Текст книги "Виа Долороза"

Автор книги: Сергей Парфенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

А срок референдума тем временем неумолимо приближался… В стране проводились социологические опросы. Опросами занимались все, начиная от КГБ и солидных научных институтов и заканчивая небольшими газетками, выпускающими свой мизерный тираж только в регионах… Опрашивались все подряд – работники различных отраслей и жители разных республик, учащиеся и пенсионеры. Еще до начала проведения референдума было ясно, что положительно ответят за сохранение Союза большинство граждан. И состоявшийся наконец референдум это подтвердил – он прошел организованно, точно в срок и охватил практически все регионы страны …

Ещё не были подведены окончательные итоги, а Нина Максимовна Михайлова уже спешила поздравила мужа с победой. Она торопилась в Кремль, чтобы первой разделить с ним радость триумфа.

– Алексей! – восторженно воскликнула она, стремительно врываясь в президентский кабинет. – Уже семьдесят пять процентов за Союз! В процентном отношении это даже больше, чем голосовало за Бельцина, как за президента России! И это ведь только начало!

Но Михайлов почему-то сидел за столом усталый, потухший. Поднял голову, он грустно посмотрел на жену.

– Я только, что разговаривал с президентом США… – произнес он подавлено. (Лицо у Нины Максимовны стало сразу блеклым и радостная улыбка медленно сползла с ярких губ.) Михайлов презрительно скривился. – Он посоветовал мне выйти и сказать: "Республики, вы свободны – я вас отпускаю!"… После этого, мол, у нас процесс отдаления от центра сразу замедлится и легче будет объединяться на новых принципах…

Он замолчал, засунул правую руку под отворот пиджака и провел там ладонью, – словно что-то болезненно засаднило у него под белоснежной сорочкой и мешало ему свободно дышать:

– Глупость! – выдохнул он, мучительно при этом морщась. – Как только я такое скажу, центра больше не будет! Страны не будет! Но главное…. Ты думаешь они этого не понимают? Понимают! Прекрасно понимают! Значит, просто уже готовы отказаться от Михайлова…

Нина Михайловна растерянно смотрела в глаза мужа, с болью и с тревогой чувствуя, что он не сгущает краски.

– Алексей! – постаралась сказать она твердо, но голос ее предательски дрогнул. – Нельзя останавливаться на полдороги… Ты же сам говорил – референдум полдела, главное союзный договор… Надо обязательно довести дело до конца! А иначе победа, твоя победа, Алексей, обернется твоим поражением! Поражением для всей страны…

Михайлов отвел взгляд в сторону, словно ему сейчас было трудно говорить. Выдавил глухо:

– Не все так просто… Мне уже доложили, что Бельцин не пойдет на подписание союзного договора…

Нина Максимовна яростно всплеснула руками.

– Все опять упирается в этого Бельцина! – воскликнула она с какой-то обжигающей ненавистью. – Опять он на твоем пути! Пока он жив, ты все время будешь получать палки в колеса!

Михайлов ничего не сказал. Только пристально посмотрел на жену…

Первым пунктом гастролей ансамбля Таликова был Сургут. Пассажиры лайнера уже привыкли к ровному гулу двигателей и теперь некоторые из них уже успели задремать, кто-то переговаривался с соседом, остальные занимались своими делами – читали, играли в карты или поглощали нехитрую еду, взятую с собой из дома или купленную прямо в аэропорту. Аркадий Резман смотрел в иллюминатор на проплывающий под самолетом однообразный ландшафт. Редко внизу вдруг появлялась площадка с нефтяной вышкой – тогда рядом можно было разглядеть маленькие вагончики нефтяников, – другого жилья было не видно. А потом опять – рваное зеленое полотно тундры и бескрайние блики серебряных озер.

Наконец самолет пошел на снижение – от резкой смены давления стало закладывать уши. Над входом в салон засветилась надпись: "Не вставать. Пристегните ремни". Неожиданно сбоку промелькнули дорога и полосатая будка с красным локатором. Лайнер упруго коснулся взлетной полосы и подрулил к бетонной коробке аэровокзала.

