Текст книги "Виа Долороза"

Автор книги: Сергей Парфенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– В чем дело? – успел только раздраженно спросить он, как удар ногой в пах заставил его переломится пополам и рухнуть на асфальт.

– К Галюше моей собрался? – услышал Бельцин сверху сипловатый голос, чувствуя, как мокрый и шершавый асфальт царапает ему щеку. – Если президент, значит все можно? Так что ли?

Второй удар ботинком пришелся Бельцину в грудь.

Краем глаза Бельцин успел заметить, как из автомобиля выскочил ещё один – Бельцин успел разглядеть только его короткие шнурованные туфли на толстой подошве и сразу же почувствовал, как на голову ему натягивают пыльную, сырую мешковину. Грубая веревка впилась в шею. Бельцин сделал попытку вырваться – слава богу, силушкой господь не обидел, но нападающие, судя по всему, оказались не из слабого десятка, – пока один висел у него на плечах, плотно прижимая руки к бокам, второй нанес Бельцину несколько мощных точных ударов в солнечное сплетение, и сопротивление было сломлено. Теперь Бельцин, судорожно глотая воздух, думал только о том, как оттянуть веревку от горла. Неожиданно две пары сильных рук подхватили его и как куль перекинули через перила моста…

Сильный удар о воду пришелся Бельцину на правый бок. От внезапной боли он чуть было не потерял сознание, но холодная вода быстро вернула его в чувство. Когда в глазах растаяли черные круги от боли, первое, что он понял, что отяжелевшая, ставшая свинцовой одежда быстро утягивает его на дно. Он сдернул мешок с головы – мешок оказался даже не затянут. Оттолкнув намокшую, грязную мешковину, из последних сил заработал ногами и руками. Вынырнуть на поверхность удалось, когда уже казалось, что недостаток кислорода вот-вот ворвется в его легкие холодным потоком воды, но в последний момент вода все же расступилась, вытолкнула его на поверхность.

Жадно хватая ртом сырой, промозглый воздух, Бельцин несколько секунд беспомощно шлепал по воде руками, стараясь удержаться на поверхности, затем, попробовал закричать, но место крика из горла вырывался лишь прерывистый и слабый хрип. Поняв, что рассчитывать не на кого, Бельцин сбросил туфли в воде, стянул плащ и поплыл к берегу.

"Не сдамся, не сдамся!" – судорожно запульсировала в мозгу отчаянная мысль, борясь с накатывающейся и тянущей ко дну усталостью. Бельцин делал большие и старательные гребки. Спасительный край воды медленно приближался. Сил у него уже почти не было, когда ноги ткнулись в илистое дно. Спотыкаясь, с трудом он выбрался на берег и в изнеможении упал на липкую прибрежную глину.

Кожухов уже собирался лечь спать, когда раздался телефонный звонок. Подняв трубку, он услышал возбужденный мужской голос:

– Александр Васильевич… Это вам с поста ГАИ звонят, что рядом с Архангельским… Лейтенант Светлов… Здесь у нас товарищ Бельцин находится… Говорит, что его сбросили с моста… Вот… Дал ваш телефон…

"Черт! – выругался про себя Кожухов.– Как чувствовал!"

– Лейтенант, объясните, что произошло… Ранения, повреждения у него есть?

– Да вроде тяжелых нет. К нам сюда сам дошел…

– Вызывайте скорую, я сейчас приеду…

Кожухов быстро, по военному оделся и направился к двери.

– Ты куда? – обеспокоено спросила жена.

– Бельцина с моста сбросили, – ответил он и торопливо хлопнул дверью. На улице он подбежал к своей к своей темно-синей "Ниве" и перед тем, как тронуться вызвал по рации к посту ГАИ машину сопровождения.

До злосчастного поста ГАИ "Нива" долетела менее чем за полчаса. Кожухов гнал автомобиль так, что мотор, казалось, вот-вот разорвется от натуги. Скрипнув тормозами, он остановил автомобиль прямо около стеклянной милицейской будки и вихрем ворвался внутрь. "Скорая" уже была там. Медики растирали синее от удара и холода тело Бельцина. Бельцин, увидев появившегося Кожухова, сказал слабым голосом:

– Видишь, Александр Васильевич, что эти сволочи со мной сделали!

