Текст книги "Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана (СИ)"

Автор книги: Сергей Милошевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Бедный хлопец, – сочувственно произнес он. – Господи, как несправедлива подчас бывает к людям природа…

– Это не от природы, а от радиоприемника, – оживленно принялся объяснять Антон Антонович. – Мамашу Вовчика, когда она на девятом месяце была, приемник напугал, до полусмерти. Она приемник от нечего делать слушала, который им на свадьбу подарили, а свет возьми, да и отключись – что-то там на подстанции замкнуло. Ну, она девка деревенская, глупая насчет техники, ручки повертела-повертела, да так и спать легла. А приемник-то и остался включенным, да еще на полную громкость! И когда свет, значит, дали, он и заорал на всю хату; «Я убью тебя! Я тебя убью, готовься к смерти». Там какой-то детектив по радио, оказывается, передавали. Ясное дело, мамаша так напугалась, что от испуга Вовчика тут же скинула. И родился он, значит, такой ущербный… Антон Антонович помолчал, а потом добавил.

– Ну, и конечно, его родители денатуратом маленько баловались, попивали денатурат-то. Они на железной дороге тогда работали, а там его хоть залейся…

– Я так думаю, что денатурат гораздо в большей степени способствовал тому, что этот малый родился кретином, чем невыключенный приемник, – заметил Шура и потянул Диму за рукав. – Идем, Вацман, что-то долго мы здесь торчим. Всего хорошего, Антон Антонович…

И друзья продолжили свою прогулку по Хлебалово. Пройдя несколько ничем не примечательных улиц, они наткнулись на невзрачное кирпичное здание с покосившейся деревянной крышей и маленькими концами. На вкопанном рядом со входом деревянном щите была кнопками пришпилена бумажка, которая извещала, что «сегодня в клубе демонстрируется худ. филь „Бриллиантовая рука“, после фильма танцы».

– А вот и очаг культуры! – оживился Холмов. – Сходим Вацман, потанцуем? Давненько я сельских девчат не щупал…

– Смотри-ка, чтобы тебе сельские хлопцы физиономию кулаками не пощупали! – усмехнулся Дима.

– Не дрейфь, Вацман, все будет нормально! – самодовольно похлопал по плечу товарища Холмов. – Таких бравых хлопцев, как мы, сельские фраера будут обходить десятой дорогой. Мы тут всех баб перетрахаем. Идем домой, помоем шеи, переоденемся, перекусим чего-нибудь и айда на гопалки…

…Едва Шура и Дима вошли в полутемный, грязноватый зал Хлебаловского клуба, как все присутствующие повернулись к ним и с любопытством уставились на «городских», изредка шушукаясь между собой. Стушевавшись от такой беспардонности, Вацман засуетился и, бормоча какую-то ерунду, плюхнулся на первый же свободный стул. Что же касается Холмова, то он ничуть не смутился, небрежным жестом достал пачку папирос, закурил и стал сам в свою очередь осматривать собравшихся. Это были в основной массе молодые парни и девушки от шестнадцати до двадцати пяти-двадцати восьми лет, одетые соответственно месту проживания: в мятые «пинжаки», свитера, длинные, ляповатые платьица ниже колен. Занимались они кто чем – несколько человек играли в шашки и домино в дальнем углу зала, один мужик отгадывал кроссворд, обхватив в задумчивости голову руками, остальные танцевали под хриплые звуки магнитофона, стоявшего на сцене. Довольно скоро Шура с разочарованием констатировал, что выбор невест был более чем невелик. Местные Дульсинеи изысканностью форм и приятностью лиц не отличались. А ежели среди них и попадались более-менее симпатичные барышни, то вокруг них вертелись сразу по несколько местных Ромео, ссориться с которыми, несмотря на свою внешнюю боевитость, Шура, как человек неглупый, не собирался. – «Как же быть?» – подумал Шура, озабоченно почесывая подбородок. – «Неужели придется флиртовать с этими крокодилами? Ведь без женской ласки жить долго тоже не дело, а торчать здесь, возможно, придется не один день»…

Шурины сомнения и колебания разрешились достаточно просто: вскоре объявили «белый танец» и к нему, смущаясь, подошла веснушчатая рыжеволосая полненькая девица, единственным выдающимся (причем в полном смысле этого слова) достоинством, как беглым взором определил Холмов, была большая, туго растягивающая свитер грудь. Прижавшись под звуки томной серенады к упругим девичьим достоинствам своей партнерши, Холмов, к своему удивлению отметил, что его все больше и больше охватывает возбуждение.

