Текст книги "Владигор и Звезда Перуна"

Автор книги: Сергей Махотин

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СЕДЬМАЯ ЗВЕЗДА

 
Я хотел стать зеленым деревом,
Но корни его подрубили,
И рухнул на землю ствол.
 
 
Я хотел стать стволом, но его
Распилили на части и бросили
В светлый огонь.
 
 
Я хотел стать огнем,
Но крыльями
Птицы его потушили.
 
 
Я хотел стать птицей,
Но крылья
Ей перебили люди.
 
 
И тогда я стал человеком.
Я живу, как все,
Только лишь по ночам
Что-то во мне прорастает,
Что-то пытается вспыхнуть,
И болят перебитые крылья…
 

«Синегорские летописания». «Песня иноземца» из «Книги ближних пределов»

1. Лабиринт

Аран вывел тысячный отряд всадников к месту, которое помнил с детства. Здесь всегда росла самая сочная трава, Аран и его друзья-подростки часто приводили сюда своих коней, купались в быстрой реке, а иногда кривлялись и дразнили ильмерские дозоры, проезжающие по чужому правому берегу. Левый берег тоже был чужим, по левую сторону Аракоса обитали савраматы, но они редко появлялись у реки, предпочитая жить в своей таинственной пустыне. Этверская пустыня начиналась в нескольких верстах от берега, о ней никогда не говорили взрослые, это считалось не к добру. Арана раздирало любопытство, он донимал вопросами свою полуслепую бабку и так ей в конце концов надоел, что она шепнула внуку про Золотой дворец, который якобы находится далеко в песках, и про то, что никто из ушедших искать его не вернулся обратно. «И не приставай ко мне больше с этой пустыней! – прошипела она, выпучив бельма. – Это проклятое место! Проклятое место!..»

Аран начал подбивать друзей отправиться на поиски Золотого дворца. Но хоть и были те отчаянными сорвиголовами, никто не решился ослушаться строжайшего запрета углубляться в пески. Аран решил поехать сам и доказать, что он самый храбрый в кочевье. Ему шел пятнадцатый год, кровь его была горяча, голова безрассудна, и всего его распирало честолюбие.

Ничего никому не сказав, он выехал навстречу солнцу и через час наткнулся на одинокого верблюда, видимо отставшего от ушедшего вперед каравана. Верблюда вел древний старик, а на спине неторопливого животного, обложенная со всех сторон тюками и мешками, сидела девушка, почти девочка еще. Завидев молодого всадника, старик забеспокоился, ускорил шаги, и Арана развеселили его безуспешные попытки уйти незамеченным. Он подскакал к нему и крикнул:

– Где Золотой дворец? Отвечай, а не то я вырву твою жалкую бороду!

Старик забормотал что-то, попятился, затем выхватил из-за пояса кинжал и метнул в Арана. Бросок получился точным, но слабым. Острие длинного лезвия ткнулось Арану в грудь, причинив боль. Тот побледнел. На рубахе выступило кровавое пятно, однако рана не была опасной. Аран соскочил с коня, поднял упавший в песок кинжал и пошел на старика. Девчонка на верблюде заверещала и швырнула в юного айгура хурмой. Спелый плод расползся по смуглому лицу, Аран вскрикнул и выбросил вперед руку. Кинжал по рукоять вошел в тощий живот старика. Аран выдернул лезвие, старик упал на четвереньки и замер. Аран в растерянности опустил руки. Это был первый человек, которого он убил в своей жизни. Первое убийство врага считалось в его племени значительным событием. Родители юноши обычно устраивали по этому поводу пир и зазывали гостей. Но можно ли было этого немощного старика считать врагом? Не поднимут ли его на смех, если он привезет домой в качестве свидетельства своей смелости и отваги сморщенное старческое ухо? Нет, про смерть старого савраматского купца он никому не станет рассказывать. Добычей должна стать эта девчонка! Он поднял голову и увидел ее глаза, полные ужаса и ненависти. Девушка стегнула верблюда, и тот неожиданно быстро побежал прочь от страшного места. Аран опомнился, вскочил на коня и бросился вдогонку. Настигнув девушку, он попытался пересадить ее на своего коня, но она ловко уворачивалась и отбивалась. Один мешок развязался, спелое зерно с громким шелестом полилось на песок, под верблюжьи и лошадиные копыта. Аран вдруг испугался, что за отставшим верблюдом могут вернуться воины, охранявшие караван. Привстав в стременах, он размахнулся и изо всех сил ударил девушку кулаком по голове. Она закрыла глаза и начала валиться набок. Аран подхватил обмякшее тело, чуть сам не упал и, с трудом придерживая лежащую поперек коня девушку, поехал назад.