И по его щеке предательски покатилась сначала одна крупная слеза, а следом поползла другая. Кожухов обернулся к старшему из врачей:

– Какие у него повреждения?

– Опасных для жизни на первый взгляд нет… Так – ссадины, ушибы… Был довольно сильный удар о воду, но, думаю, все органы целы… На всякий случай надо сделать рентгеновский снимок, чтобы не было никаких сомнений…

Когда медики закончили делать массаж, Кожухов подошел к Бельцину, присел рядом на корточки.

– Как себя чувствуете, Владимир Николаевич?

Бельцин сидел на жесткой, обитой черной дерматином лавке в одних трусах, закутавшись в серую, колючую милицейскую шинель. После массажа он стал выглядеть лучше, – на лице появился румянец, но глаза еще болезненно блестели. Сказал надреснуто:

– Александр… Спроси у медиков выпить чего-нибудь, а то колотит всего…

Кожухов заметил, как его рука, выглядывающая из рукава милицейской шинели, мелко дрожит. Кожухов вышел на улицу, открыл багажник "Нивы", достал оттуда толстый старый рабочий свитер, недопитую бутылку самогона, оставшегося после недавнего пикника (подумал ещё, возвращаясь – хорошо, что не допили). Вернувшись в будку, окликнул гаишника:

– Эй… Лейтенант… Стаканы у вас где?

– Сейчас… – лейтенант проворно нырнул в предбанник и через несколько секунд вынырнул оттуда со стаканом в руке. Кожухов взял стакан, до краев наполнил его мутноватой жидкостью и протянул Бельцину. Тот, без лишних расспросов, опрокинул содержимое в рот.

– Бр-рр! – очумело замотал головой. – Закусить что-нибудь есть?

Во взгляде у него исчезла затравленность, а в голосе появились живые нотки.

– Только яблочки моченые… Домашние… – виновато ответил застывший в дверях милиционер.

– Давай яблоки! – покладисто согласился Бельцин.

Пока лейтенант бегал за яблоками, Кожухов заботливо, как на ребенка, натянул на Бельцина свитер, снова укутал в шинель, затем снял с себя носки и принялся надевать их Бельцину на ноги. Тот смотрел на эти манипуляции апатично, не сопротивлялся. В это время к посту подъехала машина сопровождения. Кожухов вышел из будки и, наклонившись, сказал водителю:

– Включай печку, чтоб через пять минут было, как в бане, понял!

Когда вернулся, Бельцин сидел уже повеселевший. Увидев ожившего шефа, Кожухов облегченно вздохнул.

– Больше Владимир Николаевич я вас не оставлю! Хоть просите, хоть приказывайте!

Обернулся к медикам, которые сразу же признали в нем старшего, сказал:

– Сейчас поедем в больницу, сделаем рентген… Вы первые, мы за вами… Покажете…

Бородатый медик в халате и мятом чепчике на голове ответил:

– Поедем сто тридцать вторую, в Кунцево – она дежурная…

– Хорошо, – Кожухов снова оглянулся на Бельцина. – Владимир Николаевич двигаться можете?

Бельцин медленно поднялся с длинной банкетки, распрямился – из-под длинной милицейской шинели нелепо выглядывали бледные голые ноги в черных носках. Сказал голосом хоть и негромким ещё, но твердым:

– Ни в какую больницу не поеду! Домой поедем!

Но на сей раз Кожухов остался непреклонен.

– Владимир Николаевич! Я за вас отвечаю, сегодня один раз уже послушался… Может у вас внутреннее кровоизлияние или почки отбиты… Не дай бог, конечно… Так что едем в больницу… Это не шутки!

Он скинул с себя ботинки, и попробовал их надеть на Бельцина, но Бельцин резко отбросил его ботинок в сторону.

– Так дойду! – заявил он строптиво и в одних носках направился к машине. "Значит, уже окончательно пришел в себя", – решил Кожухов. Сняв с дверного крючка мокрую президентскую одежду – на линолеумный пол с нее накапала темная, грязная лужа, он откинул мокрый борт пиджака и залез рукой в нагрудный карман, вытащил документы, проверил все ли на месте. Вздохнул с облегчением… Все! Сунув документы к себе задний карман, перекинул мокрую одежду через руку, вышел на улицу.

