. Посмотри, кому из хватких твоих ребят лучше выступить, кликнуть клич. Не мямлить надо, а позвать, повести за собой.
– Почему-то теперь так называемая инициатива снизу очень часто рождается наверху, например, в твоем командном пункте, – поддел его Толяша. – Не обратил внимания?
– Ты зато обратил. Не вижу ничего зазорного. Лишь бы последователи были и дело делалось быстрее и лучше. Или у тебя другое мнение?
– Твое мнение – это и мое мнение, командир!
– Ой, не прибедняйся!
– А выступит, если ты не возражаешь, Ринат Галиуллин. У него и выработка, и дисциплина. И чутьем не обманут, новое издали распознает. Охотно идет на взаимодействие. А еще недавно был индивидуалист. Не верится даже, что так быстро перековался. Организуем и аплодисменты.
– Зачем в деловой обстановке аплодисменты?
– Ну, мне пусть люди аплодируют, если ты человеческой благодарностью сыт по горло. С Галиуллиным сам переговоришь?
– Обязательно. Хочу, чтобы каждое его слово в десятку попало.
– Скажи, командир, тебя там, у моря, тоска заедала?
– Какая тоска?
– Серая, или зеленая, или черная – не знаю, какой у нее цвет. Или ностальгическая, если цвета ее ты не запомнил. Ты не знал, куда себя деть, и придумал эту рабочую эстафету.
– Придумал! Высоко ты меня ставишь. Говори: перенял. Я хочу готовую идею пересадить, как дерево, в нашу плодородную почву.
– Вообще разумно.
– Нескончаемые претензии друг к другу надоели. Пора научиться сообща искать выход из трудных ситуаций. Если искать постоянно мальчиков для битья, непременно настанет день, когда этим мальчиком будешь ты.
– Ладно тебе. Бьют-то давно уже не больно, одна острастка. Давай менять пластинку. Люблю быть инициатором, – мечтательно так сказал Толяша Долгов. – Может, и к награде представишь, не одни блины горелые мне должны доставаться. Намек-то хоть понял?
– Думай, дорогой, думай. Иди.
Оставшись один, Дмитрий Павлович попросил соединить его со Свердловском. Затем связался с директорами заводов «Уралэлектротяжмаш» и «Уралгидромаш». Сказал, что, следуя принципам взаимодействия, которые лежат в рабочей эстафете, трест готов оказать посильную помощь машиностроителям, если те изыщут возможность ускорить изготовление электродвигателей и насосов. Услышал в ответ:
– Благодарю. Сварщики нам нужны хорошие. Но гонять людей туда-сюда, наверное, нет резона. Вы вот чем помогите. К октябрьским праздникам, к новому году фруктов, овощей свежих подбросьте. Но особая просьба – весной об этом побеспокоиться. К нам весна на три месяца позже приходит, так вы пришлите ее в рефрижераторе. Весенний авитаминоз, он, знаете, сказывается на производительности труда.
– Думаю, изыщем и рефрижератор, и чем его загрузить. Одалживаться для этого не придется, у нас отличное подсобное хозяйство. Поделимся и луком, и арбузами. Будущим летом готовы принять детей ваших работников, человек двести, в школьный трудовой лагерь. Он у нас в саду-совхозе. Пусть поживут у нас лето, пропитаются солнцем.
– Вот это человеческий разговор, – ответили в Свердловске. – Ничто так не облегчает руководителю жизнь, как взаимный учет интересов. Надеюсь, в делячестве нас не обвинят – о людях заботимся. Давайте будем выполнять то, о чем договорились.
Директору второго завода Дмитрий Павлович уже сам предложил то, о чем его попросил директор первого. Он не только просил, но и давал, и потому легко договорился. Голубев записал нужные координаты и принятые на себя обязательства. В принципе дело было сделано, поставки уникального оборудования обговорены и согласованы.
Теперь предстояло заручиться содействием начальника Голодностепстроя Иркина Киргизбаева. «Зачем мне его содействие? – горячась, думал Дмитрий Павлович. – Не мешал бы, не ставил палки в колеса». Отношения с Киргизбаевым у него испортились после того, как в конце минувшей пятилетки Киргизбаев показал освоенными пятнадцать тысяч гектаров земель, которые все еще были в работе, и тем самым существенно улучшил показатели территориального строительного управления. Но, улучшив показатели с помощью росчерка пера, Иркин Киргизбаевич залез на год вперед, а Голубев потом, расшибая лоб, доводил до кондиции земли, которые давно уже числились освоенными. Тогда, на рубеже двух пятилеток, он мог кое-кому открыть глаза, однако не ринулся в бой. Соотношение сил складывалось так, что его устранили бы с пути, и он, ничего никому не доказав, уступил бы свою должность такому же показушнику, как Киргизбаев.
