Текст книги "Евангелие от Джексона"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Я тебе об этом же и толкую, – нравоучительно проговорил Джексон. – И вывод здесь можно сделать только один: Иуда – действительно дерьмо, но еще раз повторюсь, – от него никуда не деться. Хорошее и плохое идут по жизни рядом и, как бы мы ни бились, это будет всегда. Да и знаешь, что сегодня плохо, то завтра вдруг хорошо, и наоборот.

Верховцев засмеялся:

– Будем считать, что ты меня успокоил. Надо в самом деле учиться проще смотреть на все эти вещи. Я в свое время довольно серьезно интересовался религией, по крайней мере, прочитал и Ветхий завет, и Евангелия от Марка, Иоанна, Луки и Матфея, но такие «еретические» мысли мне не приходили в голову…

– Мне кажется, что ты недостаточно глубоко изучал писание, – перебил его Джексон, – иначе не перечислял бы все евангелия, а назвал бы их Новым заветом. Что касается моих еретических мыслей, то можешь считать их Евангелием от Джексона. Ну, а теперь, пока. Как говорится, желаю успехов в труде и обороне. И еще маленький совет: не работай ради показателей, работай ради дела, и как бы ни ругали тебя, в конечном итоге ты будешь всегда прав перед людьми и, главное, перед своей совестью. А сможешь так работать, то рано или поздно и даже незаметно для себя обгонишь всех своих не в меру суетящихся перед начальственным взором коллег. Все равно здравый смысл победит и время деловых в хорошем смысле слова людей, неизбежно наступит даже и в СССР. Все. Понял?

Верховцев молчал.

– Значит, понял. Ну, в таком разве, будь. Звони…

И Джексон положил трубку, не дожидаясь его ответа. Верховцев тоже положил трубку, встал и направился в ванную – после тяжелого суматошного дня тело требовало освежающего душа.

«Конечно, в высказываниях Джексона много спорного, но логики они не лишены, – думал он, стоя под теплой и плотной струей. – А может, попробовать использовать теорию Джексона на практике? Если борясь с Иудой, мы уничтожали Христа, то может быть, надо бороться с Христом, чтобы уничтожить Иуду?..»

Душ делал свое дело, и дикая, неимоверная усталость постепенно отступила – ей на смену пришло состояние легкой приятной слабости. И уже факт сорванного отпуска не воспринимался так остро и болезненно, как это было вчера. Конечно, расслабившись, настроив себя на продолжительный отдых, трудно вновь войти в «рабочее состояние», но человек такое существо, что может истязать самое себя беспредельно и при этом еще как-то умудриться выжить.

А на сегодня все: спать, спать, спать! Утро вечера всегда мудренее. Даже плохое никудышное утро…

VIII

Бог с ней, с головой. Но это надо видеть.

Евангелие от Джексона 15:19

Верховцев вышел из управления внутренних дел с такой тяжелой головой, что не сразу сообразил, в какую сторону идти. После прокуренного кабинета на свежем воздухе слегка пьянило, легкие работали жадно, как кузнечные меха. Хотелось посидеть где-нибудь на скамейке, спокойно, неторопливо обдумать текущие дела. Он направился в сторону Кировского парка, парка его детства. Это было одно из его любимых мест, где он мог по-настоящему расслабиться и отдохнуть. Даже разношерстная толпа шахматистов, картежников, шулеров разных мастей, с незапамятных времен оккупировавшая скамейки около двух львов, не раздражала его. Наоборот, общество это удивляло своей демократичностью: здесь одновременно вращались и интеллигентные порядочные люди, и всякая сомнительная пьянь-рвань различного калибра. Тем не менее все находили общий язык и не мешали друг другу. Здесь запросто можно было обсудить последние уличные, городские, всесоюзные новости, встретиться со старыми знакомыми и вообще скоротать время.

Вскоре Верховцев приблизился к знаменитому пятачку – там было все как обычно. Несколько групп зевак столпилось у шахматных досок, между ними тусовались помятые, малопривлекательные личности, озабоченные борьбой с похмельем. Под тенью векового дуба, слегка покачиваясь, записной алкаш-интеллигент по кличке Филя хрипло горланил спич о некоем жидомасонском заговоре против советской власти. На оратора из лондонского Гайд-парка он отнюдь не смахивал, однако с десяток слушателей все же пытались всерьез вникнуть в таинственную муть вычурного пустословия. Пьяному оракулу такое прилежание публики было весьма лестно – он знавал и худшие времена, когда вместо рубчика на пиво давали пинком под зад.

