Текст книги "Записки беспогонника"

Автор книги: Сергей Голицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Я снова скромно опустил глаза и подтвердил:

– Да, конечно.

Сейчас подобное задание может показаться удивительным, а в то неопределенно-анархическое время оно было вполне естественным.

Все три офицера вручили из своих личных запасов несколько банок американской тушенки, которые я должен был выменять на фотоаппараты. Баландин дал бумажку с фамилией и адресом хозяина фотомагазина. Я прочел, и у меня дух захватило от настоящего телячьего восторга. Фамилию я сейчас не помню, а адрес не забыл: «6 Lipeiner Gasse, Danziger Strasse, Berlin».

Берлин! Я еду в Берлин! Да, завтра идет машина в Берлин. Она меня захватит. Срок мне давался два дня. На этой же машине я должен вернуться обратно.

Я только оговорил, что поеду не один, а с Ванюшей Кузьминым.

На следующее утро, вооруженный командировочным предписанием, что такой-то едет в Берлин «по особому заданию воинской части, полевая почта № такой-то», я с Ванюшей поехал по автостраде Франкфурт-на-Одере – Берлин. В кабине сидел снабженец, а мы с Ванюшей тряслись наверху. Тряслись, потому что автострада была прямая, широты и сейчас для нашей страны невиданной, а мчались со скоростью для нас совсем непривычной. Через каждые 10 километров стояли большие щиты: Berlin 90 км. Berlin 80 км. 70, 60, 50… Эти цифры еще больше будоражили наше нетерпение.

И вдруг: «Стоп!» Вокруг Берлина при Гитлере была построена автострада – внешнее кольцо. Наше командование приказало транзитные машины в город не пропускать.

Офицер на КПП долго вертел наши документы, но он не имел права допытываться – что это за «особое задание», и – пропустил нас.

Кончились бесконечные корпуса заводов и уютные коттеджи пригородов. Мы прибыли в Берлин, в логово зверя. Разрушений попадалось сравнительно мало. Дома нас поражали своей мрачностью – все были темно-серые, почти черные.

Предстояла задача отыскать Danziger Strasse. Мы останавливались у перекрестков, подзывали прохожих немцев, и они тотчас же подхалимски услужливо, гурьбой подбегали к нам, наперерыв стараясь как можно подробнее объяснить дорогу.

В Берлине было такое же кольцо улиц, как и в Москве «Кольцо Б». Danziger оказалась на этом кольце. Тут же выходил и Lipeiner Gasse.

Заржавленная вывеска фотомагазина сразу бросилась нам в глаза. Я отпустил машину, она приедет за мной через день утром.

А через полчаса Ванюша и я уже сидели за старинным дубовым столом, дружелюбно беседовали с хозяином – старым немцем в очках, в ермолке, в вязаном набрюшнике – и пили черный ячменный кофе с довольно противными на вкус сухими галетами; мы с Ванюшей поставили на стол и наши продукты – свиную тушенку и прочее. Хозяйка – уютная старушка – всплеснула руками, она давно не пила кофе с сахаром, им выдавали только сахарин. Оба супруга были милы, любезны, гостеприимны и даже сердечны. Вот так недавние враги!

За 6 банок консервов я выменял 6 фотоаппаратов, все разные, неизвестных мне систем, да еще со всякими, тоже неизвестными мне принадлежностями, да еще с солидными запасами фотопленки и фотобумаги. Хозяин мне долго объяснял устройство фотоаппаратов, разные хитроумные приспособления. Я ничего не понимал, ну да господа офицеры сами разберутся.

Ура, весь следующий день мы с Ванюшей были свободны. Нам очень хотелось осмотреть Берлин. Не надо мне фотоаппарата, я лучше отдам свои консервы тому, кто завтра с утра до вечера будет нас водить по берлинским улицам. Хозяин сам бы с наслаждением пошел, ноу него – я не понял какая – была болезнь, подагра что ли, вечером он обещал познакомить нас с соседом – старым учителем, который очень хорошо знает Берлин и все нам покажет.

