Текст книги "Побеждая — оглянись"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Пир в Каменных Палатах! Пир!

Им правит зло. Множатся маски. Словенский шрам кривым белым тяжем пролёг от стены до стены. От страха трудно дышать. Тихие песни льются из-под сводов, в бесплотном танце кружатся хороводы мертвецов. Страх! Страх!

Риксовы кольчужники сильными руками вцепились в горло готское. Раздавлены кубки, растоптаны блюда. Готский хлеб ржаным серым месивом налип на каблуки.

Оставив мясо, прорычал сверху призрачный Фенрир: «Самое сладкое вино течёт по жилам у людей!.. Не мать, не отец родичи твои, но Волк и Ворон, которые тебя съедят, ибо ты станешь ими!». И согласно трижды каркнул Ворон. Невесомые Норн-девы босыми ногами прошлись по шраму, от стены до стены.

Заглушая рычание Фенрира, прокричал Амал Германарих:

– Вайан!..

И на зов кёнинга ворвалась в зал толпа готских щитоносцев. Острые мечи замелькали над головами. Где кровь, где вино?.. Фенрир злобный рычит устами Германариха. Зияющей раной темнеет, прорвался словенский шрам. Мать-Вёльва, подняв с пола хлеб, выжимает из него вино, качает головой. В шуме никто не слышал, как сказала пророчица: «Милый Гант, твоим хлебом наелась досыта. Мал он был, а мне на века хватило! Хлеб от сердца сытен. Вино – лишь доброму на пользу».

Один за другим падали нарочитые, рядом с ними валились готы. Антские риксы прокладывали путь к выходу. Никто не сложил слова об их подвигах. А песнопевец Сампса услышал песнь. Вдруг зазвенели струны, сокрытые у него в груди. Так зазвенели, так сказали, что, услышав их, сын понял бы, наконец, отца. Но не было у песнопевца струн под руками, старое кантеле его – вдребезги разбито о злобную готскую маску. И тонкие пальцы песнопевца разбиты в кровь о кольчуги кёнингов. И кровоточили гибкие пальцы у Анагаста-риксича.

– Не моё это! Не моё! – твердил себе Анагаст, срывал с готов шлемы и этими шлемами бил по лицам врагов; всё сломалось, всё повернулось иначе, и Анагаст стал только риксичем.

– Не моё это!.. – твердил он и выискивал под ногами меч.

Не выдержали, надорвались в груди у Анагаста заветные струны, обрывки их свернулись на душе жёсткими кольцами. Перестало болеть сердце. Сердце опутано было обрывками струн. Руки не слушались разума.

Брат Велемир крикнул Анагасту:

– Благочестивец! Где песнь твоя? Ты меча держать не умеешь. Отдай нарочитому!

Не ответил брату Анагаст, мечом готским готские шлемы сёк. И вотчинные князья, и Велемир-брат удивлялись силе сказителя-риксича.

В один поток сбились анты; как железный таран, пробивались сквозь плотные ряды кёнингов. Но всё прибывали щитоносцы, у входа в зал ощетинились длинными копьями и копья метали в гущу кольчужников. Лучите нарочитые бросали в щитоносцев горячие очажные камни, готские копья поднимали с пола и против готов же их обращали.

Всего сильнее шумела новая битва под сводами зала. Сотрясались, гудели массы каменных плит. От опрокинутых светильников медленно разгорались у стен и под потолком тяжёлые деревянные брусья. Людям на плечи осыпались песок и уголья с пеплом. Едкий смолистый дым стелился по-над полом, чёрными клубами висел под сводами. Рычал, бесновался в дыму Фенрир. Девы Норн устремились в узкую горловину дымохода и вырвались в чистое небо. Призрачные хороводы покидали пиршество-побоище, старая Вёльва уводила бледного коня...

Задыхались, кашляли люди. Амал Германарих прислонился к холодной стене и прикрыл ладонью воспалённые глаза. Ему вдруг почудилось, что кто-то скребёт кольчугу у него на груди и пальцем с острым ногтем тычет в лицо. Кёнинг осмотрелся. Вадамерка-дева кружила над ним. Волосы распущены, шевелятся, подобно прибрежным водорослям. Длинная шея переходит в тело змеи, а на кончике хвоста – острый ноготь. И ноготь этот тычет Германариху в лицо.