На берегу Аракоса он сбросил ее на землю. Она застонала, атласный халат распахнулся, обнажив нежную кожу живота. Аран спрыгнул с седла и, повинуясь разбуженному инстинкту, неумело и грубо овладел ею. Едва он позволил себе расслабиться, девушка выскользнула из-под него, в руке у нее оказался кинжал старика, который Аран неосторожно бросил на траву рядом. Растрепанная и окровавленная, она встала перед ним, шепча проклятия. Аран засмеялся, скрывая страх, и едва успел увернуться от удара. Он отступил на шаг, но второго удара не последовало. Девушка повернулась и стремглав побежала к реке. Аран увидел, как она бросилась в волны и сильное течение подхватило ее гибкое тело. Он побежал вдоль берега, не упуская ее из виду, и внезапно остановился, потрясенный. Волна перевернула девушку на спину. Из-под обнаженной левой груди торчала рукоять кинжала. Затем тело ушло под воду, лишь большое красное пятно еще какое-то время виднелось на поверхности. Вскоре исчезло и оно, а вместе с ним все мечты Арана о Золотом дворце и честно добытой славе…

И вот сейчас, через двадцать лет, Аран вновь стоял на том же самом месте и морщился от нежданных и никчемных воспоминаний. Давно уже он, жестокий и бесстрашный айгурский вождь, выбросил из головы глупую савраматскую девчонку. О старце и вовсе никогда не думал. Но что-то в этом месте тревожило его.

Аран вел свой отряд ночью, чтобы уже с рассветом переплыть Аракос и вторгнуться в Ильмерское княжество. Он мог поклясться, что не заблудился и пришел именно туда, куда хотел. Вражеские дозоры не обнаружили айгурскую конницу, было по-прежнему тихо. Но тишина-то и настораживала. Аран вдруг осознал, что не слышит плеска волн. Река, из которой должны были напиться истомленные ночным переходом кони, текла без единого звука. Может, с годами ее русло изменилось?

Аран проехал еще немного и опять остановился. Чутье подсказывало ему, что это именно то место, но реки не было… Все тот же песок кругом, и больше ничего.

Рассвет застал его неподвижно стоящим впереди тысячного отряда. Сумрачные воины молча ждали решения своего предводителя, а тот с удивлением рассматривал бледные рыбьи скелеты, речные ракушки, пустые крабьи скорлупки и панцири черепах. Аран не ошибся, не сбился с пути, перед ним действительно был Аракос. Река, засыпанная песком…

Вдруг конь под ним заржал и встал на дыбы. Аран раздраженно хлестнул его плетью и натянул поводья. Сзади послышались испуганные возгласы. Песок начал двигаться и шелестеть, хотя никакого ветра не было. Засыпанная река будто оживала. Из-под земли послышался странный гул, русло стало выпуклым и продолжало расти. Перед глазами ошарашенных айгуров вставала песчаная стена, становясь с каждой минутой все выше и выше. Воины попятились, некоторые сделали невольную попытку объехать это странное место, но стена оказалась бесконечно длинной и все продолжала расти, превращаясь в клубящуюся массу, внутри которой метались огненные всполохи. Гул стал очень громким и давил на уши. Наконец конница не выдержала и, не дожидаясь приказа вождя, повернула вспять.

И тогда вслед за всадниками покатился Огненный вал.

