Текст книги "Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... (СИ)"

Автор книги: Сергей Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

10. ПОДАВАЙ-КА НАМ СИЛУШКУ НЕВЕДОМУЮ...

Алешка замолчал, глядя в вечернее небо.

– Так и чего? Что дальше-то было? – спросил лежавший рядом Добрыня.

Илья сидел на бревнышке и, от нечего делать, резал из баклуши новую ложку.

– Дальше-то?.. Уж и не помню, сколько мы с Обухом в горах тех проблуждали, потому как заблудились. Главное – спросить не у кого. А как на вершину взлезешь, да глянешь вокруг – окромя других вершин, еще более высоких, и не видать ничего. Сколько камней обсмотрели, – может, оставил кто знак, где меч этот чудный искать, – и все без толку. Еще и слова непонятные из головы нейдут: искать, мол, не надо, сам найдет... Это же как понимать-то? Подкараулит тот, у кого меч, да и нападет? Так, что ли?.. Ан по ее слову все и случилось. Караулю я как-то ночью, – Обух, по обычаю своему, дрыхнет без задних ног, – и подумалось мне вдруг, что неспроста нам про землю талдычили. Нам-то с Обухом горы эти задаром не нужны, а князь, должно быть, по-иному размыслил. От того и пришел сюда Сом с дружиной, не столько ясов гонять, сколько землю их под руку княжескую привести. От того сказали нам легенды свои, что тех, кто чужого ищет, ожидает. И только подумалось – вижу, будто свет какой неподалеку полыхнул. То еще удивило, – это, правда, уже потом подумалось, – совсем свет тот у меня опаски не вызвал. Будто сразу понял, что там в ночи светится. Поднялся тихонько, чтоб Обуха не потревожить, пошел – и вправду, лежит на камне меч, и огнем синим полыхает. Таким, что, кажется, ухвати рукой – холодом обожжет. Я его для верности пальцем ткнул, – не обжег. Поднял, и обратно вернулся. Не стал Обуха будить, потому, понял – пока при мне этот меч, никто нам здесь зла чинить не станет. Он меня поутру чуть до смерти не извел, откуда оружие взялось. Сказал ему правду, – сам на камне засветился, – не верит. Надулся, ровно мышь на гречу...

Меч тот, кстати, вовсе и не из алмаза какого. Железный, как и прочие. Только странное. В меру гибкое, в меру прочное, а цветом – в синеву отдает.

Он нас и вывел. Пока к лагерю путь держали, рукоять его теплой кажется, а чуть в сторону свернуть – холодит. Оказалось, совсем недалеко и плутали – две горы обогнули, тут тебе и лагерь показался. Увидели нас, обступили, спрашивают, что да как. Сом, так тот мне до утра, – мы уже под вечер к лагерю вышли, – глаз сомкнуть не дал...

Наутро же, едва туман ветром разносить стало, взял я нескольких дружинников, посмелее, и к крепостям тем скальным подался. Оставил их поодаль, сам меч чудный обнажил, над головой поднял, – и между крепостей тех спокойно проехал. Туда проехал, сюда, никто мне не препятствует. Остановился, дружинники промежду скал проехали, и тоже – без вреда какого...

В общем, к следующему вечеру далеко позади себя крепости те оставили. А как вся дружина прошла, – только было я за всеми увязался, встал конь мой – и ни шагу. Пока сообразил я, меч в речку бросить. Только бросил – пропал он, словно и не бывало. Верите ли, водой речной прочь утек...

Сколько раз Алешка про поездку в горы рассказывает, ан повесть его только занятнее становится. Он уж и сам не отличит, где правду говорит, а где привирает. Ну да пока нечем иным богатырям на заставе заняться...

