Текст книги "Побеждая — оглянись"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

САГА О КЁНИНГЕ АМАЛОВ

оклонились, доложили готы:

– Кёнинг! Мерлик-князь привёл Баламбера. К Палатам запомнил дорогу. Войска подходит – тьма! Не одолеть их нам, кёнинг.

Кровью налились глаза правителя готов:

– Что? Слабейшие! Взроптали не вовремя. Не сломлен ещё готский дух.

Ещё ниже поклонились готы:

– Что готский дух, кёнинг? Сметёт нас Баламбер, ибо мы – щепка под копытом его коня.

Кричал на свиту Германарих:

– Трусцой на запад?.. Морды отъели на долгих пирах. Посмотришь на вас и одним видом сыт. И это побратимы мои! Забыли железа запах, забыли запах крови и тяжесть кольчуг, забыли, как гордый клинок режет воздух и тешит воителя слух, забыли... Только и знаете, как блюда ловко делить, как за столами господскими выглядеть соколами – ими не будучи... В стремя, презренные! В стремя!

Проглотив обидные слова, пошли малые кёнинги, воины испытанные, по оставшимся вайхсам. И говорили там под каждой кровлей: «Хозяин! Седлай коня, возьми в Палатах меч! Собери сыновей своих. С Баламбером говорить будем. Тинг близится!» – «Вайан!» – тихо отвечали хозяева и с горечью глядели на своих подрастающих сыновей.

– Без радости отвечаешь, хозяин! – говорили кёнинги. – Дух сломлен? Не к лицу грозному карлу усталость перед битвой. Где твой старший сын, что хотел быть пахарем?

Совсем не грозно отвечал отец-гот:

– Под Файнцлейвгардом лежат кости сына моего старшего. Не быть ему пахарем. И никем уже не быть.

– Где средний твой – тот, что кёнингом хотел стать?

Качал головой отец-гот:

– Не станет кёнингом средний сын. В аланских степях он раздавлен был гуннским конём. Не остыли ещё угли после поминального огня.

– Младших-то у тебя много! – удивлялись кёнинги.

Отвечал им печально гот:

– Младшие ещё матери по пояс.

– Тогда сам иди. И знай: ты хозяин Мидгарда! Поэтому говори громко, чтобы далеко слышалась твоя речь, чтобы в голосе железо было, чтобы враг трепетал!

И брал старый гот свой хлеб, и седлал коня, выведя его из борозды. И шёл гот в Палаты, где Амал Германарих кричал новому войску:

– Фрамеи выше!

И в голосе кёнинга слышалось готам железо. Поэтому сами они выше поднимали копья, выше поднимали головы. И речь готов была громка. Было далеко слышно, что не сломлен дух острогота.

Однако не трепетал дикий гунн. Многими полчищами, в несколько потоков, приближался к Данпу. Мерлик-князь указывал Баламберу путь. Да и что указывать! Такое войско мимо не пройдёт. Широк охват, безмерна глубина. Всю прекрасную Гетику вытоптали. «Вар! – кричали. – Вар близко! Великая река!»

Горе готу! Горе империи ромеев!..

И на этот раз войско Германариха было разбито. Раздробленный Мидгард лёг под гуннское копыто. Сам Великий кёнинг был тяжело ранен. Гуннимунд-сын, Витимер-кёнинг и Винитарий, сын Валараванса, спешно поделили между собой всю Гетику и, подняв с обжитых земель всех, способных идти, увели их за собой на запад. На Запад же пало солнце. Дани был в крови, Данп был красен.

– Вар! Великая река! – восхищались гунны и поили в Данпе своих лошадей.

Баламбер обещал:

– Теперь много будет таких рек.

А сломленные готы уходили всё дальше. Пройдя крутые горы Дакии, они переправились через Данувий в верхнем течении и остановились в ромейской Паннонии.

Гуннские конницы осадили Палаты Германариха. И не опасались удара в спину, земли у них за спиной были пусты. Развалины же, что высились перед ними, казались наполненными богатствами – так упорно защищали их готские щитоносцы и малые побратимы кёнинга. И манил гунна богатый, сплошь заставленный городами, Запад. Торопил Баламбер, всё новые силы бросал на каменные стены. Но крепко держались готы, умело бились.