Чуть поодаль на скамеечке в гордом одиночестве сидел Джексон и читал «Советский спорт». Верховцев присел рядом. Джексон кинул мимолетный взгляд и, не отрываясь от газеты, протянул руку. Поздоровались.

– Что-то давненько не видел тебя здесь, – сказал Джексон. – Или перестройка работы прибавила?

– Если честно: зашился окончательно, дела лавиной наваливаются – не успеваешь разгребать, и одно другого поганее.

– Ну, это твои заботы.

– Да, конечно, – Верховцев достал сигареты, протянул Джексону, но тот отказался. – Знаешь, я хотел бы с тобой посоветоваться. У меня тут одно дело по квартирным кражам…

– Подожди, если ты думаешь, что я тебе дам какую-либо информацию, то напрасно. Меньше знаешь – лучше спишь, вот мой принцип.

– Я не о том. Я же сказал, хочу только посоветоваться.

– Ах, так, – Джексон отложил газету и с интересом посмотрел на приятеля. – Ну, выкладывай.

– Я тебе уже говорил, что веду сейчас серию квартирных краж и, если откровенно, ясности мало. Моему коллеге поступило заявление от известного тебе гражданина Слесарева…

– Хочу заметить, известного и тебе, – вставил Джексон.

– Да, и мне. Так вот, в этом заявлении упомянутый гражданин пишет, что пригласил одного молодого человека в гости и пока был на кухне, тот его обворовал: взял японский магнитофон, пару золотых перстней, часы и был таков. Вызвали повесткой мальчика, ему семнадцать лет, показывают заявление. Спрашивают, что он может сказать по поводу изложенного. А он в ответ: «Гражданин Слесарев заманил меня к себе в качестве объекта удовлетворения своей мерзкой похоти, проще говоря, чтобы отпедерастить. Когда я это понял, то тут же сбежал. А магнитофон, кольца и прочее – просто ложь». Вот… Что ты думаешь по этому поводу?

– Что тебе сказать… – Джексон с глубокомысленным выражением лица уставился на проплывающую по небу тучу, напоминавшую по форме безногого верблюда. – То, что Бим-Бом известный в Риге педераст, это, надеюсь, знаешь и ты. Обворовали его или нет, мне пофиг. А даже если его и поставили на уши, то и правильно, пидеры для этого и существуют, мне его нисколько не жаль. Да и доказать вы ничего не сможете, свидетелей нет. Разве что вещички всплывут, в чем я сильно сомневаюсь. К тому же, если этот шустрый мальчик начнет настаивать на том, что его склоняли к противоестественному половому акту, то с учетом того, что мальчуган несовершеннолетний, Бим-Бому самому можно дело пришить. Так что тут упираться не стоит – это дело заглохнет само собой.

– Ты прав, – подтвердил Верховцев, – Слесарев через два дня забрал заявление и с кислой рожей промямлил, что у него нет никаких претензий. Меня это дело интересует только в одном плане – вдруг оно как-то связано с «моими» квартирами?

– Ну-у… это вряд ли. Не из той оперы, как говорили в древности.

– Да понимаю, – с досадой проговорил Верховцев, – не за что зацепиться, вот и хватаюсь, можно сказать, за соломинку.

– А все потому, что ты еще не усвоил методику раскрытия квартирных краж советской милицией, – назидательно произнес Джексон. – Прости за откровенность, но ты пока не стал профессионалом в полном смысле этого слова, и станешь ли им вообще – один бог ведает.

– Ну-ну, это уже интересно.

– А ничего интересного, все просто, как яичница. Не надо никого ловить, вычислять, караулить – надо только ждать. Пусть берут хаты – десять, двадцать, девяносто девять, на сотой сами завалятся. Старушка какая-нибудь глазастая увидит, позвонит, на соседей нарвутся. Самый главный враг вора не милиция, а кажущаяся безнаказанность, она усыпляет и после двух-трех десятков дел на очередное он идет, пренебрегая, так сказать, элементарной техникой безопасности. Это постулат массовой психологии, исключения тут редкость.

– В моей работе нужно учитывать все, – заметил Верховцев.