В аэропорту музыкантов встречала директор Дворца культуры, где им предстояло выступать сегодня вечером, – немолодая, но с претензией на элитарность дама, одетая в длинный бежевый плащ, и с длинным шелковым шарфом на шее (концы шарфа доставали почти до самой земли).

– Как долетели, мальчики? Нормально? Вот и хорошо! Меня зовут Инесса Петровна, – затараторила она с ходу. – Сейчас погрузимся и будем отправляться в гостиницу. Транспорт нас уже ждет…

Действительно перед аэропортом их уже ждали две машины. Аппаратуру загрузили в неказистый польский пикап "ЗУК", а музыканты и директриса разместились в синем рафике, приспособленным под микроавтобус. Когда все расселись на жестковатых, дермантиновых сиденьях, директриса обернулась к музыкантам:

– Ребята, гостиница у вас прямо рядом с Дворцом культуры… Условия хорошие – номера одноместные, двухместные. В номере все удобства – туалет, телевизор, телефон…

– Душ есть? – прагматично поинтересовался Резман.

– Душ на этаже, – неприязненно, словно ее незаслуженно обидели этим вопросом, заявила директриса. – Возьмете ключ у администратора, если захотите помыться… Только у меня одна просьба – не устраивайте там дебошей и разврата, а то это осложнит мои отношения с администрацией… Договорились? Вы, я вижу, мальчики хорошие… Я на вас надеюсь…

Машина катила по прямой, как стрела, дороге и минут через двадцать они оказались в Сургуте. Сургут оказался небольшим городом, с практически полностью отсутствием зелени на улицах – это делало его сразу каким-то серым и неуютным после цветущей Москвы.

Подготовка к концерту прошла, как обычно, – установка аппаратуры, настройка инструментов, но перед самым концертом, к артистам в маленькую, обклеенную старыми афишками гримерку заглянула директриса.

– Ребята, – начала она почему-то заискивающим тоном. – Тут небольшая ошибочка вышла… Мы в афише о вашем выступлении "рок-концерт" написали, "известная московская рок-группа"… Всё такое… Поэтому сегодня тут металлисты собрались… Так, что вы там… Поосторожнее…

– А что металлисты? – обернулся к двери Таликов. – Не люди что ли?

– Конечно, конечно, – быстро согласилась директриса. – Всё будет хорошо… Вы только их не провоцируйте…

После этого странного напутствия она поторопилась исчезнуть. Таликов сочувственно усмехнулся и посмотрел на захлопнувшуюся за ней дверь, но Резман отнесся к предупреждению более серьезно. Взглянув на Таликова исподлобья, он спросил без улыбки:

– Ну, что? Похоже у нас приключения начинаются?

– Ерунда! – легкомысленно отмахнулся Игорь.

Но когда через несколько минут он вышел на сцену, то понял, что директриса предупреждала не зря… Зал был полностью забит молодежью в кожаных куртках с металлическими заклепками. Почти все были одеты в тяжелые десантные ботинки. У некоторых молодых людей головы были наголо обриты, у других, наоборот, волосы свисали длинными непромытыми прядями. Толпа стояла у самой сцены и состроив пальцы "козой" скандировала:

– "Тя-же-лый лом"! "Тя-же-лый лом"!

Судя по всему, некоторые из парней были сильно пьяны, – кое-кто ещё держал в руках бутылки из под водки. В Таликова сначала полетел хлебный мякиш, потом по сцене покатилась пустая бутылка. Неожиданно на сцену запрыгнул небритый парень в куртке с обрезанными рукавами, чьи накаченные бицепсы были сплошь разрисованы татуировками, и направился прямо к Таликову. Резман, бросившийся ему наперерез из-за кулис, был без лишних разговоров сбит коротким ударом в лицо. На сцену вслед за небритым полезли другие приверженцы тяжелого металла.

Игорь положил на пол акустическую гитару и, угрюмо набычив голову, стал дожидаться приближающегося небритого. Тот остановился в паре шагов и расставил в стороны мускулистые руки. Спросил, усмехаясь:

– Ну что? Ударить хочешь? Ну, попробуй… – а сам стоит и смотрит глумливо – глазах пьяный кураж и полная уверенность в собственном превосходстве.

