Текст книги "Паутина"
Автор книги: Сергей Федотов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
Потребовалось развалить Российскую империю, чтобы Ё и Й обрели гражданство в русской азбуке. До того существовали они на нелегальном положении: на письме употреблялись, Но прописки в алфавите не имели.
Букве Э повезло больше. Ее прописал в азбуке Петр I между ятем и Ю (при письме она употреблялась). Ненавидимая Константином эта вышла из подполья на двести лет раньше бедолаг Ё и Й, правда, в другом начертании.
Как братья-просветители добирались до северной страны Моравии – особая история. В конце 863 года они, отряхивая снег, робко постучали в двери княжеского дворца на берегах Моравы.
– Какого надо? – грозно спросили из-за двери, и братья облегченно перекрестились, услыхавши привычное славянское слово на букву хер.
– Добрались, слава тебе, Господи! Ростислав встретил их радушно, лишь попенял,
что долго добирались. Напоил и накормил. Дал чернил и стал ждать, когда они переведут на язык, понятный его славиным детям-подданным, богослужебное Евангелие (Апракос). «А проку?» – шутили меж собой братцы, переводя текст.
Константин часто переводил Апракос в одиночку, потому что Мефодий почти сразу же начал службу по-славянски, проповедуя Евангелие кусок за куском по мере перевода его на понятный прихожанам язык. Проповеди собирали множество народу. Были они доступны и весьма занимательны. Немецкое духовенство заметило, что кирхи, где проповеди читались на латинском, почти совершенно опустели. Доходы упали, и немцы пожаловались Папе Николаю I, что греки скоро их совсем разорят. Тот запретил богослужение на славянском. Прихожане, лишившись любимого проповедника, едва не разнесли все кирхи. Папа был вынужден отступить. «Да черт с ними! – сказал он. – Пускай слушают на понятном им языке!» И посоветовал немецкому духовенству действовать похитрей.
– В чем проблема? – спросил он. – Желают славяне слушать библейскую мудрость на своем варварском языке, дайте им то, чего просят. Деньги не пахнут. Но алфавитом византийцев не пользуйтесь, а создайте свой, саботажный. Такой, чтобы никто, кроме вас, его ни понять, ни запомнить не сумел. Славяне сами его читать не смогут и будут обращаться к вам. Тогда-то и возрастут ваши доходы.
Мудр был Николай I, ничего не скажешь. Немецкое духовенство долго ломало головы над тайным алфавитом, но придумать ничего не сумело, сколько ни переписывало латиницу спереди назад и с боку на бок. Тогда додумались обратиться к Константину Философу. Пускай-ка сам он и поможет.
Однажды к Константину явился некто в широченных шароварах и с длинной прядью волос – оселедцем.
– Их бин казак, – заявил посетитель, скрипя сапогами и зубами.
– А мы с тобой не встречались ли в земле хазарской? – спросил Константин, который прощальный вечер в каганате вспоминал сквозь винную дымку.
– Яволь, – отвечал казак и выставил на стол бурдюк вина. – Тринкен на брудершафт?
– Это можно, – согласился Философ, извлекая чаши. – Наливай.
Выпили, закусили чем Бог послал.
После третьей гость завел речь о цели посещения.
– Майне брудер, казаки, – поведал он на плохом славянском, – желают ист тайная азбука, посылать шифр-сообщения. На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят. Депеши попадайт в хенде врага. Тот узнайт планы блицкриг, и казак капут. Ферштеен?
Слава об уме Константина недаром шла по всей Византии, он тут же уразумел, чего от него требуют, и на скорую руку сочинил своему гостю новый алфавит, в котором буква А выглядела наподобие гребенки, В – пенсне, Г – знака процента, Ж – ножниц, а И – телефона. Посетитель спрятал запись с сабо-тажной азбукой за пазухой.
– Данке шен, – поблагодарил он Философа и откланялся. – Ауф видерзеен. Теперь этим собакам-славянам мы, псы-рыцари, покажем наш сумрачный германский гений!
С чем и отбыл.
Константин не придал никакого значения встрече со странным казаком, допил бурдюк в одиночку и позабыл про написанную по пьяни дурацкую азбуку на следующее же утро. А зря.
Мефодий продолжал вести проповеди на славянском языке, которые то разрешали, то опять запрещали. Популярность его в славянском мире росла, с чем немецкое духовенство никак не могло смириться. Каких только доносов они не писали Папе, какой напраслины не возводили! Николаю I это порядком надоело, и в 868 году он вызвал братьев на суд в Рим.