– Уйди, змея. Повешу!

Но Вадамерка не испугалась угрозы, сказала:

– Знатных кёнингов ты пригласил! Подари одного.

Есть среди них юный бард. Он похож на Рандвера...

Рандвер-сын вышел из облака дыма, снял шлем и утёр локтем вспотевший лоб. Но увидев Германариха, расхохотался ему в лицо:

– Ты изверг! Ты не человек! И ты настолько низок, что мне не трудно над тобой смеяться теперь. В глаза, в лицо!

– Что с кёнингом? – спрашивали, оборачиваясь, готы.

– Уйди, сын! Повешу! – сказал Германарих и прикрыл ладонью глаза.

Каменная стена жгла ему спину. Лоб у кёнинга покрылся испариной, и капельки пота, тёмно-бурые от сажи, заполнили складки морщин.

Голос Вёльвы позвал Рандвера:

– Идём, Гапт! Идём, милый мальчик. Не касайся грязи. Идём! В Вальгалле свежо. Брось меч, вспомни Ульфилу. Ты дал хороший зарок. Будь верен ему!

Затихали, отдалялись призывы готов. Чёрный дым плотной завесой застлал зал, скрыл от глаз вид побоища. Кёнинг понял, что риксу удалось прорваться во двор. В наступившей тишине было слышно, как под сводами потрескивали и шипели в огне сосновые балки. Слышны были стоны и кашель раненых. У Германариха кружилась голова, жгли глаза, как будто их заменили угольями. И обжигал лицо старый словенский шрам, на его разошедшихся краях запеклась кровь.

Шатаясь и спотыкаясь о распростёртые тела, Германарих вышел наружу. Там с прежней силой звенела битва, с прежним упорством пробивались на простор анты.

Горели конюшни. Обожжённые лошади метались среди людей. Готские щитоносцы разматывали возле стен прочные сети.

Вризилик Гиттоф отбил меч Божа и крикнул:

– Рикс, уходи! Я помогу.

Ответил Бож:

– Как можешь ты мне предлагать такое? Оставить братьев и сыновей!

Леда-старик поддержал:

– Беги, князь! Отомстишь за нас.

И Сащека, и Нечволод сказали то же, и улыбнулись риксу, и отвернулись, пряча слёзы.

– Вайан!.. – закричали кёнинги, увидев, что Германарих пришёл к ним; воспрянули духом.

Все слышали, как рухнули в зале тяжёлые своды, все видели, как завалились набок горящие конюшни. Бились там и визжали оставшиеся кони. Столбы пламени вместе с дымом и искрами метнулись вверх.

– Анагаст! – решил Веселинов-князь. – Уходи ты, сын!

Даже не ответил Анагаст.

– Уходи с этим готом!..

Но Анагаст прорубился в гущу кёнингов и, утеряв там меч, был схвачен.

Велемир-риксич, старший сын, по своему решил спор:

– Не время искать достойного. Пусть Сампса идёт. Слышите? Песнь поёт Сампса, сложил наконец! Пусть донесёт её до Влаха-брата. Влах отомстит!

Сказали риксы:

– Пусть так!

Бож сказал:

– Как вырос ты, сын!.. – и вризилику на Сампсу указал. – Гот, дай свободу песнопевцу. Ведь придёт же однажды век несён! Пусть начнётся он с Сампсы, пусть начнётся он со слов Велемира, сына, понявшего отца.

И никто из нарочитых, и никто из риксов не помешал вризилику, когда тот обхватил песнопевца за плечи и как пленника пронёс среди кёнингов. Только Сампса, ни о чём не зная, пытался вывернуться из могучих рук Гиттофа. Но тщетно! Всем известна сила вризилика!

Щитоносцы, размотав сети, набросили их на антов. Со всех сторон с сетями накинулись. И ещё несли, и опутывали, и закручивали сильнее. Мечи нарочитых были так затуплены и зазубрены, что не секли и не резали верёвок; глубокими выщерблинами клинки цеплялись за волокна.

– Как зверя – в сети!.. – кричал Германарих. – В сети антского медведя!