Пикап "Скорой помощи" включил тревожную синюю мигалку. На большой скорости машины двинулись в сторону Москвы. Первой шла "Скорая помощь" за ней, в черной "Волге" – Бельцин и Кожухов. Свою "Ниву" Кожухов оставил у поста. Когда позади растаяли огни ГАИ, Кожухов обернулся к мрачно молчащему президенту.

– Так что же произошло, Владимир Николаевич?

– Что произошло? – Бельцин сердито дернул бледным ртом. – Как только ты отъехал, подъехали темно-малиновые "Жигули"… Из них выскочили двое молодчиков… Ударили меня в пах, набросили на голову мешок и сбросили с моста. Все так быстро произошло, что ни номера, ни нападавших я разглядеть не успел… Но я знаю… – и он яростно затряс перед собой скукоженным пальцем. – Знаю! Это все Михайлов! Его штучки!

О Галочке Смирновой и той единственной фразе, которую услышал от нападавших, Бельцин благоразумно умолчал. Кожухов взял в руки радиотелефон и набрал номер.

– Дайте мне номер поста ГАИ рядом с Архангельским.

Потом набрал номер ГАИ:

– Лейтенант Светлов? Майор Кожухов говорит… Вы перед тем или после того, как товарищ Бельцин до поста дошел, малиновые "Жигули" видели? Нет? А какие-нибудь машины в ближайшие три– четыре часа проезжали… Только черные "Волги"? Точно? А другие подъезды к мосту есть? Проселочная вдоль реки? Понятно… Спасибо!

Он отложил трубку и растерянно взглянул на Бельцина:

"Странное покушение! – подумал он. – Не оглушили, и веревку на мешке не затянули… Нет, это не КГБ, это чья-то очень топорная работа! КГБ когда кого-то убирает, там хрен подкопаешься, ни один патологоанатом ничего не найдет… А это? Странно, странно…"

Назавтра вся Москва вспучилась и заходила тревожными слухами. Бельцин, в полном здравии, лишь с несколькими мелкими царапинами на лице, сделал громкое заявление – антиперестроечные силы, за которыми стоят советские спецслужбы, совершили гнусное покушение на президента России. Заявление транслировали по телевидению, газеты пестрели фантастическими догадками и сенсационными разоблачениями. Общий фон был таким – покушение на Бельцина несомненно совершено агентами КГБ и все это делалось по приказу Михайлова. Рейтинг Бельцина снова резко пошел вверх, а доверие к Михайлову было подорвано…

Михайлов узнал об этом выступлении Бельцина от Плешакова, который привез ему кассету с записью заявления на квартиру Михайлову на Ленинских горах. Когда Михайлов нажал на видеомагнитофоне кнопку воспроизведения, на экране телевизора крупным планом появилось разгневанное лицо Бельцина:

– Надо спасать Россию, над которой провели этот недобросовестный эксперимент! – уверенным голосом вещал он. – У Михайлова уходит почва из под ног! Мы присутствуем при агонии режима…

– Это уже конец, – произнес Плешаков. – Надо перемотать на начало…

Михайлов усмехнулся двусмысленности фразы.

– Не надо, – сказал он и выключил аппаратуру. – Спасибо, Юрий Алексеевич, вы свободны…

Плешаков, недоуменно пожал плечами и направился к двери. Нина Максимовна, проводив его, вернулась к мужу в гостиную:

– Почему ты не хочешь посмотреть пленку? – спросила она тревожно.