Деваться было некуда, и Львовичи двинулись на священное судилище. Мефодий захватил в дорогу мешок с мощами святого Климентия Римского, надеясь на смягчение приговора. Пока они добирались, Николай I почил во бозе. Его преемник Адриан II, узнавши, что братья несут с собой кости святого Климентия, встретил их торжественно за городом, несмотря на предновогодние снег и мороз. Константин поднес Папе Евангелие и другие книги, переведенные на славянский язык. Папа в знак одобрения возложил их на престол в храме святой Марии и велел провести по ним несколько богослужений в различных церквях Рима.
За подвижничество Адриан II посвятил Мефодия в епископы Паннонии и снабдил буллою, одобряющей службу на славянском. Константин из зависти сразу после Рождества принял строжайшую схиму с именем Кирилл и, мучась от запрета пить вино, 14 февраля 869 года умер.
Мефодий вернулся в Моравию, взошел на амвон и потребовал, чтобы славянская азбука впредь называлась кириллицей. Прихожане, зная Костю как изрядного кирюху, спорить не стали.
– Кирял Кирилл, – согласились они.
Мефодий прослезился, отхлебнул из потира церковного вина и припомнил, как они с братом сочиняли палиндромон-перевертень со словом «зело».
– Не зело пурген негру полезен, – рыдая, сообщил он с амвона.
– А что за пурген? – заинтересовались прихожане.
– Хер его знает, – признался епископ. – Но без него перевертень не получается. Костя его для смеху сочинил, как раньше хера, – пустился в воспоминания просветитель и надолго присосался к священной чаше.
– Так какого хера? – спросили прихожане.
– Да вы что – азбуки-кириллицы не знаете? Тогда я вам еще разок-другой объясню! – сел на любимого конька епископ.
– Знаем-знаем! – осадили его прихожане.
– Тогда ладно. И вот брат мой возлюбленный Костя перед самой смертью сообщил мне еще один перевертень: сенсация – поп яйца снес! Это были последние слова великого человека. И читать их можно по-гречески слева направо, а можно и по-еврейски – справа налево, взад пятки…
Немецкое духовенство не могло открыто бороться с человеком, имеющим папскую буллу на право читать проповеди на доступном языке. Народ валом валил послушать берущие за душу истории про попа, несущего яйца. Зато противники Мефодия могли предложить пастве свои переводы, за которые усадили уйму народа. Пока тот, оставшись без брата-соавтора, переводил Библию не более стиха в день, страну буквально заполонили переводы десятков книг, писанных глаголицей, как окрестили саботаж-ную азбуку. Дескать, только такой азбукой и можно глаголить истину. Глаголица переползла из Моравии в Богемию и другие области державы, затем выплеснулась за ее границы.
Как ни гнался первый славянский епископ, перегнать кучу германских переводчиков не сумел. Так и умер в непосильной борьбе в конце апреля 885 года в Велеграде. И остался незаконченным его великий труд по переводу Библии на старославянский язык.
Старославянским немцы презрительно прозвали язык переводов Кирилла и Мефодия, намекая, что те напрочь устарели вместе с азбукой. Пора, мол, отправлять их на свалку истории, а пользоваться исключительно плодами скороспелых раздумий Философа. При этом умалчивали, что Кирилл и Константин Философ – один и тот же человек, а не два разных. Малограмотные славяне сами об этом не догадывались.
Немецкое духовенство умело подогревало борьбу внутри славянской культуры. Пока шла схватка хорошего с лучшим, они прибирали к рукам то, что плохо лежало. Борьба двух азбук длилась больше века, но завершилась все-таки полной и безоговорочной капитуляцией глаголицы. И слава Богу! Она сложна для написания и запоминания и не позволяет вести запись, не отрывая пера от бумаги. Лишь упрямые католики-хорваты и до сих пор пользуются саботажной глаголицей для записи богослужебных текстов.
После смерти Мефодия немцы начали гонения на его учеников, которые вынуждены были перебраться в Болгарию. Оттуда через сто примерно лет, в 988 году, церковно-славянский язык – язык переводов Кирилла и Мефодия, писанный кириллицей, – и славяне отнюдь не считали его устаревшим! – пришел на Русь как язык христианского богослужения.
Еще через семьсот десять лет, в 1708 году, реформист Петр I со свойственной ему решительностью повычеркивал к чертовой матери (Петр выражался покрепче, но писал сокращенно: к е. м!) лишние, по его разумению, буквы: землю, иже, ук, омегу, ia, ie, все четыре юса, кси, пси, а также ижицу.
По запальчивости он вычеркнул ферта и пришлось оставлять фиту, про которую тогдашние школяры говорили: от фиты подвело животы. Дескать, пока от аза до нее доберешься! Букву есть Петр велел читать как Е, а писать «е», после ятя решительно начертал Е-печатное с приказом читать как Э. Вот она, реабилитация!
Так называемый «гражданский шрифт» русского алфавита просуществовал до 1918 года. Другой великий реформатор, Ульянов-Ленин, хотя и не писал резолюции: к е. м! – зато недрогнувшей рукой вычеркнул буквы: i, ять, фиту и ижицу.
Интересно, что иже, ферт и ижица после смерти первого реформатора сумели таинственным образом втроем просочиться назад в азбуку. Буква 3 сама собой развернула голову. Оставшаяся без Петрова присмотра буква Е стала писаться Э, за что и получила прозвище Э-оборотное.
Владимир Ильич вторично репрессировал упрямицу ижицу, которая выдавала себя то за В, то за И, а то и вовсе за третью Ю. Понятно, что такая двуличность (или трех?..) не могла понравиться ни Петру, ни Владимиру. Она и Константину-Кириллу была не по душе, но ему-то пришлось молчать, пока Мефодий не доломал доски «Повести» о его и без того не один раз битую голову.
Великий революционер прописал ижицу любящей рядиться в чужие обличья букве.
– Прямо шпик какой-то! – вскричал Ильич и стал пристально вглядываться в лежащий перед ним лист: вдруг этот оборотень опять самовольно вернется в азбуку? Через час буква не вернулась, и реформатор улыбнулся знаменитой ленинской улыбкой. Хотел было вычеркнуть и второго оборотня – Э-оборотную, – но решил помиловать. Не тронул и иже, раз сам Ильич. От таких благородных поступков на душе у него потеплело, поднялось настроение, и он часок-другой размышлял о судьбе несчастных подпольщиц Ё и Й. Вспомнил, как самому приходилось скрываться на конспиративных квартирах и пробираться темной ночкой, выбирая малоосвещенные улицы, в парике и без прописки, на новую явку или паровоз, чтобы потом на радость финнам сидеть на пне в Разливе.
Ленин расчувствовался, смахнул непрошеную слезу и решил дать им прописку в азбуке. Ё он прописал по соседству с Е, а Ивана-краткого поселил на место I, благо освободил сам. И подумалось Ильичу, что он как бы поженил Е с Ё, а И с Й. Потом подумалось, что у Е с Ё вышел как бы лесбийский брак, зато у Ивана-краткого с И – нормальный, гетеросексуальный. Брак обещал быть долгим, если у Ивана не чересчур уж краткий…
«Все они, бабы, такие», – огорченно подумал Ленин и вычеркнул из своего паспорта фамилию Ульянов, потому что решил бросить Надежду (кличка – Булочка) и уйти жить к Инессе Арманд. Захихикал, представляя, как у Надежды Константиновны глаза на лоб полезут.
Но соратникам свой поступок объяснил по-другому:
– Чтобы Симбирск Ульяновском не назвали. Поняли?
Собратья-революционеры поняли его как надо и после смерти Ильича назвали Симбирск именно Ульяновском, зато Петроград переиначили в Ленинград. А то бы могло случиться наоборот. Умен и прозорлив был Владимир Ильич. Все наперед знал.
Он помнил, как волжские пацаны-босяки дразнили его, барчонка:
– У Ульяна жопа пьяна, голова садова!
Ленин так до конца дней своих и не понял, что это означает. От раздумий мозги его заизвесткова-лись, потому и умер. Не любил он свою отыменную фамилию из-за глупой детской дразнилки. И не хотел, чтобы топоним столицы империи о ней напоминал.
Вычеркнув из паспорта настоящую фамилию, он задумался: чего бы еще вычеркнуть? Думал дня три, а потом вычеркнул ера. Обрадовался, стал потирать ладошки, мечтая, сколько бумаги теперь сэкономит. Еще догадался вычеркнуть час из суток, чтобы коммунизм поскорее наступил. Тут же написал специальный декрет, что, мол, нет больше часика. Сутки, правда, от этого короче не стали, но рабочим и служащим пришлось вставать на работу на час раньше привычного. На крестьянах же декрет не отразился: как вставали с петухами, так и продолжали, пока за них Сталин не взялся…
Из затеи с ером тоже ничего не вышло. Заблажили типографские рабочие.
– Как писать слово «объявление» без ера?
– Бг'атцы, – научил их г'еволюционег', – а вы апосг'офом пользуйтесь.
– Ладно, – сказали типографские и подождали смерти вождя пролетариата.
После смерти Ильича ер восстановился в правах и алфавите. Древнесибирская азбука, завершив круг в сорок четыре века, вернулась в исходную точку. Русский алфавит совпал с древнесибирским один в один, если не считать г-фрикативного, который у динлинов писался так: N.
Глава двадцать седьмая. Секрет межпространственной мембраны
Язык до Колымы доведет.
Пословица
Фома, – окликнули его, и историк вернулся в здесь и сейчас. Рядом стоял кузнец и протягивал бутылку зелья. – Хватани. Мы с Вищем надрали ютов, как хотели. И теперь они не просто дурачки, а с погонами.
– Молодцы, – похвалил Кам.
– А ты сомневался? – спросил Сим и вернулся к карточной коЛоде, а Рой к мыслям о Леснове.
Даже если миссия завершится удачно, ничего хорошего Леса не ждет. В Ю-мире, похоже, другие законы времени. Они там бездумно вмешиваются в прошлое, исправляя собственные ошибки… Каково это – жить в неустойчивом мире?..
– Ой, черные юты! – удивился кузнец, оторвавшись от увлекательного занятия. Он хлестал стопкой карт по волчьим ушам не то Томаркина, не то Носкова.
Черных ютов было много – подсотни две. Они кололи мечами прозрачный энергетический экран, пытались его пробить бревном-тараном, стреляли из громобоев, но толку было немного. Мечи и бревно отскакивали от незримой преграды, а лучи бластеров растекались по экрану, подзаряжая его.
– Не обращайте внимания, – отмахнулся Рой.
– Лезут сверху, глянь, Фома, – сказал Виш и привычно срифмовал: – Видимо, сошли с ума.
Часть одетых в черное карателей забралась под своды и прыгала с мостика, надеясь, что сверху прикрытия нет. Ютанты рушились на эластичную преграду и скользили вниз, подскакивая на задницах, когда стоящие в зале товарищи по оружию палили по экрану. Наверное, припекало.
Что за безрассудство, подумал Комаров. А не будь экрана? Ведь поубивались бы. Может, у них и впрямь головки не в порядке? Или кто-то управляет сознанием, дергает за ниточки, нажимает кнопки, сидя где-то за панелью управления? Да нет, никаких приказов извне не чувствуется. Ментальное поле хаотично. Выходит – фанатики-Игроки вернулись к колоде, Катина головка вновь нырнула за пульт. Они с Косом нашли занятие поинтересней. Ну и дай им, Батюшка, всего наилучшего.
Каратели утомились и сделали перерыв на обед. Притащили котлы с варевом, разлили по мискам, каждая – приличный такой тазик. Принялись хлебать. Ложки опускались по приказу командира-дю-жинника. Картежники тоже устали, но азарт пока не спадал. Уши старожилов и техобслуги светились, как рубиновые звезды, глаза пылали голубыми и зелеными огнями. Не стихало: «А мы – тузером!» – «А мы – козырем!» Из-за пульта доносились звуки поцелуев.
И вдруг раздался негромкий хрустальный звон, зал на миг озарился радужной вспышкой, и из туманной паутины вышли двое, Нов и ютант. Были они нагими, и от обоих несло паленым. Под глазом юта горел фонарь. Хотя ютант был на голову выше Леса, чувствовалось, что он до дрожи боится юноши.
– А вот и мы, – сказал чародей.
– Кто это? – спросил Виш, которого как раз лупили по ушам.
– Ты у Леса спрашиваешь? – захихикал Сим. – Сейчас он тебе такое расскажет! Как сейчас, мол, помню…
Историк властно глянул на языка. Тот сразу учуял начальство и вытянулся во фрунт.
– Дут Тов, – четко отрапортовал он, – представитель Центра.
Комаров бегло обследовал сознание Дутова и чуть не присвистнул. На такую удачу он даже не надеялся. Перед ним стоял не просто информированный ютант, техник по созданию межпространственных переходов, а Представитель Теремгарда. Инспектор. Похоже, его ни разу в жизни не били, и теперь он готов был рассказать все, лишь бы не получить лишней затрещины. Слаб в коленках.