А вечером опять хозяева и мы пили ячменный кофе с галетами и ели кашу из нашей крупы, потом начался тщательный осмотр семейных фотоальбомов. У хозяина были два сына. По альбомам просматривалась вся их жизнь, начиная со дня рождения. Они росли, пошли в школу, в техническое училище, в армию. Теперь они обретались на фронте, разумеется на Западном, но давно от них не было никаких известий, и это ужасно угнетало родителей. Я их успокаивал, говорил, раз сыновья на Западном фронте, значит, они скоро вернутся.

В этих многочисленных альбомах мы увидели всю жизнь самого владельца магазина фотопринадлежностей и его жены, жизнь счастливую, безмятежную, кроме самых последних дней, жизнь в довольстве и комфорте.

Явился маленький яркий старичок-учитель, восторженный, любезный. На его вопрос – что мы хотим видеть в Берлине? – я ответил, что памятники выдающимся деятелям и лучшие архитектурные здания. Ванюша ответил – зоопарк.

Старичок нам обещал все-все показать.

Ночь Ванюша и я провели на умопомрачительно пышных перинах, под пуховым одеялом, а на следующее утро, захватив с собой сумку с завтраком, отправились в путь.

Наш гид – учитель – оказался очень разговорчивым. К сожалению, говорил он чересчур быстро, и я плохо его понимал.

Тогда Берлин еще не был разделен на зоны, и мы везде ходили беспрепятственно.

Внутри «Кольца Б» город был сильно разрушен. И чем ближе к центру, тем больше попадалось разрушений. В сущности, все дома темно-серые, мрачные, с вычурной архитектурой – с мощными кариатидами, с аляповатыми гирляндами каменных цветов и каменными вазами превратились в полуразрушенные коробки, без крыш, без перекрытий между этажами. Щебень с улиц убрать успели, а внутри коробок и дворов высились целые горы.

Две недели спустя я вновь попал в Берлин, и воспоминания об обеих поездках теперь у меня слились в единое целое. Припоминаю, что я тогда видел: просторный Alexander Platz с огромным черным остовом универсального магазина. Стесненная пышными зданиями улица Unter den Linden с крошечными обшарпанными липками. Памятник Бисмарку – огромный усатый дядя из бронзы, окруженный символическими полуобнаженными богинями. Другие бронзовые памятники – все конные, то рыцари в латах, то курфюрсты в потрясающе кудрявых огромных париках, то сердитые, надменные полководцы. Памятник Фридриху Великому был заклинен в бетонный ящик, и в щелку я едва разглядел лишь копыта его коня. Огромных размеров колонна, увенчанная золотой крылатой богиней в память победы на войне 1870 года. Бранденбургские ворота – ряд тяжелых черных колонн, а наверху бронзовая квадрига коней, управляемая каким-то божеством. Но в квадригу двинул наш артиллерийский снаряд, и вся она была перекорежена, вывернута. Многие известные в истории архитектуры здания – университет, театр, еще какие-то, все темно-серые, со множеством богинь и богов, кое-где старинные готические соборы со шпилями. В окрестностях я увидел дворец Сан-Суси, изящный, когда-то белый, выглядел светлым цветком среди нагромождения темно-серых тяжелых зданий. Темно-красная, почти без окон громада тюрьмы Моабит стояла на берегу узкой, немногим шире нашей Яузы Шпрее. А вот конструкторское бюро всемирно известной электротехнической фирмы Сименс и Гальске. Мы вошли внутрь. Огромный зал. Вереница столов с кульманами, на полу вороха чертежей и бумаг, остатки готовален. Я там подобрал логарифмическую линейку, которая до сих пор у меня цела, и пакетик со стерженьками карандашного графита Johann Faber, который у меня вскоре украли. Надо было бы все карманы набить этими бесценными пакетиками, а я не догадался. Вот небольшой магазин, превращенный в развалины, видна металлическая вывеска с большой железной почтовой маркой. Тут лет семьдесят подряд царствовала известная всем филателистам мира торговая фирма «Gebruder Senf». Видели мы мраморные памятники Шиллера и Гёте, такие маленькие и скромные в сравнении с монументами королей и полководцев. А полководцев было понаставлено множество. В изрытом окопами и воронками парке Tier Garten мы прошли по настоящей аллее поверженных или гордо стоящих памятников полководцам.

