Текст книги "Владигор и Звезда Перуна"

Автор книги: Сергей Махотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Не задавай вопросов, а делай, что я приказываю! Не то я рассержусь по-настоящему!

– Но… – пролепетал Рум. – Но она накажет меня. Я не смог убить колдунью…

– Эта женщина мертва, – перебил его Триглав. – Сумасшедший синегорский мужик занес над ней меч, как я и велел ему. Можешь, если тебе угодно, приписать себе эту заслугу.

– О, хвала тебе, мой повелитель! – воскликнул Рум. – Я сделаю все, что ты прикажешь.

– Так-то лучше. Тебе придется спуститься под землю.

– К грунам?! Но что мне там делать?

– Следить за Морошью. Возможно, убить ее. Еще не знаю.

– Мой повелитель! – взмолился Рум. – Мой разум не в силах постичь цели твоих мудрых замыслов. Я всего лишь человек, я могу погибнуть под землей прежде, чем исполню твою волю. Для тебя же не составит труда проникнуть в самые глубины Вороньей горы…

– Не увиливай, все равно вниз полезешь ты, а не я!

– Но почему?..

– Да потому что я не могу! – Голос зверя загремел так, что у Рума заложило уши. – Твоя Воронья гора мне противна, она таит что-то враждебное для меня. Даже здесь, наверху, я чувствую силу, которая гонит меня отсюда. Этой силой хочет обладать Морошь, и ты ей помешаешь, убьешь ее или взорвешь бочку с черным порошком, чтобы сровнять с землей эту проклятую гору!

2. Кровь зверя

Селочь горела. Из-за на редкость сухой в этот год весны избы, амбары, сенники, бани, кузни вспыхивали от первой же огненной стрелы. Тушить было некому. Сотня синегорских воинов и три десятка берендов бились до последнего, обороняя город.

Первая атака передового отряда айгуров захлебнулась под градом стрел. Салым был удивлен яростным сопротивлением защитников, которых не удалось застать врасплох, и в то же время обрадован: раз так отчаянно бьются, значит, есть что защищать.

Вторая атака во главе с седоусым Маласом смела синегорцев и берендов. Пленных не брали, раненых не щадили, добивая их короткими мечами и саблями. Самые ретивые айгурские конники спрыгивали с седел и отрезали уши у живых еще врагов. Ради обладания этими страшными трофеями то и дело возникали драки. Особенно ценились большие и волосатые уши берендов. Над трупами лесных великанов измывались с редкой жестокостью.

А из-за реки Угоры спешили новые и новые отряды всадников. Вскоре они полностью наводнили Селочь. Скуны с молчаливого согласия Салыма дали своим сотням час на разграбление города. Те бросились шарить по избам и погребам, походя убивая жителей, которых оказалось до странности мало. Это были в основном старики и калеки, не успевшие или не пожелавшие уйти из города в ближние леса. Остальные селочане воспользовались возможностью спастись, которую в это кровавое утро предоставили им ополченцы-смертники. Стараниями Ждана и Грыма Отважного Селочь и другие приграничные города и села были готовы к возможному нападению айгуров. Дорогое имущество и съестные припасы давно уже были вывезены и спрятаны в лесных тайниках.

Салым медленно ехал по разоренному городу, и его самодовольная улыбка постепенно превращалась в вымученную гримасу. На большую поживу в Селочи он и не рассчитывал, зная, что главная добыча ждет его впереди. Но, чтобы поднять боевой дух своих воинов, ему нужна была не такая Селочь. Он хотел бросить ее айгурской коннице, как свежую кость голодному псу. Кость, однако, оказалась уже обглоданной.

Салыма сопровождал Харар, молчаливый и мрачный. Неопределенность нынешнего его положения не прибавляла ему душевной бодрости. Кто он теперь? Если по-прежнему начальник стражи, то чьей – Рума или Салыма? Толстяк обещал ему должность первого советника, но Салым пока еще не верховный вождь айгуров. Станет ли он им, вопрос будущего. Это зависит от успеха их военного похода. А начало этого похода Харару очень не нравилось.

Они выехали на площадь, где когда-то шел оживленный торг, устраивались веселые ярмарки. Сейчас широкие двери пустых амбаров и складов были распахнуты, обозленные воины ничего в них не находили и поджигали пересохшие деревянные строения. У поваленного забора какой-то бритоголовый айгур насиловал слепую старуху. Харар выхватил из-за пояса нож, метнул его, не целясь, и тот вонзился насильнику в спину. Верещание старухи слилось со свинячьим визгом умирающего.

