Текст книги "Виа Долороза"

Автор книги: Сергей Парфенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

– Всё в порядке, товарищ подполковник! – заявил он и торопливо протянул дотошному подполковнику тексты песен с круглой печатью Минкульта. Подполковник недоверчиво взял проштампованные листки и внимательно принялся их разглядывать. Под всеми текстами стояла печать и подпись замминистра.

– Всё, как положено, товарищ подполковник! – дурашливо вытянулся перед подполковником, стоящий с Таликовым Геннадий Бурков. – Песни рекомендованы к исполнению, как способствующие патриотическому воспитанию молодежи… Выступление согласовано лично с министром культуры!

Подполковник, наконец, понял, что над ним издеваются, покраснел и, сунув листки обратно в руки "капитану Степе", быстро отошел. Майор и тот, что был в штатском, с сочувственно посмотрели ему в след.

– Да, вы не обижайтесь, Игорь! Дураки они везде есть… – произнес майор, словно извиняясь за своего коллегу. – Всего вам доброго…

– И вам тоже – всего доброго, – угрюмо кивнул Игорь. – Но лучше все же – прощайте…

В сопровождении "капитана Степы" он и его музыканты направились за кулисы небольшого зала.

Майором в фуражке с высокой тульей оказался начальник охраны президента России Александр Кожухов.

– Ну что, Андрей Петрович? Видишь, какие теперь у нас песни поют? – проводил он долгим взглядом удаляющихся музыкантов. – Кто б мне ещё два года назад сказал, что я буду слушать такие песни, да ещё в этих стенах – никогда б не поверил бы!

– Я б, наверное, тоже! – усмехнулся второй.

Собеседником Кожухова был командир знаменитого подразделения "Омега", полковник Кормухин. О нем и о его подчиненных в комитете ходили легенды. Негласным лозунгом его группы было: "тихо пришли, тихо взяли и тихо ушли"… С Кожуховым Кормухин был знаком давно, ещё со времен учебы на высших курсах КГБ, с так называемой "лесной школы", расположенной где-то за подмосковным Ясенево. Там они не раз встречались на полигоне девятого управления, где у обоих проходили тренировки по спецдисциплинам. У них было много общего: и рост, и стать. За плечами у обоих был прожженный удушливым солнцем, кровавый Афган… Их связывала та крепкая, проверенная временем мужская дружба, которая может быть только у двух сильных и уверенных в себе людей… Кормухин не прервал своих отношений с Кожуховым во время опалы Бельцина, когда капитан Кожухов был уволен из комитета под надуманным предлогом, и потом, когда он снова был в комитете восстановлен, хотя и отстал от друга на два звания. Они продолжались встречаться семьями и сейчас. Сейчас правда, гораздо реже, чем раньше – за последнее время работы у обоих прибавилось. У Кормухина, потому что резко возросло количество террактов в стране, а у Кожухова из-за того, что теперь он постоянно сопровождал Бельцина в его ближних и дальних поездках…

– Да! Мир, кажется, переменился, – сказал Кожухов задумчиво. – Хотя у нас такого дерьма, как этот Потапов ещё тоже полно. А знаешь, что я сейчас подумал? Ведь кому-то очень захочется тебя и твоих ребят использовать… Кстати… В Литве не они поработали? Уж больно там грамотно телецентр брали… Ладно, ладно, можешь не отвечать! – Кожухов заметил, как у товарища недовольно дернулся упрямый узкий рот. – Только ты подумай – сегодня Литва, завтра Душанбе… А дальше что?

Спецназовец безучастно пожал пудовыми плечами.

– Знаешь, Александр… Я ведь офицер… И, как ты, присягу давал… Приказ есть приказ – его не обсуждают…

Кожухов нахмурился, – то ли обидчиво, то ли скептически, и произнес:

– Андрей Петрович, только мне-то не надо! Для меня офицерская честь тоже ведь не дырка от бублика… Другое дело, что ею пользуются всякие подлецы или мудаки, типа этого Потапова… Вспомни-ка, как ты двенадцать лет назад со своими ребятами дворец афганского шаха брал… Ты там своих парней положил, да и тебя самого оттуда еле живого вытащили, а ведь кто-то после тебя оттуда драгоценности вывозил… Тебе орден на грудь, а какая-та мразь себе карманы набила… Что? Разве не так?