Сзади небритого уже подпирали его безбашенные соратники – в глазах та же пустота и тупая, пьяная злоба. Игорь скосил взгляд, – сбоку со сцены, закрывая подшибленный глаз ладонью, поднялся Аркадий. Отойдя за кулисы, он внимательно наблюдал за Таликовым, – поймав здоровым глазом его настороженный взгляд, отрицательно покачал головой. Небритый, видя, что Игорь не торопится начинать драку, угрожающе просипел:

– Ну? Вас сюда звали? А ну, сруливайте отсюда на хер! Мы пришли сюда на "Тяжелый лом", а не ваш попсовый понос слушать!

"Тяжелый лом" была культовая группа рокеров. Очевидно, в анонсе их перепутали, догадался Игорь. После этих слов небритого им овладела какая-то холодная и клокочущая ярость. Не та необузданная агрессия, которая овладевает зверем, когда он понимает, что загнан, а холодная расчетливая уверенность, которая присуще только человеку, который чувствует, что от его решения зависит жизнь стоящих за ним людей… Страх пропал и появилось ощущение, что он видит происходящее как бы со стороны… Игорь упрямо сжал рот.

– Ты хочешь со мной подраться? – процедил он сквозь зубы. – Хорошо! Только после концерта! А то зачем же ради одного удовольствия ребят другого лишать, правильно?

Он отошел от продолжавшего обалдевше стоять в выжидательной позе небритого и поднял с пола гитару. Встав на краю сцены, он широко расставил ноги, будто стоял сейчас не на сцене, а на палубе качаемого штормом корабля, – взял в руки микрофон и оглядев зал, твердым голосом произнес:

– Ребята! Я понимаю, что плохих артистов бьют и тухлыми яйцами забрасывают… Но обычно это делают после выступления! Так, что вы сначала послушайте, а потом уж будете решать, что дальше делать…

В его голосе было такая уверенность, которая заставила зал притихнуть.. Небритый, почувствовав, что остался без внимания, произнес угрожающе:

– Ну, ладно… Посмотрим, что ты можешь…

Отойдя с середины сцены, он прислонился к стене, сложив руки на груди. Таликов оглянулся на своих музыкантов и упрямо мотнул головой:

– "Россию"!

Тяжелый набат и первые аккорды песни разогретую алкоголем публику совсем не воодушевили. Услышав медленное вступление рокеры презрительно заулюлюкали, но Игорь не обращая на них внимания начал петь. Им вдруг овладела полная самоотрешенность. Стало совершенно не важно где он и почему оказался в этом зале – он весь ушел в песню, в её скорбный стих и медленный мотив… Тяжелые, пропитанные горечью слова, словно капли крови начали падать в зал, наполненный неопрятно одетой публикой. Через несколько секунд рокеры поутихли. Это была явно не та попсовая лабуда, на какую они рассчитывали. Резман, стоящий за кулисами и прикрывающий ладонью подбитый глаз, смотрел на собравшихся в зале, – кто-то из них ещё продолжал курить, кто-то продолжал отхлебывать из бутылки, но было ясно, что в настроении зала произошел перелом.

После второй песни парень с татуировкой как-то незаметно исчез со сцены, а рокеры после окончания песни начали восторженно свистеть. Из зала понеслись крики: "Давай ещё!", и кто-то даже нестройно зааплодировал…

В итоге вместо положенных полутора часов, концерт продолжался до глубокой ночи. Некоторые песни пришлось петь по несколько раз. Особенной популярностью у металлистов пользовался репертуар, где Игорь пел про разбойничий социализм и КПСС. Эти песни вызывали у них буйный восторг. С трудом закончив концерт, Игорь подошел к краю сцены. Помолчал, покачиваясь на длинных ногах. Публика в зале настороженно притихла…

– Один из ваших товарищей перед началом концерта здесь, – вдруг сказал Игорь гулко и ткнул в пол сцены перед собой, – ударил моего друга, который прилетел сюда специально, чтобы организовывать мои гастроли… Я хотел бы, чтобы этот человек вышел сюда и извинился… Сейчас! Немедленно! – последние его слова прозвучали резко, как удар бичом.