Тогда сказал им Баламбер-князь:

– Спуститесь со стен. Я не трону вас, мергенов славных. В своё войско возьму, поведу на Валента.

– С нами Великий кёнинг Амалов! – дерзко отвечали готы.

– Бросьте кёнинга! Вы молоды, вам надо жить. Не торопите смерть на этих камнях. Много впереди дел славных! Глядите, гуси, что меня сюда привели, летят дальше...

– Без кёнинга мы – ничто! – кричали из развалин непокорные готы. – Либо убей нас, либо уйди. Гунн! Герой не минует Вальгаллы! Ждут нас девы Водана.

И, сказав так, готские щитоносцы продолжали битву. И много гуннских отважных голов они в тот день снесли. И своих голов немало положили. Плечо к плечу на стенах стоя, пели песнь своего воинства:

 
Был бы меч в руке, был бы кёнинг бесстрашен.
Чья дева предо мной устоит, карлы,
Если пал от руки моей бесславный муж её?
Плывут корабли! Жить нам мало...
 

Злился Баламбер, не щадил своих воинов. И кого щадить, если числа им не знаешь, если многих даже в глаза не видел? Тьма! Ночью костры разожгут – будто снова настал день ясный. Поутру коней не напоить, реки ма о, берега тесны. Свалка и брань на берегах тех. Где войско пройдёт, там всё до последней травинки под корён выщипано, да и корни копытами выбиты из земли, там семь лет после этого только чахлая травка растёт, и люди стороной обходят Баламберов путь.

А Германариха готы заперли в зале, потому что, даже раненый, кёнинг рвался на стены, жизни своей не щадил. А в битве-то теперь мало было помощи от кёнинга, ибо не скидывал он со стен низкорослых гуннов и мечом не избивал тела их, а метался среди щитоносцев и свиты и проклинал Гуннимунда-сына, и кричал, что никому не верит: ни Витимеру, ни Винитарию. Не было проку в этих его криках.

Теперь в хаосе углей и камней, в продымлённом зале, среди упавших обгорелых стропил сидел Великий кёнинг. А Вадамерка-дева тщетно пыталась подступиться к нему, чтобы перевязать новую рану. Германарих отгонял её, кричал на неё:

– Прочь, прочь!.. У тебя тело змеи. Не тычь мне ногтем в лицо. Уйди! Повешу!..

И садилась Вадамерка в стороне, прислушивалась к шуму битвы. А выждав время, подходила снова.

– Бикки! Бикки!.. – звал Германарих. – Где Бикки?

Пожимала плечами готская дева, но кёнинг и не смотрел на неё.

– Псы! – возвышал он голос. – Никому не верю!.. Бикки!

Кёнинг видел, как плясали и кружили возле него змеиные кольца тела Вадамерки. А из тёмных углов выходили один за одним бледные люди. Дабы скрыть свою бледность, люди эти выискивали под ногами уголья и натирали ими себе лица. Вот появился богатый ромей. Он приставил к плечам свою голову и, сказав что-то о Христе, принялся сулить выкупы. «Панайотис богатый ромей! – думал кёнинг. – Выкупы сулит. Слабейший! Знает ли он, сколько я видел золота! Презренный! Вериг в то, что за золото можно купить всё!»

Среди многих безликих, среди забытых, неузнанных Германарихом, вдруг появилась Сванхильд – нарядная, убранная, как невеста, тоненькая, как северный цветок. И серебристо зазвенел её голосок. Ликовала, смеялась нежная дева фиордов.

– Бикки! Бикки!.. – позвал кёнинг.

Вадамерка смотрела на него чёрными глазами и молчала. Вадамерка больше не подходила.

Сванхильд-краса свежа, бела, как прежде, опиралась на локоть Рандвера, заглядывала Рандверу в лицо, говорила:

– Так горячо, любимый, тело твоё, так сильны и нежны руки. Нет юноши тебя красивее, милый. И столько лет ты верен мне!

А Рандвер-сын смотрел на кёнинга пустыми глазницами и громко смеялся. В лицо Германариху, в глаза, в уши. И кричал:

– Ты! Низменный! Оставленный всеми, – кричал так и потирал ладонью себе красную шею.