Лицо у Кормухина почерствело, пошло суровыми складками, но голос остался прежним – ровным. Может только веса в нем немного прибавилось:

– Саш, мы вроде с тобой не пацаны давно… Зачем ты мне всё это говоришь?

– Да просто, Андрей, не хочу, чтобы нас с тобой развели по разные стороны баррикад… Вот и все…– ответил Кожухов.

Полковник Кормухин перевел свинцовый взгляд на товарища, – посмотрел на него пристально, оценивающе. После короткой паузы произнес:

– Чего-то, майор, тебя куда-то не туда занесло… Давай-ка мы лучше с тобой пойдем пивка попьем…

– Ладно… Давай! – согласился Кожухов. – Закрыли тему! Пойдем-ка… У меня ещё пара бутылок из нашего буфета осталось… Только ты, Андрей попомни мои слова… На всякий случай…

Аркадий оказался прав, говоря о том, как важно засветиться на телевидении…

После выступления в программе Качалова предложения на гастроли хлынули на Таликова неудержимым потоком. Для Игоря словно открылась дверь, в которую он долго и безрезультатно стучался… Теперь его вместе с его группой буквально стали разрывать на части – писали и звонили со всего Союза, приглашения шли со всех концов, от Прибалтики до Камчатки. Гастроли, интервью, съемки – всё это теперь съедало всё его время без остатка.

Конечно, во многом, что он делал ему помогал Аркадий – он взвалил на себя всю организационную работу, и находясь все время в тени, вне сцены, казалось, оставался таким же бодрым и беспечным. Со стороны создавалась видимость, что он устраивает все эти поездки, встречи, интервью легко, шутя, словно жонглируя своими связями и знакомствами… Кроме того, несмотря на то, что их мнения с Игорем иногда не совпадали и на этой почве возникали редкие конфликты, Аркадий обладал удивительной способностью как-то легко найти компромисс и сглаживать острые углы… Игорь чувствовал необходимую ему поддержку и ценил её, потому что, видел, что обрел в Аркадии не только человека, который поддерживает все его начинания, но и друга, а настоящих друзей у него по большому счету, из-за его неуживчивого, бескомпромиссного характера, было немного.

И наконец самой большой неожиданностью для Игоря стало его приглашение на передачу "Песня года", которое было своего рода заключительным аккордом в его официальном признании в качестве фаворита сцены. После этого выступления Игоря стали узнавать на улице и иногда подходили, чтобы попросить автограф. Приятное, слегка дурманящее чувство признания, осознание собственной нужности и востребованности слегка пьянило Игоря, давая ему ощущение легкости и наполняя внутренней энергией. Он почти забыл про отдых, спал по несколько часов в день, иногда урывками, в транспорте, во время переездов, но большего, казалось, ему и не требовалось – он был счастлив, счастлив от того, что жил той жизнью, о которой мечтал. Теперь, когда у него, наконец появились деньги, которые он мог расходовать на свои творческие замыслы, он старался как можно быстрее их потратить, а прежний мир, мир в котором он жил до сих пор, с его житейскими проблемами стал ему тесен и как старый костюм, был убран в старый и пыльный платяной шкаф: сами собой отошли в прошлое аранжировки для ансамбля "Арагви", как-то сама отодвинулась на второй план семья и теперь, даже, если он был не на гастролях, Игорь возвращался домой глубоко заполночь и всегда вставая по заведенному распорядку в восемь, снова торопился окунуться в закружившую его круговерть.

Его жена, Тая, переживала это отстранение болезненно, потому что видела, что та часть души Игоря, которая раньше безраздельно принадлежала ей и только ей, теперь была заполнена чем-то другим, не менее важным для него.

Раньше она всегда знала, что она является для мужа тем островком спокойствия, тихой гаванью, в которую он всегда возвращался после своих нескончаемых битв с той системой, которая давила и душила его, и теперь, когда необходимость в этой борьбе исчезла, казалось, исчезла и необходимость в ней самой, как в человеке, к которому он всегда возвращался, чтобы устало положить голову на плечо и почувствовать, что у него есть место, где его любят и ждут.