Он обвел внимательным взглядом пространство перед сценой, выискивая глазами парня с татуировкой, но небритого нигде не было видно… По рядам прошел ропот. Зал заколыхался и пошел неровными волнами – рокеры стали оглядываться. Игорь терпеливо ждал.

– Жаль! – произнес он, наконец, поняв, что извиняться никто не будет. – Жаль… А я-то подумал этот ваш товарищ посильней будет… Ладно! Всё! Спасибо! Концерт окончен! В целом вы нормальные ребята!

После концерта музыканты вернулись в гостиницу, что была расположена рядом с ДК – длинная серая коробка с однообразными клетушками номеров. Сменив концертный костюм на старые затасканные джинсы и потертый свитер, Игорь зашел в номер к Аркадию. Аркадий стоял у платяного шкафа и рассматривал свое несимметричное отражение в зеркале.

– Ну и рожа! – уныло произнес он. Отойдя от зеркала, он уселся на неразобранную кровать и прикрыл подбитый глаз ладонью. Игорь порылся в кармане, вытащив из потертых джинсов медный пятак и протянул его Аркадию.

– На! Приложи… Фингал поменьше будет…

Аркадий взял монету и приложил ее к начавшей отчетливо проступать синюшней гематоме. Прищурив глаз, спросил с сарказмом:

– Слушай-ка, объясни мне, чего тебя вдруг в Сибирь потянуло?

Игорь уселся на единственный в номере стул и устало провел ладонью по лицу.

– Да лет пять назад выступал от я Сыктывкарской филармонии… Старые завязки остались…

Аркадий неторопливо перевернул пятак, приложил его ненагретой стороной к ярко тлеющему вокруг глаза синяку.

– А с филармонией у тебя что?

Игорь горько усмехнулся, вспоминая, видно, что-то давнее и не слишком приятное.

– С филармонией? Был там в то время директором Слесарев такой… Вызвал он меня как-то к себе и говорит: "По какому праву вы поёте свои песни? Вы, – говорит, – не входите ни в Союз композиторов, ни в Союз писателей! Где ваши регалии и дипломы? Запрещаю вам исполнять ваши песни, они антинародные! Понятно?" Я, конечно, не выдержал и высказал все, что о нем думаю… А потом написал заявление об уходе… Вот так и закончилась моя работа в филармонии… Я ведь большинство своих песен давно написал, исполнять только не давали, – добавил доверительно. – Не верили, представляешь, Аркаш? Не верили, что один человек может писать тексты, музыку и аранжировку, да потом их ещё и исполнять, – Игорь подавленно замолчал, видимо, снова переживая давнюю несправедливость, потом, немного отойдя от старых переживаний, спросил:

– Ну, а ты как в свою "эстрадную мафию" попал?

– Как, как? – Аркадий флегматично пожал плечами. – Я ведь еврей, старик, а евреи народ пронырливый… А на эстраде все как раз и решают связи – кто-то кому-то в чем-то помогает, кто-то что-то для кого-то там делает… Мне показалось это тем, чем можно заниматься… Интересно… Кстати, знаешь, чем сильны евреи? Тем, что они всегда помогали друг другу…. У евреев ведь почти две тысячи лет не было родины… Мы ведь народ изгоев и очень долго мы не были связаны такими понятиями родины, какие, например, всегда были у русских – березка там, василёк в поле, церквушка на пригорке. Для нас родина – это вера, культура, традиции и язык… И, если б мы не держались друг друга, если б не помогали – давно бы исчезли, вымерли как филистимяне, ханане или другие ветхозаветные народы… Вот так вот…

Он подошел к умывальнику, долго умывал лицо холодной водой, потом громко высморкался. Вытерся мягким, привезенным с собой полотенцем и снова уселся на кровать. Спросил тоскливо:

– Слушай-ка у тебя ещё пятака нет? А лучше рубля металлического?

Игорь достал из джинсов свой старый потертый кошелек, открыл, заглянул, но ничего подходящего не обнаружил.

– Нет… У меня нет… Можно у ребят попросить…

– Ладно, не надо…

Аркадий, чтобы больше не видеть свою не слишком симпатичную физиономию, в сердцах скрипнул створкой шкафа с зеркалом.