– «Черт, что это со мной?.. – озадаченно подумал он, стараясь унять начавшуюся дрожь в коленках. – Видно, продолжительное отсутствие регулярной половой жизни дает о себе знать. Чтож, придется заняться этой дамой, тем более, что остальные не лучше. Рожа и фигура у нее, конечно, оставляют желать лучшего, ну да это в какой-то степени даже экстравагантно, некоторые даже с негритянками спят». Короче говоря, танцы закончились тем, что Холмов, стараясь не замечать удивленно ухмыляющейся физиономии Димы Вацмана, вышел на улицу под ручку с рыжеволосой грудастой девицей. Новая знакомая Щуры была чрезвычайно польщена тем, что на нее обратил внимание такой видный мужчина из самой Одессы и ее дебелое веснушчатое лицо буквально светилось от радости. Бросая на Холмова влюбленные взгляды, Ефросинья (так звали девушку) без умолку тараторила, рассказывая, что она работает скотницей на ферме, что мужик теперь, по ее мнению, пошел форменное говно, что ее батька работает кузнецом и однажды спьяну ударом кулака забил насмерть годовалого телка… Шура вначале рассеянно слушал, искоса поглядывая на Фросину выпуклую грудь, но затем решительно переломил тему разговора и стал ненавязчиво выпытывать у своей спутницы – где находится ближайший стог сена. Фрося охотно объяснила, что, насколько ей известно, ближайший стог находится на расстоянии тридцати двух километров, в соседнем колхозе «Большевик». А остатки своего сена хлебаловские скотоводы скормили коровам еще в январе, а местное население скотину не держит. Шура немного растерялся, но быстро пришел в себя и, нежно взяв свою подругу за локоток, увлек ее в сторону околицы села, где он сегодня утром видал вполне приличный густой кустарник с высокой, мягкой травой…

Когда Холмов вернулся домой, было далеко за полночь. Дима уже спал, громко похрапывая и причмокивая во сне. Однако, когда Шура в темноте случайно налетел на его кровать, Вацман перестал храпеть и полусонным голосом спросил: – Ну как?

– Все ол райт! – удовлетворенно сообщил Холмов, почесывая пятерней участок тела, расположенннй чуть пониже живота. – Барышня остались весьма довольны….

– Ты смотри аккуратнее, а то как бы тебе еще не пришлось жениться на этой кикиморе, – зевая во весь рот предостерег Дима. – В деревнях на этот счет порядки крутые – обрюхатил девку и труба – вперед в ЗАГС. Ее родня с тебя не слезет.

– Сынок, не учи отца сношаться! – назидательно произнес Шура, стягивая брюки. Меня еще никто не смог заставить делать то, чего я не хочу. Это во-первых. А во-вторых, я не намерен вечно торчать в этой дыре. С месячишко-другой покантуемся, пока в Одессе про нас не забудут – и айда на родину…

– Ну смотри, тебе виднее…. – проворчал Дима и снова захрапел.

Глава 3. Русский мужик – извечная загадка для человечества…

На следующий день Холмов отправился к председателю колхоза «Лидер октября» Тимофею Степановичу Кобылко – пора было отрабатывать хлеб и крышу и начинать расследовать (или на худой конец, создавать видимость расследования) дело о загадочном умерщвлении скотины. Председатель велел тут же позвать к нему в кабинет колхозного ветеринара и от них Шура узнал следующее. В июне прошлого года пастух Иван Филимонович. или как его все звали Филимоныч, собирая колхозное стадо «до кучи», чтобы гнать его с пастбища на ферму, увидел, что одна из коров валяется на земле без признаков жизни. Ветеринар, за которым тут же сбегал Вовчик, констатировал околевание, а дальнейшее вскрытие показало, что скотина издохла от сильного удара каким-то тяжелым предметом в область нервного сплетения, которое, как известно, находится у коровы чуть ниже и левее шеи. Что это был за предмет, а главное – кто и зачем ударил им несчастное животное – все эти вопросы остались без ответа. Пастух и подпасок ничего подозрительного не заметили, более того – они в один голос утверждали, что к стаду вообще никто посторонний, ни зверь ни человек не приближался. Корову утилизировали, так как ветеринар, не зная точной причины ее смерти, убоялся дать разрешение пустить ее на мясо, а происшедшее списали на случайный удар копытом какой-то другой расшалившейся коровы из стада. О случившемся скоро забыли, но через месил все повторилось с точностью до мелочей – снова кто-то убил колхозную корову на пастбище сильным ударом какого-то предмета в нервное сплетение и снова ни пастух, ни подпасок ничего подозрительного не видели. Когда же случился через какое-то время третий аналогичный случай, в правлении колхоза встревожились не на шутку. По распоряжению председателя Тимофея Степановича Кобылко, во время выпаса стада вместе с Филимонычем и Вовчиком теперь неотлучно находились на пастбище или местный участковый или кто-нибудь из сельского отряда добровольной помощи милиции. Однако в конце сентября, в один из последних дней перед уходом стада на зимовку на ферму вновь была обнаружена издохшая от сильного удара в нервное сплетение корова. И вновь ни Филимоныч, ни Вовочка, а главное – ни дежуривший вместе с ними участковый ничего странного и подозрительного не видели.