Михайлов вздохнул устало и откинулся на широком кресле:

– Знаешь… Авраам Линкольн тоже долго учился не реагировать на критику. В конце концов сказал приблизительно следующее… "Я делаю все, что в моих силах, и буду действовать так и впредь… Если все закончится благополучно, то все выпады против меня окажутся пустым звуком, а если же меня ждет поражение, то и сотня ангелов, поклявшись, что я был прав, ничего не изменят…" Линкольн был умным человеком… Так, что спорить на тему, кто прав, кто виноват, да тем более с Бельциным, я не буду… Понятно, что покушение липовое! Это ясно любому более-менее здравомыслящему человеку. Но дело-то не в этом! Мне и так каждый день приходят сотни писем, обвиняющие меня во всех смертных грехах… Я сегодня, кстати, захватил несколько таких перлов… На вот… Почитай…

Он вытащил из папки на столе несколько листков и небрежно бросил их на стол перед Ниной Максимовной. Нина Максимовна взяла первый попавшийся из листков и пробежала его глазами:

"Господин Нобелевский лауреат! – было написано нервным, кривым почерком. – Поздравляем вас с тем, что вы пустили свою страну по миру, что добились премии от мирового империализма и сионизма, за предательство Ленина и Октября, за уничтожение марксизма-ленинизма…"

Нина Максимовна брезгливо швырнула письмо на пол.

– Какая мерзость! Кто тебе их подсовывает?

– Крюков! – Михайлов мрачно усмехнулся. – Почти каждый день стопочку такого говна у меня на столе оставляет… Всё думает, что я ничего не знаю, что мне без него ничего не докладывают…

На самом деле Михайлов действительно все знал… Знал, что в стране многие недовольны тем, что сломаны привычные жизненные стереотипы, что жизнь стала менее устроенной и менее прогнозируемой… Но он знал и другое… Знал, что это только по цифрам Госкомстата соцлагерь давал 40 процентов мирового продукта… Реальные же цифры были совсем другие… Михайлов помнил их наизусть, – хоть ночью разбуди… Пять лет назад, когда он начинал перестройку, Советский Союз тратил на здравоохранение 25 миллиардов рублей, а американцы – 425 миллиардов долларов, на образование в СССР шло – 43 миллиарда рублей, а в Штатах – 250… Можно было и дальше сравнивать: науку и культуру, социальные программы, но и так было все понятно… Так, что перестройка была на самом деле не его идеей, она была назревшей необходимостью, и если бы не пришел бы он, через год-два была бы катастрофа, – ядерная катастрофа, – другого аргумента удерживать противостояние с Западом не было. Поэтому перестройка была лишь отказом от иллюзий… Она как переходный возраст – соответствовала тому этапу человеческой жизни, когда взросление сопровождается безверием и разочарованием, потому что мир оказался более суровым, жестоким и неуютным, чем его себе представляли… Это на Западе с самого рождения прививают другой, менее радужный взгляд на жизнь. Там решение вопроса о месте человеке в обществе задача личностная, а не государственная… Социализм и восторжествовал-то в стране, в которой сумели убедить народ в способности общества быть идеальным, и потерпел поражение, когда выяснилось, что это не так…

Михайлов, хмуро посмотрел на разбросанные по полу письма, перевел взгляд на жену и сказал:

– Это ерунда! Это не страшно! А вот то, что у нас золота осталось всего 240 тонн – это посерьезней… Распродавали, оказывается, по 400-500 тонн в год… У США сейчас – больше четырех тысяч, а у нас всего 240! Но и золото в конечном итоге ерунда! А то, что у нас активы пусты – действительно очень и очень серьезно. На счетах во Внешэкономбанке нету ни цента… Петров с Линаевым все истратили… Если бы Америка или Германия узнала бы про себя такое – в тот же день была бы революция…

– Господи, неужели все так плохо? – ужаснулась Нина Максимовна.

– Ты даже не представляешь как, – ответил Михайлов сумрачно. – А все потому, что в республиках – саботаж… И Россия подает этому пример…

Он обернулся к двери гостиной и громко крикнул:

– Людмила!

Из кухни в просторную гостиную вплыла дородная домохозяйка. Михайлов показал ей на разбросанные по столу письма и сказал:

– Люда… Убери этот мусор… И принеси мне, пожалуйста, коньяку…

Когда Михайлов хотел расслабится и скинуть стресс, он всегда выпивал рюмку коньяка. Как и Черчилль, из всех напитков Михайлов предпочитал армянский коньяк. Любимым его маркой был "Юбилейный". Пил Михайлов мало и редко, и никогда не позволял себе напиваться… Тем не менее домашние знали эту привычку и поэтому дома всегда было одна-две бутылки этого крепкого напитка.