– Нет… Я, конечно, тоже не совсем профан в музыке, – словно оправдываясь, произнес он. – В свое время даже на фортепиано занимался и на сольфеджио ходил… Но это все так… Развития не получило… А ты сам-то давно выступать начал?

Игорь равнодушно посмотрел на мутные сумерки за окном.

– До армии еще… Я тогда "идейным" был. Такой "пай-мальчик"! Мама, помню, пробовала мне мозги вправлять… Безуспешно… Они ведь с отцом в лагере познакомились…

– В лагере? В каком лагере? – то ли не понял, то ли не поверил Резман.

– Не в пионерском же, – горько усмехнулся Игорь. – Они у меня были политзеками… Ещё при Сталине… Я в детстве чуть от обиды из дома не убегал…. "Мама, – говорю, – если ты еще раз что-нибудь плохое о Брежневе скажешь – убегу из дома…" Да… На полном серьезе! – и он засмеялся каким-то клокочущим, нервным смехом. – Такой вот был ретивый комсомолец…

– А до переосмысления как дошел? – Аркадий осторожно принялся массировать пальцами пространство вокруг глаза.

– Началось всё в армии… Армия – она ведь модель страны в миниатюре… Только в гротескном исполнении… Пока два года строем по плацу маршировал начал задумываться… А после армии поехал подрабатывать в Сочи, по ресторанам… Там и увидел, где и для кого у нас коммунизм построен! Нагляделся по самое не хочу… А окончательным аккордом моего осмысления стало участие в конкурсе в Сочи… В Сочах тогда ежегодно конкурс молодых исполнителей проводился… Решил я песню для этого конкурса подготовить… Артистов нашел, ансамбль организовал. Все чин чинарем… Все деньги, что по ресторанам за лето заработал, в это дело вбухал… В общем прошел я на этот конкурс… И песня всем моя понравилась… Но только на заключительном этапе меня срезали! Причем подленько так… Песня моя по мнению жюри, оказывается, была "недостаточно социально-актуальной"! А? Как тебе формулировочка? А на самом-то деле там просто всё было распределено заранее… Но я – наивный дурак, тогда об этом ничего не знал… Потом уже, после того, как мне все объяснили, начал думать, анализировать, читать и историей интересоваться… Ленина всего перечитал… И знаешь… С удивлением понял, какими мы до революции были и каким дерьмом нас сделали. И когда я на сто процентов это осознал, понял, что наш народ забитый и затюканный, надо будить, будить во что бы то не стало пока ещё не поздно…

Резман перестал массировать глаз и с удивлением посмотрел на Игоря, – тот словно неожиданно открылся ему совсем с другой стороны…Игорь сидел на стуле сильно ссутулившись, положив на колени тонкие, мускулистые руки с рельефно выступающими на них темными прожилками вен, глядел устало, – глаза не молодые совсем, не тридцатилетние… "Подранок", – почему-то подумал про себя Аркадий.

– Ну, старик! – сказал он небрежно. – Сейчас-то кого будить? Сейчас уже все разбужены давно! Уже можно говорить обо всем, что угодно и где угодно… Перестройка… О коммунистическом выборе уже вообще никто не вспоминает…

– Да? – Игорь иронично вскинул на Аркадия глаза и в них опять полыхнул знакомый упрямый огонек. – А чего ж ты мне литы тогда через задний проход доставал?

– Ну-у! – растерялся Аркадий. – Это уже так… Остатки!

Он взял подушку с подголовья кровати, подложил ее себе под спину и удобно облокотился на стену.

– Остатки, говоришь? И от коммунистического выбора отказались? – едко произнес Игорь. – А открой-ка любую газету, Аркаш, любой журнал… Везде либо крупно, либо мелко: "Пролетарии всех стран соединяйтесь!" Это что такое? Зачем и против кого надо объединяться? Опять ради мировой революции? А ты говоришь – "остатки"! Кстати… Ты не задумывался никогда, что это за класс такой особый, что должен объединяться только он? Так я тебе подскажу… Самый низкообразованный и самый низкоинтеллектуальный… Им управлять легко…

