Текст книги "Виа Долороза"

Автор книги: Сергей Парфенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Аркадий замолчал, кусая белые от злости губы. Игорь уперся в него тяжелым взглядом и припечатал словно свинчаткой:

– Только ты забыл сказать, Аркаша, что это ещё и мой мир… А я не хочу жить в дерьме! И дети мои, чтобы жили в дерьме тоже – не хочу! И я не позволю этот мир поганить! Понял?

И в глазах у него было столько яростного и непримиримого упрямства, что Аркадий ни слова не говоря, повернулся к нему спиной…

Родное отечество встретило прилетевших привычной сутолокой и деловой суетой…

На первый взгляд здесь ничего не изменилось…

Все также падал снег за окнами, все также спешили люди на работу – привычную, обыденную… Казалось, что хотя страны уже не было, она продолжала жить, двигаться по инерции, как человек, поручивший пулю в сердце, который делает ещё несколько последних, бесчувственных шагов прежде, чем упасть… И только у иностранных посольств зазмеились, заизвивались темными плотными очередями ряды отъезжающих за рубеж… Навсегда – в Германию, в Америку, в Израиль…

За окном начинало темнеть… Осторожно, как серый кот, подкрадывался к городу холодный, ранний вечер. В просторной и светлой комнате посольства едва слышно жужжали неоновые лампы, установленные в нишах подвесного потолка, наполняя помещение холодным, голубым светом. Тихо и тоскливо, как в прозекторской…

Яков Маген сочувственно посмотрел на сидевшего перед ним сгорбившегося Аркадия Резмана и произнес устало:

– Послушайте, Аркадий… Ну зачем вам уезжать? Подумайте сами, чем вы там будете заниматься?… У вас вряд ли там получиться стать эстрадным менеджером… В Израиле эти места давно заняты, а довольствоваться работой где-нибудь в кибуцах или иметь свой маленький гешефт торговца сувенирами вы же не захотите – вы же человек творческий, человек богемы… Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы пойдете работать куда-нибудь на стройку, я вас умоляю… Это не для вас…

Яков Маген болезненно поморщился, словно испытывал неимоверное страдание от одной только мысли, что Аркадий может согласиться на такое предложение. Аркадием между тем сидел сгорбившись и угрюмо молчал. На столе перед ним остывала чашечка с капуччино, на которую он не обращал никакого внимания, а рядом лежал листок с заявлением на выезд…

– Можно закурить? – неожиданно спросил он и посмотрел на Магена больным, затравленным взглядом.

Маген молча пододвинул ему черную пластмассовую пепельницу. Аркадий, вытащил из кармана джинсовой, на искусственном меху куртки красно-белую пачку "Мальборо", баллончик зажигалки и, выбив из твердой пачки сигарету, крутанул ребристое колесико. Яркий, огненный язычок резвым чертиком вырвался из желтого баллончика и подпалил кончик сигареты. Аркадий сделал длинную затяжку и опять безразлично уставился в одну точку. Маген расстроено покачал головой.

– Послушайте, Аркадий, – снова начал он. – Ведь насколько я понимаю все дело в ваших отношениях с Таликовым… Угадал?… – он кивнул, заметив, как у Резмана при его словах неприязненно дернулась скула. – Я догадываюсь, что вы хотите сказать… Что Таликов непростой человек, с ним невозможно работать и он портит вашу работу, ваши связи, и так далее… Ведь так? Я готов с этим согласиться, Аркадий… Только, видите ли… Не примите за упрек, но вы ведь у Таликова, в должности директора? Правильно? А помните, что слово "директор" имеет происхождение от английского "direct" – направлять?… Поэтому Аркадий… Вам всего лишь надо направить его творческую энергию в нужное русло… И все… И у вас все получится! Поверьте мне!

Аркадий ничего не ответил, – он резко встал, шваркнул придвинутым стулом, и под недоуменным взглядом Магена молча направился к выходу. Маген догнал его уже в дверях, остановил, цепко ухватив за руку.

– Подождите, Аркадий… Ну зачем вы так? Я же искренне хочу вам помочь!