– Пойдёмте, дети!.. – звала за собой мать Вёльва. – Не смейтесь над трупом. Не пристало! Он давно умер. Ещё во чреве матери лишился сердца... Здесь затхлый воздух. Пахнет смертью...

– Подожди, Мать! – отвечал Рандвер. – Дай нам насмеяться вволю. Час долгожданный настал.

– Бикки! Бикки!

Злобный бог Локи приехал на бледном коне. И с ним Волк был, отпрыск Фенрира. Стояли, слушали, о чём говорится.

Из-под очажных камней вышли Сёрли и Хамдир. Тяжелы у них на плечах древние доспехи. Над головами у братьев лёгким слёзным облачком висел плач Гудрун, рождённой Гьюки.

Сёрли сказал:

– Ты, брат, виновен в нашей гибели. Ты меха распустил.

– А кто Эрпа не вовремя назвал ублюдком? Ты!

– Не ссорьтесь, росомоны! Хоть теперь не ссорьтесь, – укорила их Вёльва.

– Убьём Ёрмунрекка! Дай, Мать, вина.

Сёрли сказал:

– Смотри, брат, Рандвер здесь.

Отшатнулся Хамдир, ответил:

– Трудно узнать в этом чудище прежнего доброго Рандвера... А Сванхильд-сестра весела. Это славно!.. Убьём Ёрмунрекка!

И братья росомоны подошли к Германариху.

Тогда бог Локи сказал:

– Кёнинг! Росомоны заговорены от лезвия и от копья. Ты в них ветвь омелы[97]97
  Омела – растение, паразитирующее на деревьях.


[Закрыть] брось. Тем убьёшь.

– Омелы! Омелы!.. – в страхе просил Германарих.

А Вадамерка не знала, где найти для кёнинга омелы.

Рандвер-сын смеялся над страхом Германариха.

Сёрли и Хамдир смеялись над советами Локи, говорили:

– Мы теперь от всего заговорены. Не пройдёт, Локи, твоя старая хитрость, как со светлым Бальдром прошла.

А Рандвер всё смеялся. Настал наконец час!

Пригляделась к нему Вёльва, удивилась, спросила:

– Гапт, а где глаза твои?

– Я подарил их Сванхильд. Хочу на мир смотреть глазами любимой! Попробуй и ты, Вёльва. Всё так красиво, чисто, розово!

– А Германарих?

– Я его не вижу, Мать. Я нахожу Ничто и знаю – это кёнинг. Над тем смеюсь. Поверь! Попробуй. Долгожданный час.

– Пойдёмте, дети. Вальгалла ждёт. В ней скучно и пусто без вас.

– Бикки! – всё звал Германарих и, не дозвавшись, спрашивал: – Скажи, советник, кто это? Тот – держит сердце в руках. Огромен. Он страшен, Бикки! Он великан из Ётунхейма? Кто ты?..

– Тать.

– Тать? Странное антское имя.

– То прозвище, кёнинг, сызмальства.

– Здесь, в хороводе мертвецов, ты лишний. Я помню. Я не убивал тебя.

– Не может быть лишним моё сердце, – покачал головой великан. – И ты лжёшь. Я самый мёртвый из убитых тобой. Потому что ты распял Божа.

– У тебя огромное сердце. Как оно вмещается в груди?

– Я вынул его, потому что не хватило в груди места.

– Бикки! Бикки! Прогони его. Он страшен! Кровоточит его сердце.

– Не зови советника, – сказал Тать-великан. – Он обезглавлен Гиттофом. Оттого чище стали руки у вризилика. И среди кёнингов, видишь, есть достойные. А лежит твой Бикки в степи, не зарыт, пакостен. И растаскивают его по кускам волки. На четыре стороны! Верно сказано: волку волчье! А голова советника насажена на сук. Ничего уж никому не посоветует та голова.

Страх! Страх!

– Зачем пришёл ты? Прочь, страх!

– Долгожданный час, кёнинг. Слышишь, как умирают твои славные побратимы? Последние из верных... И ты сейчас кончишь жизнь. Я посмотрю. Ты не мёртв. Ты бессердечен. Возьми меч.

Охваченный страхом, послушался Германарих, меч обнажил. Слышал, как закричала Вадамерка-дева, видел, как бросилась она к нему. И не успела – быстра и тверда была рука у Германариха, привыкла разить точно.