После этого случая Тимофея Степановича вызвали в райком партии и устроили ему крепкую головомойку за ненормативный падеж крупного рогатого скота. Ссылки же председателя «Лидера октября» на то, что причиной падежа является какое-то «таинственное, загадочное явление» вызвали у секретаря райкома особое раздражение и он пригрозил Тимофею Кобылко, что ежели это явление повторится еще хоть раз, то тот положит на стол партбилет. Впрочем, когда стадо загнали зимовать на ферму, падеж скота по невыясненной причине вроде бы прекратился. Но не успел Тимофей Степанович перевести дух, как в феврале от сильного удара неизвестным предметом в область нервного сплетения издохла одна из лучших колхозных коров по кличке «Валентина Терешкова», а в марте по этой же причине дал дуба бык-производитель Гиви. Тут колхозное руководство вообще обалдело – постороннему проникнуть на ферму незамеченным было практически невозможно, гипотеза же про «удар копытом» соседней коровы была вообще неприемлема, так как каждое животное находилось в отдельном стойле. (Да и никакой скотине, откровенно говоря, не удалось бы с такой силой, а главное так точно, всегда в одно место попадать своей коллеге в нервное сплетение своим неуклюжим копытом). И хотя обе последние жертвы председателю удалось списать на сильные зимние холода и отсутствие высокопродуктивных кормов, Тимофей Степанович прекрасно понимал, что если таким макаром протянут ноги еще пара-тройка членов колхозного стада, то ему тогда точно придется положить на стол партбилет и податься обратно в агрономы. Времена, как известно, на дворе стояли крутые, «андроповские»…. Так что Шура Холмов оставался у него последней надеждой.

– Судя по характеру ударов, они наносились чем-то вроде кувалды обмотанной тряпкой, – добавил ветеринар. – Сильнейший удар чем-то относительно мягким, во всяком случае не железом.

Из кабинета председателя Шура вышел, растерянно почесывая затылок. Он не имел ни малейшего представления, с какого бока следовало подходить к началу расследования этой действительно весьма загадочной истории. Никакие, даже самые невероятные версии ему в голову не приходили. Поразмышляв минут сорок Холмов вздохнул и отправился обратно к председателю, чтобы попросить того выделить ему в помощь парочку колхозников – Шура решил отправиться на скотомогильник и произвести эксгумацию последних жертв таинственного скотоубийцы. Он понимал, что идея это довольно бредовая и толку от нее будет практически никакого, но ничего другого ему не оставалось – нужно было хотя бы имитировать видимость расследования, чтобы Тимофей Кобылко видел, что они с Димой не зря жрут колхозный хлеб. Шурины предчувствия полностью оправдались – когда выделенные ему в помощь рабочие разрыли яму, его взору предстал полуразложившийся, дурно пахнущий, вымазанный в земле коровий труп. С его помощью можно было достоверно определить, что данная буренка действительно померла, и Холмов распорядился быстрее закопать несчастное животное обратно. Подождав, когда вернутся с пастбища Филимоныч и Вовчик, Шура с пристрастием допросил обоих, но ни пастух, ни подпасок ничего нового ему не сообщили. Все эти факты привели Холмова в уныние.

– «Блин, кажется мы сюда напрасно приехали, – размышлял он, сидя на сломанном ящике возле фермы и попыхивая папироской. – Дело явно полностью безнадежное, а водить председателя за нос, имитируя расследование больше трех-пяти дней, максимум недели не удастся, это факт. А пробыть нам здесь нужно никак не меньше месяца, пока в Одессе все не утрясется. Что же делать?»

После напряженных, продолжавшихся никак не меньше часа раздумий, в Шурину голову наконец пришла блестящая идея. «Нужно завтра пойти к председателю и сказать ему, что, дескать, в результате проведенного следствия кое-что мне выяснить удалось, но для того, чтобы сделать окончательные выводы, необходимо понаблюдать за стадом в течении некоторого времени – скажем, двух-трех недель, а, возможно, и поболе, – потирая руки, с облегчением думал Шура. – Думаю, он согласится, выхода у него все равно нет. А там – извините, не получилось, гуд бай, ариведерчи, алаверды»…..