Аркадий угрюмо мотнул головой.

– Я все понял, Яков Романович… Я все понял… – повторил он, стараясь не встречаться с Магеном взглядом. – Извините, я тороплюсь…

Маген осторожно отпустил его рукав и похлопал Аркадия по плечу, но вид у него сейчас был отнюдь не радостный, – наоборот, сосредоточенный и строгий.

– Я знал, что вы меня поймете, Аркадий… – сказал он, как можно уверенней. – Поверьте… Вы сейчас занимаетесь своим делом… Это ваше дело, Аркадий! Делать что-то другое у вас просто не получится… Если вы и будете заниматься чем-то другим, вы будете делать это через силу, а это не принесет вам ни денег, ни радости… И это правда, Аркадий… Простите меня, но я сказал вам только то, что должен был сказать… Давайте, я подпишу вам пропуск…

Аркадий, протянул ему белый листок с голубой полосой, – Маген на нем размашисто расписался и Резман, не попрощавшись, вышел.

Тимур Чугай стоял на снежном склоне, опираясь на лыжные палки, и задумчиво смотрел на зажатый внизу лощины небольшой курортный городок, который на несколько дней стал экономическим центром мира.

Швейцария…

Что приходит в голову при этом слове?

Тишина альпийских лугов, утонувших в дурманящем, пряном аромате трав, исключительные по своей прозрачности озера, отражающие в своей первозданной чистоте звенящую небесную лазурь, укутанный в тяжелое снежное одеяло седой Монблан, приземистые, солидные банки, ревностно охраняющие тайну своих вкладчиков, сыр – твердый и пузырчатый и самые точные и дорогие в мире часы… Вековое спокойствие и основательность…

Чугай поймал себя на мысли, что здесь в Швейцарии все кажется каким-то чересчур прилизанным и как будто игрушечным – чистенький городок с огромным блестящим блюдом открытого катка и остроконечными церквушками выглядел, как кинематографическая бутафория, где пыль начисто отсутствует, словно его пропылесосили огромным пылесосом. Впечатление неестественности усиливали флегматичные швейцарцы, которые выглядели заторможенными после взбудораженной и суетной Москвы. Чугаю даже начало казаться, что их единственными развлечениями, с помощью которых они повышают адреналин у себя в крови, являются сумасшедшая езда по извилистому серпантину идеально гладких дорог и безудержный лыжный слалом с заснеженных горных круч.

От размышлений Чугая отвлек Джефри Торн – американский экономист, с которым Чугай успел мимоходом познакомиться во время вояжа Бельцина в Америку. Он съехал по склону и, скрипнув широкими лыжами по укатанному насту, остановился рядом.

– Как вам Швейцария, мистер Чугай? – спросил он с легким налетом восторженности, поднимая на отворот шапочки широкие зеркальные очки. Чугай оторвался от вида игрушечных домиков внизу и посмотрел на мечтательно улыбающегося Торна.

– Если бы не форум, наверное, здесь было бы скучно, – отозвался он без энтузиазма.

Торн продолжал счастливо улыбаться.

– Так в том-то вся и прелесть… – заметил он. – Люди, уставшие от суеты, приезжают сюда, чтобы насладиться спокойствием и немного отдохнуть… Человеческие интересы и материальные ценности – это ведь, скажу я вам, не всегда одно и тоже! А знаете, ведь здесь действительно отдыхаешь… Особенно, когда после катания зайдешь вечером в какой-нибудь шале, закажешь себе раклет с бутылочкой хорошего швейцарского вина! Чудесно… Просто чудесно… Покой, уют, деревенская еда… Что ещё нужно? Разве вы не согласны?

На лице у Чугая промелькнуло недоумение.

– Раклет? Что это, Джефри?

Вид у Торна стал снисходительным.

– Тимур, вы не пробовали раклет? (В голосе его зазвучало сочувствие.) Это национальное швейцарское блюдо… Все очень просто… Картофель, расплавленный сыр, маринованные овощи и ломтики ветчины… Но, когда все это подается в эдаком стилизованном деревенском домике! М-м! – он мечтательно сложил губы трубочкой. – Это великолепно! Простота и естественность – это как раз то, что осталось только здесь, в Швейцарии!