– Безусловно, – согласился Джексон, – но не забывай, что преступный мир процентов на восемьдесят состоит из личностей с пониженным интеллектом. Они могут быть хитры, изворотливы, живучи, но в конечном счете, извини, все-таки тупы. Есть, конечно, там гиганты мысли, этакие стратеги мозговых афер в белых воротничках, но они не занимаются квартирными кражами – размах другой. А те, кто убивают, насилуют, грабят, чаще всего истинные дебилы.

– Возможно, ты и прав, но в моем случае чувствуется хорошая голова.

– На интеллектуала, говоришь, нарвался, но это ничего не меняет. Все равно нужен исполнитель, кто-то же должен хотя бы вскрыть хату, сделать, так сказать, черную работу. Золотая голова и золотые руки разом, во едином существе, в природе почти не встречаются. Отсюда и разделение: белую работу делают беленькие, черную – черненькие. А черненькие всегда, рано или поздно, обгадят любое, хорошо продуманное дело. Так что, как говорят умные люди, «умей ждать».

– Спасибо за совет. Знаешь, когда я начинаю анализировать ситуацию в городе, а я, поверь, знаю ее не понаслышке, мне становится страшно. Преступность неудержимо растет. От невозможности влиять на этот беспредел, сдерживать его, поспевать хоть как-то сводить концы с концами, порой чувствуешь себя абсолютно беспомощным, даже руки опускаются.

Джексон ухмыльнулся:

– Страшно?.. Ты еще жизни не знаешь. Не знаешь, когда по-настоящему может быть страшно.

– А ты знаешь?

– Я такое повидал, что тебе до конца дней своих не увидеть, но не люблю об этом рассказывать. Впрочем, одну, на первый взгляд, безобидную историйку, могу поведать. Так, задачка для детского сада.

– Интересно…

Джексон щелчком выбил из пачки сигарету, неторопливо размял ее пальцами и прикурил от зажигалки.

– Играл я тут не столь давно в серьезной компании в картишки по-крупному. За игрой не сразу заметил, как в соседней комнате забойная команда сколотилась сечку разыграть. Не шушера там подзаборная – игроки, высшая лига. Такая салонная публика даже в нашем «кирчике» – большая редкость. Хотел войти в игру, но вижу, один из той пятерки мне незнаком. Интересуюсь у одного из своих, что за птица. Не знает, Додик, говорит, привел, а Додик шутник известный и шутит все на карман. Э, нет, думаю, с игрой надо подождать – Додик простого парня не приведет. Подошел поближе, решил приглядеться. Игра идет так себе, туда-сюда, этот незнакомчик держится около нуля, в легком минусе. Пока все честно. Но я, если отбросить ложную скромность, кое-что понимаю в этих штучках, в игру не вступаю по-прежнему, хотя не скрою – подмывает рискнуть. Знаю, такой штилевой ход событий только разминка, прикидка, по которой невозможно судить о силе соперника. Вот заварится крупная сечка, тогда и станет ясно, где какая рыба и почем. Не успел подумать – сечка заварилась. Посчитали, поставили по новой, прошлись по кругу. Причем мой мужичок прошел вслепую, по-игроцки. На втором круге пошли пасы. Осталось двое плюс мой. Он медленно, очень аккуратненько посмотрел карты, суеверный, сначала две, боковым зрением подглядываю: туз и десять пик, потом третью приоткрыл – король бубен. Короче – очко, неплохо, но для такой сечки явно маловато, но кто его знает, может блефует. Смотрю, пошел по третьему кругу и крупно – кладет три стольника. Пугает деньгами, думаю. Те двое задергались, решили посмотреться. Посмотрелись, один скинул картишки. А в банке уже собралось около пяти штук. Второй отвечает и вскрывается: три десятки – тридцать очков. Ну, думаю, мой героически слил. Кладет он так медленно свои карты, раскрывает. Первые две – туз и десятка пик, и что я вижу: третья карта – король пик. Тридцать одно очко! Очевидное – невероятное! Вот тут то и мне стало страшно. Об участии в игре я уже не помышлял, остался из чисто спортивного интереса, посмотреть, за сколько времени он их отоварит. Вот как бывает в этом мире. Как он того короля «нарисовал», до сих пор ума не приложу. Столько глаз наблюдало: вроде и на маечке короткие рукава были, и руки все время на виду. Не понимаю!

– Да, тыщу раз прав был классик, утверждавший, что есть множество чудес на свете, что и не снились нашим мудрецам, – сказал Верховцев.