Потом эти введенные на бумаге, но первозданные в своей нетронутости целинные гектары выставляли Голубева в неверном свете, а Киргизбаев остался в стороне и отвечал только за недогляд, за чрезмерную доверчивость. И между ними легла межа. Неприязнь к Киргизбаеву, сознательно подставившему под удар его и многих других своих подчиненных ради создания кратковременной видимости благополучия, была у Голубева глубокая, и он не скрывал ее. Актером он не был, выдавать желаемое за действительное не умел. Дмитрий Павлович мог бы простить Киргизбаеву неуверенность, неумение руководствоваться не сиюминутными, а завтрашними интересами, для этого все же требовался талант, но не прощал трезвой, далеко идущей карьеристской расчетливости, ставки на сильную руку наверху, которые, как ему казалось, были присущи Киргизбаеву. Промолчав тогда, Голубев потом обрел мужество называть вещи своими именами, а на партийно-хозяйственных активах Киргизбаеву пришлось-таки испить критики. Отношения натягивались, дело страдало. Голубев на людях никогда не отзывался о своем начальнике плохо. Поддержка областного комитета партии позволяла ему работать спокойно и уверенно.
Содействие прямого начальника, однако, было необходимо, и, скрепя сердце, Дмитрий Павлович поехал к Иркину Киргизбаевичу. Они встретились и беседовали как друзья, и сторонний наблюдатель не увидел бы ничего, кроме дружелюбия и приязни двух единомышленников. Аудиенция, по понятным причинам, не затянулась. Киргизбаев быстро вник в суть предложения, оценил его мобилизующие возможности, оценил резонанс, который подобное начинание неизбежно вызовет, и с восторгом, громким, но, как показалось Голубеву, показным, поддержал инициативу. Тепло зажженного огня должно было согреть и его, Киргизбаева. Такие вещи прекрасно ложатся в послужной список, когда готовятся реляции победные и реляции наградные. Он поблагодарил. Его слова прозвучали вполне сердечно. Что-то дрогнуло в душе Голубева, не привыкшего к лицедейству. В прокаленной солнцем степи в цене была откровенность: если на человека, на его слово нельзя было положиться, он не приживался. Груз прошлого, однако, мешал увидеть в Иркине Киргизбаевиче союзника и друга. И, выйдя от начальника, Дмитрий Павлович первым делом вздохнул с облегчением. Ничего плохого не сделал ему Киргизбаев в этот раз, а настоящего удовлетворения не было.
– К Киргизбаеву мог бы и я съездить, – сказал Сабит Тураевич Курбанов. – Опять понервничал?
– Спасибо, аксакал, – поблагодарил Голубев. – На сей раз все прошло по-доброму. Иркин Киргизбаевич человек маневренный, айсберги обходит, тонкий лед крошит. Мне же важно самому видеть разницу между его словом и его делом. Не поможет, разведет руками, а я ему: «Вы обещали».
– Почему Акоп Абрамович так рано умер? – с глухой горечью сказал Курбанов. – Не мы бы понесли к нему рабочую эстафету – он бы к нам с ней пришел.
«Почему Саркисову не нашлось достойной замены? – подумал Дмитрий Павлович. – Почему?»
Сабит Тураевич работал с Саркисовым и дружил с ним, а теперь пропагандировал его методы руководства, где мог, – его въедливость, его требовательность, которая, однако, всегда включала в себя уважение к подчиненным и душевную заботу о них.
– Собрание я почти подготовил, – проинформировал секретарь. – Монтажники и транспортники смотрят на дело с позиций практики, как и мы. От подряда, говорят, всем будет польза, все подтянутся. В Кашкадарью съездил, на завод металлоконструкций. Заверили, что задержек с поставкой секций напорного трубопровода не допустят.
– Вам бы главком командовать, Сабит Тураевич!