Алешка с Добрыней, как чувствовали, что надобно им к Киеву поспешить. Думали, к Илье на выручку, оказалось – степняки город осадили. Сколько народу полегло, не счесть. Не сдюжить бы городу, пусть даже князь Илью из поруба выпустил, если бы не вернулись рати. Одна, с Добрыней, в спину орде Калина ударила, другая, с Алешкой – на берегу секлась. Два дня бились, без передыху. А там заслышали хищники, еще рати на подмогу спешат – с Мишкой Потыком, да Самсоном Самойловичем, отошли. Рассеялись, уходя, даже Полкан-богатырь, что путь им к отступлению резал, особо не преуспел.

Затаил князь обиду лютую на хана, да не вдруг в поход собрался. Поначалу надобно город с посадом в порядок привесть, убытки счесть, чтоб с Калина должок по полной взыскать.

Пока же, дал богатырям поручение важное – нести службу на заставе дальней, наблюдать за Степью, – не застала бы снова ратью врасплох.

Иные злые языки говаривали, будто по иной причине богатырям в Киеве места не нашлось. Будто отказались жить обычаем новым, от того в немилость и угодили. Иные же утверждали, – не утерпел князь возле себя защитников земли родной, о которых слава среди людей шла, его затмевающая, вот и прогнал от себя. Недаром же говорится: с глаз долой, – из сердца вон. Мало ли о ком сказки да песни складывают. И о тех складывают, кто в самом деле был, и о тех – кого не было. Князь же – вот он, радетель. Только он один обо всех и заботится. Без него – глядишь, и земли бы родной не было, всю супостаты по себе растащили бы.

Богатырям же то вроде как не обидно. Не князю служат, не Киев оборонять рождены. Застава, так застава, тем паче Алешка бывал на ней прежде, так расхваливал, что даже если только вполовину соврал, – лучше и не бывает. Оказалось же, не только не вполовину, – все выдумал. Или забыл крепко. Потому – вид у нее такой, будто не успели поставить, как она тут же и развалилась. Лет сто назад. Чудо, что на бревна не растащили. Хотя, ежели по дорожке судить, что мимо вьется, тут мало, кто ходит. Люди лихие, и те жилищем таким побрезговали. Им, правда, чем незаметнее, тем лучше, а тут – видать тебя, верст за двадцать. Для заставы это хорошо, – супостата издалече видать, для странничков же – не годится.

Что могло упасть – попадало, покоситься – покосилось, погнить – погнило. А ведь им здесь не день и не два жить... Ну да богатыри – они не только мечом махать, они и по хозяйству способны. Гниль в одно место сволокли, для костра. Где прикопали, где подперли, где подровняли, ворота на железки какие-то заново подвесили... День провозились, ввечеру отошли сколько, делом рук своих полюбоваться, ан вместо любования – мороз по коже подрал. Прежде страшно смотреть было, а получилось еще страшнее. Может, оно и к лучшему? Увидит ворог эдакую страшилищу, – сунуться побоится?

Повечеряли тем, что с собой взяли, до утра по очереди сторожили, а как солнышко взошло, Алешку на добычу послали. Разузнать, где тут поблизости живет кто, инструмент раздобыть, котел, еще чего по мелочи. Лес, опять же, высмотреть. На правах старожила послали, он, как-никак, бывал здесь, пусть и один раз. Остальные же и тем похвастать не могут.

Все нашел Алешка, и лес, и селение с кузней. Далековато только. Особо не наездишься. Даже на конях чудесных. Потому, сразу набрал, чего дали. За все ту цену дал, сколько спросили. Князь, вишь, совсем о гривнах позабыл, как со двора провожал, так что из своих заплатил.

С инструментами дело веселей пошло. Алешка обед готовит да стволы обтесывает, а Илья с Добрыней – деревья из лесу возят. Кони богатырские к телегам не приучены, вот им и приходится с бревнами под мышкой возвращаться. Срубят, сучья снесут, – в таком виде к заставе и возвращаются. Больше одной-двух ездок за день не выходит, – далековато до леса, да и там топорами помахать приходится.