– На то он и классик, – резонно заметил Джексон, – ему и флаг в руки. Кстати, в тот день и сам Додик внакладе не остался, провернул свою очередную каверзу. Хошь расскажу?

– Мог и не спрашивать.

– Так слушай. Там же, где шла грандиозная сека, в сторонке пристроились два шахматиста. Ребята по всему не бедные, партия – полтинник.

– Пятьдесят рублей? – переспросил Верховцев.

– Именно. Ну вот, а Додик все рядом вертелся, глазел на доску, как папуас на снег. То, что он карточный шулер, знали все, а то, что он кандидат в мастера по шахматам, а играет на уровне хорошего мастера, знаю только я да еще узкий круг людей. Стоял Додик, стоял, а потом с этакой детской непосредственностью обращается к шахматистам: «Ой, а я знаю, что это такое, это у вас шахматные часы». Произнесено это было с такой наивностью, что все заржали. А он вытащил из кармана пачку денег и говорит жалобно: «В карты играть не принимают, проиграю хоть вам немного». «А ты хоть играть умеешь?» – интересуются шахматисты. «Да-а, конечно, это – королева, это – офицер, лошадь ходит буквой гэ, – умею!». Все снова дружно заржали, не смешно было только мне. «Ну, а по сколько играть хочешь?» – «А по сколько хотите: рупь не деньги, а бумажка – экономить тяжкий грех». – «Тогда давай по стольничку». – «Да хоть по два». «Ловлю на слове, по два». У любителей острых шахматных ощущений лихорадочно заблестели глаза, и они стали спорить за право первым сразиться с сумасшедшим дилетантом. Наконец договорились, что будут играть по очереди, через партию. Перед игрой Додик принялся канючить фору: «Дайте хоть лошадку…» От такой наглости я обалдел. Но он-таки пешечку выцыганил. Е-два – е-четыре – пошло, как говорится, поехало… Через два часа оба тех идиота выложили ровно по штуке. Ну что, Шерлок Холмс, все понял?

– Понять-то я понял. Но почему ты знал и никого не предупредил?

– Никогда! – отрубил Джексон. – Это мой принцип. За свою дурь должен платить каждый сам. Вон, видишь, на той скамейке гражданин с тремя наперстками. Думаешь, это портной и принимает заказы на пошив?

– Можешь меня не подкалывать, кто это, мне известно.

– Ах, известно. И ОТенри, наверное, читал – ловкость рук против остроты глаз?

– Читал.

– И в сводках, наверное, уже наперсточники примелькались?

– Допустим.

– И в газетах об этих аферистах обывателей предупреждали не раз.

– Не спорю.

– Вот видишь, все должны знать. Но что это за людишки облепили его, как мухи навоз, и делают ставки?

Верховцев поморщился.

– Это идиоты.

– Правильно. А посему еще раз повторюсь: за свою дурь должен платить каждый сам.

– Что ж, спасибо за науку. Учту на будущее.

– Не за что. А теперь вынужден откланяться. Сегодня хорошая игра, кстати у Бим-Бома.

– Джексон, будь другом, возьми с собой?

Тот с некоторым недоумением посмотрел на Верховцева.

– Зачем? Хочешь испытать свое счастье? Не стоит. Я иду туда не для того, чтобы выигрывали такие, как ты.

– У меня другая цель, как тебе сказать… Ну считай, что для меня это будет как семинар по повышению квалификации. Одно дело знать о такой публике понаслышке, другое – наблюдать за ней живьем, без купюр.

Джексон на мгновение задумался, пожевал губами.

– Уговорил, но условия, надеюсь, понимаешь, – посмотрел, вышел, и тут же забыл. И чтобы это не всплыло потом ни в одном из ваших кабинетов.

– Даю слово, – пообещал Верховцев.

– Этого достаточно. Как говорили наши предки, «честь дороже жизни». Пошли.

И приятели детства отправились повышать благосостояние народа в лице Джексона. Идти далеко не пришлось – Бим-Бом жил совсем рядом, как выражаются некоторые босяки и бомжи, на расстоянии приличного плевка.

Уже у дверей бимбомовской квартиры Джексон счел нужным провести дополнительный инструктаж:

– Вот что, Олежик, – ничему не удивляться, никаких лишних вопросов, и дыши весело! Да, еще маленький нюанс, Бим-Бом, знаешь ли, на той неделе замуж вышел. Ты это… эмоции свои на фейс не выставляй, не надо омрачать молодожену радость медового месяца.