У Чугая скептически вздернулся уголок рта. Он подумал:

"Ну, и тут уже, похоже, не всегда…"

Ему вспомнилась их первая встреча здесь, в Швейцарии. Это было пару дней назад после окончания утреннего заседания форума… В ресторане, где столовалась съехавшаяся сюда мировая экономическая элита, на обед подавали огромных пупырчатых лобстеров. Салат из овощей и морепродуктов, с выложенными на блюде тончайшими ломтиками швейцарского сыра и великолепное сухое вино дополняли изысканное меню.

Насладившись деликатесами, участники форума бродили между столиков, читая пластиковые карточки, прикрепленные к лацканам дорогих мужских пиджаков и строгим костюмам дам. Деловые разговоры завязывались сами собой, без ложного снобизма и ненужного смущенья, – достаточно было протянуть визитку заинтересовавшему тебя потенциальному партнеру. Излишняя скромность не приветствовалась – здесь, где вершилось великое таинство создания новых грандиозных финансовых проектов и в полную силу разворачивались предпринимательство и инициатива, она была лишь ненужной обузой… Покончив с обедом, Чугай, тоже решился пройтись по залу.

– Мистер Чугай! – вдруг услышал он.

Обернувшись, Чугай увидел поднимающегося из-за столика невысокого, круглолицего мужчину лет около пятидесяти в строгом черном смокинге.

– Мистер Чугай! Помните меня? Я – Джефри Торн… Мы встречались с вами в Америке, когда вы были там вместе с мистером Бельциным…

– О! Мистер Торн! – Чугай широко улыбнулся, показывая в улыбке идеально ровные, жемчужной белизны зубы. – Рад вас здесь видеть!

– Можно просто Джефри! – великодушно произнес американец, подходя и протягивая ему руку. – Помните, я говорил вам, что было бы хорошо встретится с вами здесь, в Швейцарии? Тогда я, правда, не предполагал, что к этому моменту у вас произойдут такие глобальные изменения… Вы уже успели с кем-нибудь познакомиться?

– Пока ещё нет… Видел лишь мельком несколько знакомых по Гарварду…

Чугай огляделся, выискивая глазами знакомые лица. Неожиданно он обратил внимание, что в просторном зале ресторана присутствует несколько весьма привлекательных дам. Он остановился взглядом на одной из таких особ, чьи совершенные формы едва заметно покачивались при каждом шаге, и удивленно спросил:

– Неужели большой бизнес так похорошел за последнее время?

Джефри Торн проследил за направлением его взгляда и снисходительно улыбнулся.

– Нет… Скорее всего это здесь для того же, для чего и лобстеры, и вино… Для поднятия тонуса…

У Чугая удивленно поползи на лоб короткие рыжеватые брови. Он знал, что сюда, в спокойную безмятежность швейцарских Альп съехались не только лидеры делового мира, но и почти три сотни министров из разных стран, включая вице-президента США и канцлера объединенных Германий.

– Здесь тоже? – спросил он.

– Конечно! – Торн невозмутимо пожал плечами. – Бизнес-элита – это люди, как правило, очень и очень богатые… Но в том-то и состоит прелесть большого бизнеса, что он дает возможность жить полной жизнью и получать радости в полной мере!

Тогда, проводив взглядом удаляющуюся современную гетеру, Чугаю возражать почему-то не захотелось, но теперь, вспомнив об этом случае, он с сарказмом усмехнулся. Облокотившись на палки, он провел широкой лыжей по снегу. Стоявший рядом Джефри Торн, расценил этот жест по-своему. Опустив на глаза очки, он резко толкнулся и уже издали крикнул:

– Догоняйте, Тимур!

Чугай оторопело посмотрел, как Торн стремительно удаляется вниз по склону, а затем сделал решительный толчок и устремился вдогонку.