Все эти годы до этого осознание собственной необходимости, когда она была Игорю и первым слушателем, и нянькой, и хранителем их домашнего очага, давало ей уверенность в том, что никто не сможет отобрать у неё это место. Может поэтому, зная легко увлекающейся характер Игоря, она раньше никогда его не ревновала, точнее никогда не давала этому чувству вырваться наружу… Были ли у него романы на стороне? Она не была ни наивной, ни дурой – наверное, были, как и у большинства из тех, кто вращается в эстрадной среде, – там всегда возникают мелкие интрижки, мимолетные романчики, которые больше похожи на радужные мыльные пузыри, которые поначалу кажутся очень красивыми, а на поверку оказываются такими же пустыми и недолговечными. Поэтому понимая всё это, она старалась не задавать себе этот вопрос – для неё Игорь, как бы разделялся на два человека: один, домашний, немного неуклюжий, но безумно родной и близкий – "Игоряша" или, когда их сын был рядом, просто "папуля", и второй – Игорь Таликов, талантливый композитор, поэт и музыкант. Эти два человека, которые одновременно жили в её муже, были ей одинаково дороги и понятны, и она знала, что нужна им обоим. Когда в семье не было денег, ну, или почти не было, она никогда не жаловалась и не упрекала его – она могла недоедать сама, экономить на себе, но Игоряша всегда был накормлен. Она научилась без слов чувствовать и понимать его – они могли часами не разговаривать, особенно, когда он сидел в комнате над какой-нибудь своей новой песней, сочиняя стихи или подбирая мотив. Это не значит, что они были в ссоре – она знала, что сейчас ему надо просто побыть одному. Тогда она старалась заняться своими делами где-нибудь на кухне или в ванной. Она научилась сама пользоваться молотком и отверткой, и уже давно привыкла к той роли, которую сама отвела себе в его жизни и эта роль наполняла смыслом её жизнь.

Теперь же всё изменилось… Игорь прибегал домой на несколько часов, казалось, только для того, чтобы переодеться и поспать несколько часов. Нет, он всё так же искренне делился с ней своими впечатлениями, но она уже не чувствовала своей прежней необходимости и это открытие угнетало её. Рано утром, когда он выбегал из дома, бросив на ходу своё дежурное "Пока… Я ушел", она оставалась стоять прислонившись к дверному косяку, кусая губы и стараясь, чтобы муж не заметил её предательски блестевших глаз… Но Игорь, похоже, и не замечал – он был уже целиком захвачен той новой жизнью, которая теперь целиком поглощала его и его время…

А страна между тем привыкала к слову «кризис». Столица наполнилась слухами о грядущем повышении цен и народ закупался впрок, сметая в магазинах всё подряд… Казалось, такого Москва не видела с тяжелых военных лет: в магазинах – пугающая пустота, в булочных – либо замки на дверях, либо чистые прилавки, а если же где-то появлялся хлеб, то там тут же выстраивались длинные очереди… Но ведь хлеба на год вперед не купишь и теперь уже каждый, глядя на пустые прилавки, мог сказать: доперестраивались!

В эти дни Михайлов созвал чрезвычайное заседание Совета безопасности. Он был сумрачен и немногословен – уже не было времени говорить об успехах победившей демократии, надо было думать о том, как накормить страну.

– В стране – ситуация двадцать седьмого года, – сказал он, мрачно оглядывая сидящих за длинным столом молчаливых соратников. – И если так пойдет дальше – через два, максимум три месяца страну кормить будет нечем! Я хочу услышать мнения членов Совета безопасности по выходу из сложившегося положения!