– Покомандовал я! А теперь возраст велит скупо расходовать силы. Я давно уже беру опытом, не импульсом, не порывом. И, поверь, это тоже становится нелегко, – с грустью признался Курбанов.
И понял тогда Голубев, что Сабит Тураевич, строивший еще под руководством неутомимого Усмана Юсупова Большой Ферганский канал, Каттакурганское водохранилище и Узбекский металлургический завод, а потом в многое другое, всегда честно подставлявший плечо под свою часть ноши, уже не в состоянии сворачивать те горы, которые играючи повергал наземь в счастливые годы зрелости. И он брал себе ношу поменьше, ибо не представлял, что может остаться вообще без ноши, уйти, как сделали сверстники, на заслуженный отдых, замкнуться в квартирном мирке и созерцать, а не созидать. Понял Голубев, что Курбанов по своей воле никогда не покинет боевых порядков. Но заострять на этом внимание не стал, а только уяснил это для себя. Ему показалось, что он ненароком подчеркнул немощь Сабита Тураевича. Он обнял Курбанова. Сказал:
– Отладим конвейер – потесним незавершенку. А там посягнем и на такой замшелый показатель, каким является строительный вал. Готовый объект, ключи от которого мы под гром литавр вручаем заказчику – вот на что будем равняться.
– До войны и в войну, когда на мне лежало бремя, которое сейчас лежит на тебе, мы, я помню, рапортовали о пуске готовых объектов, а не о сумме освоенных средств, – сказал Курбанов.
Потом они взвесили: свои силы и имеющиеся способы их увеличить: силы смежников и варианты такой стыковки с ними, которая позволила бы всем им дружно тянуть в одной упряжке; объемы помощи, которую практически можно получить от каждой руководящей инстанции – обкома партии, главка; резервы, которые может вскрыть интенсификация строительного процесса, называемая рабочей эстафетой. Им виделся порядок, и виделся успех.
V
Дмитрий Павлович задал задачу своим непосредственным помощникам и мог, вздохнув свободно, заняться текущими делами, которых всегда предостаточно. Пусть тоже подумают над тем, над чем уже как следует поломал голову он, углубляясь в дебри сложнейших взаимоотношений с субподрядчиками и снабженцами, стараясь эти дебри расчистить от всего лишнего, от упавших и гниющих дерев. Но превратить эти труднопроходимые чащи в ухоженный и удобный парк с аллеями, открывающими доступ к каждому дереву, было мечтой почти несбыточной, намерением почти неосуществимым, особенно если идти на приступ в одиночку. Эти дебри были неприступны для одиночек, какими бы прекрасными намерениями те ни руководствовались, какими бы сильными характерами ни обладали. Только действуя сообща, всем миром, расчистке и раскорчевке можно было придать нужный размах. Одна стройка – один хозяин. Без дирижера нет оркестра. Почему же тогда каждый субподрядчик и поставщик ведет себя как бог на душу положит, почему у начальника большой стройки так мало прав, реальной власти?
Он заставил себя не думать об этом. Придет ночь и прояснит мысли, отсеет реальное от фантазий. Самые неотложные дела, накопившиеся за его почти месячное отсутствие, уже были решены, но ближе придвинулись другие, не такие неотложные. Он вообще не любил откладывать. Потом дела навалятся и поглотят с головой. Он пригласил начальника отдела кадров, строгого майора в отставке. Кадровик степенно доложил обстановку. Назвал число вышедших на работу, отпускников, больных, отпросившихся с разрешения администрации по семейным обстоятельствам, прогульщиков. Последних было трое, все – пьющие.
– В оборот, и построже, построже! – наказал Дмитрий Павлович.
Одного из них, столяра, и столяра хорошего, потомственного, он знал. Он уважал в нем мастера. Но мастера в этом человеке уже потеснил на задний план алкоголик. Брали в оборот – не помогало, отправляли в больницу – не помогало. Этот столяр когда-то называл себя борцом с засухой. «И засуху переживем!» – заявлял он, когда между ним и водкой ставили шлагбаум. Теперь это жалкий, опустившийся человек. Голубев говорил с ним не один раз и каждый раз он уносил с собой клятвенное обещание не брать больше в рот ни капли. Дмитрий Павлович продиктовал ходатайство о принудительном лечении.
– Не слишком ли это жестоко? – спросил кадровик.