И наконец, громада рейхстага на широкой Konigsplatz.

Здание это своею пышностью, количеством статуй и других аляповатых украшений превосходило все другие. Поражала толщина его стен – больше метра. Оттого-то, несмотря на сокрушительный огонь нашей артиллерии, так тяжело досталось нам взятие этой твердыни. Нижние два метра стен были испещрены подписями известкой: фамилия и откуда родом, без всяких званий и наименований части.

Сейчас историки утверждают, что расписывались участники штурма рейхстага. А вернее, они первые начали ставить подписи, потом стали расписываться все те, кто побывал на площади. И мы начертали: «С. Голицын из Москвы и И. Кузьмин из Рязани».

Тогда политотделы организовывали экскурсии воинских частей в Берлин, и все считали своим долгом также расписываться на стенах рейхстага. Таким образом, подлинных подписей участников штурма насчитывалось немного.

Тогда вся Konigsplatz была наполнена народом. Ехали подводы с флажками – бывшие роты всех национальностей, двигались изгнанные немцы с детскими колясочками и велосипедами, машины везли щебень, разные грузы, сновали прохожие – немцы и наши военные, в нескольких местах стояли наши походные кухни и к каждой тянулась очередь сумрачных немок и их детей с кастрюлями, бидонами и термосами, наши повара в поте лица своего раздавали черпаками супы и каши. В одном углу наш боец играл на трофейном аккордеоне «Катюшу», а в круге разноплеменных, кроме немцев, зевак шаркал в фокстроте высокий, в когда-то щегольском костюме, в одном, тоже когда-то щегольском, ботинке изящный молодой человек. Нашептывая по-французски комплименты, он прижимал к своей груди очень смущенную нашу девушку-сержанта. К нему подскочил бравый усатый старшина и, резко его оттолкнув, сам ухватил девушку и крикнул гармонисту, чтобы тот заиграл плясовую. И пошел старшина вприсядку, звеня медалями, притоптывая сапогами, а девушка-сержант поплыла, восторженно улыбаясь, размахивая платочком.

Ванюша все тянул в зоопарк. Я говорил старику-учителю: «Tier Garten, Tier Garten», – он возражал, ведь мы там уже побывали, наконец понял: «А – ZOO» – и повел нас смотреть уцелевших животных.

Как это ни покажется странным, но мне – любителю старинной архитектуры – в Берлине больше всего запомнился зоопарк.

У входа нам встретились два слона, которых уводили наши солдаты. Подошли к клеткам с обезьянами, увидели невозмутимых черных шимпанзе и рыжих орангутангов, множество крикливых мартышек. К нам подскочил старик-сторож; оживленно жестикулируя, плачущим голосом он стал объяснять, что его подопечные обезьяны некормленые, непоеные. Мы только сочувственно закивали головами и пошли дальше, увидели еще слонов, разных мелких зверюшек.

Женщины и дети, под предводительством старика без одной ноги, взявшись за руки, стремились загнать в угол великолепного, с ветвистыми рогами оленя. Нагнув голову, олень прорывал цепь, и снова цепь соединялась и безуспешно наступала на возможную свою еду.

В большом высохшем бассейне лежала огромная туша бегемота. Животное умирало, медленно закрывая и открывая свою усеянную мухами пасть. Писатель К. Симонов описывает в своем дневнике, что видел бегемота мертвым.

Очевидно, он пришел в зоопарк на два-три дня позже меня.

Увидел я стрелку с надписью: «Zum Gorille», пошли мы по ее направлению, увидели другую, третью такие же стрелки. Гориллы в нашей стране никогда не было. Я пробирался через окопы с нарастающим интересом. Но вместо клетки с редким животным обнаружили глубокую воронку от авиабомбы. Гориллу разбомбили наши союзники или мы.