Грузный премьер-министр Петров несколько секунд молчал, собираясь с духом, а потом каким-то пустым голосом предложил ввести в стране карточную систему на основные продукты и предметы потребления. Михайлов тут же гневно встопорщил брови и зарубил это предложение без всякого обсуждения:

– Это будет означать не только провал перестройки в глазах мировой общественности, но и полную дискредитацию власти в глазах граждан! – сказал он. Петров недовольно поджал губы и угрюмо ссутулился над столом, – других предложений у него не было. Следом за Петровым выступил министр внутренних дел Борис Тугго. Нервно выторчив голову с жестким бобриком седых волос, он с озабоченностью принялся говорить о том, что в стране сейчас массовый характер принимают межнациональные конфликты, что происходит резкая активизация тех партий и движений, которые дестабилизируют обстановку в стране, и что в средствах массовой информации все чаще и чаще стали появляться публикации, в которых почти в открытую призывается расправиться с коммунистами ("чуть ли не на столбах их вешать!" – говорил он с глухим раздражением.) Причем всё это происходит под прикрытием лозунгов о гласности и перестройке…

– Алексей Сергеевич! – заявил он под конец натянутым тоном. – Наведения элементарного порядка от нас уже требуют слева и справа! Если сейчас не предпринять решительных действий, заведем страну в пропасть… А мы и так буквально скатываемся в неё… Единственный выход из кризиса – это немедленное введение чрезвычайного положения в стране!

Его тут же поддержал сидящий рядом руководитель КГБ Крюков:

– Политика и экономика взаимосвязаны, Алексей Сергеевич, и без решения политических проблем невозможно решать проблемы экономические… Это диалектика! Реформы, проводимые в стране, должны опираться на сильную власть, а иначе они обречены!

Замолчав, Крюков принялся раздраженно раздувать тонкие узкие ноздри, но Михайлов возмущенно блеснул на него стеклами очков и выдал резкую отповедь:

– Виктор Александрович, не надо нам здесь политический ликбез устраивать! То, что вы предлагаете – это валюнтаризм, который может привести к большому кровопролитию! Вы, как министр, отвечающие за порядок в стране, должны это понимать! Введение чрезвычайного положения разрушит то общественное согласие, которое нам с таким трудом удается сохранить!

Но несмотря на внешнюю уверенность и спокойствие, Михайлов чувствовал, что все эти попытки оказать на него давление совсем неспроста. Сейчас он был похож на вожака, загнанного в угол своей же стаей. Стая готова взбунтоваться… Это он понял… Они ещё, конечно, трусят, стыдливо отводят глаза, но уже глухо рычат, обнажая в оскале хищные острые зубы. И только министр иностранных дел Эдуард Мжевадзе, – старый товарищ, остался на его стороне, – не предал, поддержал в трудную минуту. Мягко перекатывая во рту слова, словно это были не слова, а камешки, он сказал простые и очевидные вещи – все, что здесь сегодня было произнесено – это лишь озвученные мысли, о том, как хорошо было раньше и как плохо сейчас… Вдвойне плохо, что говорят это люди облеченные властью и занимающие высокие государственные посты, – как раз те, кто должен отвечать за состояние экономики и правопорядка. Таким образом, вольно или невольно они подталкивают страну к диктатуре… Но этот путь страна уже прошла и заплатила за него очень дорого! И поэтому достойной альтернативы демократии нет! Раз высказался народ за сохранение общего дома, то надо реализовывать этот принцип через подписание союзного договора… А если стране нужны дополнительные денежные средства на переходный период, то не надо бояться обращаться к мировому сообществу, – они готовы помочь, потому что им гораздо важнее видеть Союз демократическим государством, а не тоталитарным, ощетинившимся ядерными боеголовками.

Когда Мжевадзе закончил Михайлов благодарно посмотрел в его сторону. Приободрившись, он закончил совещание поручением правительству подготовить комплекс мер по стабилизации экономической обстановки в стране и дал задание представить подготовленный план мероприятий ему ровно через десять дней.

После окончания заседания Председатель КГБ Крюков подошел к министру внутренних дел Тугго.

– Что скажешь? – спросил он, собрав у рта сердитые складки.

– А что тут говорить? – ответил Тугго, шагая рядом с ним по длинному кремлевскому коридору. – Ты ж видишь… В стране нет президента! Михайлов выдохся… Куда ни кинь – везде разброд, коррупция и межнациональные конфликты, а он уже боится что-либо предпринять… Только все ещё верит, что социализм – это творчество масс… Вот они творят… Что хотят!