Салым поморщился и повернулся к начальнику стражи:

– Думаю, тебе нечего здесь делать, Харар. Возвращайся на Воронью гору и приготовься к торжественной встрече. Через десять дней мы вернемся с победой и выберем нового верховного вождя.

Харар помедлил, обдумывая услышанное. Неожиданно он почувствовал, что ему больше не хочется участвовать в опустошительном набеге и он рад покинуть Салыма. Харар кивнул и быстро поехал прочь.

– Проверь, не выпорхнула ли наша птичка из клетки! – крикнул ему вдогонку толстяк и захохотал. Харар не ответил и хлестнул коня плетью.

Путники ехали в сторону дворца, пока не стало совсем темно. Наконец Владигор велел всем остановиться и устраиваться на ночлег. Песок кончился. Вместо него под ногами шелестела мягкая свежая трава, которую с удовольствием принялись щипать усталые кони. Чуча обнаружил неподалеку заросли какого-то душистого кустарника и сочащийся из-под земли маленький родничок с холодной водой. Под прикрытием невысоких кустов все и улеглись, кроме Филимона, вновь вызвавшегося быть караульным. После полуночи его сменил Владигор, затем, ближе к рассвету, аскан, чрезвычайно гордый оказанным доверием.

Ночь прошла спокойно, ничего не случилось. Люди и кони отдохнули и выглядели бодро. Дар умылся из родника, потянулся и вдруг приметил за одним из кустов каменную плиту с выдолбленной стрелой. Вчера ее здесь не было. А может, и была, но в темноте ее никто не увидел.

– Что там? – заметил его удивление Владигор.

– Точно такая же плита перенесла меня от Микеши в пустыню. Достаточно встать на нее, и сразу окажешься далеко отсюда.

– Так это же Временной колодец! – воскликнул подошедший Филимон. – Чуча, помнишь, как мы с тобой в него под Ладором нырнули?

– Еще бы! – подтвердил подземельщик. – А в Мертвом городе вынырнули. То давно было, двенадцать лет тому.

– Да, и я помню, как вы будто из-под земли передо мной появились, – улыбнулся Владигор. – Вовремя на выручку пришли. Тогда Ольга еще со мной была… – Он вдруг сделал вид, что поперхнулся, и стал кашлять. Дар молчал, опустив голову, и непонятно было, расслышал ли он имя своей матери, прозвучавшее из уст Владигора. На выручку князю вновь пришел Чуча.

– Не наступите на плиту ненароком, – предупредил он. – Кто знает, где потом окажешься.

– Может, это еще одна ловушка, которую нам Морошь уготовила? – предположил Филимон.

– Может, так, а может, и нет, – задумчиво произнес Чуча, глядя на плиту. – Стрела на запад указывает, в наши края. А ну-ка, стойте все на месте! – Он вдруг опустился на корточки и раздвинул ладонями невысокую, но густую траву. Затем, пригнувшись, сделал несколько шагов в сторону. Потом встал и объявил: – Временным колодцем кто-то пользуется. Он тут наследил немного. Судя по подошве, не юноша уже, но и не слишком грузный. Дорогие сапоги на нем, каблук высокий, в таких простой люд не щеголяет.

– Да ты следопыт у нас! – хмыкнул Филимон.

– Молодец Чуча! – похвалил Владигор. – Если стрела на запад указывает, значит, можно назад кому-то из нас вернуться. – Он взглянул на Филимона.

– Ну уж нет! – возмутился тот. – Почему я? Вон Чуча пусть! Я тут нужнее!

– Белун вторую неделю от тебя вестей ждет, – сказал князь. – У него с тобой какой был уговор, вспомни? Лишь только врага обнаружим, ты летишь обратно и все ему в точности передаешь.

– Летишь, а не в бездонный колодец ныряешь! – поправил Филимон. – А у тебя, вспомни, какой был с чародеями уговор? В единоборство с неведомым врагом ни в коем случае не вступать! А ты что задумал?

– Белун, о единоборстве говоря, кровавую схватку разумел. А мне, чую, меч может и не понадобиться. Ступай, Филя. Не прогуливаться тебя посылаю. Еще неизвестно, где вынырнешь, так что ко всему будь готов. Расскажи Белуну все, что с нами приключилось. И Ждану от меня передай, чтобы не мешкая двигал рать к Вороньей горе. Там и встретимся, коли живы будем.