Через секунду они на бешенной скорости неслись друг за другом – Джефри Торн впереди, а Чугай чуть-чуть сзади. Они были похожи на буревестников над пенистым морем – выписывали стремительные зигзаги на укатанном снегу, поднимали молочные буруны на поворотах, ветер обжигал их сосредоточенные, азартные лица. В конце спуска Чугай почти настиг Торна, но у того еще сохранялось преимущество в несколько метров. Трасса в этом месте делала широкий вираж, огибая невысокий пригорок. Торн виртуозно вошел в поворот, объезжая опасный участок, а Чугай помчался напрямик, не сворачивая. Подпрыгнув и удачно приземлившись на обе лыжи, он на всех парах помчался дальше. В конце траверса он оказался первым.

– Поздравляю, Тимур! – подъехав к нему и поднимая на лоб широкие очки, сказал Джефри Торн. – У вас отличная практика!

Чугай скромно улыбнулся:

– Я раньше иногда отдыхал на Кавказе… У нас там есть такой горнолыжный курорт – Домбай… Там не так комфортабельно, как в здесь, зато никто не ограничивает в выборе трассы…

Часто отталкиваясь палками (ехать в высоких, негнущихся горнолыжных ботинках было неудобно), они добрались до подъемника, чтобы через несколько минут снова оказаться на вершине горы и продолжить оттуда свои головокружительные спуски.

– А знаете, Тимур, со временем ваш Кавказ вполне мог бы превратиться в эдакую русскую Швейцарию, – произнес Торн, занимая место на широком пластмассовом сидение и защелкивая у себя на поясе плотный страховочный ремень. – Уверен, что ваш Эльбрус вполне мог бы стать конкурентом здешнему Монблану…

Чугай уселся рядом. Сиденья с плавно дернулись и толстый канат потянул их к вершине.

– Кавказ действительно замечательное место, Джефри… – заметил Чугай не столь воодушевлено. – Но для начала нам нужно создать класс собственников, который был бы гарантом необратимости реформ… А иначе, если через полгода большинство не поддержит наши реформы, нас ждет социальный взрыв похлеще неудавшегося переворота… И в этом вся проблема!

Внизу – слева и справа под ними замелькали лыжники – они уже успели одолеть долгий подъем и теперь испытывали чувство, близкое к полету… Чугай с легкой завистью смотрел на этих счастливчиков, стремительно проносящихся мимо них. Торн заерзал на сиденье, располагаясь поудобнее, – ноги его закачались в воздухе, а лыжи заходили вверх-вниз словно ножницы. Он повернул голову к Чугаю.

– Тимур, разрешите я буду с вами откровенен… На мой взгляд, ваша главная проблема не в этом… – сказал он. – Ваша главная проблема в том, что вы наивно полагаете, что можете быстро и безболезненно перепрыгнуть из неудавшегося социалистического прошлого в счастливое капиталистическое будущее… Это заблуждение! Ваше общество серьезно больно – это вы понимаете… Но то, что вам нужна серьезная и операция – вы понять ещё не готовы. Самое трудное, на мой взгляд, для вас то, что вам необходимо отказаться от ваших утопических представлений о социальном равенстве…

Чугай недовольно дернул ртом.

– И какой же выход?

– Выход? – Торн отодвинул в сторону лыжные палки и придвинулся поближе. – Тимур, можно прежде я вам скажу одно свое парадоксальное наблюдение? Не надо стараться быть слишком правильным, это неправильно… Люди, как это ни странно, с большей готовностью чтят злодеев, чем доброхотов, – и заметив скепсис на лице у Чугая, язвительно усмехнулся. – Не верите? Хотите проверить?

Выражение равнодушия в глазах Чугая сменилось огоньком интереса. До вершины ещё было далеко и разговор помогал скоротать вынужденное бездействие.

– Что ж… Давайте! – согласился он.

Торн снова заерзал на пластмассовом сиденье и его горнолыжный костюм трескуче зашуршал.

– Ну… Хорошо! Скажите… Вы знаете, как первоначально заработал свои миллионы Ротшильд?

Чугай неуверенно пожал плечами.