Крюков с каменным выражением лица рубанул в ответ:

– Так ведь уже почти всё оплевали, на чём выросло несколько поколений! Внуки! Да что там внуки… Дети уже не верят, что у их отцов было светлое детство, радостный труд, и счастливые песни! Ничего этого не было! Был только ГУЛАГ, массовые репрессии и расстрелы! А ты думаешь, эти зерна ненависти к собственному прошлому не аукнутся? Аукнутся! Ещё ой как аукнутся! Они ещё большой бедой взойдут – потом не расхлебаем! Еще Паскаль Блез сказал: "Справедливость, не поддержанная силой, – немощна"! И если не сможем взять ситуацию под контроль – потеряем страну!

Тугго тяжело вздохнул в ответ.

– Ну, не армию же пускать в ход? – спросил он, не поднимая глаз на пышущего гневом товарища.

– А государства без армии не бывает! – парировал Крюков и зыркнул на него так яростно и непримиримо, что Тугго втянул голову в плечи. Несколько секунд они шли молча, пока не свернули к широкой лестнице, застеленной широкой багровой дорожкой, а когда стали спускаться к выходу Тугго без всякого вступления произнес:

– Нет… Не сможем мы опираться только на штыки…

– А на что ещё опираться? – с гневным тенорком спросил Крюков. – На демократию? А где она, эта демократия? Нет её! Демократия – это всеобщая ответственность, опирающаяся на уважение законов, лидеры, конкурирующие в борьбе за правительство, а не разваливающие государство! Это прочные государственные институты, это господство права, наконец! А у нас что? У нас – гласность, граничащая с безответственностью, свобода, похожая на анархию! Вольница – по-русски! Э-эх! Гуляем!!!

Он в раздражении тряхнул своим редкими седыми волосиками на почти лысой крутой голове, и ускорил шаг. Туго, едва поспевая за ним, обронил:

– Вот почему это только мы с тобой понимаем, Виктор Александрович? А?

Выражение глаз у него стало грустным и даже каким-то безысходным, но Крюков, невысокий, неказистый Крюков, который был меньше Тугго почти на голову, продолжал сохранять на лице решимость. Глаза его грозно посверкивали из-под сурово сведенных бровей. Он по-попугаичьи вертанул головой и спросил строго:

– Одни? Почему одни? Не одни! Говорил я перед этим заседанием с Петровым, – он мне честно сказал, – сейчас в стране идет стагфляция! Инфляция, говорит, – это, когда цены растут… Застой производства – это стагнация… А, когда все вместе – это стагфляция! И если такой процесс не остановить – все… Гибель государства! Так что и он понимает… И Линаев понимает… Все всё понимают…

Быстрым, дерганым шагом он перебирал кремлевские ступеньки, а Туго, семенящий рядом, с сомнением протянул:

– Ну-у… Линаев ещё тот фрукт… Сидел, понимаешь, на заседании, – ни "бе", ни "ме", ни "кукареку"…

Крюков, не сбавляя шага, покачал головою и лицо его впервые за время разговора перестало напоминать каменную маску. Взглянув на Туго, он бросил с укоризной:

– А вот это ты зря… Линаев наш человек! Разговаривал я с ним… Предложил выйти на Верховный Совет с предложением об отставке Михайлова… И знаешь, что он мне ответил? А кто будет выходить? Я, вице-президент, или ты, Председатель КГБ? И мы, члены правительства, будем требовать отставки президента? Да это ж обычный дворцовый переворот! Так он и будет восприниматься всеми! Нет… Тут серьезная программа нужна, вот что…

Тугго недоверчиво поскребыхал ладонью свой щетинистый подбородок и настороженно покосился на Крюкова.

– Это он тебе так сказал? – спросил он.

Крюков усмехнулся уголками тонкого рта и ответил:

– Да в том-то и дело… Тех, кто всё понимает– большинство… Вот только сделать мы что-то либо боимся, либо не можем…

– Подожди-ка! – прервал его вдруг министр внутренних дел. Голос у него изменился, стал бодрым и энергичным. – Михайлов ведь, кажется, сказал, чтоб мы ему свои предложения подготовили… Так? А давай-ка, под это дело мы все соберемся – я, ты, Линаев, Петров… Вязова пригласим от Министерства обороны… На военных за последнее время столько дерьма вылили, что он тоже молчать не будет… Соберемся и обсудим все хорошенько…

– Хорошо! – согласился Крюков. – Я поговорю с Линаевым и с Петровым, а ты бери на себя Вязова… Встречу ориентировочно назначай на послезавтра на вечер, на 19-00. Договорились?