Людмила, – уже немолодая, совсем не в духе Алексея Сергеевича, (Нина Максимовна всегда ревностно подпирала персонал сама – персонал не должен вызывать ни каких эмоций, кроме ощущения преданности и пунктуальности, считала она) через несколько секунд принесла на подносе Михайлову плоскую бутылку и две пузатенькие рюмки. Михайлов налил себе грамм тридцать и маленькими глотками, осторожно выпил. Когда он поставил пустую рюмку на столик, Нина Максимовна сказала:

– Ты можешь с этим спорить, Алексей, но твой главный враг – Бельцин! И пока он будет стоять у руля, все твои начинания будут подвергаться обструкции… Он твой главный враг, поверь мне! Ты ничего не сможешь сделать, пока он президент России… Я может быть сейчас говорю страшные вещи, но это правда, которую тебе надо осознать…

Михайлов посмотрел в ее карие и твердые, как два кусочка гранита, глаза.

– Дело не в Бельцине, Нина… Дело в том, что народ не примет чрезвычайного положения… Я сам вел его к этому почти шесть лет… В этой стране уже никогда не будет диктатуры, в какой бы обертке её не преподносили… Это, конечно, не значит, что я собираюсь сдавать свои позиции… Я хочу сейчас провести общесоюзный референдум… Референдум о судьбе Союза… Уверен, если грамотно сформулировать вопрос, то 90 процентов проголосуют за Союз… А уж этому аргументу Бельцин уже нечего противопоставить! Потом, конечно, необходимо будет заключить с республиками общесоюзный договор и экономическое соглашение, чтобы узаконить их статус в рамках этого Союза…. Но это уже мелочи, детали…

Увидев уверенного в себе супруга, Нина Максимовна облегченно вздохнула – глаза у нее радостно заблестели. Восхитившись про себя стройной логике мужа, она подумала: "Все-таки, Леша, не зря я с тобой столько лет рядом… И возилась с тобой и нянчилась, как с ребенком. Видела тебя всякого – и сильного, и слабого… Но хоть и слабостей, и дряни в тебе предостаточно, а по уму ты – на порядок выше других… Может и люблю тебя за это!"

Она взяла со столика плоскую бутылку, аккуратно разлила коньяк в две маленькие рюмочки, и взяв свою рюмку ухоженными пальчиками, взглянула в лицо мужа, – преданно, с любовью, холодные камушки куда-то исчезли. Сказала негромко:

– Я пью, Алеша, за тебя… Трудную ношу ты на себя взвалил, но обратной дороги у тебя нет… Дай тебе бог, как говориться!

И залпом выпила. Михайлов следом поднял рюмку.

– Спасибо, родная… Спасибо тебе за добрые слова и за твою поддержку… Мне без этого было бы очень и очень трудно! Ты же знаешь…

Он тоже, чего никогда раньше не делал, залпом опрокинул коньяк в рот, но поперхнулся и закашлялся.

– Тяжело пошло! – выдавил он, согнувшись, с красным от натуги лицом. – Не в то горло попало!

– Ну никто и не обещал, что будет легко, – Нина Максимовна энергично захлопала его по выгнутой колесом спине.

В фойе театра Ленинского комсомола шла репетиция ансамбля с красивым грузинским названием «Арагви». Ансамбль был театральный, – он озвучивал музыкальные спектакли театра, которые пользовались огромным успехом у московской публики и за это ансамблю было предоставлено право бесплатно проводить собственные репетиции в помещении театра. И, хотя группа никогда не была лидером на советской эстраде, популярность ее стойко держалась на протяжении нескольких последних лет, что позволяло ей постоянно занимать достойное место в первой десятке самых известных отечественных исполнителей.

Репертуар ансамбля отличался добротностью текстов и сложными оркестровыми аранжировками. Здесь несомненно помогали и личные связи ансамбля с оркестром театра, но и в манере исполнения, и подборе исполнителей чувствовалась хорошая рука профессионала, – недаром через школу ансамбля прошли ряд известных певцов, которые уже давно находились в автономном плавании, и чьи выступления часто и с помпой транслировались по телевидению.