– Кажется, там что-то было связанное с аферой на бирже… – произнес он. Торн довольно качнул лыжами под сиденьем.

– Браво!.. Точнее Ротшильд пустил слух, что Наполеон выиграл Ватерлоо и когда на бирже началась паника, скупил рухнувшие акции по демпинговым ценам… Но парадокс-то не в этом, Тимур! Парадокс в том, что фамилия Ротшильд не стала синонимом алчности… Она стала символом респектабельности! Чувствуете разницу? А взять, к примеру, того же Наполеона… Наполеон больше чем своими победами гордился созданием гражданского кодекса, который был на тот момент самым совершенным в мире, но весь мир все равно помнит его, только как великого полководца… Грустно, не правда ли? – и в глазах у Торна запрыгали хитрые искорки. – Ну, так как? Я вас ещё не переубедил? Подождите, подождите… – заметив нетерпеливое движение Чугая, он добродушно махнул рукою в пестрой, пухлой перчатке. – Знаю! Знаю, что вы хотите мне сказать… Мол, вам наверняка известно, кто изобрел кино, радио, телефон и самолет, и не знаете, кто изобрел электрический стул… – Торн иронично скривился. – Согласитесь, ведь приблизительно такое желание у вас возникло? А знаете, зачем я вам это рассказал? Просто я хотел вам показать, как в первый момент воспринимается любая парадоксальная теория… Любая идея, кажется нам парадоксальной только потому, что требует отказаться от привычных стереотипов… На мой взгляд ваша главная проблема в том, что вы не готовы ещё по-настоящему к решительным преобразованиям, потому что вы очень боитесь негатива! Но, я вам хочу сказать, что негатив неизбежен в любой переходный период! И не надо его бояться – рынок всё сам отрегулирует… Надо только нырнуть в него! Америка ведь тоже прошла свой тернистый путь. Вспомните – бурные тридцатые, кровавые сороковые… Аль-Капоне, мафия, гангстеры… Где все это? Их же нет! Они или перестреляли друг друга, либо превратились в добропорядочных и законопослушных бизнесменов! Почему, спросите вы? Да потому, что когда сферы бизнеса поделены, становится выгоднее вести бизнес честно – это же аксиома! Большой бизнес сам вырабатывает систему защиты и поддерживает ее на государственном уровне… Ну так как? Вы ещё не согласны?

И Торн с прищуром посмотрел на Чугая, но Чугай ничего ему не ответил – он молчал, задумчиво глядя, как мимо них медленно проплывают закоченевшие, разлапистые ели. Разговор на несколько секунд затих, а потом как-то сам собой переключился на обсуждение форума и на достопримечательности спокойной и основательной Швейцарии. И только иногда Чугай нет-нет, а искоса поглядывал на Торна, – бросал на него короткие, быстрые взгляды, словно хотел спросить, но не решался… Наконец, когда они сошли с подъемника, перед тем как снова сорваться вниз в безудержном слаломе, он спросил:

– Джефри, а как бы вы отнеслись к тому, если бы российское руководство пригласило бы вас для разработки программы российских реформ?

Торн, похоже, не удивился такому вопросу – как будто ждал его.

– Думаю, это интересно… – ответил он. – Я готов это обсудить… Если, конечно, такое предложение последует..

Чугай снисходительно посмотрел на собеседника… Последует… Непременно последует! Можно не сомневаться… Власть в Кремле уже сменилась…

В это время Михайлов приехал в Кремль в последний раз.

Перед тем, как навсегда покинуть кремлевские апартаменты он собирался ещё дать интервью японской "Асахи", попрощаться с оставшимися сотрудниками и забрать документы, те, что ещё оставались у него кабинете, чтобы перевезти их в выделенное ему от больших щедрот здание "Михайлов-центра". Но поднявшись привычно на третий этаж, пройдя по широкому кремлевскому коридору к ставшей за столько лет давно уже знакомой двери, Михайлов вдруг с удивлением обнаружил рядом с ней новенькую табличку. На золотом плексигласе красовалась свежая надпись – "Президент России Владимир Николаевич Бельцин". Дверь в кабинет была заперта. Ни секретаря, ни охраны, ни обслуживающего персонала… Вызванный комендант сбивчиво объяснил, что "товарищ Бельцин" собирается занять новый кабинет уже через час.