В небольшой «полторашке» плавал дым такой плотности, что поначалу и разглядеть что-либо представлялось затруднительным. Игра, по-видимому, только началась, но топор уже можно было вешать, не опасаясь за его падение. На вновь прибывших не обратили никакого внимания: Джексон в подобных сообществах был глубоко свой, а это избавляло его спутника от излишних объяснений своего присутствия. Они прошли к окну и присели на кушетку у журнального столика. Джексон вынул сигаретку.

– Я покурю, а ты пока завари чайку да покрепче. У меня от чайка прорезается благодушное настроение.

Верховцев принялся сыпать заварку в кружки, Джексон прикурил, затянулся и стряхнул пепел в аквариум. Хозяин квартиры, заметив этот акт экологического вандализма, сделал кислую мину, но промолчал, – индивидуумы масштаба Джексона были для него вне критики. Пригасив сигарету, Джексон сосредоточил все внимание на алюминиевой емкости с круто заваренным дымящимся напитком. Казалось, происходящее вокруг его ничуть не занимает.

– А почему ты не играешь? – полушепотом спросил Верховцев.

– Это разве игра? – Джексон отхлебнул из кружки. – Это не игра, это пока только пылесос.

– Пылесос? – Брови на лице Верховцева поползли вверх.

– О-ох, мальчишка, пора с тебя деньги за науку брать. Ладно, время есть, попробую растолковать. Понимаешь, тут система как в большом спорте, своя классификация. Существует низший круг, это игрочишки в парке Зиедоня. Там играют в бурку по пятьдесят копеек. В конечном итоге, основная денежная масса оседает в карманах двух-трех игрочков. Эти два-три несут свой выигрыш в круг рангом повыше. Таких команд уже поменьше, но ставки покрупней. За пару вечеров все деньги «юниоров» перекочевывают опять-таки к одному-двум из играющих. И уже победители несут их сюда, а здесь таких ждут, можно сказать, с наслаждением. К концу игры в выигрыше снова окажется какой-то там дуэт. И они понесут, как пчелки нектар, все здесь отпылесосенное в высшую лигу, где заправляют такие, как Додик, игроки экстра-класса, доктора наук.

– Прямо уж и доктора?

– Да, которые защитились по теме таинства передвижения мастей. Это и будет последней стадией пылесоса. И все начнется сначала: шантрапа будет собирать по рублику в парке Зиедоня и подворотнях, а потом, пройдя по инстанциям, все денежки сконцентрируются у пяти-шести рижских грандов. Ну, а к ним уже подъезжают залетчики союзного пошиба. Правда, они канают под лесорубов – этаких тупых работяг, которые приехали с Севера с бешеной капустой и хотят поразвлечься с купеческим размахом. Но это уже не мои проблемы, я на такие штучки не клюю. Доходит что-то?

– Нет вопросов, – ответил Верховцев. – Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Джексон, явно польщенный таким комплиментом, взялся разминать свои длинные, как у пианиста, пальцы.

– К чему мне мучиться с этой шоблой, пусть ребята поработают, пропылесосят, очистят от лишнего фраеров, вот тогда появлюсь и оторву свой кусочек в стольничек-другой. Так что, моя игра начнется попозже.

Он пригасил окурок и швырнул его в аквариум. В это время Бим-Бом примостился на коленях у рыжего верзилы, такого огромного, что стокилограммовый хозяин квартиры рядом с ним выглядел хрупким херувимчиком. Игра постепенно набирала обороты. Верховцев, не вникая в ее перипетии, по выражениям лиц и отдельным репликам понимал, кто на взлете, кто в пролете. Все было, как и предсказывал Джексон: выигрывали двое и один держался на нулях. Больше всех нервничал рыжий гигант. У него что-то не клеилось, к тому же донимал Бим со своими неуместными ласками.

– Это и есть муж Бим-Бома? – спросил Верховцев.

– Ну хоть это ты понял без моей помощи, – ухмыльнулся Джексон.

Дела рыжего были видно совсем плохи, и он, чтобы как-то отвязаться от назойливой «возлюбленной», больно ущипнул Бим-Бома за ляжку. Тот взвился чуть ли не до потолка и слетел с колен.