На территории зоопарка высилась гигантская, диаметром метров 30 бетонная башня противовоздушной обороны. Я сразу ею заинтересовался – ведь только что изучал передний край по Одеру. Дверь в башню была открыта. Мы с Ваней поднялись по винтовой лестнице. На балконах нескольких этажей за бетонными укрытиями стояли зенитки; поднялись на самую крышу. Вид оттуда расстилался обширный. Легкая дымка скрывала разрушения. Мы спустились. И тут я увидел, как из подвалов немцы вытаскивали упакованные в ящики со щелями между досками плоские прямоугольники из мрамора. Я всмотрелся через щели, увидел барельефы каких-то фигур. Тогда я не знал, что это такое, теперь знаю – это были барельефы с Пергамского алтаря, когда-то увезенные из Греции.

Таких башен в Берлине было несколько. Хорошо защищенные бетонными укрытиями зенитки успешно с них поражали самолеты – наши и союзников.

Вспоминаю, что еще я увидел в Берлине за обе поездки.

Станции метро и входы вниз. Везде заложение было неглубокое, и потому после попаданий авиабомб движение еще не восстановилось. Никаких, даже самых примитивных украшений, лишь полуразбитые стекла, простые металлические перекрытия, бетонные стены и все. Словом, сплошное убожество в сравнении с нашими подземными дворцами.

Автобусы были уже пущены. На каждой остановке стояли длинные очереди. Чинные немцы, когда подходил автобус, не торопясь влезали в него один за другим, без толкучки, без суеты. Не то что у нас или в Польше, когда обе дверцы трещали от штурма толпы.

На главных улицах наши девушки-регулировщицы направляли движение, на второстепенных перекрестках их заменяли немецкие полисмены в зеленых, с высокой тульей фуражках. Однако наши водители не очень-то их слушались и ехали, как кому вздумается.

На следующий день я вернулся во Франкфурт.

Майоры Баландин и Паньшин поблагодарили меня за фотоаппараты, но без особого энтузиазма. Зато капитан Финогенов мне сказал, что даже не думал о существовании подобных великолепных фотоаппаратов, особенно его восхитило в те годы нам неизвестное приспособление – фотографировать самого себя.

Все три офицера очень удивились, когда узнали, что для себя я ничего не привез, а одну банку консервов подарил владельцу фотомагазина за гостеприимство, другую старому учителю, за то что тот показал мне и Ванюше Берлин…

Во Франкфурте мне поручили одну любопытную работу: я уже упоминал о дружбе между нашим командованием и Военно-морским ведомством. Дружба эта была не только деловой. Рядовые бойцы всего УОС-27 старательно расчищали русла рек и каналов в Польше и в Германии. Но на почве чисто деловых отношений у начальства выросла дружба иная: моряки привезли с собой право награждать орденами и медалями всех тех, кто особенно рьяно проявил себя на расчистке. А в складах УОСа и УВПС-100 береглись трофеи – одежда, обувь, белье, посуда, настенные часы и многое, многое другое. Соглашение было устное, а не письменное: «Вы нам трофеи, мы вам ордена».

Но к чему награждать рядовых бойцов, когда в УВПСе окопалось множество придурков, жаждущих наравне с офицерами получать ордена.

Так вот, мне и поручили писать наградные характеристики. Все же какие-то писательские способности у меня были. Писал я разными стилями, упоминая всевозможные «подвиги». Написал на двух бухгалтеров, двух снабженцев, на бывшего старшину 2-й роты Середу, ставшего в УВПСе зав. офицерской столовой, и на других.

Писал примерно так: «Командир взвода – сержант такой-то на расчистке русла канала имени короля Фридриха-Вильгельма III неоднократно проявлял беззаветную инициативу, под его командой взвод ежедневно выполнял не менее 200 % нормы, досрочно расчистил 20 километров русла, он сам вел политзанятия, организовывал соцсоревнование, лично выдергивая сваи, показывал пример подлинного мужества и коммунистического отношения к любому заданию, политически грамотен, морально устойчив, дисциплинирован и прочее, прочее…»

Такие характеристики недрогнувшей рукой я строчил на тех, кто свай и не видывал, а всю войну костяшками щелкал или, как тот же Середа, старавшийся получше накормить господ офицеров, и то не всех, а особо избранных.