Только и эту работу сдюжили. Стала застава – лучше прежней. Алешка в селении петли для ворот добыл, а еще – пару бочек с медом хмельным. Напустились на него товарищи: куда, мол, столько, а он подмигивает, – пусть лучше останется, чем не хватит. Как же, останется. Добрыня сохатого приволок, пир устроили, на весь мир. Сколько съели-выпили, и не упомнят, а только до того наугощались, что решили поразвлечься, супостата какого одолеть. Тут им как раз супостат и подвернулся...

Кто знает, тому и сказывать не надо, а кто не знает – пусть людей поспрошает. Не одну сказку, небось, в народе сложили, про то, как подвернулся богатырям на заставе товарищ Ильи, с которым они в Царьграде шороху навели, – Иванище, калика перехожая. Не узнал его Илья. Не мудрено, коли глаза в раскоряку...

А вообще, скучно богатырям на заставе жилось. Оно, конечно, с одной стороны – хорошо, что не суются вороги обиду чинить, с другой же – так и мхом обрасти можно, коли силушкой переведаться не с кем. С утра поднялись, к ручью спустились, – он под холмом с заставой журчал, – набрали воды полные щиты, облились, поухали так, что за сто верст слышно, поутренничали, и первым делом жребий бросают, кому с супостатом первым в сечу лезть, коли нагрянет. Тот же их стороной обходит. Степняки – они тоже не без разума. К чему на рожон лезть да головы возле заставы складывать, когда граница Киевская со Степью, – она вон какая. Разглядят, где доглядателей нету, там и прут. Здесь же – тишь да гладь. Сами промеж себя поединки устраивать начали, потешные, чтоб совсем навык воинский не растерять. Ну, еще каждый других тому учит, в чем сам дока.

Однажды же, вот что приключилось.

Туманом все окрест заволокло. На заставе еще куда ни шло, за пару шагов чего-то разглядеть можно, а промеж холмов – будто молоко кто пролил, ни зги не видать. И ветра нету. Тут не соглядатай, тут орда проскочит – и не заметишь. Пошел Добрыня воды взять, руками впереди себя щупает, – котел ищет, – а ему:

– Ты порты сыми, да портами, – это Алешка зубоскалит. – Коли махать быстро, глядишь, и развиднеется.

Погоготали, стали думать, чем еще туман разогнать можно, окромя того, чтоб всем троим без портов бегать, а тут звук какой-то снизу донесся, из-под холма. Есть там кто-то, на дороге. Только кто – не понятно; то ли зверь какой, то ли человек. Покричали, – не откликается. А коли не откликается по-хорошему, знать, не с добрыми намерениями, ежели человек.

Илья плечами повел, Добрыня кулаки – сжал-разжал, тут Алешка им и говорит:

– Нет, братцы, так дело не пойдет. Сегодня мне жребий выпал. Так что придется покамест вам тут обождать. Уговор дороже гривен.

Верно говорит, ан от этого легче не стало. В кои веки раз удача улыбнулась, силушкой поиграть, оказалось – Алешке.

А тот уж и собрался, пока товарищи его вздыхали тяжко, да покряхтывали.

– Да вы, братцы, не серчайте, что так оно вышло. Сегодня мне повезло, а завтра, глядишь, кому из вас удача улыбнется.

И был таков.

Едет, поводья отпустив, коню доверившись. Прислушивается. А то, вылетит из тумана булава там, али еще что, даст по темечку, и поминай, как звали. Но пока тихо все, и не похоже, чтобы в тумане кто-то притаился.

Едет, едет, далеконько уж отъехал, дымка вроде как рассеиваться стала, – вдруг, темное впереди показалось. Всадник, вроде. Чудной какой-то. Впереди него будто серый волк бежит, назади – кобель черный. На одном плече сокол сидит, на другом – не поймешь. Тоже птица, только маленькая. В одной руке лук тугой держит, в другой – стрелочку каленую. Едет, забавляется. Задерет лук в небо, пустит стрелку в небо, а сколько проедет, – на возвратном пути и ухватит. По всему видать, чародейник. Он и размером-то раза в два поболее Алешки будет.