– Пошел прочь, – зарычал вышедший из себя «муж», – мешаешь играть.

Разобидевшийся Бим-Бом понуро поплелся к аквариуму.

– Послушай, и чего ты терпишь такое хамское отношение? – спросил его Джексон.

– Ах, Женя, тебе не понять. Ты знаешь, какой он мужчина!

И Бим-Бом восторженно закатил глаза, губы его похотливо заслюнявились.

– Я вижу, у вас глубокие чувства? – Джексону с трудом удавалось сохранять серьезное выражение лица, но в голосе звучало неподдельное участие.

– Ой, что ты, не то слово, – счастливо щебетал седеющий гомик, – это такое… такое. Я полюбил его с первого взгляда. Со мной такого никогда не было. Я даже ловлю себя на мысли, что хочу от него ребенка.

Верховцев чуть не подавился от смеха, Джексон же оставался бесстрастным – казалось, в этой жизни его уже ничто не могло удивить.

– Чем же он тебя так очаровал?

– Сам не знаю, но как обнимет, как поцелует, дрожу весь.

Глазки Бим-Бома сладострастно заблестели от какого-то мимолетного воспоминания.

– Все ясно, – подвел итог разговору Джексон, – целовался бы еще, да болит влагалищо.

– Фу, какой ты грубый, – капризно бросил Бим-Бом и, вновь обиженный, в оскорбленных чувствах направился назад к любимому «мужу».

Неожиданно противным дискантом заголосил телефон на тумбочке, Бим-Бом пулей подлетел к нему. Верховцев раскрыл рот – он никак не ожидал такой прыти от центнеровой туши.

– Не звони сюда больше, он к тебе не вернется… не вернется, – твердил в трубку новый фаворит рыжего, – он не любит тебя, он любит только меня.

– Старая история, неклассический любовный треугольник, – сквозь зубы процедил Джексон, – она любит его, а он любит другого.

– Чао, лапуля! – Бим-Бом положил трубку, мягко переваливаясь, точно кастрированный кот, подкрался к своему ненаглядному. – Твоя бывшая звонила.

– Что ты там жужжишь? – прогрохотал верзила, увлеченный игрой.

– Твоя бывшая звонила, – с дрожащей ревностью в голосе повторил Бим-Бом. – Наглячка, как она мне надоела! Она хочет разбить наше счастье.

И он стал ластиться к «мужу», нежно покусывая его за мочку уха. Тот с силой ухватил любвеобильного домогателя за толстый зад.

– Не скули, лучше дай денег. Все просадил.

– Да откуда, Мишель, – кокетливо отстранясь, запричитал Бим-Бом. – Осталось только на еду, еще за квартиру не платили.

– Дай, говорю, пидар жопастый, или щас уйду, – настаивал рыжий.

Бим-Бом не устоял и со слезами на глазах выложил четвертной.

– Что ж, за любовь надо платить, – вымолвил он трагическим голосом, мысленно оплакивая уплывшую купюру.

– Так-то лучше, – самодовольно осклабился супруг. – А теперь не маячь, иди постирай мне рубашку, а то меня уже на работе подкалывают, говорят – жена неряха, а ты же у меня чистюля.

Бим-Бом благодарно улыбнулся и утер слезу. Затем он схватил с дивана мятую рубаху, прижал к груди, проворно чмокнул рыжего в небритую щеку и улетучился в ванную.

– Знаешь, Джексон, – Верховцев подвинулся поближе, – у меня создается впечатление, что очень скоро гражданин Слесарев прибежит в наше заведение с новым заявлением о краже.

– Ну и что, гоните его взашей. Это человек, у которого все в жизни в прямом смысле прошло через задницу.

Верховцев задумчиво уставился в потолок.

– Мне кажется, для таких типов Меккой была бы зона. Там бы он в изобилии получал то, чего здесь ему явно не хватает.

– Э-э, нет, – засмеялся Джексон, – Бимбомчик у нас существо нежное, ему любви подавай, как пятнадцатилетней девчонке. Он ведь на полном серьезе влюбляется, а там народ жесткий, суровый, без всяких-разных манер и обхождений. Приходилось мне видать одного такого – ходил с ширинкой на заду…

– Пожалуй, я пойду, – сказал Верховцев. – Ты прав, здесь для меня ничего нет, а свое любопытство я удовлетворил. Ну ладно, этот Бом, он со сдвигом, таким родился…

– Не скажи, – перебил Джексон, – он как раз считает, что это мы со сдвигом.