– Слушай-ка… Так, получается, ты и ни в какую перестройку не веришь? – вдруг догадался Аркадий. – Но про Михайлова-то, что не говори, а гласность и демократия, это все-таки его заслуга…

– Угу… Заслуга! – передразнил Игорь. – Интересно, а к какой системе ценностей – западной или российской, ты собираешься отнести убитых саперными лопатами девочек в Тбилиси или раздавленных танками демонстрантов в Вильнюсе… Это что, тоже достижение демократии? Истории достаточно одного убитого младенца, чтобы навсегда остаться в ней злодеем! Помнишь, как у Пушкина в "Борисе Годунове":

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от Божьего суда…

Так-то ! Так, что Михайлов по всем статьям преступник, и перед богом и перед людьми – преступник! А ты – "перестройка – перекройка"!

Аркадий усмехнулся, чувствуя, что немного уязвлен аргументами Игоря, но эмоциональный разговор ему нравился, полемика увлекала и в пылу спора даже в какой-то момент забыл даже про свой подбитый глаз.

– Слушай-ка, старик! Ты, оказывается очень опасный для общества субъект, – заметил он с подначкой. – Ведь на самом деле ты ведь делаешь очень вредное дело – разрушаешь у народа самое святое, – веру в идеалы. А этого, заметь, не прощают! Ещё, по-моему, Тамерлан сказал, что государство не может долго существовать без религии, то есть, считай, без веры…

– Я не идеалы ниспровергаю, а идолов, – буркнул Игорь угрюмо. – Идол – это истукан, которому поклоняются язычники. Если нет истинных идеалов, люди придумывают себе символы, наделяя их божественным содержанием!

– Ну-ну… На самом деле в религии символов не меньше… – не сдавался Аркадий.

Так бы они, наверное, и дальше бы продолжали беззлобно перескаливаться, но тут дверь распахнулась и в дверном проеме возник Илья – новый клавишник ансамбля. В одной руке он держал бутылку водки, с нахлобученным на нее граненым гостиничным стаканом, а в другой у него была зажата консервная банка с коричневой этикеткой. На этикетке большими черными буквами было обозначено "Частик в томатном соусе".

– Привет, богодулы! Кончайте свои лекции на религиозные темы! – заявил он жизнерадостно, видимо, услышав последнюю фразу Аркадия. Пройдя в номер, он поставил свою немудреную снедь на столик у окна и взглянув на красочную физиономию товарища, протянул с нарочитой опечаленностью:

– О-о! Ну, прям персонаж с картины Пикассо… Мальчик в голубых тонах! Нет! Скорее даже в фиолетовых!

Аркадий обиженно насупился, покосился на товарища неприязненно.

– А ты-то чего лыбишся! Насчет концертов с такой физиономией хрен два договоришься! Ты же деньги из-за этого потеряешь!

Но Илья лишь добродушно осклабился в ответ.

– Ничего… Переживем как-нибудь… Ты отдыхай пока… Расслабься и получай удовольствие… А мы сейчас тебе поможем, мы сейчас тебя подлечим. Сейчас, сейчас, сейчас! – пропел он быстрой скороговоркой, затем достал из кармана перочинный ножик, раскрыл его и принялся открывать банку рыбных консервов – черный хвост его на затылке запрыгал в такт методичным движениям.

Аркадий снова приоткрыл дверцу платяного шкафа – посмотрел на себя в зеркало. Картина, действительно, была невеселая, – глаз почти полностью заплыл, налившись нездоровой фиолетовой опухолью.

– Красавец! – грустно произнес он, а затем повернул голову к Таликову. – Вообще-то, старик, проблемы безопасности на концертах надо решать заранее…

Игорь нахмурился, словно почувствовав свою вину, сказал негромко:

– Я тебе эту поездку оплачу, Аркаш… Немного, конечно, но…

Аркадий попытался усмехнуться, но только мучительно скривился, потому что больной засаднило ещё больше. Безнадежно махнул рукой:

– Не надо! Это ерунда… Что ты там на таких гастролях заработаешь? От таких поездок только геморрой один! Чтобы нормально зарабатывать надо сначала имя себе сделать, – на радио засветится, на телевидении… А это можно сделать только в Москве! Так что давай договоримся так! Я все равно тебе теперь не помощник… Поэтому завтра я улетаю в Москву и к вашему возвращению договариваюсь о нужных вещах… А по возращению с гастролей начнем твою раскрутку по полной программе. Идет?