В том, что группа достигла такого высокого уровня несомненно была заслуга его руководителя Стаса Ларина, который сидел сейчас за столиком буфета, молча наблюдая за репетицией группы. За другими столиками, не обращая внимания на музыкантов, сидели и жевали бутерброды с колбасой и копченой рыбой другие представители творческой богемы…

К столику, за которым сидел Ларин, подошел известный в московских музыкальных кругах эстрадный менеджер Аркадий Резман.

– Привет, старик! – сказал он, выставив на столик две бутылки пива и картонную тарелку с бутербродами. – Как дела?

Ларин, не отрывая взгляда от музыкантов, репетирующих на низенькой сцене фойе, ответил:

– Нормально… Готовим новый альбом…

– Пиво будешь? – спросил Резман.

Ларин утвердительно кивнул. Резман, вытащил из своего стаканчика еще один, наполнил оба пенистым содержимым и пододвинул один из них Ларину. Ларин неторопливо взял, отхлебнул и поставил стаканчик обратно на столик. Затем спросил, как бы между прочим:

– Ты чего здесь?

Резман презрительно скривился.

– Да так… Должок надо было кое у кого забрать… – бросил он небрежно.

– Проблемы?

– Нет… Пока…

Ларин оторвал взгляд от сцены и пристально посмотрел на Резмана.

– А я слышал у тебя развод с твоими "Бикини"?

"Бикини" была одной из наиболее популярных в Союзе групп в последнее время, в состав которой входили только девушки. Выпустив за три года пару хитовых альбомов, группа буквально ворвалась на столичную эстраду, покорив молодое поколение ненавязчивостью текстов "А-ля лимита" и заводным саундом дискотечных ритмов. Однако сейчас пик популярности группы был уже позади. Несмотря на то, что смазливые исполнительницы все ещё пытались эксплуатировать некогда благодатный имидж отвязных провинциальных девочек, спрос на их выступления за последнее время заметно упал.

– Да, пошли они все… в партийную ячейку! – со жгучей злостью в голосе произнес Резман. Хлебнув пива, неприязненно закончил. – Хуже нет, чем работать с бабским коллективом… Пока я этих сучек вытаскивал из их сраного Саратова, они были пай-девочками… А как деньги нормальные в руках подержали – всё, привет! "Мы теперь сами умные, знаем, что делать!" Задрыги грёбаные!

На лице у него отразилась столь откровенная неприязнь, что стало ясно, что примирения с бывшими подопечными у него уже не будет никогда.

– Как ты их! – язвительно скривился Ларин. – Ну и дальше, что будешь делать? Опять поедешь на периферию искать нераскрытые таланты?

Резман отрицательно качнул головой.

– Нет… С этим завязал… Надоело возится с посредственностью… Заканчивается больно одинаково… Как только чуть из грязи вытащишь, начинают мнить себя великими музыкантами… Хочу найти что-нибудь посерьезней… Похожу пока по училищам, поприсматриваюсь… Там видно будет, – он допил остатки пива из своего стаканчика, а затем перевел взгляд на ларинских музыкантов, репетирующих на сцене. – А у тебя, похоже, неплохой альбом получается… – глаза его заинтересованно сузились. – Кто тебе аранжировку пишет?

Ларин меланхолично цокнул зубом.

– Вон тот… Таликов, – кивнул он на длинноволосого парня лет тридцати с аккуратно подстриженной бородой, одетого в старые затасканные джинсы и неопределенного цвета, грубой вязки свитер, – тот в это время что-то возбужденно говорил музыкантам на сцене.

– Классный слухач… – бросил Ларин.

В этот момент Таликов подошел к синтезатору и, передвинув на нем какие-то рычажки, несколько раз нажал на клавиши. Синтезатор издал замысловатую трель. Музыкант, стоящий рядом с синтезатором, взглянул на Таликова и понятливо кивнул.

Резман подлил себе ещё в стаканчик пива, а потом спросил с сомнением в голосе:

– А он вроде и сам чего-то там пишет? Года два назад его показывали с песней… Как она? "Чистопрудный бульвар", кажется?