– Пусть так, но этот детина, здоровенный мужик, к бабам ходит… Как он педиком стал?

– В известных мне местах на сей счет говорят: «Если только раз, еще не педераст». А рыжий, если за это денег дадут или сытную пайку отвалят, готов и матерь божью оприходовать. Где была совесть, там что выросло? А-а, по глазам вижу, что знаешь, ну иди.

– Удачи тебе, – пожелал на прощанье Верховцев.

– Да, да, вашими молитвами.

Дверь захлопнулась, Верховцев вышел на улицу. Вечер был тих и свеж, тяжести дневного зноя не ощущалось. На душе было удивительно спокойно, хотя хаос в голове не уменьшился ни на йоту. Впрочем, так бывало после каждой встречи с Джексоном. В целом же, контакт с давним приятелем благотворно влиял на лейтенанта милиции. Джексон заряжал его не только различной информацией к размышлению и необычными идеями, но и какой-то, не сразу постижимой для него, Верховцева, мудростью жизни.

Сон его в ту ночь был неспокойный: снились бубновые короли, которые вдруг превращались в пиковых, и липучий толстозадый Бим-Бом, страстно желавший ребенка уже почему-то от него. Тем не менее утром он проснулся бодрым и отдохнувшим.

Было без двадцати шесть, за окном уже рассвело. Выходной день позволял всласть поваляться в постели, но Верховцев надел спортивный костюм, кроссовки и вышел из квартиры. Не спеша спустился по лестнице, настроив дыхание на легкий бег. В последние несколько лет он не отступал от правила: как бы поздно не пришлось засыпать, в шесть утра – пробежка по парку. Исключения составляли лишь те дни, когда он вообще не ложился. Уже на второй-третий год работы в угрозыске он начал понимать, что запас здоровья при его нагрузках и непредсказуемо-рваном ритме жизни лишним никак не будет. На шутливые расспросы друзей и коллег, до каких лет он думает держать форму, Олег со своей серьезностью отвечал: «До смерти».

Его любимый Кировский парк не был пригоден для бега. Место это подходило скорее для неспешных прогулок, отдыха на многочисленных скамейках и даже для проведения азартных баталий разного толка, но не для бега. Вся загвоздка была в собаках. Эти четвероногие друзья человека прогуливали здесь своих хозяев практически в любое время суток. При виде бегущего любителя трусцы, свора из породистых и непородистых псов, побросав заботливых опекунов, с радостным лаем дружно устремлялась вслед за ним с единственной паскудной целью – цапнуть за ноги.

Быть может, только поэтому Верховцев невзлюбил собак и все свои симпатии перенес на котов. На эту тему на службе у него частенько разгорались жаркие споры с кинологом Берзиньшем. Схема этих споров была примерно такова: Берзиньш: – «Ну почему ты не любишь собак, они умны и преданны, а коты сплошь предатели»; Верховцев: – «Зато я никогда не видел, чтобы свора котов с воем кидалась на проезжающий транспорт или бегущего человека». Берзиньш: – «Ты признаешь, что собаки умней котов и в дрессировке с ними несравнимы?»; Верховцев: – «На моем месте Куклачев ох, как бы с тобой поспорил. А если насчет ума, то у Пушкина не пес ученый, а кот, заметь». Берзиньш: – «Но согласись, что собака для жизни более полезна, чем кот. Что взять с котов?» (Удар ниже пояса – явный намек на собачье сподвижничество в нашей работе). Верховцев: – «Как сказать, возьми Шарля Перро – Кот в сапогах – мне бы такого. Я уже не говорю о булгаковском Бегемоте или Матроскине из Простоквашино, да это просто клад!» Берзиньш брезгливо морщился и уходил, цедя сквозь зубы: «Не понимаю, как с такими взглядами можно работать в милиции». В подобных спорах он всегда уставал и не выдерживал первым, зато в своей сыскной работе, где особо не требовался хорошо подвешенный язык, его прилежание, дотошность и многотерпение являлись образцовыми, и ему не было цены. Различное отношение к меньшим нашим братьям все же не мешало им оставаться добрыми товарищами.