Филимон стоял насупясь. Возвращаться ему очень не хотелось, однако доводы Владигора были убедительны. Белун давным-давно ждал его с известиями.

– Куда следы-то ведут? – спросил он ворчливо у Чучи.

– Куда-куда! Туда вон! – Подземельщик указал в сторону дворца, до которого все еще было далеко. – Князь прав, возвращайся. И его прихвати. – Он кивнул на аскана.

– Нет, я с вами пойду, – покачал певец головой. – Если Золотой дворец не выдумка, я должен побывать в нем.

– Нам его не обойти, – тихо сказал Дар, и от этих слов всем стало не по себе.

Филимон вздохнул:

– Ладно, уговорили. Отойдите подальше, мало ли что. Аскан, лук мой и колчан себе возьми, авось пригодятся.

Он шагнул на каменную плиту и встал на круг со стрелой. Остальные невольно попятились назад. Но ничего не изменилось, Филимон продолжал стоять, глядя на товарищей виновато и немного испуганно.

– Филька, чуть не забыл! – крикнул вдруг Чуча. – Пусть Белун в Книгу пророка Смаггла еще заглянет. Сдается мне, что в ней новые подсказки появятся. И чего я с собой ее не взял!..

– Да ты не видишь, что ли, что я никуда не деваюсь! – рассерженно ответил Филимон. – Может, это просто обыкновенная плита, а никакой не Временной колодец?

– Ну и кто ее сюда положил, по-твоему? – возразил подземельщик. – И зачем? Для красоты?..

Тот не успел ответить. Неподвижный воздух шевельнулся, возник и тут же смолк какой-то сиплый свистящий звук, и Филимон исчез. Выдолбленная в каменном круге стрела тоже исчезла, хотя сама плита осталась лежать в траве.

– Словно корова языком слизала, – пробормотал Чуча.

– У айгуров есть другая поговорка, – подал голос аскан, покосившись на Дара.

– Какая же, говори?

– Словно ослица пернула.

Чуча вытаращил на него свои круглые желтые глаза:

– И ничего похожего! Тоже мне поговорка!

Владигор взглянул на Дара и пожал в недоумении плечами. Мальчик улыбнулся:

– Все просто. Чуча рассказал о том, что он увидел, аскан – о том, что он услышал.

Айгурский певец согласно кивнул.

– А-а, – протянул Чуча. – Ну, тогда понятно. Вообще-то поговорка неплохая!

Владигор расхохотался так звонко и заразительно, что от веселого дружного смеха не смог удержаться никто.

– Я их не вижу, но чувствую, что они рядом.

Морошь произнесла свою мысль вслух и даже не заметила этого.

– Про кого ты говоришь? – сверкнула любопытными глазками некрасивая девочка лет двенадцати.

– Ах, это не твоего ума дело, Замарошка! – Царица с досадой поморщилась. – Не приставай, займись чем-нибудь.

– Мне скучно! – захныкала та. – Давай гадость кому-нибудь сделаем?

– Оставь меня, мне нужно думать.

– Хоть бы этот одноглазый дурак прилетел. Или папашка с хвостом.

– Уходи, говорю.

– Почему ты красивая, а я нет?

– Потому что твой папашка – с хвостом.

– Ты его сильнее, да? Отруби ему его мерзкий хвост, пусть повизжит!

Царица едва заметно усмехнулась, поднялась со своего трона и подошла к дочери.

– В твоих жилах кровь человеческая течет вперемешку с кровью лютого зверя, даже более чем зверя, – произнесла она, взяв девочку за подбородок и глядя ей прямо в глаза. – Зверь сидит в каждом человеке. Но тот, который в тебе, будет рваться наружу с особенной прытью. Я хочу, чтобы ты навсегда запомнила вот что. Как бы ни был силен зверь, человек в конечном итоге окажется сильнее его. Более умной, жестокой и коварной твари, нежели человек, невозможно себе вообразить. Поэтому не поддавайся звериным желаниям, а подавляй, подчиняй себе, приберегай их до поры, чтобы в нужный момент выплеснуть их с такой страшной силой, какой не обладает ни один смертный.

– Как тот Огненный вал?

– Ну хотя бы, – неохотно ответила царица, выпуская подбородок Замарошки из своих цепких пальцев. – Он несколько опустошил меня, голова ноет.

– Научи меня управлять им, – вкрадчиво попросила девочка. – Я однажды попробовала, и у меня почти получилось.