Ларин, хлебнув пива, облизнул измазанные в пене губы и ответил:

– Было такое… Вообще-то это песня Туманова… Но только у него она не пошла… Таликов взял ее и переделал, Туманову понравилось… Он даже захотел вместе с ней Таликова на свет вытащить, но тот уперся – хочу, говорит, другие свои песни исполнять! Ну, а ты сам знаешь, у нас особо упертых не любят… Туманов плюнул – на том все и заглохло… В общем, сейчас Таликов пробует что-то там записывать, музыкантов набрал, пытается даже по периферии ездить, но всё это так, на уровне самодеятельности… У него ведь даже разрешения на исполнение своих песен нет… Так, что, если хочешь – займись…

Резман несколько секунд оценивающе рассматривал неопрятно одетого аранжировщика, а потом сморщил лоб, словно вспомнил о чем-то.

– Слушай-ка, а песня "Россия" его? – спросил он.

– Его…

– Таких бы еще одну-две и из него можно неплохого кассового певца сделать…

Ларин равнодушно пожал плечами, затянутыми в тонкую кожаную жилетку:

– В чем же дело? Могу познакомить! Только я тебя сразу предупреждаю: парень он сложный… Даже говнистый… Так что, если будешь с ним работать, нахлебаешься по полной… Это я на тот случай говорю, чтобы ты на меня потом баллон не катил… Правда, есть у него один плюс, который все перекрывает… В своем деле фанат, на работе туфту не гонит, этого у него не отнимешь…

Резман промолчал, пытливо уставившись на Таликова из-под напряженно сведенных бровей, видимо, оценивая стоит ли браться за это дело или нет. Если вдуматься, то все обстояло не так уж и плохо. Если, брать тот же случай с Тумановым, то и Денис Туманов представлял собой фигуру довольно сложную и противоречивую… Вдохновенные, пронизанные патетикой произведения Туманова давно и широко использовались в масштабных исторических эпопеях, снимаемых по заказу Гостелерадио, ими часто открывались и закрывались помпезные концерты и телепередачи, приуроченные к юбилейным датам, тем не менее Туманов никогда не считался классиком советской песни и никогда не входил в когорту композиторов, обласканных партийной элитой… Он был просто одним из наиболее востребованных композиторов, пишущих музыку для кино. В конце семидесятых он стал особенно популярен после того, как выпустил диск под названием "На волне воспоминаний", куда на стихи средневековых менестрелей и вагантов вошли песни, понравившиеся утонченной творческой публике. Так, что вполне можно было говорить, что до недавнего времени у Туманова было и признание, и авторитет, и любовь публики, и тем неожиданнее и необъяснимее оказался его отъезд из Советского Союза в Германию год назад…

Пока Аркадий Резман размышлял, музыканты на сцене опять начали репетировать песню, в которою фоном, ненавязчиво, но очень удачно вплелся тот самый фрагмент, который только что исполнил на синтезаторе Таликов. Сам Таликов, сойдя со сцены, уселся за столик, усыпанным мутными хлебными крошками и поставив локти на стол, рассеянным взглядом уставился в окно. Наконец, Резман сказал:

– Хорошо… Познакомь нас…

Ларин несколько раз хлопнул в ладоши.

– Перерыв на 15 минут! – громко крикнул он.

Музыканты, отставив на сцене свои инструменты, стали разбредаться по фойе. Кто-то поторопился занять очередь в буфет, кто-то, вытащив пачку сигарет, направился в туалет. Таликов неприкаянно остался сидеть за пустым столом…

– Игорь! – окликнул его Ларин. – По пивку с нами будешь?

Таликов рассеянно поднялся и подошел к их столику. Заметив незнакомого человека, настороженно остановился. Ларин сказал:

– Игорек, ты про группу "Бикини" слышал? Знакомься – бывший директор группы "Бикини" – Аркадий Резман…

Коротко поздоровавшись, Игорь спросил:

– Почему "бывший"?

– Бунт на корабле, – как можно равнодушней скривился Аркадий, но раздражение все же вырвалось из него, как воздух из накаченного до предела баллона, и он брезгливо мотнул темной шевелюрой. – Дамы решили, что смогут обходиться без менеджера!

– Получается?

– За счастье будет, если полгода ещё продержатся… Хотя, это в ряд ли… Бери стаканчик… И рыбу тоже…

Резман пододвинул Игорю тарелку с бутербродами и пустой вощенный стаканчик, налил в него пива. Таликов неторопливо отпил пива, но к бутербродам с рыбой не притронулся. Посмотрев на Резмана, спросил:

– Чем теперь будешь заниматься?