…Верховцев пересек двор и уже вышел на родную улицу Алфреда Калныня, когда с ним случилось нечто непредвиденное, круто изменившее его планы. Навстречу ему из темного подъезда, нелепо растопырив руки, двигалась мужская фигура в расстегнутых и слегка приспущенных штанах. Вид этого ходячего пугала был настолько необычен, что Олег даже отпрянул на проезжую часть и приготовился к отражению нападения. Но чудак с распростертыми руками враждебных намерений вроде и не имел.

– Человек, помоги, – жалобно выдавил он.

В его голосе было столько грусти и отчаяния, что Верховцев понял – случилось большое несчастье.

– Да ты опусти руки.

– Не могу, вытащи палку.

И только тут Верховцев сообразил, что в рукава ветровки этого бедолаги поперек спины вставлена палка. Палка упиралась в резинки на запястьях рукавов так, что без посторонней помощи избавиться от нее не представлялось возможным. Это обрекало ее носителя на бессрочное пребывание в экстравагантной позе огородного чучела. Верховцев отвернул рукав и вынул злополучную палку. Мужчина беспомощно опустил руки и заплакал. Верховцев посадил его на парапет.

– А теперь рассказывай, что произошло.

И тот, запинаясь и сбиваясь, стал рассказывать.

– Сам я командировочный, ну да, из Кзыл-Орды. Ну, пошел вчера в ресторан, «Кавказ» называется, посидел допоздна. Я вообще-то из-за своей внешности не пользуюсь благосклонностью женщин. Не удался в красоту. Сами посудите – невысокий, чтобы не сказать маленький, дохлый…

– Ну, это я вижу, – вставил Верховцев, – ближе к делу.

– Ах, да, конечно, – мужичонка задумался, как будто вспоминал, на чем остановился, и опять продолжил невеселое повествование:

– Уже перед закрытием познакомился с одной женщиной, миловидная такая, культурная, сидела себе скучала. Ну, выпили с ней по рюмочке, то да се, слово за слово, она меня спрашивает, хочешь, мол, приятно продолжить наше знакомство. Я – само собой, а почему бы и нет. Тогда, говорит, бери пару бутылок, заплати по счету и айда ко мне. Ну, я обрадовался, конечно, взял там же два коньяка, расплатился за обоих, все чин чинарем, и – вперед, как молвится, без страха и сомнений. Чуть не на крыльях летел по лестнице, на руках ее готов был нести. Вот, думаю, побалдеем, будет что о Риге вспомнить. Пришли, привела она меня, значит, на кухню. Открыл бутылку, она достала рюмки. Я тогда на радостях сразу и не сообразил, почему три, а когда дошло – было уже поздно. Из комнаты на кухню заваливает здоровенный жлоб – кулаки с пивную кружку. У меня аж мурашки по спине поползли, а баба, та, подлая, знай похихикивает. Поднял он меня за шкирку, словно Муму, ну что, говоришь, острые ощущения любишь? А у меня язык от страха к небу прирос. А он мне: «Бить тебя я не буду, живи, хорек блудный, хватит с тебя вертолета». Баба, смотрю, уже щетку половую волокет, снимает с нее ручку, а жлобина вставляет ее мне в рукава ветровки. Заливают в меня рюмку на дорожку, и – за дверь. Я кое-как спустился по лестнице, бочком, бочком, все руками по стенкам бился. Стою в подъезде, жду прохожих, кто бы помог. А уже второй час, народ редко появляется. К одиноким мужчинам не подхожу, уже остерегаться стал. Выходил пару раз к проходящим женщинам, – те сразу бежать, ну их понять можно – в темень такая раскоряка вылезает: «Девушка, постойте, можно вас на минутку». Решил ждать парочку какую, влюбленные, они более милосердные. Дождался. Смотрю идут – два парня, две девицы. Смеются, громко разговаривают. Я к ним: «Люди, помогите!» Они сначала опешили, потом вежливо так: «В чем дело?». Объяснил, как мог. Ржать стали, аж стены затряслись. Ладно, думаю, пусть посмеются, потом помогут. Я и сам бы на их месте, наверно, не удержался. Угомонились, тут один из хлопчиков и молвит: «Жалко, ребята, такую конструкцию портить, тут для комплекта еще и самокат клевый получится и будет агрегат-универсал что надо!» И заржали все еще пуще, на девиц даже икотка напала. Тю, блин, думаю, опять в какую-то каку влип. Правильно подумал. Подхватили меня, уж и не знаю как теперь называть, под руки, или под лопасти вертолета, и – назад в подъезд.