Тот и призадумался. Одному с чародейником биться – пропасть ни за чих. Товарищам кричать – не докричишься. К тому же, услышит, супостат, прежде чем те на подмогу подоспеют, обворожит. Не оружием возьмет, так волхвованием. В лягву обратит. Так ведь и упускать нельзя: сколько бед людям понатворит...

Так и едут – один, спереди, забавляется; другой, назади, призадумавшись. Сколько времени прошло, будто очнулся Алешка, будто пелена какая с глаз спала. Так и ведь и впрямь – туман за спиной остался. Впереди же, – и полверсты не будет, – супостат. Обычный человек, без волков и птиц. Трусит себе, не оглядываясь.

Крикнул Алешка, – а супостат ровно и не слышит. Это даже хорошо, что не из робких. Значит, будет с кем силушкой померяться.

В один скок обогнал супротивника Алешка. Развернулся, дорогу преградил.

– Ты чего же это, – говорит, – вражья сила, опричь заставы, да не спросясь?

То есть, ежели коротко, именно так и сказал. Вообще же, для доходчивости, дольше говорил. И красноречивее.

Супротивник же, – молодой совсем, – Алешке в сыновья годится, только оскалился.

– Извиняй, – отвечает, – не заметил.

Тоже, дольше и красноречивей.

– Ну, положим, – Алешка говорит, – насчет не заметил, в это я еще поверить могу. Туман такой, что в шаге ничего не разглядеть. А как кричали тебе, что, тоже не слышал?

Тот плечами пожал. Не слышал...

– Пусть так, – Алешка не отстает. – Не услышал там, слышишь здесь. Далеко ли путь держишь? За какой надобностью?

– Да так, – отвечает. – Езжу по белу свету, людей посмотреть, себя показать. Нонче, вот, в Киев собрался. Там, сказывают, живет у князя богатырь такой, Илья Иванович. Подарок ему везу – смертушку лютую. Ты, случаем, не слыхал про такого? Али, может, сам он и есть?

– Нет, не он, – а сам и не заметил, как рука до белизны рукоять меча сжала.

– Ну, коли не он, так и езжай себе, подобру-поздорову. Нечего поперек дороги валежиной стоять. Мне до тебя дела никакого нету.

– Э-э-э, – Алешка говорит. – У тебя до меня нету, так у меня до тебя есть. Потому как я хоть и не Илья Иванович, а все ж таки брат его названый. И проезду тебе через меня не будет.

Супостат же опять плечами жмет.

– Добро, будь по-твоему. Только я крови понапрасну лить не желаю. Уговор давай заключим. Кто кого с коня собьет, того и воля. Ты меня – что хочешь желай, все исполню. Скажешь лбом об камень убиться, убьюсь. Скажешь до веку тебе служить, и на то согласен. Но уж коли я тебя – не взыщи. В чем мать родила по свету пущу.

– Ч-чего? – у Алешки даже глаза на лоб полезли.

– Я, – супостат говорит, – другому бы булавой по загривку съездил, для понятливости, но тебе, брат названый, повторю. Коли я тебя с коня сыму, – топай отсюдова куда глаза глядят, но во всей красе своего естества.

– Ч-чего? – снова проблеял Алешка. Об чем говорит – совсем непонятно.

– Не чего, а без ничего, – супостат объясняет, – коли я тебя из седла выбью, сымай все с себя, и дуй отсюдова, куда хочешь. Понятно?

Злость тут такая Алешку взяла, что ни сказать, ни описать. Да как же это так – живого человека, и – в чем мать родила!.. Аж зубами скрипнул.