– Лады! – коротко кивнул Тугго.

Они вышли на широкий кремлевский двор и расселись в поджидавшие их черные непробиваемые лимузины. Длинные машины, с ходу набрав мощными моторами обороты, выехали за кремлевские стены и резво помчались, развозя хозяев по их грозным ведомствам.

Теплое лето набирало силу. Улицы шелестели свежей изумрудной листвой, гомонили щебетом шустрых воробьев и клекотом ленивых сизарей, а рейтинг Михайлова, в противовес ожившей и буйно расцветшей природе, стремительно падал, приближаясь к нулевой отметке. Теперь уже Михайлов не устраивал никого – ни левых, ни правых и на днях даже центральная газета коммунистов «Правда» поместила на центральной полосе подборку писем, поносящих его и его реформы.

"Господин Президент!" – было напечатано на первой странице. – "Спасибо Вам за то, что развалили Союз, развратили молодежь, и пустили по миру великую державу…"

Михайлову, читавшему газету в своем кремлевском кабинете, показалось, что он уже где-то видел эти строчки. Он нахмурился, стараясь припомнить…

"Крюков! – наконец всплыло в его сознании. – Ну, да, конечно! Нечто подобное ему приносил председатель КГБ Крюков! Что-то похожее было в одном из писем… Может совпадение? – подумал он. – Нет! Каким бы ещё иным способом адресованные мне письма могли попасть в редакцию?"

– Сволочь! – громко выругался Михайлов в пустой тишине кабинета. – Сукин сын! Совсем уже распоясались! Ничего не боятся! Разгоню всех к чертовой матери!

И, не дочитав, скомкал газету и зашвырнул её в стоящую рядом мусорную корзину. Несколько секунд, он смотрел остановившимся взглядом на блестящую полировку стола, затем, желая убедиться, что взял себя в руки, взглянул на выглядывающий из корзины скомканный газетный лист. На измятой бумаге четко вырисовывались причудливо изогнутые буквы названия – "ПРАВДА". В этот момент телефон на широком столе тревожно зазвонил. Михайлов нервным движением снял трубку и поднес ее к уху. Голос адъютанта произнес:

– Товарищ Президент, к вам генерал Плешаков…

Михайлов недоуменно нахмурился. Сегодня он не планировал встречаться с начальником службы охраны – он привык, что Плешаков без вызова или без предварительной договоренности не приходит и поэтому его сегодняшний визит выглядел странно.

– Попросите его к трубке, – сказал Михайлов. Услышав голос Плешакова, сухо произнес:

– Слушаю вас, Юрий Алексеевич…

– Алексей Сергеевич, прошу прощения, что без вызова – я всего на несколько минут… Я по поводу спецтранспорта для членов Верховного Совета, – голос у Плешакова был каким-то неприятным, неестественно лебезящим.

– Какого спецтранспорта? – машинально спросил Михайлов и наморщил лоб, пытаясь сосредоточиться.

– Вы сказали, чтобы все эти вопросы решались теперь только через вас, – быстро ответил Плешаков и в трубке стало слышно его тревожное, прерывистое дыхание.

Михайлов, наконец, понял, что Плешаков чего-то не договаривает…

"Черт, это ещё что за маскарад?" – подумал он сердито, но мозг его уже начал лихорадочно въедаться в путанную ситуацию:

"По такому случаю, как спецтранспорт, Плешаков не стал бы специально беспокоить, –подумал он, – такие вопросы решаются или по телефону, или докладной… К тому же вопрос со спецтранспортом давно обсужден, ещё раз поднимать его по своей инициативе Плешаков будет… Значит, почему-то не хочет говорить, что-то хочет сообщить один на один, с глазу на глаз…"

У Михайлова от предчувствия плохих новостей тоскливо заныло под ложечкой.

– Хорошо, заходите, – бросил он в трубку.