Острым клинком кёнинг Амалов ударил себе в живот. Ударил и ещё сил нашёл тот клинок провернуть, разрезая внутренности.

Призрачные хороводы закружили в небо. Всё выше, выше. Влекомые ветром, разлетелись они: кто к Вальгалле прекрасной, кто к чудесным заоблачным садам Вирия.

И тогда же были сломлены готы. Гунны, оглашая развалины криками торжества, ворвались во двор Каменных Палат. И теперь сам Баламбер объезжал полуразрушенные залы, отыскивая кёнинга Германариха. А отыскав, спешился гуннский князь, шлем снял, сказал:

– Кончено с Гетикой! След гусиных стай, что я вижу в небе, влечёт дальше. Горе Валенту!

Воскликнули гунны:

– Валенту – смерть!..

САГА О РИКСИЧЕ ВЛАХЕ

тро было серым и холодным. С ночи насыпал снег. В то утро не слышно было вечного звона, и череда праздников прервалась. Путь свой продолжал известный век – век волчий. И не было стороны, откуда не слышался бы женский плач. Во фиордах, среди холодных камней, среди множества могильных плит, оплакивала своих последних отпрысков старая Гудрун. Одиноки последние годы её жизни. Старость всегда в тягость. Одинокая старость – горе горькое. Это плач, это безумие, это тяжкий сон с ещё более тяжким пробуждением. В просторах антских свейская кунигунда слёзы льёт. Стонет Гудвейг, имена сыновей называет, за имя Влаха-риксича молит богов. Гуннские матери, гуннские красавицы навек потеряли сыновей и мужей. Несколько поколений на запад ушли, одни дети остались, да и те вослед отцам глядят. На берегах Понт-моря готские девы плачут. И ромейские девы проклинают в слезах победы везеготов... Лишь на полях Лангобардии тихо. Здесь некому плакать: от края до края безжизненная пустынь разлеглась.

В то утро Влах-риксич уже не привставал в стременах, высматривая Гетику. Гетика была под копытом. Гетика замёрзла, и антские кони топтали её снег.

Звона не было, был гул. Антское войско и днём и ночью, почти без отдыха, шло вдоль берегов Данпа. Оттого волны реки, отяжелённые снегом, повернули вспять, пошли от берегов к стремнине и столкнулись там.

Далеко впереди русло реки сливалось с серым небом. И видели анты, что между рекой и свинцовыми снеговыми тучами пролегла чёрная подвижная грань. Она всё ширилась и перемещалась на правый берег, двигалась к западу. Та грань всё явственней обретала очертания бесчисленных конниц, чей тесный живой поток перегородил и взбурлил вольное течение Данпа.

Заволновались анты, съехались ближе к риксичу.

Влах сказал:

– За Данапр уходит гот, бегством спасается. Не рано ли?

Подстегнули лошадей, щиты подняли, опустили копья. Так, изготовившись к бою, быстро покрывали остаток пути, уже различали доспехи на телах врагов.

Чужие всадники при виде приближающейся конницы прекратили переправу, повернулись к антам.

Яротур-сотник крикнул Влаху:

– Это не гот!

– Это гунн! – ответил риксич и коротким взмахом щита остановил своё войско.

Скрипел снег, звякали уздечки, нарочитые переговаривались за спиной. Несколько гуннских всадников приближались к антам. И Влах-риксич с Яротуром выехал гуннам навстречу.

В чистом заснеженном поле сошлись.

Так Влах впервые увидел Баламбера. То был гунн-исполин. Длинноволос, бородат, узколиц. Скорее не на гунна, а на гота похож. И глаза не раскосы, тонок нос, благородна осанка. Кожа смугла. Рядом с ним – Мерлик-князь. Строен, юн, кость в предплечье тонка, бёдра узки, перетянуты поясом широким.

Возле них красавица-дева была на вороной кобылице. И сама будто воронена – волосы с синим отливом, глаза черны. Высокомерна, горделива; меньше всех значит, но выше всех глядит.

Сказал гуннский исполин-князь:

– Я Баламбер! Кто ты, что осмелился привести своё воинство в мои новые земли? Едва людей моих не зашиб – так торопился.