– Может быть, вы ответите, что в данном случае более гуманно – власть употребить или еще подождать? Ждали, уговаривали, надеялись – и ошибались, и своей ошибкой только усугубляли положение. Это не рак, от этого лечат, тут мы, слава богу, не бессильны.
– Понятно, – сказал кадровик.
– Как вам понравились новенькие – молодые специалисты? – спросил Дмитрий Павлович.
Дней десять назад в трест прибыло четверо выпускников ирригационного института, в том числе одна девушка.
– Дело покажет, – неопределенно сказал кадровик. – По мне – симпатичные ребята.
– И девушка симпатичная?
– Какой она инженер, вы скоро увидите, а невеста – сам бы в жены взял, если бы тридцаточку – с плеч и все сначала.
– Какой вы… все сначала! – Мужчины улыбнулись, и Дмитрий Павлович повел расспрос дальше. – Так, утверждаете, все зеленые-презеленые?
– А какими им быть с институтской скамьи? Один из них, Кадыров, попросился на рабочее место. Четыре младших сестры, отца нет. Наши монтажники, как вы знаете, зарабатывают вдвое больше строительного мастера.
– Об этом осведомлен. Просьбу удовлетворили?
– Не в моей власти.
– Парень крепкий?
– Здоровьем не обижен.
– Готовьте приказ: в связи с производственной необходимостью инженера-гидротехника товарища Кадырова – имя и отчество полностью – временно назначить бригадиром участка сооружений передвижной механизированной колонны № 6. Пусть ведет облицовку каналов железобетонными плитами. Там нужно поменять бригадира. Нынешнего второй раз ловлю на нарушении технологии.
– Погодите, вам укажут на неправильное использование специалиста.
– Уповаю на слово «временно». А там сошлюсь на то, что запамятовал. ЭВМ-то меня еще не контролирует! Где мы поселили инженеров?
– В общежитии.
– Надеюсь, догадались каждому выделить комнату, мебель поставили приличную – гардероб, письменный стол, книжный шкаф? Ненормированный рабочий день позволяет им рассчитывать на известное внимание со стороны администрации. А если не было у них такого расчета, пусть это будет для них приятной неожиданностью.
Кадровик покраснел и стал ниже ростом.
– Никак нет, – пробормотал он. – Пока они втроем в одной комнате. А девушку подселили к другим девчатам.
– Майор, майор! – с укоризной сказал Дмитрий Павлович. – Офицеров не селят в казармы. Инженерам расти надо, работать над собой. Я здесь первые полтора года в вагончике жил, помню, что это такое. В купе нас было четверо. Я проклял эти полтора года. Невозможность побыть одному, подумать, поразмышлять угнетала в моей душе ростки добра, инициативы, культивировала грубость и злость. Общежитием мы только отпугнем этих ребят, которые сами выбрали Чиройлиер полем приложения своих сил.
Голубев позвонил коменданту общежития. Договорились, что к вечеру будут освобождены две угловые комнаты, самые тихие.
– А для третьего пария и для девушки что-нибудь придумаем, – сказал он. – Узнайте, кто из пенсионеров, живущих в коттеджах, желает сдать комнату. Лично я предпочел бы поселиться у какой-нибудь доброй старухи. Чтобы она присматривала за мной. Ну, а я помогал бы ей в том, что ей уже не по силам.
– Будет сделано, – заверил кадровик.
– Условие одно: новоселье у всей четверки должно состояться сегодня. А завтра пусть явятся ко мне. Погляжу на них, порасспрошу. Не люблю приземленности в молодых людях. Не хочу, чтобы новенькие заразились ею.
Кадровик ушел, и Дмитрий Павлович подумал, что должен исправить еще одну ошибку, допущенную в отношении молодых специалистов. За исключением Кадырова, их всех направили в котлован, на насосную. В самую круговерть. Там у них не будет времени оглядеться, и их беспомощность сразу бросится в глаза. Может появиться неверие в свои силы, а эта болезнь опасна тем, что ею заболевают надолго. На насосной им пока не место. Каждому из них надо поручить небольшой объект, обязательно новый, чтобы и первые колышки забили сами, и предпусковой марафет навели честь по чести. Самостоятельный объект прекрасно обкатывает. У одного из них, который станет бригадиром, своя стройплощадочка уже есть. Пусть берут перегораживающие сооружения, их на всех хватит. Они невелики, но интересны, и требуют неукоснительного соблюдения технологии. Может быть, девушка предпочтет канцелярию? Будет обидно.