Михайлов, стараясь не выдать бурлящих в нем чувств, проглотил обиду и перенес встречу с японским журналистом в кабинет своего помощника Анатолия Чернова – последнего из его команды, кто ещё не покинул эти стены. Верный и тактичный Чернов согласился погулять на время интервью, но для Михайлова это было унижением, посильней пощечины.

Конечно же, Михайлов догадывался (не мог не догадываться!) о причине столь бесцеремонного с ним обращения. Вчера он сделал свое последнее заявление по телевидению – последнее, как президент уже не существующего Союза. Перед нацеленными на него телекамерами он старался говорить спокойно – не как сломленный, поигравший политик, а как лидер, уходящий с высоко поднятой головой. Сказал и про то, что не мог не сказать – что "не смотря на право республик на выход из Союза судьба многонационального государства не может… и не должна быть решена волею только трех политиков, пусть даже и обличенных самой высокой властью".

И это было не просто его прощальное слово и не хлопанье дверью, как могло показаться со стороны… Это была его объективная оценка ситуации – его боль и его тревога… Получилось вроде бы достойно… Так говорили все, кто видел это обращение по телевизору. Все, кроме, естественно, Бельцина… Тот, говорят, пришел в неистовый раж – кричал, стучал кулаком и брызгал слюною при подчиненных…

Буквально сразу же после своего обращения Михайлов должен был передавать ему полномочия Верховного Главнокомандующего, – договоренность об этом была достигнута заранее, ещё за несколько дней до этого, – все должно было происходить в кабинете у Михайлова, но к назначенному сроку Бельцин не явился. Михайлов, сидя у себя в кабинете, несколько раз с недоумением смотрел на золотые часы у себя на запястье – церемония должна была уже давно начаться, а Бельцина все не было. Ни слуха, ни духа! Через полчаса нервного ожидания в апартаментах Президента СССР появился министр обороны – (тоже теперь уже бывший!) Василий Шапкин. За ним следовали два полковника. Один из полковников держал в руках черный кейс – "ядерный чемоданчик" – последний атрибут верховной власти, который ещё номинально оставался у президента бывшего Союза.

– Алексей Михайлович, – произнес Шапкин. – Владимир Николаевич предлагает провести процедуру передачи ядерной кнопки в Георгиевском зале. Журналисты уже собрались…

Михайлов непонимающе уставился на Шапкина. Зачем? А потом, вдруг, сообразил… В Георгиевском зале обычно проводились переговоры с лидерами иностранных государств… Видно, таким образом Бельцин решил ещё раз подчеркнуть, что Михайлов теперь никто… Смешно! Если не сказать точней – глупо и убого… В духе Бельцина…

Тугим от гнева голосом Михайлов приказал Шапкину закончить процедуру передачи без него. Тон его был настолько суров и непререкаем, что Шапкину ничего не оставалось, как развернутся и вместе с полковниками покинуть президентский кабинет. Через полчаса, как и положено по-военному коротко, он доложил Михайлову об исполнении приказания.

Но все это было вчера…

А сегодня Михайлову уже приходилось давать интервью в кабинете своего помощника… В углу небольшого кабинета грудой были свалены перевязанные шпагатом папки с документами – их принесли сюда из бывших президентских апартаментов. Михайлову приходилось давать интервью в кабинете, превращенном в подсобку! Когда японский журналист, наконец, уехал, сохранив на своем непроницаемом лице некое подобие учтивости, в кабинет заглянул Чернов. Михайлов сидел на корточках – изучал наугад вытащенный из папки листок.

– Ну вот и все, Толя! – вскинув он на Чернова усталый и грустный взгляд, когда помощник осторожно протиснулся в кабинет. – Пенсионеры мы, считай, теперь с тобой… Несоюзного значения!

Чернов воинственно нахмурил густые торчащие в разные стороны лохматые брови.