– Добро, – бормочет. – Уговор, так уговор. Только как мне быть, коли ты от слов своих отпираться станешь?

– Да я-то не стану, – еще и скалится, вражина. – Тебе б лучше об самом себе озаботиться.

Из молодых, да ранний!..

– На чем биться будем? – Алешка спрашивает. – На мечах, аль на булавах?

– А кому что по руке, пусть тем и бьется. Хоть стрелками кидайся, и то – слова не скажу.

Совсем у Алешки в глазах от злости помутилось.

– Прежде я б тебя самого в этом... как его... естестве красоты пустил, теперь же... Не взыщи, сам напросился.

Разъехались супротивники. Алешка меч выхватил. Злость внутри огнем полыхает, нет пощады насмешнику. Сыму ему голову с одного маху, и скажу, так и было. Коли смолоду к старшим уважения нет, так и к старости не прирастет. Тот же булавой поигрывает, и вроде как над Алешкой посмеивается даже.

Ну, получай, супостат, чего выпросил.

Тронул Алешка коня, тот прянул с места, будто стрелка с тетивы слетела. Щитом так прикрылся, – только глаза поверх видны. Меч опущен до времени. Только неопытный воин мечом размахивать до поры станет, силы понапрасну тратить.

Молодой ему навстречу ринулся. По всему видать, кое-чему тоже научен. С конем будто в одно целое слился. Ан не ему с богатырем киевским тягаться. Точно ветер буйный налетел Алешка на бахвальщика, вскинул меч, опустил с силою...

...и полетел с коня, точно перышко.

Закончился поединок, так и не начавшись. Молодой-то этот, ловчее оказался. Подставил щит под клинок, – ушел меч в сторону, вреда не причинив, а сам – ка-ак засветит Алешке булавой своей прямо в лоб. С тем расчетом приложил, чтоб до смерти не ухайдакать, – только с коня снять.

Алешка же ничего и понять не успел, то только – что лежит он на земле, а противник на него сверху поглядывает.

– Ну, – говорит, – потешил я тебя сколько, пора и честь знать, – уговор исполнить. И вот что тебе скажу: не то сором, коли в честном поединке побежденным оказался, сором – слово свое нарушить.

Мелькнула у Алешки было мысль: одни ведь, не видит никто, так и не узнает, коли не проговориться. Отогнал. Сам ведь на уговор согласие дал. Ну да ничего. Сегодня твоя взяла, а завтра... Завтра – поглядим. Нешто я тебя так оставлю?.. Я тебя из-под земли достану, на дне моря сыщу, никуда ты от меня не скроешься...

Поскидал с себя все, буркнул:

– Порты хоть оставь...

– Скидай, скидай, наука впредь будет, на людей наезжать. Лопух, вон, сорви, им и прикройся...

Скинул Алешка порты, сорвал лопух, кинул под копыта коня супротивнического, объяснил, что ему с тем лопухом делать, и побрел себе обратно на заставу. Лопух же, им брошенный, конь супротивнический слопал.

Прибрел обратно, товарищи его рты поразинули. Спрашивать начали, что да как. Честно все рассказал, не стал утаивать. Тем вроде и посмеяться, ан призадумались. Наконец, поднялся Илья.

– Как думаешь, далеко ли молодец этот отъехать успел?.. – спрашивает.

– Э-э-э, нет, Илья, – вскочил Добрыня. – Так дело не пойдет. Как жребий метали, второй мне выпал, мне и вдогонку ехать. По-честному все быть должно.

– Он же моей смерти искал...

– Меня одолеет, тогда за всех разом и расплатишься. Да ты не бойся, я его убивать не стану. Поучу маленько...

– Один уже поучил, – Илья буркнул. – Беспорточным вернулся.

Умчался Добрыня. Алешка же насупился, сидит на бревне, ровно сыч, и молчит. Обиделся, должно быть, на беспорточного.