– Ты? – искренне удивилась Морошь. – Когда же?

– А не помню, недавно. Твоя ручная двухголовая ворона прилетала в тот день.

– Ворон, а не ворона.

– А, все равно дурак!

– Зачем же ты разбудила стихию, природа которой тебе неизвестна?

– Мне хотелось убить уродливого коротышку с его компанией.

– И что же, убила?

– Ага!

От оглушительной пощечины девочка отлетела к стене и больно ударилась головой о высокую, расписанную змеями вазу, которая раскололась на мелкие черепки. Протяжный жалобный вой огласил просторную залу. Вода в фонтане перестала журчать и словно остекленела. Морошь махнула рукой, звонкая струя вновь послушно ожила.

– Я ударила тебя не за то, что ты хотела убить чужаков. – Голос царицы был совершенно невозмутим. – Ты не по назначению использовала силу, которая могла в любое время понадобиться мне. Если ты по-прежнему будешь поддаваться своим звериным прихотям, твои волосатые ноги станут еще уродливей.

Девочка гневно топнула ногой, но не нашлась что сказать, горько заплакала и бросилась вон из залы.

В раскрытое окно потянуло вдруг едким дымом, который начал сгущаться, обретая формы коротколапого чудовища с оскаленной зубастой пастью. Царица поморщилась и провела ладонью сверху вниз, воздвигая перед собой незримую преграду. Триглав двинулся вперед, ткнулся мордой в прозрачную стену и озадаченно замер. Затем усмехнулся и прорычал:

– Вот, значит, как! Даешь понять, что даже дух мой тебе непереносим?

– Ты догадлив.

– И пытаешься вытравить из моей дочери семя отца?

– Она не твоя дочь.

– А чья же? Не ты ли минуту назад растолковывала Замарошке, чья кровь в ней главенствует?

– Никогда в ней не будет главенствовать твоя кровь! Я запретила тебе являться ко мне! Что тебе опять надо?

– Открой мне свои мысли, свои планы. Я же знаю, что ты задумала что-то неслыханное. Учти, Воронья гора моя, и я тебе не позволю туда соваться.

– Не позволишь? Хотела бы я посмотреть, как ты сможешь помешать мне сделать что-либо. Если ты попытаешься, я сделаю то, что посоветовала Замарошка.

– Что она такого посоветовала?

– Отрезать твой мерзкий хвост и послушать, как визгливо ты будешь верещать от боли и унижения.

Чудовище в ярости кинулось на царицу, но, наткнувшись на невидимую стену, отлетело назад и шмякнулось животом о скользкий пол. Триглав с трудом встал на ноги, но это был уже не зверь, а безбородый старик.

– Я шел к тебе с хорошей новостью, Морошь, – процедил он сквозь зубы. – Но ты в самодовольстве своем не захотела обрести во мне друга. Знай же, что отныне я твой враг и буду использовать любую твою оплошность, чтобы обратить ее против тебя. Я терпелив, у меня в запасе вечность, а ты всего лишь смертная женщина.

– Нет уж, от дружбы твоей уволь меня, – засмеялась царица. – И угрозы твои ничего не стоят. Разве я не вижу, что тебя гложет страх? И не без основания. Твое бессмертие может кончиться гораздо раньше, нежели ты сам думаешь. Тогда ты, подобно ящерице, будешь счастлив отдать свой хвост ради собственного спасения. И пришел ты ко мне не угрожать и бахвалиться, а пощады просить.

Старик прищурился:

– Пеняй же на себя, Морошь, когда придет твой смертный час. Я ухожу. Что толку спорить с глупой женщиной! Ты безумна, и сила трех стихий выходит у тебя из подчинения.

– И чтобы убедиться в этом, ты намеренно разбил свою морду и растянулся на полу, – съязвила та.

– А ты уничтожила тысячный отряд айгурской конницы, которая могла быть нам полезна.

– Могла быть тебе полезна, – поправила его царица. – Это были не айгуры.

– Именно айгуры. Ты ошиблась, приняв их за войско Братских Княжеств.

– А если и так, что с того? Они потревожили пустыню и получили свое. Айгуры так же ничтожны, как и те народы, которые они желают обратить в рабство.

– Верховный айгурский вождь больше не прилетит к тебе.

– Ты, кажется, собрался уходить. Убирайся, пока я не рассердилась!

Лицо старика искривилось в злобной гримасе. Не сдерживая себя, он с остервенением плюнул в фонтан. Вода в мраморном бассейне начала пузыриться и булькать. Буро-зеленый дым поднялся к потолку и скрыл Триглава с глаз царицы.

В эту минуту почти такая же злобная усмешка исказила и без того некрасивое лицо маленькой девочки, когда она шагнула в верхнюю комнату Западной башни. Вся ее левая щека горела от полученной пощечины. Захлопнув за собой дверь, Замарошка остановилась, оглядывая большой котел над потухшим очагом, столы со всевозможными колбами и ретортами, полки с разноцветными пузырьками, чучелами птиц и летучих мышей, змеиными шкурками и толстыми фолиантами в кожаных переплетах. Большой серебряный ларь стоял в углу комнаты. Девочка направилась к нему и прошептала какое-то слово. Массивный железный замок разомкнулся и упал на пол, тяжелая резная крышка медленно приподнялась. В ларе не было ничего, кроме желтого песка. Замарошка принялась водить над ним маленькой ладошкой. Песок зашевелился, будто под ним проснулся какой-то зверек, начал вздыматься волнами и опадать. Затем волны сошлись в одну желтую волну, которая стала расти ввысь.

– Погоди же, гадина! – прошептала Замарошка и поволокла ларь к зарешеченному золотыми прутьями окну. – Распахнись сейчас же! – крикнула она, и окно послушно отворилось. Девочка попыталась поднять ларь, но он был слишком тяжел. Тогда она, сложив ладони вместе, начала загребать ими песок и вышвыривать в окно. Песок был горячим, она обжигалась и шипела от боли, но не успокоилась до тех пор, пока не добралась до самого дна. Серебряный ларь сделался почти пустым.

За десятки верст от дворца на пути небольшого торгового каравана внезапно встала возникшая ниоткуда огненная стена до самого неба. Верблюды в страхе разбежались, погонщики и купцы попадали на землю, моля всех богов о спасении своих жизней. Стена надвигалась со страшным гулом. Но гул вдруг стал стихать, и стена обрушилась вниз сплошным песчаным ливнем, продолжавшимся не менее часа. Вскоре в пустыне возникла целая гора, которая похоронила под собой людей и верблюдов, ящериц и черепах, змей и скорпионов. Это были последние жертвы Огненного вала. Более его никто, нигде и никогда не видел.

После полудня, разграбив все, что можно было разграбить, и спалив все, что можно было спалить, айгурская конница оставила Селочь и хлынула на юго-запад, к Ладору. Открытое луговое пространство постепенно сужалось, все гуще становились леса, в которые айгуры не рисковали соваться. Удобные широкие тропы были завалены буреломом и колючим кустарником. Если какая-нибудь группа всадников осмеливалась углубиться в лесную чащу, их мгновенно поражали стрелы, неизвестно откуда выпущенные. Казалось, за каждым стволом прячется лохматый беренд, на каждом суку сидит зоркий синегорец. Невидимый враг раздражал воинов, держа их в постоянном напряжении. Некоторые не выдерживали, подскакивали к лесной кромке и с руганью пускали одну стрелу за другой в просветы между деревьями. Если они и поражали кого-то, этого нельзя было проверить. Лес отвечал пугающей тишиной. А на лесистых холмах поднимались к небу все новые столбики дыма, передавая на много верст вперед тревожную весть о приближающейся коннице.

До наступления вечера айгуры уничтожили семь деревень и ни разу не встретили сопротивления. Избы были покинуты жителями, погреба пусты. Лица воинов почернели от пыли и копоти, струйки пота оставляли на щеках извилистые полосы. Айгуры изнывали от жажды, у деревенских колодцев тысячи воинов дрались между собой за глоток воды. Салым не давал им времени на отдых и приказывал двигаться дальше, надеясь к вечеру достичь горного хребта, за которым лежало Щуцкое озеро. Седоусый Малас все более мрачнел, но на его предложение изменить маршрут, вернуться к реке и следовать дальше берегом Угоры Салым ответил решительным отказом. На это уйдет один лишний день, а Салым не хотел ждать.

Кони начали уставать. Сухая трава под копытами была не лучшим кормом, да и той не давали как следует насытиться. Наконец Салым посмотрел на клонящееся к закату солнце и дал приказ остановиться. Встали в широком поле, в трех верстах от ближайшего леса. Малас выслал на все четыре стороны дозорные отряды разузнать, нет ли поблизости вооруженной синегорской рати. Из четырех отрядов вскоре воротился только один. Молодой скун доложил, что на десять верст впереди никакой опасности нет. Остальные три отряда – без малого полсотни всадников – так и не вернулись. Встревоженный Малас велел выставить караулы и запретил расседлывать лошадей.

Ночью к шатру вождей стражники привели окровавленного селянина. Он дрожал от страха, ничего не понимал, от него разило луком и пивом, и айгуры брезгливо морщились, подталкивая хмельного синегорца копьями в спину. Накануне он гостил у зятя в соседней деревне и так напробовался дармового пива, что по дороге домой повалился в траву и заснул прямо в поле. По громовому храпу его и обнаружили.

Толмач пытался расспросить пьяницу, много ли ополченцев прячется в лесу, где сейчас князь Владигор и есть ли поблизости ручей или речка. Но ошалевший селянин мычал что-то нечленораздельное и, по всей видимости, думал, что все происходящее снится ему в кошмарном сне.

Салым вышел из шатра и воскликнул со смехом:

– Храбрые айгуры! Многие из вас впервые в этих краях и никогда не видели здешнего народа. Теперь у вас есть эта возможность. Посмотрите на этого отважного воина! Вот с кем предстоит вам сражаться!

Селянин ни слова не понял, промычал что-то и вдруг громко икнул. Воины захохотали, тыча в него пальцами.

– Такой народ недостоин этих холмов, лесов и полей! – продолжал Салым. – Он недостоин свободы. Такие люди могут быть только рабами. И мы сделаем их нашими рабами!

Смех, гогот, свист и улюлюканье раздались со всех сторон. Селянина хлестали плетками, плевали ему в лицо, толкали и пинали ногами. В конце концов Салым приказал отпустить полуживого синегорца восвояси, ибо даже казни он не был достоин.

– Ты поступил легкомысленно, – вполголоса произнес седоусый Малас, глядя, как освобожденный пленник на спотыкающихся ногах убегает в ночь.

– Ты жалеешь, что я не приказал отрубить ему голову? – переспросил Салым. – Брось! Это испортило бы веселое зрелище.

– Я жалею, что ты приучил воинов недооценивать наших врагов.

Салым нахмурился, в его глазах мелькнул недобрый огонек:

– А я жалею, что переоценил тебя. Не смей меня поучать, иначе… – Он не договорил и шагнул в шатер, запахнув за собой полог.

К утру выяснилось, что Малас исчез. Недосчитались и трех сотен всадников, опытных и выносливых, с которыми седоусый вождь совершал набеги на Угру. Салым был в ярости и кричал, что казнит Маласа, как только закончит поход. Гнев Салыма искал выхода, и тут ему доложили, что навстречу айгурам движется синегорское ополчение.

На самом деле полторы сотни мужиков, вооруженных топорами, кольями да ножами, трудно было назвать ополчением, и двигались они не навстречу коннице, а на запад, к истоку Звонки, по берегу которой и намеревались дойти до Ладорской крепости и влиться в княжескую рать. У них не было ни одного боевого коня, неказистые лошади, более привыкшие тянуть за собой плуг, неспешно везли своих хозяев. Да и лошади были далеко не у всех.

Мужики опешили и растерялись, когда с севера им наперерез помчалась айгурская конница. Их окружили, началась бойня. Из полутора сотен не спасся ни один. Потери айгуров были ничтожны, едва ли набралось с десяток убитых. Легкая победа вскружила головы скунам, и Салым долго отчитывал их за то, что не догадались оставить в живых нескольких мужиков, не допросили, не вызнали, куда и по какой дороге направлялся этот плохо вооруженный сброд. Судьба трех дозорных отрядов, пропавших ночью, до сих пор не прояснилась. Не эти же мужики, над трупами которых уже начало кружиться воронье, погубили выученных драться айгурских всадников.

Несмотря на эти просчеты, несмотря на то что сбежал Малас, который знал короткий путь к Ладору, настроение Салыма не слишком омрачилось. Он по-прежнему был уверен в собственном превосходстве над кем бы то ни было. Если случится так, что Аран не сможет вовремя подоспеть к стенам Ладорской крепости, ее можно взять силами тех многих тысяч воинов, которые подчиняются Салыму и признают его право на власть в этом походе. А уж власть он теперь никому и никогда уже не отдаст. Скоро он разобьет войско князя Владигора, и тогда никто не усомнится в его праве занять место верховного вождя айгуров.