– Я – риксич Влах! Тебя едва не зашиб – издали за гота принял. Скажи, где гот?

Усмехнулся Баламбер:

– Молод ты и в речах скор. Ко мне, властелину, не почтителен. Головы предо мной не склонил, не задобрил подарками, не предложил угощения и развлечений.

Ответил Влах:

– Голову перед тобой пусть склоняет тобой побеждённый. Пусть задаривает даров ищущий. А для угощений и развлечений время не пришло. Уйди с дороги! Мне нужен гот.

Видя гнев Баламбера, Вадамерка не дала ему сказать, опередила со словами:

– Красив ты, Влах-кёнинг! И с малым войском перед гунном бесстрашен. И, конечно же, достоин отмщения Бош. Но поздно ты пришёл: Германарих вместе со свитою погребён под развалинами, а Гуннимунд-сын в ромейскую Паннонию бежал. Некому тебе в Гетике мстить. Возвращайся домой, Влах.

Совладал с собой Баламбер, похвалил:

– Мне нравится, ант, твоё войско. С ним можно на Валента идти. Пойдёшь ли со мной?

– У нас разные дороги, гунн! – ответил риксич и вернулся к нарочитым. – Идём на Паннонию!

Между тем Вадамерка сказала Баламберу:

– Ты грязный гунн, а я – твоя жена.

– В моём народе говорят: змея не ведает своих изгибов, а шею верблюда называет кривой. Тот мудрец, который это первый сказал, будто на тебя глядел, Вадамерка, – так ответил князь, а потом вдруг вспылил: – Готская гордячка!.. – и хлестнул Вадамерку плетью поперёк спины.

Отвернулся Мерлик.

Засмеялась Вадамерка:

– О! Баламбер!.. Ты больше этого не позволяй себе. Знай, в обычае у готских дев ядом травить мужей неразумных. А идти мне некуда и терять уже нечего.

До вечера шла переправа. Велика готская река! Велико войско Баламбера! А переправившись через Данп, гунны заночевали на его правом берегу. За ночь стаял снег возле тысяч костров, под шатрами обнажилась земля. Мохноногие, совсем не крылатые кони табунами стояли вокруг становища, выбивали копытами из-под снега жухлую траву и довольствовались ею. К большему не привыкли.

Воины спали вповалку, наевшись мяса впрок, наевшись мяса так, что распухли у них животы. Так едят волки. «Волк – умный зверь! – говорили у костров гунны. – Но и он не знает, перепадёт ли ему добыча назавтра. Поэтому сегодня ешь сколько сможешь. Пусть даже болит живот, пусть даже тянет блевать».

Спали на потниках, укрывшись сшитыми вдвое шкурами и готскими плащами. Спали крепко. Один за другим угасали костры. В первых снах видели гунны родные очаги среди зелёных пологих холмов, видели голубые холодные реки. В снах предутренних видели много огня и развалин и видели тёплые, как парное кобылье молоко, моря с золотыми берегами. Им виделось, что семь поколений чужих женщин растят для гунна гуннских сыновей.

Поднялись ещё затемно. А встав, уже не возвращались к своему кострищу. Напившись из Данпа воды, взнуздывали лошадей, садились в сёдла. На ходу жевали холодную баранину, глотали куски застывшего бараньего жира.

– Чох! Чох!.. – покрикивали гунны и били пятками по рёбрам коней.

С утра опять сыпал и кружил снег. Он покрывал корсачьи шкуры на плечах у славных мергенов, таял на крупах лошадей, лип на копыта.

– Чох! Чох!.. – поторапливали гунны.

Мерлик-князь заметил:

– Ант всё же пошёл за Гуннимундом.

– Ант – хороший кёнинг! – сказала Вадамерка. – Его не надо наставлять. Он добьётся своего! Жаль, что поздно пришёл.

Баламбер кивнул. Он всё понял по-своему. Он дал бы анту третью часть добычи, он дал бы ему в подчинение лучших мергенов, позволил бы ставить шатёр рядом со своим. Баламбер и Вадамерку отдал бы Влаху, и любую из гуннских красавиц, родившихся под луной, лишь бы заручиться таким союзником, как он, лишь бы в войске своём видеть этих огромных антских всадников.

– Куда улетели гуси? – спросил Баламбер.