Сколько сидели, – пока уж вечереть начало. Забеспокоились – давно б пора уж Добрыне вернуться, а его нет, как нет. Похаживать начали, поглядывать, тут Добрыня и обнаружился. Он на заставу с другой стороны зашел, да на ветку сухую наступил. Оглянулись, ба!.. И этот в Алешкином виде.

Посмеяться – посмеялись, так ведь и пуще призадумались. Начал было Добрыня Илью отговаривать, утром нагоним, втроем навалимся, – одолеем, а тот – ни в какую. Я, говорит, не встревал, когда вы жребием отговаривались, так и вы не встревайте. Чему быть, того не миновать...

И уехал, свою судьбу пытать... Уехал – и пропал.

Как товарищи его за ночь измаялись, и не сказать. Глаз не сомкнули. Только чуть развиднелось, искать подались, ан Илья и объявился. Мало объявился, коней их со всем животом привел. Глядят на него, – он ли? – не узнают. То ли плачет, то ли смеется. Спрашивать стали, не поймешь, то ли правду говорит, то ли отговаривается. Насчет смертушки лютой, это молодец нахваливался. Больно уж хотелось ему с тем богатырем силушкой померяться, про которого песни слыхал. Он и про вас песни слыхивал, и узнал сразу, от того и смерти вашей не пожелал. А как сбил я его, так и в пояс кланялся, прощения просил; что же до того, сам не явился, – стыдно ему в глаза вам смотреть. Обещал наведаться, как проделку его позабудете, верным товарищем вам стать, ни в чем не перечить и вину свою перед вами чем захотите избыть... Такого, в общем, понарассказал, что три коня богатырских не свезут. Хочешь верь, хочешь – нет. Ну да пытать не стали.

А только с той поры то заметили, что Илья все больше дозором в другую сторону посматривает, не в ту, откуда степняков ожидать можно...

...Только случилось вскоре, в одну сторону посматривать начали. Потянуло с моря тучами, нет-нет, оторвется облачко, да прольется дождем над заставою. Не простые тучи, особые. Орды степные покажутся, – стороной пройдут. Облачка же – разъезды ихние, на заставу налетающие. Прольются стрелками, и обратно утекают. Ан не всем утечь удается. Кони у них хоть и быстрые, а все ж богатырским не чета. В половину скока настигают. И тут уж ни стрелками не отбиться, коли богатыри настигли, ни числом взять. Сколько бы ворогов ни было, не считать знать. Куда ни махнет Илья булавой, – там улица, где ни свистнет меч Добрынин, али Алешкин – там переулочек.

Скольких уже побили, а им все неймется. Своей земли, что ли, мало, – на чужую зарятся? Ну да пока стоит застава, не пройти тебе здесь, сила черная...

Под вечер же как-то, нежданно-негаданно, гости объявились. Бредут себе по дороге четверо, лаптями пыль притаптывают. Лапоточки вот только необычные. Веревочками цветными подвязаны, на веревочках – бусинки разноцветные. Чрез плечо – котомочка махонькая, в руках – посох о шестьдесят пудов. Калик перехожих ветром попутным занесло.

Ну, раз такое дело, выкатил Илья меду хмельного, сколько оставалось. За разговорами да прибаутками времечко быстро летит, как охмелели, и не заметили. А где хмель – там и похвальба. Кто чем похваляется, каждый сам за себя говорит, другого не слушает. Так орут – за сто верст слыхать. Их слыхать. От того, видать, беда и приключилась. То ли заслышали вороги, как хмельные богатыри бахвалятся, то ли очередное облачко нанесло, а только заржали кони богатырские, прочертили небо темное стрелы огненные, впились в частокол, того и гляди – заполыхает застава.

Не впервой. Богатыри уж и позабыли, когда в последний раз доспех сымали, разве что водой окатиться. Заодно и случай представляется, удаль свою другим показать. То еще хорошо, что гости пожаловали. Потому как силы вражьей наперло в этот раз – видимо-невидимо.