Со стен на головы риксам готы бросали камни, сыпали раскалённый песок. Оглушали окружённых ударами тяжёлых палиц.

– К огню! – призвал Бож. – В нём сгорят путы.

И нарочитые ринулись к догорающим конюшням, и в едином мощном порыве своём сбили с ног щитоносцев и кёнингов. Сам Амал Германарих упал на каменные плиты и утратил героический вид, но помог Великому кёнингу подняться славный Витимер.

– Фрамеи! – приказал Гуннимунд.

Подоспевшие готы острыми копьями загородили антам путь, в грудь им упёрлись остриями и сдержали напор. Тогда всадники кёнинга Винитария выстроились в плотный ряд, стремя к стремени, бедро к бедру, и потеснили нарочитых в угол двора. Там подмяли их под себя и трижды проехались по телам оставшихся.

Стонами и бранью отозвались побеждённые анты.

Рикс Бож, придерживая раздробленную руку, поднялся у стены. Встали рядом Сащека и Нечволод. И Велемир-риксич прислонился к стене, но не превозмог боли в сломанных голенях, повалился наземь. Риксы подняли его и поддерживали за плечи. И многие нарочитые нашли в себе силы встать возле Веселинова-князя. Израненные, обожжённые, вымазанные в саже и крови, они стояли, опираясь друг на друга, и смотрели на своих братьев. Кто ещё поднимется? Кто жив? Остался лежать Леда-старик. Он был растоптан лошадьми. И другие, что лежали возле Леды, были мертвы.

Малые кёнинги обернулись на Германариха:

– Что теперь?

Великий кёнинг утёр с губ кровь, выплюнул сгусток, сказал:

– Распять! Всех! И мёртвых – тоже!

Смолчали, не шевельнулись готы. Тогда закричал Амал Германарих:

– Не слышали? Псы!.. В лесу за Данном всех распять!

Крикнул так и с неожиданной злобой хлестнул Гунимунда плетью по лицу.

– Никому не верю. Слабейшие!.. На ромея оглядываетесь? А Гетику – под гуннское копыто? Не бывать Баламберу!

Гуннимунд-сын отвёл глаза, сказал хрипло:

– Распять! И мёртвых – тоже!..

Пир в Каменных Палатах! Пир!

В предрассветном небе закружил острокрылый сокол, под самые облака поднялся, облак коснулся. С ветрами дружен, по ветрам упругим скользил вольный сокол. Крылья разметал, ими не взмахнёт даже. И так, кружа, то в неоглядные выси взмоет, едва виден с земли, то медленно опустится вниз, будто разглядеть что-то хочет среди густых трав. Тогда и тень его по тем травам бежит.

Но присмотрись! Словно ударился о что-то крылом сокол. А ударившись, кувыркнулся в небе сером и на землю пал.

В лесу за Данпом выбрали поляну – узкую, со всех сторон прикрытую пологими холмами, окаймлённую орешником и высокими елями.

– Здесь! – сказал кёнинг. – Не терплю ветров, не терплю солнца Здесь тихо, здесь сумрачно. Дивное место!

Тогда застучали готские топоры. Вырубили орешник. Отсекая лишние ветви, обнажили стволы елей. Разожгли костры. Советник Бикки дал готам вина, дал мяса.

– Продолжим пир! – обрадовались готы и бросили топоры.

Вризилик Гиттоф сказал Германариху:

– Кёнинг! Пощади Боша и его людей. Не время мести.

И Ульрих-кёнинг подошёл, сказал то же. А Витимер, Винитарий и Гуннимунд с Бикки молвили прежнее:

– Распять! Нет им жизни.

Германарих ответил вризилику:

– Ты, слабосердный! Хочешь с ними распятым быть, Гиттоф?

– Нет, кёнинг.

– И ты, Ульрих! Ума лишился?

– Нет, кёнинг.

Вризилик имел мужество опять сказать:

– Но пощади их. В этом деянии твоём нет доблести.

Готы сели рядом на траву. Молча пили вино, ели мясо, разламывали сладкие кости, слушали слова Германариха:

– Мне решать, что доблестно. Мне решать, пришло ли время мести. Вам исполнять то, что велено мною. А велено будет так: вы двое, за Боша просящие, – как видно, духом ослабшие, – Боша и распнёте. Тогда забуду ваши недостойные речи, тогда вновь назову побратимами.