– Да я не пропаду, – ответил Резман беззаботно. – Найду кого-нибудь… Могу тебя раскрутить, если хочешь… А то, я слышал тебя, дальше кольцевой не пускают…

Стас Ларин доверительно наклонился к Таликову и похлопал ладонью по его колючему свитеру.

– Он может… С его-то связями…

На лице у Таликова промелькнула смесь сомнения и недоверия. Медленно допив пиво, он скомкал в кулаке пустой стаканчик, а затем щелчком зашвырнул его в стоящий неподалеку пластмассовый бак. Почесав щетинистую скулу, спросил:

– А ты мой репертуар слышал? Я ведь совковую попсу лабать не буду: "мальчик мой – красивый такой" – не мое амплуа… На бис "Чистопрудный бульвар" тоже петь не собираюсь… Это уже из прошлой жизни…

Резман коротко усмехнулся.

– Ясно… А музыканты у тебя есть?

– Есть, – Таликов кивнул, но тут же добавил, смутившись. – Правда клавишник сейчас откололся… Но я уже нового нашел…

– Репетируешь где? Здесь?

– Нет… В ДК Горбунова…

– Не возражаешь, если я приду, послушаю?

Таликов безразлично пожал плечами.

– Приходи… Репетиция завтра… А вообще-то у меня уже договоренность на гастроли по Сибири: Сургут, Нижневартовск, Воркута… Дальше, по точкам… Через два дня улетаю…

Резман взял с тарелочки бутерброд с красной рыбой и неторопливо отправил его себе в рот, но, едва надкусив, вытащил его обратно.

– Тьфу ты! – с нескрываемым отвращением он посмотрел на свернувшийся на хлебе балык. – Инга Владимировна! – крикнул он буфетчице. – Вы нам больше такую рыбу не давайте. Рыба-то у вас – с душком!

– Да что ты, Аркаша! – испуганно откликнулась дама из-за буфетной стойки. – Не может быть, только сегодня утром привезли…

– Значит мухи у вас тут у вас какие-то особо ядовитые… Все продукты перепортили! – не сдавался Резман. – Ладно, мужики, давайте! – он отложил бутерброд на картонную тарелку и, отодвинув стул, поднялся. Повернувшись к Таликову, уточнил:

– У тебя во сколько завтра репетиция?

– В десять…

– Ладно, постараюсь заглянуть… До завтра!

Ларин пристально посмотрел вслед удаляющемуся Аркадию и сказал:

– Это твой шанс, Игорек! Если Резман возьмется, он тебя на большую эстраду вытащит… Это я тебе как пить дать говорю!

Назавтра ровно к половине одиннадцатого Аркадий Резман подъехал ко дворцу культуры на своей красной девятке, где музыканты из ансамбля Таликова, уже заканчивали настраивать аппаратуру. Он вошел в пустой зал и, махнув Игорю рукой в знак приветствия, прошел и уселся поближе к сцене в центре ряда. Таликов раздал музыкантам ноты и показал с какого места играть.

– Раз, два, начали! – скомандовал он. – Стоп, стоп!

Он подошел к парню, стоявшему за синтезатором, и растерянно произнес:

– Ну, я же отметил с какого места играть… Вот здесь… – он ткнул в ноты. – Еще раз!

Но через пару секунд был вынужден снова вернуться к клавишнику.

– Ты чего, нот не знаешь? – спросил он недоуменно.

– Знаю! – ответил стоящий за электропианино рослый парень и беззаботно хохотнул. – Только уже сто лет по нотам не играл! Мы ж даже у Губачевой привыкли всё без нот делать…

Игорь в изумлении уставился на него, а потом ткнул пальцем развернутую на инструменте партитуру.

– А ну-ка, сыграй вот отсюда!

Клавишник нахмурился и, напряженно всматриваясь в ноты, взял несколько фальшивых аккордов. Музыканты ансамбля настороженно притихли. Лицо Таликова начало наливаться тугим багрянцем, рот съехал набок, а глаза недобро сузились. Резман понял, что назревает конфликт, быстро поднялся и стал пробираться к сцене.