В остальном же – привычное дело. Илья посередине ломанулся, Добрыня – по правую руку, Алешка – по левую, и давай махать. Только пух и перья с супостатов летят. Кого оружием приголубят, тот еще десятерых сметает. И калики не отстают. Коли посохом сверху степняка какого попотчуют, – в землю по самую макушку вгоняют. Воют вражины, визжат, стараются саблями своими достать, да не тут-то было!.. Разошлись богатыри, не на шутку. Взыграло ретивое, им теперь хоть всю Степь разом подавай, – сдюжат. Одна у них сейчас забота, как бы одному к другому под горячую руку не попасть. Зашибет ведь, и имени не спросит.

Ложатся степняки, что твоя трава под косой. Ну да нехай себе, может, одумаются, наконец, грабить да насильничать. А не одумаются, так и получат свое. И не только сегодня, а во все время, – до той поры, пока стоит на пути у них застава богатырская...

Не выдержали вороги, развернули коней, рассыпались в ночи, что просо из мешка дырявого. Не стали их преследовать, – нешто за каждым набегаешься? Получили урок, не скоро сунутся. А может, и скоро – ежели урок не впрок. Поглядим...

– Ну-ка, братцы, по случаю такому, не осталось ли еще меда? – Илья говорит.

– Как же, не осталось, – Алешка отвечает. – Аль позабыл? Мы ж еще до того, как с Иванищем твоим познакомились, бочку одну прикопали, на всякий случай...

– Вот он тот случай и есть, – Илья подмигнул. – Тащи ее сюда, да вышибай днище. Да утра гулять будем. Что, страннички, – к каликам повернулся, – не надоело по свету белому лапти за здорово живешь трепать? У нас оставайтесь, вместе землю родную беречь будем.

– Каждому – своя стезя, – отозвался кто-то из калик. – Вам – землю стеречь, нам – по земле этой самой ходить. Ты уж не взыщи, Илья Иванович, до утра мы с вами только, а там – дальше побредем.

– Как знаете, – буркнул Илья. – Неволить не станем...

Выкатил тем временем Алешка бочку, выбил днище, и пошла гульба, пуще прежней. Пуще прежнего бахвалятся, кто кого удалью в схватке со степняками превзошел, меряются. Ну, а где похвальба хмельная, там и до беды недалеко.

– Эх, братцы, – Алешка кричит, – не намахалися плечи богатырские, не уходилися кони, не притупились мечи!.. Найдется ли в целом свете, кто против нас троих сдюжит? Нам не то что рать какую, всю Степь разом выставляй, и то совладаем!.. Да что там Степь, подавай-ка нам силушку неведомую, и ту одолеем!..

Пробовали было его унять, – не унимается, только пуще кричит, да резвей из бочки черпает. С одним бы, может, и справились, только и Добрыня не отстает, не меньше Алешкиного захмелел. Не видят, что о другую сторону холма деется.

Там же... В ночи, а будто тьмой землю заволокло. Где были степняки поверженные, там уж никого нету, то ли исчезли куда, то ли во мгле растворились. Клубится тьма, и все ближе к холму подступает, к частоколу. Немного осталось, замерла. Вымахнули из мрака два всадника, далеко разнесся грозный клич:

– Эге-гей, нахвальщики!.. Давайте-ка с нами бой держать!.. Не смотрите, что нас двое, а вас семеро!..

Разгорелся Алешка от слов таких, не остыл еще от прежней схватки, ринулся на супротивников. Не слышит, что товарищи ему кричат, – охолонись, куда ты, в засаду ведь угодишь!.. Их ведь там, небось, не двое, а тьма тьмущая...

Что в засаду манят – в том сомнения нету; развернули коней вороги, и прочь порскнули. Алешка – за ними. Тут уж и остальные вдогонку бросились, не оставлять же товарища.