Намекнул я, что и мне было бы невредно получить второй орден, но майор Баландин ответил, что я числюсь не у них в УВПСе, а в роте 74-ВСО. А когда во 2-ю роту пришла бумага: дать список, правда весьма умеренный, для награждений, Пылаев меня не включил, я же почти не участвовал на расчистке русел.

Закончив камеральничать, капитан Финогенов и я поехали в штаб УОСа сдавать материалы. Штаб этот помещался в дачном поселке километрах в 30 к востоку от Берлина (забыл название), а Ванюшу Кузьмина я отпустил в роту.

Устроились мы с Афанасием Николаевичем в одной немецкой семье. Помнится, подружился я с мальчиком Клаусом, он все к нам бегал, мы ему давали кое-какую еду, которую он добросовестно относил матери, а мне подарил, наконец, ножик, да еще в 12 лезвий. К сожалению, я его очень быстро потерял.

УОС организовал экскурсию в Берлин. Я тоже поехал и неожиданно стал гидом, водил группу по улицам поверженной столицы. У меня сохранилось несколько фотографий того дня: мы на фоне Бранденбургских ворот, на фоне памятника Бисмарку, в зоопарке на фоне слона и т. д.

Не помню уж – чем я занимался в 1-м Отделе УОСа: что-то чертил, и Афанасий Николаевич тоже что-то чертил. Обстановка была простецкая, офицеры держались непринужденно, работали вообще-то «шаляй-валяй», обязательно кто-либо что-то рассказывал. Начальник 1-го Отдела подполковник Куликов отличался любезностью, изящными манерами, культурой. Однажды он меня вызвал, стал расспрашивать – где я раньше работал, заинтересовался, что я москвич, и стал ко мне присматриваться. Я тогда не знал, что он сам собирался переводиться в Москву в ГВИУ (Главное Военно-Инженерное Управление) и подбирал себе сотрудников, а то бы отвечал ему более пространно и более толково.

Капитан Финогенов мне шепнул, что подполковник Куликов собирается меня переводить к себе и спрашивал мнения Афанасия Николаевича, который дал обо мне блестящую характеристику. Я решил, что Куликов хочет меня переводить в УОС, куда мне совсем не хотелось. Заниматься канцелярщиной было не в моей натуре и очень мне надоело. Я задумал попросту удрать в роту.

И только много позднее я понял, что свалял тогда дурака. Не надо было мне удирать, через месяц я очутился бы в Москве, соединился бы с семьей на год раньше и получил бы квартиру.

Я удрал на УВПСовской машине во Франкфурт, а оттуда в штаб ВСО и в свою роту, которая, закончив расчистку Одера ниже Кюстрина, перебралась расчищать канал имени короля Фридриха Великого между Вислой и Одером.

В свое время немцы взорвали железнодорожный и шоссейный мосты через канал, а теперь наши бойцы вытаскивали из воды части металлических ферм и куски бетона. В роте находились два водолаза, которые под водой привязывали тросом мостовые фермы, а два автогенщика резали эти фермы. Ну, а наши бойцы гурьбой тянули за трос. Особой сметки тут не требовалось.

Вот где можно было выполнять 500 % плана, разумеется, по сводкам! Попытайтесь-ка проверить – сколько вытащили железа из воды – 10 или 100 тонн. Словом, Пылаев подписывал блестящие сводки.

Местность эта была заселена исключительно немцами. Но 1000 лет тому назад здесь находились владения польского короля Болеслава, о чем на полном серьезе убеждали наши газеты, и потому территория должна была отойти Польше.

Мне рассказывали, как выселяли немцев, как польские жолнежи гнали несчастных, побросавших все имущество. В нашей роте пользовались этим погромом, и как только хозяева покидали свои жилища, так наши устремлялись туда и забирали главным образом одежку. Все наши девчата приоделись, приобулись, у каждой завелось по чемодану или узлу. С помощью студенческих шпаг было найдено несколько кладов.