Переглянулись Гиттоф и Ульрих, помрачнели у них лица.

Ульрих-гот сказал в лицо кёнингу, будто сплюнул:

– Будь проклят ты, низменный!

– Будь трижды проклят!.. – отозвался Гиттоф.

Вскочили с травы изумлённые готы, побросали чаши и обломки костей, ждали, что прикажет Германарих.

Ульрих с Гиттофом, обнажив мечи, озираясь на кёнингов из свиты, медленно отступали к лошадям.

«Тьма из пустых глазниц смеётся. «Будь проклят! Будь проклят ты, низменный!» Уйди! Уйди!.. «Ты изверг! Ты не человек! Смеюсь тебе в глаза». Уйди! Страх-Рандвер, прочь! Страх-Баламбер, рикс-страх, прочь!..»

– Пойдём, Гапт!.. – звала Вёльва. – Пойдём, мальчик. В Вальгалле солнце, там дуют ветры, приносящие свежесть... А здесь темно. Не для тебя это...

– Прочь!

– Что с кёнингом?..

Вризилик с Ульрихом вскочили в сёдла. Не ждали ответа Германариха, не дожидались погони.

Тут будто опомнился Великий кёнинг, сказал готам:

– Догнать! Вернуть обоих!

Многие готы пустились вслед отступникам. Но вскоре вернулись ни с чем. Не нашлось среди них смельчаков. Ни один не отважился вступить в поединок с Гиттофом. С самим вризиликом!.. Сила его далеко известна была.

Германариху же сказали готы:

– Не сумели мы, кёнинг, отступников догнать. Крепкие у отступников оказались кони.

– Трусливые псы!.. – бросил им в лицо Амал Германарих. – Таких побратимов из-за вас потерял! Говорят, когда уходят смелые, остаются малодушные. Никому не верю...

Советник Бикки выскользнул из-за широкой спины кёнинга. Все слышали, как облегчённо вздохнул советник. Не вернулся Гиттоф, и вместе с ним не вернулся страх Бикки – многолетний навязчивый страх. Страх-предчувствие, страх-наваждение, страх-тоска.

Переступая через тела мёртвых, Германарих прошёл среди связанных антов. Сказал риксу:

– Бош, тебе оказываю честь и милость! Ты будешь видеть, что я сделаю с сыновьями твоими, что я сделаю с твоими кёнингами. Такова тебе честь! Ты будешь видеть муки их, ты будешь слышать, как ночами голодные волки станут грызть ноги у твоих людей, как будут откусывать они от живого. До тебя же, Бош, не дотянутся злые Норн-псы. Ибо как рикса достойного высоко тебя распну – на два роста человеческих. Такова тебе милость! Не дотянутся волки, зато ворон не раз присядет тебе на плечо. И последнее, что увидишь, – будет его кривой клюв...

– Не примет тебя земля! – ответил Бож. – Ничья. Даже готская не примет. Ты везде чужой, ты везде – зло. Ты давно мёртв и от тебя смердит. Разве не слышишь?

И сказал сыновьям антский рикс:

– Нет на земле большего зла, чем честь и милость Германариха. И это зло, всю меру до капли, мне предопределено было испить. И я не сумел избежать этого. Выходит, не мы вершим свои судьбы, если было предопределено, если об этом говорилось ранее. На два человеческих роста!.. Всему своё завершение. И не Германарих правит пир. Предопределено! Он умер, не родившись. Вы же, сыновья, будете жить и после смерти. И лишь однажды кончите круг своих лет, который был предопределён вам... Принять достойно то, что предопределено, – вот что от нас зависит.

– Ты добр! – сказал Анагаст.

– Ты легковерен! – нахмурился Велемир-риксич. – Ничто не предопределено. Всё закончится с нашей смертью. И не облегчай обманом нашей участи, отец. Нет судьбы, нет прекрасных садов Вирия. И круг наших лет кончится теперь, у ног этого презренного гота... Ты говорил о зле. Зло – тоже истина. Истина зверя! Добро – от человека! Но человек смертен.