– Да, ладно вам, Алексей Михайлович! С чего это вы себя раньше времени со счетов списываете? Вы открыли целую эпоху, перспективу для новых поколений…

Но Михайлов лишь скорбно поморщился.

– Не надо, Толя! Не сейчас… Я вот нашел тут кое-что среди своих старых записей… Подожди, почитаю…

Он поправил у себя на носу очки и принялся глухим, как на похоронах, голосом читать:

"Россия должна быть расчленена на свои составные части… Каждой республике надо предоставить свободу… Задача такова – не допускать существования на Востоке гигантской империи. Большевизм должен остаться в прошлом и тем самым мы выполним свою историческую миссию!"

Михайлов грустно усмехнулся и опустил листок.

– Знаешь, это откуда? – он вскинул на своего помощника больной, как у подранка взгляд. – Это из дневников Йозефа Геббельса… Получается, Толя, что мы сами выполнили задачу фашизма!

Чернов обиженно сверкнул на бывшего начальника глазами.

– А вот здесь я с вами не согласен, Алексей Михайлович! Мы сделали максимум возможного, чтобы вывести страну из состояния гниения, грозящего перейти в гангрену! Да… Были и просчеты, были и ошибки, но мне не стыдно, что я был рядом с вами… И Союз развалили не вы! Союз развалили те, кто собрался в Белоруссии и кто потом узаконил это предательство в Верховных советах республик! А вас можно уважать хотя бы за то, что вы прошли этот путь без крови… Во всяком случае на вас крови нет!

Михайлов медленно поднялся. Сняв очки, положил их в кожаный очечник, сунул в нагрудный карман.

– То не великая заслуга, Анатолий… – глухо сказал он. – Петр Первый, как известно, положил треть мужского населения России, но оставил после себя великую империю, а я без крови разрушил громадную державу… Ладно, Анатолий! Все… – и тоскливо набрякшее лицо бывшего президента разгладилось, словно он вновь обрел свое привычное душевное равновесие. – Что теперь? Что делать собираешься? Чем будешь заниматься?

Чернов пожал плечами.

– А хер его знает! – в сердцах заявил он, но тут же спохватился и добавил смущенно. – Извините… (Стало неудобно, что раньше он выражаться матом при Михайлове себе не позволял, а теперь вроде как можно стало…)

– Ко мне в центр пойдешь? – словно не заметив его нечаянной грубости, спросил Михайлов.

– Не знаю… Подумаю, Алексей Михайлович, – уклончиво ответил бывший помощник. – Отдохну сначала…

– Ну, ладно… Надумаешь, приходи… Буду рад… Ну будь здоров, Толя! – Михайлов подошел и, заглядывая ему в глаза, крепко пожал руку. – Да! И не в службу, а в дружбу, проследи тут, чтобы мои документы ко мне в центр доставили… Хорошо?

Чернов молча кивнул.

Михайлов, одевшись, спустился на улицу, где перед подъездом вместо привычного правительственного ЗИЛа его поджидала обычная черная "Волга". Перед тем, как сесть в машину, Михайлов посмотрел на купол президентского здания. Там, на флагштоке вместо красного полотнища уже развевалось новое, трехцветное – российское.

Россия, Россия…

Куда идешь ты, утопая в своих сибирских снегах, как в дорогих песцовых нарядах? Куда приведет тебя непроторенная, скользкая дорожка экономических реформ, указанная тебе из-за океана… Впрочем, что толку гадать? Что толку? Вперед! Дальше, дальше…

Российские реформы уже начались… Пустые прилавки государственных магазинов не исчезли, но зато то тут, то там как грибы после дождя стали появляться коммерческие киоски, чьи немудреные витринки были завалены индийским кофе, итальянскими спагетти, финской колбасой и плавлеными сырками, дорогой немецкой водкой и дешевым польским спиртом. В просторных универсамах ещё продолжали сиротливо болтаться на вешалках похожие на тюремные робы унылые серые куртки отечественного производства, а на разросшихся неимоверно рынках уже вовсю торговали цветастыми одноразовыми китайскими пуховиками, чешскими и финскими элегантными костюмами, а на самодельных, сбитых из необструганных досок лотках стояли добротные немецкие туфли и теплые турецкие кроссовки. Народ немного шокированный от ежедневно меняющихся цен (каждый день повышение!), тем не менее не бегал уже в поисках продуктов, а привычно шел на рынок, закупаясь и отовариваясь впрок, мечтая при этом целиком удариться в коммерцию, как единственную отрасль, где барыши были баснословными, а прибыль мгновенной.