Плешаков зашел в кабинет, сжимая подмышкой пухлую коричневую папку. Вошел и плотно закрыл за собой дверь.

"Раньше папок он с собой не носил…" – механически отметил про себя Михайлов.

– Ну, так что у вас, Юрий Алексеевич. Что вы там ещё принесли? – спросил он сердитым голосом. Плешаков широким шагом подошел к столу, и выставил перед Михайловым маленький плоский магнитофон "Грюндиг". Увидев недоуменный взгляд Михайлова, пояснил поспешно:

– Алексей Сергеевич, это запись разговора Тугго и министра обороны Вязова… Сделана вчера вечером… Есть серьёзные основания думать, что некоторыми членами правительства готовится ваше устранение от власти… – и нажал на никелированную кнопку. Сначала из небольшого магнитофончика послышалось шуршание пустой ленты, а затем раздался приглушенный мужской голос. Плешаков торопливо покрутил пальцем маленькое колесико сбоку у магнитофона – прибавил громкости, и Михайлов явственно различил голос министра внутренних дел Тугго, слегка искаженный металлическим звучанием миниатюрного динамика:

– Дмитрий Васильевич, – говорил Тугго. – Пора определяться, кому мы служим и кому присягу давали…

А следом раздался легко узнаваемый глубокий бас министра обороны маршала Вязова.

– А ты меня за Советскую власть не агитируй, Борис Константинович… Без тебя разберусь… Только мне твоя политика, знаешь, вот уже где!

И из магнитофончика донеслись едва различимые хлопки, – Михайлов живо представил себе, как массивный Вязов стучит ладонью по широкой бычьей шее.

– Верю! – опять послышался голос Тугго. – Верю, Дмитрий Васильевич! Но мне ведь не за себя, а за страну обидно… Не только потому, что со времен Екатерины ни одна пушка в Европе без ведома России выстрелить не могла… И не потому, что над нами уже третьи страны смеются, хоть это и позорище! А потому, что без станций дальнего радиообнаружения, скажем в Прибалтике, ни Москву, ни Ленинград не защитишь… Потому, как обороноспособность наша по принципу единого пространства построена! А я тебя, Дмитрий Васильевич, как честного офицера знаю… И молчать ты не будешь, когда страну по углам начнут растаскивать… Поэтому и пришел…

Вязов угрюмо пробасил в ответ:

– Борис, давай начистоту! Раз пришел и не боишься, что завтра я пойду и передам наш разговор Михайлову, значит сказать чего-то серьезное хочешь… Ну, так говори! Только откровенно, как мужик мужику…

Тон у министра внутренних дел сменился с жесткого на вкрадчивый и доверительный:

– Дмитрий Василич, пора этот шабаш этот прекращать! Я хочу сказать, что есть люди, которые совесть не потеряли и в случае чего готовы головы свои подставить… Сейчас готовится совместное исследование аналитических служб КГБ, МВД, с привлечением специалистов Минфина, но и так ясно – сидим мы на пороховой бочке и фитиль короткий… Так, что думай сам… Только в расчет прими, что у Михайлова-то из поддержки никого, – одни пресс-секретари остались… А Крюков с нами, Павлов – с нами, Линаев – тоже за нас… С Верховным Советом, думаю, договоримся…

Несколько секунд после этого слышался сухой шелест пленки, а потом голос старого маршала устало произнес:

– Борис, ты вроде всё правильно говоришь, а в итоге всех собак опять на армию навешают? Да хватит уже! В России и так за всю историю больше всех царей перебили!

Плешаков на этом месте покосился на Михайлова и заметил, как у того на темени, изуродованном длинным родимым пятном, заблестели мелкие бисеринки пота. Из плоского магнитофончика тем временем опять раздался голос Тугго:

– Дмитрий Васильевич! Ты что ж думаешь, что я тебя на убийство Михайлова подбиваю? – голос Тугго налился обидой. – Да, ты меня идиота-то не считай! Михайлова надо просто заставить в стране навести порядок! Напомнить, что он президент, а не сопля на палочке! А что по-поводу "собак навешают"… Если так дальше пойдет от армии скоро ничего не останется… Скоро и навешивать будет не на что!