– Человек вечен! И предопределены извека победа и торжество добра. Мир холодный, мир равнодушный согреется в человеке и преобразится в добро. Может, тогда, сыновья, вы меня и поймёте.

Не Фенрир ли злобный, рождённый старухой в Железном Лесу, солнце заглотил? Серым сделалось небо. Тысячи обеспокоенных птиц взлетели над лесом, в стаи сбились, над чистым полем покружили и подались далеко-далеко. Светлые герои Водана по высокому небу идут! Идут, идут, железные сапоги громом грохочут. С востока плывёт ладья мертвецов, кормчим на ней – коварный Локи. И волк с ним. Не волчий ли век наступил? Множатся чудовища. Суртр, огненный великан, с факелами подбирается к Мидгарду.

– Баламбер на Суртра похож!

Кричал Амал Германарих, крепкие зубы скалил в небеса:

– Клинья! Да не ц ладонь бей – в запястье!..

«Страх! Страх!.. Даже распятый, он страшен!»

На востоке дымы подпирали небо, удушливым валом подкатывались к Мидгарду остроготов.

– Суртр! Суртр!

– Будь проклят! Волчий век настал, чёрный век. Брат идёт на брата. Пойдём, Гапт. Ты чист! Не для тебя зрелище это.

– Будь проклят! – выстукивали копыта.

Вризилик на крепком коне. Вризилик меч поднимает, хочет вонзить его в огненосную глотку Суртра.

– Рандвер, прочь! Прочь, страх!..

– Что с кёнингом? – спрашивали друг у друга готы.

– Велик наш кёнинг! – отвечал советник Бикки.

– В запястье бей, пёс!

«Страх! Страх!»

– Вечен человек! И с ним добро – вечно...

Багряным стало поднебесье. Солнца нет. Тьма!

Страх! Волчий век. Красен небосвод. Фенрир разжёвывает солнце. Далёкий окоём залит красным. Суртр? Кровь?

Огромный безобразный Ёрмунганд, мировой змей, сполз с далёких гор, прошипел: «Тор-страж! Сражён будешь!». И вышел на поединок светлый Тор, сын бога Водана. И был Тор Ёрмунгандом сражён. Сотрясались далёкие горы, сотрясался голубой Мидгард. Улетающие птицы виделись чёрными крапинками в сером небе. Змеи выползали из нор и сплетались в большие клубки. И шипели змеи вместе с Ёрмунгандом.

Горячий удушливый ветер налетел с востока. Он нёс пепел и пыль. Он нёс на своих плечах крылатых гуннских коней. Сам Баламбер впереди. На Суртра похож. «Горе готу! Горе Валенту!» «Вайан!» – отвечали многострадальные земли Гетики. Перепуганные эльфы прятались на покинутых людьми полях, головы свои прикрывали камнями.

Копыта, копыта стучат. Беспокойно хлопают крылья.

– Будь проклят ты, низменный!

– Вечен человек! И с ним добро вечно...

САГА О ПЕСНОПЕВЦЕ

, пойте, ветры! Ковыль белёсый клоните к земле. Ветры, меха свои раздуйте, гуляйте вволю под голубым. Расти, трава, зеленей, наливайся соками, бегите, ручьи. Теките, реки синие. Солнце, свети!

Нет жизни человеку. Век настал волчий. И сзади, и спереди, и в лесу, и в поле волки снуют. И плывут они по морям безбрежным, плавниками запаслись. Проросли у волков крылья, расправились. Вровень с птицами теперь волки стали, гнёзда птичьи заняли, на высоких скалах сидят. Нет житья!.. А в Гетике люди оволчились, по лесам разбрелись, по логовам. В Палатах же волки сели. И вино теперь пьют, виноград нахваливают, благословенный плод, с блюд едят серебряных, старинных, вавилонских, подвигами недавними друг перед другом похваляются, мощными зубами разгрызают кости...

Много дней, много степей проскакал Сампса. Торопился песнопевец, коня загнал. И возле трупа коня лежа, землю пальцами царапал Сампса, пальцы в кровь изодрал, обломал ногти. Думу думал горькую. Горькие слёзы глотал. И, кроме горечи, ничего не надумал, и только горечь вкусил.