Игорь хотел было ответить, но не успел, потому что Илья как раз закончил сервировку стола, – разлил водку по стаканам, отогнул тонкую жестяную крышку у консервной банки и сказал:

– Расхватывайте стаканы, господа менестрели… Все готово!

И стал передавать по очереди наполненные стаканы Игорю и Аркадию. Затем взял свой, посмотрел в него на просвет, словно стараясь определить качество водки и выдохнул в нетерпеливом предвкушении:

– Слеза… Ну! Чтоб у нас все было хорошо! – добавил он вместо тоста, а потом озорно стрельнул в сторону Аркадия коротким и хитрым взглядом. – И чтоб нам за это ничего не было!

– Будем! – подытожил Игорь.

Они выпили. Поморщились… Поставили пустые стаканы на стол… Илья подцепил лезвием перочинного ножа кусок рыбы из консервной банки и отправил его в рот. Зажмурился, энергично заработал челюстями. Игорь ухватил мелкий частик кончиками пальцев (вилок в номере не было, приходилось обходиться руками) и аккуратно подставляя ладонь, чтобы не закапать стол, забросил его себе в рот. Аркадий закусывать не стал, потеряно уселся на кровать и болезненно шмыгнул носом. В этот момент дверь в номер опять отворилась и внутрь просунулась всклокоченная голова Гены Буркова, бас-гитариста группы.

– Тук-тук! – произнесла голова. – Прибыла "Скорая помощь" для пострадавшего!

Дверь широко распахнулась и вслед за улыбающимся Геннадием в небольшом гостиничный номер вошли две девицы. Одна была покрупнее, с налитыми, сочными формами, – словно нимфа с картин Рубенса, – вторая поменьше, но постройнее. У обеих были длинные волосы, разделенные пробором посредине, – волосы падали вдоль щек прямыми ровными прядями, темными ручейками спускались на спину и плечи. Девушки были одеты в короткие кожаные куртки со множеством молний и обтягивающие, словно впившихся в ноги джинсы – судя по всему они были из того контингента, который был сегодня на концерте.

– Привет! – непринужденно произнесла та, что была покрупнее, – видимо заводила, – она первой прошла в комнату. Вторая, наоборот, в смущении остановилась у двери, в нерешительности обводя взглядом незнакомую компанию. У Игоря, когда он взглянул на нее, что-то беспокойно йокнуло в груди. В памяти тревожным всполохом всплыло старое виденье – девушка, увиденная им перед началом концерта, в Москве во Дворце молодежи, – она мелькнула тогда призрачным секундным миражом, но успела обжечь его глубоким магнетизмом своих зеленых глаз. Нет, сейчас это была не та, другая, совсем непохожая на нее… Вот только взгляд! Взгляд был тот же… Тот же зеленый омут, тот же притягивающий магнит… Игорь хорошо помнил тот концерт, свою ссору с куратором от ЦК комсомола, помнил свои неожиданно растревоженные чувства, написанные вечером на кухне строчки. Он пришел тогда домой и долго не мог заснуть… Выбравшись среди ночи из-под тепла одеяла, от крепко уснувшей рядом жены, ушел на маленькую кухню, и сразу, за один присест написал песню. Строчки стихов выплескивались наружу сами, а мелодия звучала в ушах так, как будто тебе её туда кто-то вложил.

 
Мне снова зеленые снятся глаза,
Словно ты рядом, за окнами плещет гроза,
Вот растревоженный гром прогудел, мой покой теребя
Я просыпаюсь – и снова я без тебя…
 

Игорь опять взглянул на девушку. Нет! Другая… Не похожа… Показалось!

– А где ваш раненый? – спросила в этот момент рослая девица с тугими аппетитными формами. Увидев Аркадия, с несчастным видом сидящего на кровати, она подошла к нему и уселась рядом.

– Бедненький! – произнесла с плаксивым интонациями. – Дай, я тебя пожалею…

И осторожно попробовала отодвинуть руку Аркадия от глаза.