Он вспомнил свои первые дни здесь, беспокойство, сомнения и надежды. Это были неплохие дни, но, боже мой, каким зеленым он был тогда! Это и запомнилось ему больше всего. Он не знал, как правильно расставить людей, как выписать требование на материалы, как закрыть наряд на выполненную работу – и ничего при этом не упустить, и ничего не приписать, как… Он засмеялся. Тогда, конечно, было не до смеха. Но и над ним тогда не подтрунивали. Ну и что – инженер! Еще ни к кому опыт не приходил вместе с дипломом. Ему показывали, что и как, но не назойливо, тактично. Он даже удивился, какими тактичными могут быть рабочие. Теперь ему хотелось вернуть старый долг, быть таким же заботливым по отношению к новому пополнению. Надо, чтобы новички показали себя, загорелись, вросли корнями в здешнюю животворную почву. Чтобы, черт возьми, они гордились Чиройлиером и «Чиройлиерстроем»!
Еще вчера ему доложили, что в бригаду Абидова, монтировавшую лотки, перестали возить горячие обеды. Он обещал разобраться. Директор столовой сказала, что раздатчица Зиночка отказывается ехать в эту бригаду категорически. Хоть увольняйте, говорит. Сообщив это, директор дипломатично замолчала. Значит, раздатчицу Зиночку, распрекрасную стеснительную розовощекую девчушку, лотковики жестоко обидели. Окающая ярославочка. Всему удивляется. Мужчины, подходя к ее раздаточному окошку, подтягиваются, добреют. Но вот кто-то позволил себе недозволенное.
– Еду к вам, – сказал Дмитрий Павлович. – Готовьте пока термосы. Я вместе с вашей ярославочкой попотчую лотковиков добрым обедом.
Можно было бы нажать: обеспечьте, а обиды свои и сантименты попридержите. Но директор столовой и сама нажала бы в случае нужды, требовать она умела. Ее повара и мойщицы не тащили с работы домой полные кошелки. Ни один самый придирчивый контролер не обнаружил бы недовложений в котел по той простой причине, что их не было. Дмитрий Павлович не раз пытался расспросить, как она этого добилась. Директор улыбалась и отмалчивалась. А Сабит Тураевич, оказывается, выпытал у нее и это. «У нее мать в войну заведовала столовой. Так ни разу за все годы даже сухой корочки домой не принесла. Только из магазина, только то, что положено по карточкам, только как все», – проинформировал он управляющего трестом. Впечатления детства стали чертой характера. Вот когда складывается характер – в самые нежные годы!
Директор пригласила в свой кабинет раздатчицу Зиночку. При виде Голубева девушка покраснела до корней волос.
– Так кто обидчик? – спросил управляющий.
– Новенький у них есть. Он меня лапать начал, – сказала Зиночка. Она была готова провалиться сквозь землю.
– А бригадир?
– Бригадир не видел. Никто не видел.
– Поехали, – пригласил Голубев.
До лотковиков добирались минут сорок. Разбитные хлопцы мигом выгрузили термосы и посуду.
– Эх, столовая! – сказал Абидов. – Что стряслось-то?
– Это ты у своих гвардейцев спроси, почему они руки распускают. – Дмитрий Павлович отыскал взглядом покрытого лиловыми наколками толстощекого парня. Тот опустил глаза, потом поднял их на Голубева и выразительно сплюнул. «После срока, – отметил Дмитрий Павлович. – И с этими надо возиться!»
– Подумаешь, цаца! – сказал толстощекий.
Дмитрий Павлович не возразил. Цаца так цаца. Люди сели на сухую траву под тень автомобильного крана. Замелькали ложки. Через полчаса Зиночка собрала посуду. Дмитрий Павлович проводил ее до машины и, прощаясь, пообещал:
– Больше вас здесь не обидят. Верите?
Девушка благодарно улыбнулась. Голубев вернулся к притихшей бригаде.
– Девочка безответная, ранимая, – сказал он про раздатчицу Зиночку. – Кому-то хорошей женой будет. А вы… Или лучше из лап вот этого типчика получить?
Он ткнул пальцем в обидчика и долго не опускал указующий перст. Монтажник, сидевший слева от парня, отодвинулся от него, и отодвинулся рабочий, сидевший справа.