Приняв такое решение, Холмов отшвырнул в сторону окурок и направился домой. Войдя во двор, он обнаружил там взмыленного Диму, который вот уже полчаса безуспешно гонялся за петухом, которого Галина Семеновна приговорила на заклание в завтрашний суп. Шура, естественно, тут же пришел на помощь другу и они с Димой принялись гоняться за резвой и хитрой птицей вдвоем. Но, увы, с прежним результатом – кося глазом и недовольно кудахча (это кудахтанье особенно раздражало вспыльчивого Холмова). петух вихрем носился по двору и никак не давался в руки, ловко разгадывая все хитроумные обкладные маневры друзей. Минут через сорок, доведенный изворотливой птицей до окончательного умоисступления, Холмов плюнул, яростно выругался и бросился в дом. Вскоре он вылетел оттуда с револьвером в руке и принялся палить в петуха. Уже второй выстрел оказался удачным – резвая птица споткнулась и повалилась на бок. 3атем, буквалъно в ту же секунду произошло нечто странное – после негромкого хлопка петух в сотые доли секунды раздулся и… лопнул, точнее разлетелся на мелкие кусочки. Удивленно переглянувшись, Дима и Шура подбежали к тому месту, где еще несколько мгновений назад находился желто-красный красавец-петух и обалдело уставились на мокрое место, вокруг которого, словно снежинки в январе, кружили забрызганные кровью перья. Недоумевая, Холмов поднял двумя пальцами с земли кусочек лапки несчастной птицы, задумчиво повертел его перед носом и вдруг нервно рассмеялся, хлопнув себя рукояткой револьвера по лбу.

– Ах я старая галоша! – воскликнул он. – У меня же в барабане револьвера один патрон был разрывной! Вот он-то в петуха и угодил. Обидно, классный патрон был, от немецкого карабина, я его по случаю достал.

– Обидно вовсе не это, а то, что мы без завтрашнего обеда остались, – недовольно произнес Дима, глядя на разбросанные в радиусе пяти метров ошметки петуха. – И наша хозяйка, кстати, тоже. Что мы ей теперь скажем? Тоже мне, Робин Гуд нашелся, из пушки по воробьям палить…

– Нашел из-за чего расстраиваться, – беспечно махнул рукой Холмов, пряча револьвер в карман. – Купим госпоже Палкиной другого петуха, да не простого, а золотого…

– Ишь какой ты шустрый, «купим», – продолжал бурчать Дима. – А бабки где прикажешь брать? У нас всего около двух рублей осталось, ты что забыл? Скоро тебе даже и папиросы не будет на что купить…

– Забыл… – откровенно признался Шура. – Живем ведь как при коммунизме – поят, кормят задарма, поневоле оторвешься от суровой действительности.

Холмов на несколько минут задумался, наморщив лоб, затем лицо его просветлело.

– Придется раскрутить нашего уважаемого председателя на аванс, – бодро произнес он, хлопнув себя ладонью по ляжке. – Это, конечно, не очень желательно, но выхода нет. И Шура отправился снова в сельсовет. Председатель оказался не жмотом и без лишних разговоров ссудил ему двадцать пять рублей, одновременно жалостливым голосом попросив Холмова как можно скорее выяснить причину таинственной гибели колхозных коров.

– Думаю, что все будет в наилучшем виде, дайте только срок, – заявил обрадованный Шура, рубанув для убедительности воздух рукой, в которой он сжимал деньги. – Я уже тут кое-что нащупал, завтра мы с Димой начнем наблюдать за стадом и думаю через пару-другу недель схватим этого вашего коровьего маньяка за самые ноги…

На обратном пути Холмов купил в одном из дворов весьма упитанного петуха за три рубля и в сельмаге за пять рублей тридцать копеек бутылку «андроповской» водки. Через полчаса они с Димой уже сидели во дворе под вишней и опрокидывали стопку за стопкой, закусывая вкуснейшей разваристой картошкой и салатом из молоденькой редиски и зеленого лучка. Хозяйка, сославшись на мучающую ее с утра изжогу, составить им компанию отказалась и принялась свежевать петуха, вслух удивляясь, что ее Петька перед смертью вдруг изменил расцветку перьев.

Между тем, очередной теплый весенний день угасал. Ярко-красное, как задница павиана, вечернее солнышко неслышно опускалось за горизонт. Усталые, измученные подневольным трудом в «режиме козы» (так в народе называется труд, результатов которого человек не ощущает на своем благосостоянии – его словно козу подоили и ведро с молоком унесли неизвестно куда) колхозники разбредались по своим вигвамам и бунгало. Послышалось приближающееся стрекотание мотора и мимо дома Галины Палкиной, сильно виляя со стороны в сторону и подпрыгивая на колдобинах, медленно прополз трактор «Беларусь». Вильнув в очередной раз, трактор правым боком въехал в наполненную раскисшей грязью яму у обочины дороги, где и застрял. Натужно ревя двигателем, стальная лошадка попыталась выбраться из плена, но не тут-то было. Огромные задние колеса лишь даром месили грязь, выбрасывая последнюю далеко назад, а сам трактор потихоньку погружался в цепко державшую его жижу. Минут через пятнадцать дверца кабины застрявшей «Беларуси» распахнулась и из кабины в буквальном смысле слова выпал лицом вниз тракторист. Полежав немного на земле, водитель «Беларуси» с большим трудом поднялся и, шатаясь, побрел неторопливо по улице, иногда падая вновь. А скособоченный трактор так и остался торчать в яме на обочине, негромко стрекоча на холостых оборотах незаглушенным мотором.

– Умом, конечно, Россию не понять, – вздохнув, произнес наблюдавший за этой сценой Холмов. – А так как иного органа для размышления матушка-природа создать не догадалась, то, похоже, на вечные времена останется большой загадкой для остального человечества это непонятное существо – русский мужик. Ведь вроде его и лентяем беспросветным назвать нельзя и полным дураком тоже – а вот, гляди-ка…

Дима кивнул, но ввязываться в дисскусию о загадочности русской души по причине своей пятой графы не стал, опасаясь какой-то неосторожной фразой обидеть своего вспыльчивого славянского друга.

– Ты ведь даже русский народный фольклор возьми, – продолжал распаляться подвыпивший Шура. – По-моему, только в России и нигде более понавыдумывали сказочек, в которых различные блага приходят к человеку не результате упорного труда, а «по щучьему велению», с помощью всяких там коньков-горбунков да скатертей-самобранок. Иван-дурак целыми днями валяется на печи с голой жопой а потом – бац – на царевне женился! Где такое видано? Только в России-матушке, где вместо того, чтобы вкалывать до седьмого пота и богатеть, мужики водку жрали до белой горячки. А зимой подтягивали с голодухи кушаки и начинали завывать тоскливые песни про свою тяжелую долюшку…

– Не надо свистеть, Россия до революции полмира жратвой заваливала, – громко икнув, неожиданно возразил Дима. – Что, по твоему, это Пушкин с Белинским на полях пахали?

– Не спорю, были и среди российских мужиков трудяги, – смягчился Шура, разливая остаток водки по стаканам. – Но не они составляли, на мой взгляд, основную часть населения страны. Потому-то, кстати, и победила революция в России, что большевики сумели ловко использовать постоянную, естественную ненависть ленивой голытьбы к трудягам, которые жили лучше. Ни в одной другой стране мира, где трудолюбивых, зажиточных людей большинство, этот иезуитский номер никогда не прошел бы. Никогда, Вацман, не прошел бы! Ну, а после революции остатки трудолюбивых крестьян были «раскулачены», перебиты, сгноены в Сибири и кто остался в России? Осталось, Вацман, быддо, яркий представитель которого вывалился пять минут назад из кабины трактора лицом вниз…

Шура умолк, залпом выпил водку и захрустел редиской.

– А вообще, Вацман, мне кажется, что над Россией висят какое-то проклятье небес, – после непродолжительного молчания задумчиво произнес Холмов.

– За какие-то грехи Бог прогневался на эту великую страну. Посмотри на историю России – если не война или иго, так голодомор, тирания, революции, опричнина, крепостное право, репрессии и прочие издевательства над собственным народом. У других стран и народов тоже, конечно, были различные неприятности, но не в таком же количестве и не так долго. Иногда мне даже кажется, Вацман, что это какое-то своеобразное, затянувшееся во времени испытание, нечто вроде очищения, после которого наша страна преобразится и станет самым счастливым и процветающим государством на земле…

– Ты рассуждаешь прямо как Васисуалий Лоханкин в «Золотом теленке», – улыбнулся Дима.

– Может быть, – вздохнул Шура. – Ладно, пошли спать, завтра нам рано вставать. Отправимся со стадом на пастбище, будем за буренками присматривать. Свежий воздух, природа… Эх, и куда только меня моя профессия не забрасывала!