Литвиненко мне предложил организовать экспедицию специально для меня, ведь все равно, если мы не возьмем, так достанется полякам. Я отказался.

В это время в 1-й роте нашего ВСО произошли два ЧП, о которых стоит рассказать подробнее.

Там тоже искали трофеи с помощью шпаг и без их помощи и раздобыли бидон, как им показалось, спирту. Несколько человек, в том числе старшина и разные ротные придурки, собрались выпить компанией, сели за стол, чокнулись кружками и опрокинули содержимое кружек в глотки. Один из них – Козловский, которого я давно знал как ловкого снабженца, мне впоследствии рассказывал, что ему сразу ударило в голову, точно молотком, и в его глазах потемнело. Он ослеп. Двое умерли в тот же день, двое, в том числе Козловский, совсем ослепли, а нескольких удалось откачать.

Другое ЧП было связано с романами. Как ни старались наши политорганы стращать наших солдат и офицеров различными карами и венерическими болезнями, романы между изголодавшимися без мужей немками и польками с нашими молодцами разыгрывались вовсю. Я много раз наблюдал – встретятся, поболтают на разных языках и через пять минут она его ведет в дом или он ее в кусты.

Пылаев передавал нам рассказ одной легкомысленной польки: «Поляк придет ко мне, медленно развяжет галстук, медленно снимет пиджак и брюки, все это аккуратно развесит на стульях, потушит лампу и т. д. А русский офицер – сапоги в одну сторону, китель в другую и кидается, как лев…»

Так вот, в 1-й роте одна полька или немка за три дня заразила сифилисом семь человек – все придурки хозвзвода. Их фельдшер – забыл его фамилию, хотя знал его с первого года войны – решил лечить заболевших своим способом. Вылечить не сумел, все были отправлены во фронтовой госпиталь номер такой-то, который оказался страшнее тюрьмы, а командир роты капитан Чернокожий и фельдшер получили по 10 суток ареста, то есть им за 10 суток не уплатили жалования.

Приказ этот нам прочел майор Сопронюк, который в свое время один из первых заразился триппером, но к 1945 году благодаря таблеткам синего стрептоцида, стоившим 20 рублей штука, он совсем исцелился. В нашей роте за все время было не более пяти случаев заболеваний…

Когда все металлические части обоих мостов через канал были вытащены, в нашей роте наступил на несколько дней отдых, иначе говоря, усердные поиски по пустым домам трофеев. Наконец пришел приказ собираться в дорогу, опять куда-то на восток.

Мы должны были погрузиться в вагоны где-то километров за 50. Забыл название станции. Пылаев с Ледуховским уехали вперед хлопотать о вагонах, а мне было поручено возглавить весь наш нескончаемый обоз. И еще я получил приказ пошарить по пустым деревням и забрать в подвалах сколь возможно больше картошки.

Так мы и сделали: дня через два прибыли на станцию с возами, загруженными картошкой. Время еще у нас было в запасе. Опять поехали добывать картошку и завалили ею станционные платформы. Тут пошел дождь. Шел он, шел не переставая и мочил наши картофельные бурты. Раздобыли мы доски и нарезали их по размерам вагонов для будущих нар. А дождь все шел, мелкий, противный.

На станции находился наш госпиталь. Не помню уж, зачем я туда пошел. Он расположился в большом здании школы. По двору передвигались раненые после ампутации ног. Те, у кого оставалась одна нога – учились ходить на костылях, а безногие катались в колясках. Среди них было много совсем молодых. Я с ними заговаривал. Они рассказывали о страшных боях под Берлином и в самом Берлине, когда мы несли ужасающие потери… Бедные, бедные молодые солдатики! Они тогда не очень еще сознавали о своем ужасном будущем, шутили, смеялись…

Наконец подали нам состав. Грузились мы в дождь, нары сооружали в дождь, загрузили мокрой картошкой три вагона. Поехали прямиком в столицу дружественной Польши, в Варшаву.

Было это в первых числах июня. Прощай, поверженная Германия!