Волчий век! И вокруг песнопевца собрались волки. В стороне, голодные, повизгивали, стороною кружили, косили глаза. Близко не решались подойти, издали белые зубы скалили. Ждали: человек уйдёт, волчий пир настанет. Славно! Славно! Урчит утроба: «Пир!» Животы к хребту поджаты. Неуёмная, бежит слюна. Лапы от нетерпения дрожат. Вздымаются матёрые загривки.

– Псы!..

Волчья радость, волчья сыть! Ушёл человек. Нет ему житья. Не его век настал. Набросились на тёплый ещё труп коня, распороли брюхо, раскроили грудь, по частям на стороны растянули. До ночи пировали; подвигами друг перед другом похвалялись – клацали в сумерках мощными клыками... Сытому волку тёмный овраг всего милее. И, наевшись, до рассвета в овраге отлёживались. Сытому волку ночь – крыша. Сытому волку луна – песнь.

– Да ещё, слышишь, брат, сказывали люди, что век наш настал. Чем не жизнь? Чем не песнь? Чем не радость?.. Сытно отрыгнём, на луну повоем!.. Ах, развернись, волчье нутро, покрой безграничную землю. Что ни захватишь, всё твоё! Никто не оспорит, никто не скажет: «Верни!».

Ушёл человек, канул во тьме века волчьего, был унижен, был распят, уступил дорогу зверю достойному, зверю жестокому, зверю в шкуре серой да с клыками крепкими. Слаб человек, не о том думает, не тем занят. Брат на брата идёт, вместо того чтоб огни зажигать новые и новые дороги торить.

– Славно! Славно!

– Свети, луна, волчье солнышко! Песнь тебе споем, сыты, наконец. Морды лапами утрём, слизнем с губ жир да запоем. Ох, запоем! Подвиги восславим.

Торопился Сампса к антским просторам, запахи родных лесов уже различал, блеск антских шлемов с окраин Гетики видел.

Там, на краю леса, врыто в землю копьё. Там в годы лучшие сказал светлый Бож-князь: «От этого леса к Полуночи – моё!». Тогда ещё прятались волки, не плыли по морю, не плыли под облаками, в гнёздах птичьих не сидели, не пировали в палатах.

Сложил ли песнь о риксе?

И прислушался Сампса к песне у себя в груди. Что кантеле? Струнами мне – стебли ковыльные. Серебристы, нежны струны мои. Голос мой – голос ветра перелётного. Шаг усталый – слово. Боль и горечь – смысл. Так древний Вяйнямёйнен пел. От песен его вырастали леса, озёра множились, углублялись болота; от песен его усмирялись земные и небесные стихии. И Сампса сложил такую песнь. От неё, казалось, остановился в стороне Дани, от неё на землю дожди пролились, буйные ветры понеслись вспять. Привольная степь зазвенела струнами-ковылем. Шаги песнопевца сотрясали землю. От этих шагов разбегались дороги, на четыре стороны разбегались. Множились на дорогах, всё громче звучали шаги людей.

– Вечен! Вечен!.. – шаркали подошвы.

– Вечен человек! – стучали копыта коней.

Скрипели колёса, клубилась пыль. На четыре стороны! На весь Мидгард! От Ландии до Понт-моря затаились, стихли волки. Выронили кубки, уши прижали и поджали хвосты злобные псы-Норн. Песнь далеко лилась!

– Вечен! Вечен!.. – скрипели оси колёс.

Тряслись на ухабах возки. Люди понимали друг друга и говорили:

– Какова песнь! Добро-то вечно! Кто это сказал?

– А мы не ценим! – отвечали, сокрушались. – Каждый себе. И всякий за себя зубы скалит. Прежде чем руку подать, подумает плохо. Мимо истины идём!

– Век-то волчий!.. – неслось глухое из оврагов.

А люди шли. По всем дорогам шли, от Ландии до Понт-моря. Холодный равнодушный мир постепенно отогревался у них в душах.

Люди пели песнь Сампсы!

И все, кто меч держал, меч тот выронили. И поднять его не могли, пока песнь звучала, пока стоял в стороне полноводный Данн, пока звенели ковыльные стебли.

Славно! Славно!