– Брысь! – зло зыркнул на нее Резман, – ладонь от лица отодвигать не стал, но девицу это, похоже, совсем не смутило.

– Ой, ой, ой! Какие мы гордые! – с нежностью проворковала она. – Ну-ну, дурачок! Я ж не царапаться собралась…

И снова дотронулась до руки Аркадия.

– Брысь, я сказал! – ещё более злобно рявкнул на нее Аркадий. – Гена, где ты их достал? Убери их отсюда…

Девица обиженно надулась.

– Ну и дурак! – заявила она. Поднявшись с кровати и гордо неся перед собою свой монументальный бюст, она направилась к выходу. Гена Бурков осуждающе посмотрел на Аркадия и постучал пальцем по виску. Догнав девицу, он обхватил ее за талию и зашептал, подталкивая к двери:

– Не обижайся, солнышко! У больного бред… Оставим несчастного, пусть отдохнет…

Обе девицы вместе с Геннадием суетливо покинули номер. Потом из коридора донесся веселый голос Геннадия, а следом раздался заливистый, не слишком естественный смех одной из девиц, – видимо, той, что незаслуженно обидели.

– Посидели! – коротко выдохнул Илья и, оглядев заставленный стол, спросил. – Допьем?

– Допьем! – меланхолично согласился Игорь.

Разлив по стаканам остатки водки, они чокнулись и выпили. Затем доели консервы, по очереди выковыривая ножом рыбу из жестяной банки. Достав сигареты, закурили.

– Интересно, а сколько сейчас времени? – Игорь поглядел в серое окно. – Светло вроде! – а потом посмотрел на часы. – Ого! Третий час… Вот черт! Здесь же белые ночи! Давайте спать, мужики… Завтра не встанем…

– Сегодня! – не то ворчливо, не то сонно поправил его Илья – Сегодня уже… Ладно… Я пошел… Спокойной ночи!

Он нетвердой походкой вышел из номера, забыв прикрыть за собою дверь…

– Я, пожалуй, тоже пойду! – Игорь поднялся, чувствуя, как алкогольный дурман мягко покачивает усталое тело. – Давай, Аркаш, до завтра!

– Угу, – засыпающим голосом откликнулся Аркадий.

Игорь вышел, осторожно прикрывая за собой дверь, но тут услышал сзади негромкое:

– Игорь! Подождите…

Игорь недоуменно оглянулся – не померещилось ли? Позади стояла девушка, – та самая, с зелеными глазами… Нет, не та далекая, из Дворца молодежи, а другая, которую только что приводил Геннадий… Маленькая, – глаз, которые его недавно так поразили, не видно – настороженно спрятались в тени… Игорь почувствовал, что мысли путаются, свиваются в темный клубок, а потом вдруг лопаются, как мыльные пузыри.

– Игорь… Вы не дадите свой автограф? – спросила девушка.

– Что? – недоуменно переспросил Таликов, пытаясь сосредоточится.

Девушка смотрела на него с какой-то отчаянной надеждой и испугом одновременно.

– Автограф…– повторила она. – Ну… На память… У вас песни такие… Ну, как сказать? Очень хорошие.. Про любовь, особенно… Я таких раньше никогда не слышала. Правда, правда…

Игорь подошел, облокотился для устойчивости рукой на шершавую стену и посмотрел девушке прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Потом спросил.

– Зовут-то как?

– Наташа, – ответила девушка тихо.

– А где ж ты будешь ночевать, Наташа?

– Я? – девушка, казалось, растерялась. – Не знаю… Найду где-нибудь…

Утром Игорь проснулся от того, что кто-то настойчиво тарабанил в дверь номера.

– Наташ, Наташка! – раздался снаружи женский голос. – Вставай! Пора уже!

С плеча у него поднялась девичья голова с разметанными в беспорядке длинными льняными волосами и сонно прокричала в ответ:

– Сейчас!

Потом ночная гостья откинула одеяло и, не смущаясь своего обнаженного тонкого тела перелезла через него, быстро оделась, собрав с пола разбросанную одежду. Так же быстро подошла, чмокнула, словно утайкой и, окатив на прощанье взглядом малахитовых глаз, прошептала: