Текст книги "Паутина"
Автор книги: Сергей Федотов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Глава вторая. Лесные дачи
Недодача – дача – передача.
Беззубый крокодилъский каламбур (о вороватом работнике прилавка)
Светало. Голова Нова клонилась вниз. Он клевал носом, встряхивался, пока не понял, что сейчас просто-напросто скатится с лошадиной спины в траву и даже не заметит этого. Будет спать и видеть сны о Берестянке, дедуле Пихе, исчезнувшем отце Кроне и зарытом на берестянском кладбище брате Ноже… Я что, уже заснул? – вскинулся Лес, протер глаза и вгляделся в предрассветную мглу.
Жеребец вышел к таежной речушке. Вдоль ее каменистого русла густо росла смородина. Черные гроздья спелых ягод свисали до самой воды. Речка была мелкой, но прямо под носом вороного имелся омуток, где кто-то плескался под крутым берегом. Нов спешился и отпустил скакуна попастись, велел только никуда не уходить.
Отрок сорвал несколько гроздей и принялся есть, вытягивая черешки сквозь сомкнутые зубы. Глазами он обшаривал окрестности, прикидывая, где укрыться от недоброго глаза и куда бежать в случае опасности. Речка струилась по распадку. Чуть выше, на склоне сопки, густой стеной стоял малинник. В нем и укроюсь, – решил Нов. Поднялся к кустам, осторожно раздвинул ветки, забрался в гущу и обнаружил травянистую лысинку. Набрал горсть малины, сунул в рот и повалился в траву.
Плеск под берегом усилился, потом Нов услышал чуть хрипловатое женское пение:
Приди, тебя я обниму,
За плечи ручками возьму,
А может, даже не за плечи.
Любовь все раны враз залечит.
Берегиня, подумал Лес и уснул. Водяных женщин он не боялся. Еще не вошел в возраст, когда сходят с ума от душевных песен берегинь…
Он спал и не видел, что местный леший обошел его, замкнув круг в пять сопок, две речушки и участок кедрача. Проснулся таким голодным, будто не ел три дня. А на самом деле в последний раз сидел за столом позавчера вечером. Съел тогда два стандартных ужина, лопал в запас, готовясь к побегу.
Огляделся окрест. Все спокойно. В тайге было полно зверья, водилась иножить, но ничего опасного не замечалось. Нов поел малины, спустился к воде. Умылся, попил, пожевал смородины. Вдоль тропы свисали красные прозрачные гроздья кислицы. К вкусу малины и смородины добавился кисло-сладкий красной смородины, но голод только усилился.
Лес достал из-за пазухи кошель с кремнями, ножом надрал бересты и запалил костер из сушняка. Срезал ветку, отыскал в кошеле бечевку, согнул лук. Не ахти какое оружие, но для его целей сойдет. Нарезал несколько стрел, заточил. С такими стрелами – без наконечника и оперения – на серьезную охоту рассчитывать не приходилось, но не медведей же, в конце концов, он собирался стрелять. Рябчики-сеголетки порхали там и тут, как бы прячась от человека, но и высовываясь из ветвей, умирая от любопытства: что за зверь сидит у огня?
Нов без труда подстрелил парочку, содрал перья вместе с кожей, разрезал каждого пополам и нанизал на рожны. Вонзил палочки в землю, чтобы мясо жарилось, и пошел собрать приправы; тощих, листиков черемши второго урожая.
Поел-попил, пожевал ягод и свистнул вороного. Жеребец явился и стал, как лист перед травой. Отрок запрыгнул, и они тронулись по тропе вслед за водой. Речушка вскоре слилась с другой, пошел кедрач. Лес сбил стрелой шишку, но она была залита смолой, не поспела. На заготовку орехов отправляются после того, как брусника поспеет, а точнее – через семь дней после ведьминого праздника на сопке Лысой, где отмечается победа над зеленорожими ютроллями. Это середина вересня.
Нов бросил шишку на тропу и приказал вороному трогаться. Они поехали вдоль речки, которая снова слилась с другой, и опять начался кедрач. Еще через полчаса конь вышел к сливающимся речушкам и кедрачу.
Что-то не так, подумал Лес. Здесь я, кажется, уже проезжал. Неужели заблукал? Все время двигался вдоль реки вслед за водой, никуда не сворачивал.
Нов глянул под ноги коня. Вот же неспелая шишка, брошенная им. Леший водит, понял отрок. Что же получается? Ни за что ни про что потерял часа полтора, в Матушку и Первоматушку! Я же беглец. Возможно, за мной идет погоня. На след они вряд ли напали без ведуна, а гоняются сейчас, поди, за убежавшим табуном. Может, уже и нагнали. У патрулей есть вещуны, те сумеют засечь стадо в тайге, если кони не убежали очень уж далеко…
Чтобы снять заклятие лешего, Ной стянул через голову рубаху, вывернул наизнанку и снова надел. Следовало бы переменить обувь с ноги на ногу, но сапоги не чувяки, шиты на левую и правую ноги, наоборот не натянешь. Сапоги были форменные, из мягкой кожи, но с твердыми подошвами. И штаны на нем были форменными, и рубаха, крашенные в небесно-голубой цвет. И не изо льна, а из какого-то неизвестного лесичам материала. Рубаха не была заговоренной от стрел: ютская материя не поддавалась заговорам. Нужно будет переменить одежду при первой возможности, подумал Лес. Иначе засекут в любой деревне, что перед ними беглец из ютшколы.
Сапоги поменять местами было нельзя, зато можно вынуть и переменить стельки, а это почти одно и то же. Авось поможет. Оградясь от лешачьих шуток, отрок толкнул вороного каблуками и двинулся вперед. В этот раз он очень внимательно следил за тропой, и иножити не удалось его обмануть. Через час тропа резко пошла под уклон. Впереди обозначился прогал. Там безымянная речушка впадала в более крупную. Скорее всего, перед ним текла Мина.
– Стой, – приказал он жеребцу, потому что впереди слышалась чья-то брань.
Лес спрыгнул на землю, велел коню замереть, а сам скользнул на крики, стараясь остаться незамеченными. На краю леса перед пологим спуском к реке стояла лесная избушка, сложенная кое-как из неошкуренных стволов с плохо обломанными сучьями и комьями земли на комлях. Деревья не рубили и не пилили, а вырывали, словно тут потрудился глупый богатырь Еленя. Тот славился на все Лесное княжество дурацкой привычкой подравнивать леса: длинные стволы вбивал в землю, а короткие вытягивал.
Нов в детстве видел сосновую рощу, где потрудился Еленя. Деревья посохли. Дед рассказывал, что пришлось варить траву тирлич: отдельно корешки и отдельно стебли. Дедуле пришлось набирать в рот горячего варева из котелка с корнями и брызгать на глупого богатыря. Еленя взлетел вверх и повис вниз головой. Поостыл на ветерке, запросил прощения. Не стану, мол, трогать ваши сосны, Батюшка с вами, живите с неровным лесом, раз кривой нравится.
«Что с ним делать?» – спросил Пих у берестянских мужиков. «Закипяти стебли покруче, – решили мужики, – и пущай летит до Малых Подштанников, а еще лучше – до самой Драчевки! Драчевские старожилы ушлые, что конюх, что кузнец, что коновал. Они его стихами зачитают, заречется, поди, леса портить». На том и порешили. Один Вал Ленков, мужик кровожадный, потребовал, чтобы Пих кипятил варево несильно. Тогда Еленя полетит на высоте примерно половины дерева и станет ушибаться о каждый ствол. «Нехорошо так поступать, – решил дед. – Мы же не звери! И о деревьях подумать надо. Коли так дело повернуть, то от Берестянки до Драчевки просека получится. Чем же мы тогда от Елени отличаться станем, если в отместку за его проступок погубим стволов не меньше, а даже больше его?» Закипятил траву посильней. Вот уж коновал с конюхом над Еленей поизгалялись, когда долетел до Драчевки. Долго потом Пиху благодарственные приветы пересылали за то, что слушателя подкинул. Один кузнец недовольным остался. Он именно в тот день в очередной раз самогонодоильный агрегат изобрел, у которого капало с конца. Потому-то всю потеху с Еленей и проворонил. А когда проспался, то богатыря уже и след простыл, убежал куда глаза глядят. А кузнецу-то и обидно, что своих стихов почитать некому, раз единственный слушатель сгинул. Пришлось стихов своих слагалище заливать жидкостью с конца агрегата.
Историю эту, слышанную от деда Пиха, Нов припомнил, разглядывая щелястую избушку и прислушиваясь к спору иножити. Спорили двое леших. Кто-то из них закружил Леса на тропе.
Лесовики стояли саженях в трех друг от друга. Один рядом с березой и был с нее ростом, а другой рядом с сосной и, значит, ростом с сосновый ствол.
Одеты лешие были в гирлянды из листьев. Одежка тому и другому была явно мала, листвяные рукава рубах, застегнутых на левую сторону, не закрывали даже лохматых локтей, а штаны можно было бы смело назвать шортами, кабы Нову было известно такое слово. Пуговицами служили еловые шишки. Лешие были босы, потому что невозможно подобрать обувь по размеру для существа, величина которого зависит от высоты растений. Рядом с любым деревом лешие как раз по его макушку, а среди травы не ниже муравы, но и не выше.
Ты зачем дачку построил на моем участке? – вопрошал сосновый леший.
Потому что у тебя участок эвон какой: большой! – отвечал березовый. – Если я небольшую дачку отгрохаю, от тебя не убудет. А у меня лесок небольшой, деревья считанные.
А то у меня бессчетные! Да я каждый пень берегу, храню лесные богатства от дуроплясного истребления. А тут явился чужак чужаком, стволы не свои поизвел, да еще и построился на моем участке. Тебе разве не известно, чья земля сия?
Ну ты и жадина! – вскричал березовый. – Две дюжины стволов пожалел для лучшего друга!
Это кто же мой лучший друг? – возмутился сосновый. – Уж не ты ли? Лесной секач тебе товарищ, а не я…
Сам ты поросенок добрый, – обиделся березовый.
Сел на моих землях, да еще и обзывается! – заорал хозяин кусочка тайги. – Сейчас пересчитаем стволы, и волоки их на свой поганый участок. А мне отдашь взамен свою тайгу с равным количеством живых деревьев.
Я тебе свой кусок отдам? Да ты в своем ли уме? У меня и так надел махонький, белок и песцов с гулькин хрен, а соболей так и вовсе раз, два и обчелся, одни полевые мыши. А это товар бросовый, сам знаешь, что никто за него хорошей цены не даст. А ты, сопля зеленая, последнее оттяпать надумал! Хотя тебе заведомо известна моя территория: переплюнуть можно. А в прошлый раз, когда началась течка, мои соболь с соболихой к тебе утекли, да и наплодили соболят. Ты же мне ничего взамен не вернул! Вот и получается, что я с тебя взял лишь причитающуюся мне плату за соболиную стаю. Слушай мои условия: или моя дачка будет стоять здесь, или возвращай сто соболей!
А тысячу не хочешь? – взъярился сосновый.
Как не хотеть? – охотно согласился с такой цифрой березовый.
Да откуда ты вообще выкопал сто соболей?
Беглянка-то соболятами ощенилась! Каков приплод был?
Пятижды… Пятирижды… тьфу, не выговорить! Родила пятерых.
То-то и оно-то. В прошлом годе! Нынче оне подросли, сами народят, и все у тебя останутся. Вот-вот сто штук и получится!
Ловок ты шкуру неубитого медведя делить, – заявил сосновый. – На ходу подметки режешь.
Лес невольно глянул на босые пятки лешего и чуть не расхохотался при мысли, какие именно подметки можно срезать со стоящего под сосной.
В крайнем случае я могу вернуть пару собольков, что от тебя, ротозея, эмигрировали в мои тайги. А тех, что здесь народились, вернуть никак не могу. Кто на моей земле родился, тот мой по праву рождения. Можешь жаловаться царю нашему Мусаилу, он тебе скажет то же самое: мои собольки!
И пожалуюсь, и пожалуюсь! – пригрозил березовый. Не слишком, впрочем, уверенно.
Жалуйся хучь самому князю Кеду Рою, то-то он тебя защитит: последнюю шкуру спустит.
Я не я буду, ежели до самого князя не доберусь! Леса князю принадлежат, и ты всего-навсего арендатор. А строит из себя частного собственника! Я расскажу, как ты доходы утаиваешь и ясак не платишь!
Так ты еще и стукач! – возмутился сосновый, повернулся к стволу, ногами в хвойную почву уперся и выдернул его вместе с корнями и комом земли. Размахивая эдакой дубиной, двинулся на березового. Тот было вякнул, что с сосновым согласен мышами расплатиться, но противник компромисса не принял и замахнулся со всего плеча. Березовый, видя, что дело швах, подхватил с земли здоровенный валун и зафинтилил им в лоб хозяина тайги. Сосновый рухнул навзничь, и хвойная крона накрыла его зеленым одеялом.
– Ух ты, Матушки! – испугался березовый. – Никак зашиб?
Он бросился к лежачему, снял с него сосну и глянул в волосатое лицо. Приложил ухо к груди и прислушался.
– Слава Батюшке! Дышит, стало быть, жив. Но мне пора сматываться!
Березовый подхватил отброшенный ствол, взвалил на плечо и пустился наутек.
И чужое дерево прихватить не забыл, подумал Лес. Вот же ворюга! Он сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул вслед убегающему. Тот заметался, испугавшись, что безобразной драке нашлись свидетели. Переменил направление бега, кинувшись не в глубь тайги, а наоборот – вон из леса, к реке. Но едва выскочил на пойменный луг, как уменьшился до размеров травы, и украденная сосна рухнула на него. Хвойная крона топырилась ветвями посередине луга, под ней тонко-тонко верещал беглец. Поделом вору и мука, подумал Лес.
Он приблизился к оглоушенному лешему, пошарил глазами окрест. Обнаружил берестяное ведро. Поднял его за веревочную дужку и сходил к реке. Вылил воду на лежащего, тот пришел в себя и раскрыл зеленые глаза со зрачками, как два сучка.
Ты кто есть? – разлепил губы леший, глядя в лицо склонившемуся Нову.
Я человек, – сказал Лес. – Видел, как тебя лесозахватчик камнем навернул. И чего вы, лешие, вечно из-за лесных дач ссоритесь?
Кто с камнем к нам придет, от комля и погибнет, – повторил лесовик историческую фразу лешачьего царя Мусаила, сказанную в день великой битвы у сопки Лысой.
Да он недалеко убежал, – подсказал Нов. – Вон на поляне его сосной придавило. Слышишь вопли?
– Спасибо, что подсказал. – Леший перевернулся на живот, встал на четвереньки, а затем и на ноги. – И как лоб не раскроил, паразит мелкособственный? Вот ужо задам я ему!
Кряхтя и хватаясь за ушибленную голову, лесовик направился к противнику. Хотел снять с него ствол, да не преуспел, потому что на поляне и сам стал чуть ли не ниже травы. При таких размерах с сосной ему было ну уж никак не управиться! Кроме того, запутался он в куче листвы – в собственной одежде.
– Ой, человек, помоги! – запищало из травы существо размером с ладонь, пытаясь сдвинуть с места вырванное дерево.
Лес подошел к лесине и попытался стянуть ее с прижатого к сырой земле несуна. Не тут-то было. Маловато силенок у отрока, и здесь уж никакая магия не поможет. Но зато у человека есть голова, и голова одного из предков Нова когда-то открыла волшебные свойства рычага. Вага – вот что требовалось Лесу.
– Я сейчас, – сказал он, вернулся в лес и выбрал подходящую жердь – огромную ветку от ствола, уложенного в дачный сруб (или выдерг?). Ветви дачник поленился сложить в кучу, там и бросил, где обламывал.
Лес вернулся на луг, подсунул вагу под ствол, для опоры воспользовался валуном и навалился на свободный конец жерди. Сосновый леший прыгнул к нему на помощь и тоже повис на ваге. Совместными усилиями большой да малый сумели приподнять лесину. Березовый выскочил и попытался кинуться наутек, но Лес успел сграбастать его за мшистые патлы. Одежда березового оказалась велика – что и неудивительно! – и гирлянды упали на луг. Лесовик застыдился человеческих глаз и прикрыл ладошками срам – что-то вроде гнилого сучка с клубками шерсти. Несмотря на малые размеры существа, можно было сказать, что леший в сучок пошел.
–, Ай-яй-яй! – сказал Лес, поднеся его к лицу. – И как не стыдно? Влез на чужой участок, повырывал деревья, оставил строительный мусор, да еще чуть не разбил лоб хозяину! Как это называется? Незаконное вторжение в чужие владения – раз! Самовольная порубка – два! Самозастройка – три! Захламление леса – четыре! Нарушение неприкосновенности чужого жилища – пять! Разбойное нападение – шесть! Попытка кражи имущества – семь! Семь грехов!
А зачем он моих соболей забрал? – заверещал березовый.
Не ты ли недавно говорил, что соболи сами убежали во время течки?
Ну и что с того? Моих соболей он обязан вернуть на родину, а он все потомство себе оставил! Пущай теперь вертает сто соболей!
Да почему же сто?
А потому сто, что от тех щенят пойдут новые, а от тех еще новые и еще…
Ты просишь компенсации за упущенную выгоду? – догадался Нов.
Вот именно! – торжествующе вспищал березовый. – До чего же вы, люди, все-таки умные. Все-то вы можете по уму разъяснить. Скажете, как отрежете. Глянуть на тебя – от горшка три вершка, а ума – терем да палата!
Погоди, – вспомнил Нов, – это ты меня в логу блудил?
В каком таком логу?
Да в том, по которому речка протекает, не знаю названия, но впадает сюда, в Мину.
Ах, так то в логу, – вспомнил леший. – В логу-то тебя я, конечно, кружал. Да и как тебя было не заблукать, сам посуди: приехал пацан на краденом коне, рвет ягоды без спросу, храпит на травке, будто дома на перине. А это мой лес, промежду прочим…
Постой-постой, – осадил его Лес. – Что ты пропищал насчет краденого коня? С каких шишей взял, что мой жеребец – краденый?
Потому что я этого коня знаю. Его Громом кличут, и принадлежит он юту, начальнику патрульной службы Гиль Яну.
Отрок мысленно охнул. Жеребца он выбрал не подумавши. Высокий, сильный, статный. А про то, что стати эти известны всем и каждому в державе, даже не подумал. В голову не пришло. И теперь его, беглеца, можно опознать не только по одежке, но и по приметному коню. Положение… Надо же было так глупо вляпаться! Дурак на все красное бросается, красоты ему подавай, видишь ли! Ладно, с этим потом, оборвал он себя.
Ты у нас прямо судья неправедный, – чуть ли не восхитился чужой наглости Нов. – Сосед леший виноват, что от такого хозяина, как ты, соболя утекают, я плох тем, что у юта коня увел… И вообще, с каких это, интересно, пор ты за ютово добро радеть стал? Друзья они тебе или родственники? Может, ты с ихним банщиком сдружился? Нет? Странно. А то мне уже было показалось… Твои отцы и деды этих ютов бивали и по макушку в землю заколачивали вместе с железными шапками! А ты?
Я совсем не то хотел сказать, – захныкал березовый. – Я же только намекнул, что конем твоим раньше Гиль Ян пользовался незаконно, а теперь-то вижу – слава Батюшке! – твой это конь воистину. А ежели и не совсем твой или там даже пускай и вовсе не твой, а ютов, все едино хорошо. Кто у юта сопрет, тот семь грехов с себя спишет…
Придется тебе ютов грабить, – рассмеялся Лес, – как раз хватит, чтобы семь твоих нынешних грехов списать… Так почему, скажи все же, ты меня блукал?
За ради шутки…
Хороши шуточки! Часа полтора-два из-за него потерял, в то время когда за мной юты гонятся.
Юты? Гонятся? – напугался леший. – Что же ты сразу-то не сказал мне? Давай спасаться будем! У меня знаешь какая надежная берлога имеется! До того тайная, что и сам ее никогда найти не могу. В ней укроемся, ни одна падаль нас не разыщет.
Стану я по твоим укрывищам таиться! – возмутился Лес. – Других дел у меня нет, от патрулей под землей прятаться. Я своей дорогой поеду, а ты по своей лешачей паутинной связи передай, чтобы другие лешие мне пути не замыкали, а наоборот, помогали, сберегали от диких зверей и ютов. Кто из них озверел больше – уж не знаю.
Это я завсегда, – заявил березовый.
И я тебе помогу, – пропищал с земли сосновый. – Против ютов бороться вся иножить тебе поможет. Вспомним старинные времена, когда рати Роевы во главе с лешими и Мусаилом Бессмертным ютов этих по макушку в мать сыру землю заколачивали, потом в штабеля складывали!
Значит, договорились, – сказал Нов и спустил березового на землю. – А между собой вы разберитесь. Нехорошо друг у дружки красть и самозахватом заниматься.
Не станем впредь, – пообещали лешие.
Глава третья. И родишь деда скифского царя Ковыля
Кто упер хомуты?!
Эхо-кричалка
Лес свистнул Грома, и тот сразу же прискакал.
– Где тут поблизости люди живут? – спросил отрок.
– А поезжай-ка, милок, против воды, – отвечал с земли бывший сосновый.
Сейчас он был тминным, потому что упирался макушкой в зеленый зонтик травы. – Верст через пять будет удобный брод, там переправишься и двигайся на юго-запад. Выйдешь к Мане, где удобные броды. К ночи доберешься до высокой горы. Места там красивые, много дичи. Голодным не останешься. А дальше переход на полдня и – нате вам! – Козырный город. Только там коня-то у тебя отымут…
– Небось не отнимут, – сказал Нов и толкнул жеребца коленями. – Но-о, хлебоясть.
– А за водой не ходи, – посоветовал ему вслед березовый, ныне осоковый. – Там полным-полно ютов.
– Ты еще меня учить будешь? – отмахнулся Лес. – У кого дед-ведун, в ком его кровь – в тебе или во мне?
Гром легко поскакал по заливным лугам, вышли к броду. Перебрались на левый берег и двинулись по тропе через тайгу от Мины к Мане. Дорога была неутомительной. Нов подстрелил прямо с коня краснобрового глухаря, клевавшего камешки на плесе лесной речушки, на левом берегу Маны устроил привал. Прекрасно пообедал. Переночевал у высокой горы, а назавтра ближе к вечеру вороной вышел к Козырь-граду.
Когда впереди показались кривые да косые стены домов, Лес подумал, что не стало у лесного рода настоящих мастеров-кудесниц, чтобы наложить заклятие красотой на творения рук человеческих.
Мама, мама, подумал Нов, зачем умерла родами? Вон какая неприглядная картина открывается издали. Вблизи-то заклятия действуют, ничего кривого-косого не разглядеть, если не всматриваться слишком уж пристально. Издалека же пригожести не видно, срам да безобразие. То ли дело раньше кудесницы были, мама например. Такую красоту, бывало, наведут, аж зажмуришься. И хоть вблизи, хоть вдали стой, красота и есть красота, видна рука мастерская. Теперь не то…
Лес притормозил и задумался: как в город въехать, чтобы ни его, ни Грома не признали? Напустить личины на себя и коня? Так в городе полно колдунов и ведьм, им глаза не больно-то отведешь. А еще вещуны, эти мысли услышать могут. Вдруг да ютам сообщат?
А чего я, собственно, маюсь, подумал Нов. Козырь-град – городок тыловой, стенами не обнесен, ворот с патрулями не имеет. Так что въеду в месте понезаметней, найду избу с краю, попробую пристроить коня и обменять одежду. Кто меня в посконной-то рубахе и штанах признает? Ведь разыскивают беглого ученика ютшколы.
Лес выбрал домик явно небогатый, завел Грома во двор. На крыльцо вышла женщина.
– Здравствуй, мальчик, – сказала она. – Кого разыскиваешь?
– От горя лытаю, – ответил отрок. – Укрыться бы мне, меня юты ловят.
– Юты? – нахмурилась хозяйка. – На что ты стражникам сдался? Украл чего?
– Нет, – сказал Нов. – Я же не мазурик какой. По ярмаркам кошелей не режу.
– А отчего тогда к стражникам в немилость попал?
– Да не к стражникам, к ютам. Беглец я, – признался пацан. – Из школы ютовой смылся.
– То-то я гляжу, – хитро прищурилась хозяйка, – форма на тебе голубая. Уж не ютшколы ли ученик, прикидываю.
– Оттуда, – вздохнул Лес.
– Везет же некоторым.
– Да в чем же везение?
– В ютшколу не всякого-разного берут, это любому известно. Всяк туда попасть мечтает, да не каждого берут. Школы той выученики при Дворе живут, с самим Кедом Роем за одним столом сиживают.
– Больно высока для меня честь, – рассердился Лес. – : И вспомни, что пока при Дворе окажешься, нужно сперва в Ютландии повоевать неизвестно с кем и за что. Убьют ненароком за чужие интересы, вот тебе и весь Двор – домовина сосновая.
– Ты что – трус? – удивилась женщина. – Чем тебе в Ютландии плохо? Золота у них навалом, не знают, куда девать. Набьешь мешок и вернешься назад. Станешь при Дворе жить, хреном кедры околачивать.
– Брат у меня оттуда вернулся, – хмуро сказал Нов. – Привез золота мешок с себя весом, да через полтора года и помер. Во Двор его не взяли, на кой им израненный? Уж как его дед лечил! Он у меня ведун, а значит – травознатец великий. Даже прострел-трава не помогла, змеиная травка. Чего только дедуля не делал. В волка внука обращал, чтобы на нем, как на собаке, заживало, ничего не помогло. Так и лег брат мой в земляную постель, дерновым одеяльцем накрылся…
– А болтали-то, – вздохнула хозяйка, – кто школу ютову закончит – всю жизнь с золота есть будет.
– Коли раньше головой в кусты не перекинешься, – сказал Лес. – И не трус я, а лесич, но не хочу, как пес, нападать на любого – в кого хозяин пальцем ткнет. Мы из лесного рода, и хозяев над нами нет… Так поможете мне?
– Помогли бы с великим удовольствием, – сказала хозяйка. – Вижу, что человек ты храбрый, но умный, а одно другому вредит. Вот. Да незадача в том, что на хозяина моего хомут наложили, мается, бедолага, света белого не взвидел.
– А кто наложил-то?
– Да уж известно кто: Филиха. За огороды у нас с ней пря пошла. Она говорит: моя земля, – а мужик мой: врешь, ведьма! Слово за слово, срамом по столу, третий день супруг мой ревмя ревет, а помочь некому. Филиха всей округе известна, ни один колдун заклятия черные снять не решается – Филихи боятся. Всех запугала. И откуда только такие ведьмы злые берутся? Остальные-то люди как люди, ничего от них плохого не видели. Утянут разве стакан молока у коровки, но кто внимание на такие мелочи обращает? Пользы-то от них куда больше. Вспомнить хотя бы, как колдуны с ютроллями-то храбро бились, кабы не они, может, и битву бы нам не выиграть…
– Пошла молотить, цепа не нужно, – не больно-то вежливо прервал болтушку Нов. – Давай-ка вот как сделаемся. Ты коня моего пристрой, а потом пошли в избу. Погляжу на твоего хозяина. Глядишь, чего и придумаем, найдем способ хомут снять.
– А Филихи не боишься?
– Пусть она меня боится, – сказал Лес.
– Ой, тебя, видать, Батюшка нам послал…
В избе на лавке постанывал огромный бородатый мужик-хозяин. На лице его гроздью переспелой брусники пламенел преогромный бугристый нос. Дышал хозяин тяжело, задыхался, хватая, как рыба, ртом воздух.
– Ой, смерть моя неминучая, – причитал он. – Удушила вконец Филиха проклятая.
– Сам видишь, как мужик мой мается, Кос Тенкин. Помоги, парень, век благодарны будем.
– Попробую, – просто сказал Нов. Склонился над Тенкиным, разглядывая носопатку заклятого. Раздуло ее так, будто у мужика и впрямь не нос, а член прирос. Точно: надела хомут Филиха – синела вокруг багряного носа полоса-рубец, дышать не давала. Лес протянул пальцы к сопатке тенкинской, повел по рубцу. Подцепил ногтем основание хомута и давай мотать на средний палец виток за витком. Нос Тенкина тут же побелел, задышал мужик широко и привольно, только вот рубец обвивал теперь палец отрока наподобие злого перстня. Жал-давил, огнем жег. Ну, это не страшно. Огонь на огонь!
– Где печь, хозяйка?
– Дак в летнике. Эту печь по теплу-то не топим. Нов вышел вслед за хозяйкой на летнюю кухню и сбросил хомут в топку. Пламя хлестануло из печи, словно горыныч огнем плюнул. Отрок прикрыл дверцу и обернулся к женщине.
– Таким вотом, – пояснил он, демонстрируя растопыренные пальцы, чистые – без хомутов.
Кос Тенкин сидел на лавке, растирая онемевший нос и посылая по Матушке Филиху, а с нею вкупе и всех прочих ведьм. Но дышал он прекрасно, с беглого взгляда было видно, что мужик оклемался.
– Как тебя кличут, мальчик? – спросила женщина.
– Лесом зовут.
– Будем теперь знать, за кого просить Батюшку.
– Да ладно, чего там, – засмущался Нов.
– Нетушки, – заявил Кос, – нельзя это дело считать за нарошешное. На пласт ведь уложила, злыдня… А ты, Лесок, не можешь ли Филихе хомут наложить в отместку? Чтобы неповадно было добрых людей мучать. Она-то, Филиха, не меня одного уложила, весь околоток стонет, лихоматом клянет проклятую…
– Ой, не связывайся с Филихой! – запричитала Тенкина. – Она хомуты не только на людей – на коров накладает. Разнесет вымя кормилице, вместо молока кровь идет. Да что там коровы-лошади! Она-то, Филиха, хомут одеть может на овощ даже. Сама видела: пошептала над редькой кого-то – так на редьке кругом, кольцом почернело.
Слушая бабьи причитания, Нов решил, что ведьму следует приструнить. Совсем распустилась, злее юта лютует.
– Вот что, Тенкина, – сказал он, – неси сюда ступу да пест, а со двора притащи собачьи хохоряшки.
Хозяйка безропотно принесла посуду из кухни и собачий помет с улицы. Но когда Лес бросил хохоряшки в ступу и принялся толочь, бабье сердце не выдержало.
– Ты кого это ладишь? – запричитала она. – Экое дерьмо в чистую посуду поклал! Ты меня за чернолапотницу держишь, какая из избы выходит, а след за ней на снегу – черный, ли чо ли? Я – аккуратистка, и мужик мой то подтвердит. Не так ли, Косюшко?
– Цыть! – рявкнул мужик. – Пущай ладит! Видно, жажда мести жгла его изнутри.
Лес напрягся, и с пальцев его в ступу стекло пять языков огня. Хохоряшки потемнели и съежились. Нов принялся мельчить собачий кал в муку.
– Вот, хозяйка, – сказал он, возвращая ступу. – Порошок подсыпь Филихе, она свои злые способности и потеряет.
– Да как же я ей подсыплю-то? – озадачилась баба. – Я в гости к имя не ходок, да и она нас своими гостеваниями не шибко-то балует… Вот ежели бы впотай к ей прокрасться, так стыдно навроде лихого человека в чужу избу лезть. А ну соседи увидят? Какая такая дурная слава про меня пойдет? Как я имя в глаза смотреть стану?
– Ладно, – решил Лес. – Сейчас сама прибежит. Пошли в летник.
Нов и хозяева перешли в пристройку. Отрок выбрал небольшой горшок, влил полкружки воды и поставил на огонь. Бросил туда корешок тирлича из кошеля.
– Сейчас прибежит, – сказала Лес. – Как войдет, ты, хозяйка, возьми ухват и поставь кверху ладом, чтобы сразу не убегла. А ты, хозяин, гляди в горшок. Как закипит, сейчас представляй себе Филиху и зови шепотом.
Сам тем временем размешал хохоряшки с водой и на стол выставил. Вода в горшке закипела, и через пару минут приметелила Филиха – старая обрюзгшая баба. Влетела, глянула в глаза Лесу и попыталась выскочить вон. Но тут уж – дудки. Тенкина успела поставить у дверей ухват рожками вверх, и Филиха шлепнулась жирной задницей на лавку, будто ком теста шмякнулся.
А выпей-ка, милая, – слащавым голосом предложил Лес и протянул ведьме чашку с хохоряшками.
– Тьфу! – отплюнула Филиха, попробовала приподняться, но опять села на жопу. Как видно, поняла, что ухват ее из избы не выпустит, придется пить. – Давай уж, изверг.
Взяла чашку, глотнула и тут же сползла на пол. Изо рта ее пошла пена, тело в припадке билось о лавку, затем скатилось вниз. Хозяева и Нов молча следили, как ведьма каталась по полу, рвала на себе волосы, а изо рта так хлестало, так хлестало…
Заблевала Филиха весь пол и помаленьку утихла, встала на карачки и жалобным голосом сказала юному чародею:
– А ведь ты, голубы глаза, решил меня.
– А ты-то чего? – оправдал гостя Кос. – Пошто меня испортила?
– А корову нашу кто извел? – не смолчала и Тенкина. – Пошто из скотины заместо молока кровь хлобыстала?
Да не порешил я тебя, – сказал Лес, – а зло выпустил. Жива-здорова будешь, лишь злую силу потеряешь. И ни один колдун его тебе не вернет. Пытаться станешь – тогда и помрешь. Подумай хорошенько – потеря не столь велика: можно и добром жить, людей хороших не морочить, скотину не обижать, огородную овощ не засушивать.