Вот в это самое время Бельцин решил осмотреть исторические реликвии Российской империи, оставшиеся в наследство от канувшего в лету СССР.

Пройдя по обледенелым, мощеным булыжником дорожкам Кремля в окружении немногочисленной свиты, привычными фигурами в которой оставались только Чугай и Кожухов, Бельцин подошел к зданию Оружейной палаты. На входе, зябко поеживаясь, – без шапки и без пальто, – ждал его уже небольшого роста, щупленький, предупредительно-вежливый директор, с непривычно проницательным для музейного работника взглядом.

– Прошу вас, Владимир Николаевич, прошу… – услужливо распахнул он перед Бельциным дверь, но крупный и высокий Кожухов без труда оттеснил его в сторону.

– Пожалуйста, пожалуйста сюда, – не смутился директор, забегая вперед и показывая узкой ладошкой на широкую лестницу, ведущую к началу экспозиции. – Собранию наших экспонатов положил начало Петр Первый, – бодро затараторил он. – Петр Великий учредил на месте бывших оружейных мастерских музей российской ратной славы… После Полтавской битвы сюда были переданы все трофейные орудия и знамена…

Бельцин солидным, основательным медвежьим шагом шел по музейным анфиладам, окидывая хозяйским взглядом музейные экспонаты – оклады в сапфирах и изумрудах, тяжелые золотые кубки-братины, парадные рыцарские доспехи, украшенные червленой позолотой, царские троны и императорские мантии. Взгляд его ни на чем подолгу не задерживался – он словно выискивал глазами что-то совсем другое.

– Ну, где тут шапка Мономаха? – наконец, задал он вопрос, видимо, терзавший его с самого начала.

– Шапка Мономаха? – удивленно переспросил директор Оружейной палаты. – Это дальше…

Он суетливо повел почетных гостей по длинным коридорам в самый конец экспозиции. Там за толстым стеклом небольшой витрины в благоговейной музейной тишине покоились царские короны и несколько золотых головных уборов, отороченных дорогим собольим мехом.

– Вот! – ткнул директор в один из них. – Хотите посмотреть?

Кожухову показалось, что глаза его при этом хитро сверкнули… Но Бельцин не заметил коварного взгляда и важно кивнул. Вытащив из кармана ключи, директор открыл широкую витрину. Сигнализация не сработала – видимо, была отключена заранее. Директор снял с витрины драгоценную шапку и протянул ее Бельцину.

– Это и есть шапка Мономаха? – недоверчиво спросил Бельцин, беря в руки головной убор. Покрутил, принялся рассматривать внимательно. Восемь треугольных пластин из тонкой золотой скани соединялись остроконечной полусферой. По бокам и сверху были укреплены несколько драгоценных самоцветов… Не самых больших… На маковке – крупный изумруд и крест с крупными ягодами жемчужин на концах. Бельцин перевел взгляд на открытую витрину – там стояли другие державные атрибуты – царские короны и великокняжеские венцы. Шапка, которую он держал в руках была отнюдь не самой богатой – на витрине стояли куда более видные и дорогие, – и каменьев, и золота побольше. А эта была вроде и неказистой какой-то…

– И ее действительно Мономах носил? – Бельцин оторвал взгляд от шапки и строго посмотрел на хранителя кремлевских раритетов.

– Трудно сказать, – замялся директор. – О ее происхождении до сих пор спорят… Одни считают ее подарком Царьградского императора Константина Владимиру Мономаху, другие, что принадлежала она раньше татарскому хану, третьи утверждают, что она арабского происхождения…