– Спасибо, Лесик, – растроганно сказал Кам. – Ты совершил настолько большое дело, что вряд ли сам способен оценить его по достоинству.
Рой обнял чародея и снова ощутил запах горелого.
– Как ты себя чувствуешь, Лес?
– Нормально. Конечно, плохо, что до перехода не было бани. Иду и чувствую жжение. Пыль, грязь, пот вспыхивают на коже. А раньше думалось: и зачем так сильно драят? И… И больше – ничего. Втолкнул Болвана в левый зрак, иду, упираясь ладонью в его спину, и пытаюсь контролировать. Выхожу к вам. И только тут понимаю, что передо мною другая спина и совсем другое сознание. Чужое, я его контролировать не научился… Это нормально?
– Вполне, Лес. Информация стерлась. Болван не сможет рассказать, чем занимался в Лесном княжестве, Дутов, когда вернется, тоже позабудет. А пока нам расскажет, что же ты в Ю-мире натворил. И еще кое-чем поделится. Так что твоя миссия выполнена прекрасно. Да что там – она выше всяких похвал. Еще раз спасибо, Лес. И давай-ка я тебя немного подлечу…
Рой поднес ладони к ожогам юноши, ускоряя регенерацию кожных покровов. Других повреждений не нашел. Ни мечи, ни лучи бластеров чародея не достали. Наверное, помогли тренировки. И просто повезло.
– Одевайся, Нов. Вон твоя одежда. А я пока займусь Дутовым. Тебе бы сейчас неплохо принять душ, но негде. Ладно, из Дома выберемся, искупаемся в Большой Воде.
Комаров отвел пленного в угол, усадил на пластиковый ящик и приступил к допросу. Правдивость ответов контролировал телепатически. Ютант в пять секунд уразумел, что ложь не проходит.
Примерно через час МВ-путешественник разобрался с секретом создания переходов и устройством государства ютантов. Они создали пять мембран и беззастенчиво грабили пять параллельных миров, не разобравшись в своем. В Ю-мире проживали две расы разумных существ: ютролли – ночные и подземные, а ютанты – дневные и наземные. Казалось бы, что им делить? Тем не менее война между ними длилась уже четыре тысячи лет. Ютролли были сильны в магии, ютанты развивали технику. В их борьбу оказались втянуты разумные из трех параллельных миров, не считая Земли. А на ней оказались чародеи, способные противостоять ютроллям и даже превосходящие их в магии…
– Спасибо, Дут, за сотрудничество, – сказал Кам, – а теперь я бы хотел вернуть тебя в Ютландию. Ты не против?
– Нет-нет, князь! – горячо заверил ютант.
Комаров снял экран и усыпил всех. Потом разбудил старожилов, юношу, Катеринину и инспектора. Они прошли залы и коридоры, заполненные телами спящих ютантов, и вышли к левому зраку. Дутов юркнул в туманный проход, как паук в свое гнездо.
Рой вскрыл заваренную дверь, а Кос вызвался проводить Катю. Та клялась любить его вечно и не забывать до самой смерти. Чародей пошел проводить парочку, считая, что его магическая охрана не помешает.
Когда пятерка путешественников покинула сонное царство Дома ютов, на улице шла гулянка. Мудаки кадрили своих подруг, это называлось кадрилью. Комаров мысленно позвал Верного, биороботы явились без промедления, а с ними калюный. Конюх привязал его уздечку к седлу своего Лейтенанта, и кавалькада двинулась через село на большак.
Солнце светило сквозь золото берез и преломлялось в порыжевшей хвое лиственниц. Пели таежные птицы, дул ветерок серпеня. Старожилы, восхищенные красотой сибирской природы, принялись сочинять песни.
Сегодня стану я орлом
и заберусь повыше.
Взмахну серебряным крылом
над Косовою крышей, —
затянул Виш своим баритоном. Кузнец подхватил басом:
И я подорликом, как вихрь,
отправлюсь за тобою…
… А я достану вас двоих
каленою стрелою, —
завершил коновал. Все рассмеялись и дружно затянули новую песню:
По дорогам знакомым,
где блины выйдут комом,
мы коней вороных поведем.
Лес принялся вслух мечтать, как здорово примет его супруга, а Комаров с грустью думал, что никакой встречи не будет, потому что чародею уготована совсем иная судьба, изменить которую никто не в состоянии…