– Под своего играешь? – взъерепенился мужчина, облик которого носил глубокий отпечаток жизни в местах не столь отдаленных.
– Вообще мы тут не делимся на своих и чужих. Мы тут свои. Но ты пока чужой. Поразмысли на досуге.
– Ну, бейте, бейте! – крикнул парень.
Казалось, что он близок к истерике. Но он просто демонстрировал свои актерские способности. Дмитрий Павлович имел опыт общения и с такими.
– Куда тебе, – сказал Голубев. – Я ведь сильнее. Хоть один на один, хоть как.
– Мы сами с ним побеседуем, – сказал бригадир. – Мы не знали.
– Незнание не освобождает взрослых людей от ответственности, – сказал Дмитрий Павлович. – Надеюсь, найдете способ загладить вину.
От лотковиков он направил машину в областной центр. Попросил водителя уступить место за баранкой. Совсем другое ощущение оставляет дорога, когда ведешь машину сам. Скорость. Теплый ветер в лицо. Чувство окрыленности: кажется, что все тебе подвластно, все в твоих руках. По дороге он осмотрел два межхозяйственных распределителя, которые проходили в открытом русле. Они были одеты в бетонную водонепроницаемую рубашку и готовы к сдаче. Каналы бетонировали бригады Ганиева и Закирова. И Голубев должен был решить, какому из коллективов присудить первенство. Победившая бригада поедет в Краснодарский край осваивать новый бетоноукладочный комплекс. Трест получит такой комплекс в октябре, и грех обрекать на простой дорогие агрегаты. Качество работ было выше у Закирова. Откосы – идеальные плоскости, сопряжения – идеальные прямые. У Закирова и бетонную смесь уплотняли лучше. Объемы же уложенного бетона были примерно одинаковые, и формально Ганиев тоже претендовал на победу. Закиров брал какой-то особой, редко встречающейся гуманной строгостью. Только тихое, дружеское слово, только личный пример. Тихоня, интеллигент! Но у этого тихони люди почему-то не позволяли себе недобросовестности. «Подготовить бы его в институт», – подумал Дмитрий Павлович о Закирове. А бригаду Ганиева он перебросит на сооружения. Новый бетоноукладчик вдвое производительнее нынешней полуручной технологии. Дорого, конечно, посылать на Кубань такую ораву. Но неумение обходится вдесятеро дороже, опыт стоит того, чтобы платить за него полновесной монетой.
Он вспомнил, как ставились на опоры первые лотки. Вот уж где потыкали пальцем в небо! Сколько лотков сложили в гармошку, но создали технологию. А шишки и синяки, набитые в первые дни, быстро зажили. Теперь бригада монтажников за месяц ставит столько же лотков, сколько было поставлено за первые полгода. Итак, поедут Закиров и его люди.
В Гулистане, в областных инстанциях, Дмитрий Павлович обговорил детали своего не нового предложения. Он давно загорелся идеей освоить – вне плана, конечно, – стогектарный массив в излучине Южного Голодностепского канала и нарезать на нем полторы тысячи дачных участков. Тогда дачи будут почти у всех работников треста. И непременно у тех, кто живет в многоэтажных домах. Чем маяться бездельем в выходные дни, пусть люди разобьют сады, виноградники, огороды. Не пьянкой же занимать досуг. Пусть люди, освоившие здесь не одну сотню тысяч гектаров, получат возможность сами, своими руками вырастить что-нибудь на этой облагороженной ими земле.
Прежде от этой идеи отмахивались. Но в последних решениях партии и правительства по продовольственным вопросам уделялось внимание и индивидуальному сектору. И это было на руку Дмитрию Павловичу. Теперь его идея опиралась на солидный фундамент. Он же, выдвигая свою идею, во главу угла ставил не продовольственный вопрос, а гораздо больше волновавший его как руководителя вопрос закрепления кадров. Он мечтал иметь стабильные кадры, многого добился на этом пути, приблизился, можно сказать, вплотную к идеалу. Но идеал был как локоть: вот он, да не укусишь. В идеале должны были остаться только три причины выбытия из рядов прославленного треста «Чиройлиерстрой»: служба в армии, уход на пенсию или смерть. Он знал, что взваливает на свои плечи большую ношу, которая, вместе с его основной ношей, возможно, будет непомерно тяжела. Но он также знал, что никто другой с этим связываться не будет.