А тот уже первого догнал, махнул мечом от плеча, развалил надвое вместе с конем, за другим гонится. Нет, чтобы оглянуться... Потому как там, из ворога поверженного, двое сделалось...

Бьются богатыри. То думают, что из темноты на них все новые вороги налетают, того не видя, что чем больше бьют, тем больше супротивника...

Каликам же за ними не поспеть. Те, кого посохами своими приголубят, тот туманом черным расходится, да уж больно много их становится, того и гляди, самим несладко придется...

Вот уж и Илья упал. Вылетела из ночи стрела длинная, черная, зацепила там, где доспехом не прикрыто, вот и упал. Не простая стрела, особая. Ядом, должно быть, навершие ее пропитано, от того и лишился сил богатырь, упал замертво.

Увидел это Добрыня, гневом исполнился, удесятерились силы, гонит ворога, ничего вокруг себя не замечая...

Не успеть за ним Алешке. Приотстал, тут и Добрыня с коня сполз.

Один он остался. Взмахнул было мечом, да ударило что-то с такою силою, что меч из руки выбило, самого пошатнуло. В глазах помутилось, к гриве коня верного припал...

Свилась в тучу единую тьма кромешная, до самого неба поднялась. Не стало калик; где были они – смерч огненный. Сошлись воедино, тьма и свет. Грохот раздался, земля застонала, молнии блещут. Обвился смерч огненный вокруг облака черного, сдавил в своих объятиях, и – не стало того.

И смерч пропал. Стоят снова калики, смотрят на богатырей поверженных. Не быть таким более, отныне и до веку...

Склонился один над Ильей, приложил ухо к груди. Поднялся, взвалил на плечо, точно дитя малое, кивнул остальным, сделал шаг – и с глаз скрылся.

Переглянулись оставшиеся, вздохнули тяжко. Шагнул в сторону еще один, пропал. Подняли двое Алешку с Добрыней, взнесли на курган, с заставой соседний... Тут и третий вернулся, держит в руках два камня, что и десятерым не унести...

* * *

...Приподнял Алешка голову. Эк его приголубило... В глазах темно, руки-ноги не слушаются. Какой он после этого богатырь?.. На локтях приподнялся, так качнуло, будто не на земле, будто в ладье он. Здорово досталось, впервой с ним такое. Ишь, как в голове шумит. Будто песня какая...

По крылечку ли идет да молода жена,

По сеням ли идет да красна девица...

Крылья хлопают... Снова качнуло...

Продрал глаза, видит, и впрямь, на ладье он. Парус над ним, ясным солнышком вышитый, а на носу, ровно лебедь сидит, крылья сложивши. Тьфу ты, примерещится же такое. Девка там, с косой русой, в сарафане. Поднялся кое-как, глянул, плывет ладья по реке, и нету тебе ни заставы, ни товарищей его...

Да как же это быть может? Кто ж без него Илью с Добрыней выручит? Рать-то на них навалилась нешуточная, нешто им без него справиться?..

– Полно, Алешенька, – это девка ему говорит, ласково так. – Хватит о ратях думать. Парус вовсю распахни, а я к рулю стану, править буду.

– Куда, править?.. – хрипло пробормотал Алешка.

– В Ростов... Ждут тебя там.

Ждут... Ничего Алешка понять не может. В обычной рубахе стоит, узорчатой да новой, порты крепкие, лапти прочные, поясок – любо-дорого. Ни доспеха, ни коня. Куда подевались?..

– Ни к чему они тебе, Алешенька. На берегу остались, за ненадобностью.

Прошла мимо него, и показалось Алешке, будто крылья у девки за спиной сложены.

– Звать-то тебя как? Уж не Сирином ли? Поет, с крыльями... – И рот до ушей.

– А хоть бы и так, – девка в ответ улыбается. – Парус распахни, говорю. Не справиться мне одной, с ладьей-то...