Ответил Мерлик:

– Стаи их улетели за горы, за реки, к тёплым синим морям. Так говорят старики. Так и вчера у костров говорили. Мы на верном пути!

Кивнул Баламбер-князь.

– Чох! Чох!.. – неслось по готской степи.

Медленный крупный снег падал всё гуще. Вздыхала Вадамерка, готская дева, видя, что снег этот засыпает, равняет со степной гладью глубокий след конниц Влаха-риксича.

Там, впереди! Туда улетели гуси. Там крутые горы Дакии, там опоясал землю великий Данувий, там Паннония, окраина ромейской стороны. И вечный Рим! И Полис Константинов! Все – там!.. А здесь только сумрак и снег, здесь дикие страшные гунны, жующие холодное мясо, и бесконечное, несущееся со всех сторон: «Чох! Чох!..».

ХРОНИКА

сезнающие маги сказали Валенту:

– Близится твоя смерть. Место твоё займёт человек, чьё имя начинается с «фиты». Ты упадёшь, он встанет.

И верил, верил магам император. И беспощаден был ко всем, кто попал под опалу предсказанного...

...В то время Валент был в Антиохии. Требовал его присутствия восточный фронт. Но готское восстание разрослось настолько, что под угрозу встала судьба всего ромейского Востока. Тогда сам император решил возглавить подавление мятежных провинций. Он вернулся из Антиохии с несколькими легионами, усилил ими колеблющиеся войска Империи и вступил во Фракию. С Запада на помощь Валенту шёл брат Валентиниана II, соправитель Грациан.

И встретившись с готами возле Адрианополя, армия императора была полностью разбита. Сорок тысяч отборных ромейских легионеров устлали поле битвы своими телами. Вместе с ними погиб Валент. Варвары торжествовали. Они опустошали беззащитные земли Империи и двигались к Константинополю.

Август Грациан спешно отходил на запад. Он теперь сомневался, что сможет победить везегота, он пожелал сохранить Рим.

А варвары торжествовали и бесчинствовали. Крупные города, ожидая осады, укрепляли свои стены и редко открывали ворота. К северным границам Империи подбирались гунны и словены. Облегчённо вздохнул и расправил плечи приниженный плебс.

Тогда август Грациан призвал лучшего военачальника Рима Феодосия и, ценя по заслугам его достоинства, сказал:

– Ты теперь император Востока! Сломи мятеж и властвуй!

Вскоре Феодосий хитростью своей, подкупами и мечом сумел подавить многолетнюю готскую смуту, задобрил вождей мятежа, смягчил их щедрыми обещаниями, вновь принизил плебс. И в память этого установил в городе огромную гранитную плиту, вывезенную из древнего Гелиополиса фараона Тутмоса III.

Готам сказал:

– Вам на поселение Мезия, Фракия и Иллирика! Вам – мясо и хлеб. Вам ваша вера. Мне – ваши воины.

И новой армией Феодосий укрепил свой доминус, а Полис Константинов окружил тройным валом.

Так, наведя в Империи порядок, хитрый и удачливый полководец стал полноправным августом, облачился в золототканые одежды. И сказали ему ромеи:

– Лучезарный Гелиос! Славен будь в веках!

– Вот она – «фита»! – восклицали всезнающие маги.

Феодосий же, не чувствуя в душе у себя покоя, по многу времени проводил в одиночестве. Он думал о своей жизни, о своей необыкновенной судьбе, начертанной на Небесах. Он был недоволен собой. Он, грубый полководец, очистил язык от скверны; он хотел очистить душу от ненависти и презрения к ближнему, но не смог, ибо умение это – умение только очень сильных духом людей; он признался себе, что грешен, и пытался возвыситься в молитве. Подобно Великому Константину, Феодосий молился и шептал:

– Нет! Не бог! Не Гелиос! Насекомое перед оком Твоим...

Высились над Вселенной семь холмов Рима, высились над Вселенной семь холмов Константинополя. Папа крестным знамением осенял власть Феодосия и, не слыша, о чём шёпот, утверждал его:

– Ныне, и присно, и во веки веков!

А под великолепными сводами храмов, усиленное амфорами, вмурованными в стены, неслось:

– Насекомое! Насекомое! Насекомое!..