Михайлов, наконец, не выдержал и в раздражении махнул Плешакову рукою:

– Ладно, хватит… Выключайте… – и дождавшись, пока Плешаков щелкнет никелированной клавишей, спросил терпким голосом, не глядя в его сторону:

– Какие ещё сведения по этому вопросу?

– Пока больше никаких…. – Плешаков торопливо убрал со стола магнитофон обратно к себе в папку и исполнительно вытянулся. Михайлов неприятно скривился. Лицо у него стало некрасивым – тонкие брови сошлись на переносице, а губы стянулись в узкую гузку.

– Значит, тогда так! – сказал он. – Мне нужна вся информация по этому поводу. Вся… Кто, с кем, когда и о чем! Важно понять насколько далеко зашел этот процесс… Это серьезно! Потому что кончиться все может авантюрой… Кровавой авантюрой! Из которой ровным счетом ничего не выйдет, потому что опоры у них в народе нет, но вред для страны может быть огромный…

Плешаков зябко поежился, – тиская подмышкой толстую папку, сказал неуверенно:

– Алексей Сергеевич… Вы ж знаете, у меня нет таких полномочий, чтобы собирать компромат на членов правительства…

– Считайте, что теперь у вас такие полномочия есть! – без обиняков отрубил Михайлов. – И давайте, Юрий Алексеевич, не играть в кошки-мышки! Речь идет, как минимум, о кадровых перестановках… А может быть и о государственной измене… Скажу так, – в дальнейшем я собираюсь опираться на людей, которым я смогу полностью доверять, а Крюков не тот человек, на которого я могу опираться… – он выдержал короткую паузу, пристально глядя на Плешакова, и добавил. – Поэтому жду от вас информацию!

Когда Плешаков покинул президентский кабинет, Михайлов сгорбился за широким президентским столом и, тоскливо сцепив руки, уставился перед собой.

"И эти предали! – подумал он. – Вакуум… Пустота… А может, действительно, плюнуть на все и подать в отставку? Главное я уже сделал – начал перестройку в умах людей… Пусть теперь эти горлопаны попытаются сделать что-то лучшее…"

И словно подслушав его невеселые мысли, с улицы раздалось насмешливое карканье. Михайлов повернул голову и увидел за окном больших черных птиц, круживших плотной стаей в лазоревом вечернем небе.

"Слетелись, слетелись, вороньё поганое! Почуяли! – Михайлов скривился, невесело глядя на темных птиц. – Ну, что ж… Видно, у каждого своя Голгофа…"

И тут, будто снова услышав его, вороны загалдели ещё громче, ещё быстрей закружились в своем причудливом, мрачном хороводе.

За последнее время число этих нахальных пернатых тварей, обитающих в кремлевском дворе, сильно увеличилось и теперь их надсадные, гортанные крики всё чаще и чаще раздражали кремлевских обитателей. Случалось даже, что какая-нибудь из птиц забиралась через оставленную открытой форточку прямо в кремлевский кабинет, и тогда со столов кремлёвских чиновников пропадали дорогие ручки и мельхиоровые чайные ложки… Однажды у одного из чиновников прямо со стола пропали секретные документы. Грешили на ворон, потому что несчастный чиновник всеми святыми клялся, что дверь в кабинет была заперта, а в кабинете была открыта только форточка… Так или иначе на следующий день документы нашлись – на газоне во внутреннем дворе, но чиновника все равно уволили, – говорят, после этого он ушел в тяжелый запой, из которого не может выбраться до сих пор… После этого курьезного и одновременно трагичного случая с нахальными птицами все же решили бороться. До недавнего времени их просто пытались отстреливать, но после того, как кто-то из зарубежных гостей поинтересовался, что это за выстрелы постоянно слышны в Кремле, такой способ борьбы с серыми бестиями решили прекратить и закупили в Германии специальные силки, – расставили их по крышам и чердакам кремлевских зданий. Но все оказалось напрасным… Умные вороны быстро раскусили уловку людей и теперь пустые ловушки стояли, словно насмешка над человеком в его тщетной борьбе с хитрыми птицами. Михайлов отвел взгляд от окна, от мрачных черных птиц, победно круживших за стеклом кабинета и взял трубку телефона.