Аран изо всех сил хлестал коня и то и дело оглядывался назад. Страшная стихия настигала его. Скакать было трудно, конь увязал в песке, вырваться вперед мешали другие воины. Из-за поднятой множеством копыт пыли невозможно было дышать. Вдруг конь Арана споткнулся, и вождь, не удержавшись в седле, упал. Вскочив и прихрамывая, он попытался ухватить поводья своего коня, но тот прянул в сторону и, обезумев, умчался прочь. Аран оглянулся, закричал и не услышал собственного крика, ибо оглох от всесокрушающего гула. Огненный вал вырос до самого неба. На мгновение в помутненной памяти Арана вновь всплыло лицо савраматской девушки. Из его ушей хлынула кровь, глаза выкатились из орбит, и он превратился в ничто.

Путники выехали на рассвете, но до самого полудня белая вершина Снежного Колпака все еще виднелась далеко вдали. Чуча время от времени оборачивался в сторону горы, будто проверяя, на месте ли она и не сказочный ли сон Ночь Откровений, единороги, Седон и все, чему они были свидетелями?

– Запоминай, запоминай, – подбадривал его Филимон. – Когда описывать ее будешь, и про меня, гляди, не забудь. – Затем поворотился к аскану: – Ты как, песню не сочинил еще?

Тот улыбнулся и покачал головой:

– Я не сочиняю песни, я ловлю миг, когда они рождаются, и подслушиваю голоса богов. Можно, я тоже спрошу тебя?

Филимон удивленно вскинул брови и пожал плечами. Чуча немного приотстал. Владигор с Даром, наоборот, уехали чуть вперед, и айгурский певец произнес, глядя на них:

– Я понял, что князь – отец этого мальчика. Но они, хотя и едут рядом, держатся как чужие. Хотя нет, не как чужие, но все равно не похожи на сына с отцом.

– Владигор не хочет говорить, что он его отец, – негромко ответил Филимон. – Он думает, что так будет лучше.

– Лучше?

– Пока, на первое время. Видишь, дело какое. Князь к отцовству своему еще привыкнуть должен, это внове для него. И неизвестно, как себя поведет Дар, – может, обрадуется, может, прогневается. А ведь и того и другого испытания впереди ждут нешуточные. Не навредили бы им лишние переживания.

Аскан пожал плечами:

– Не думаю, что ты прав. Они просто боятся признаться друг другу в том, что им самим давно известно.

– Мальчику никто не говорил, – нахмурился Филимон.

– Он и так давно догадался, не видно разве? – кивнул аскан на скачущих впереди. – Если бы у меня была с собой рифела, песня избавила бы их от неловкости.

Филимон недоверчиво покосился на него, хотел что-то возразить, но промолчал.

Пятнышко бежал легко и резво, то и дело поглядывая на Лиходея, будто спрашивал: ну, каков, мол, я? Он чувствовал необычайный прилив сил, как жеребенок, которого наконец-то выпустили из загона в широкое поле. Разбежаться, однако, особо не удавалось. Вместо поля вокруг была жаркая пустыня, вместо травы под ногами – каменная дорога. Она возникала впереди как бы из ничего и вскоре опять исчезала в песке, лишь только путники проезжали по ней. Как будто длинная лодка плыла по пустыне, неся вперед отважных всадников. Владигор знал, что чары Седона по мере удаления от Снежного Колпака начнут ослабевать и дорога скоро исчезнет. Но Седон, напутствуя их, надеялся, что путники успеют обойти стороной дворец царицы Мороши и избежать ее смертельных козней.

Дар вдруг привстал в стременах, вглядываясь вперед. На горизонте появились всадники, которые, рассыпавшись широким строем, скакали навстречу. Владигор поглядел направо и увидел, что и оттуда скачет такой же многочисленный отряд.

– И я их вижу! – закричал Филимон, указывая рукой влево от себя.

– Нас окружают! – заорал Чуча, показывая назад. – Что делать, князь?

Владигор обнажил меч. Филимон схватился за лук и вынул стрелу из колчана.

– Здесь что-то не так, – пробормотал айгурский певец.

– Еще бы! – криво усмехнулся Филимон. – Умирать никому не хочется. На-ка вот возьми лучше. – Он протянул аскану длинный нож.

– Нет, я не про то, – ответил тот, глядя по сторонам. – Я слышал, как наступает конница. Земля трясется! А эти как скачут?..

Действительно, всадники наступали почти бесшумно, отчетливо был слышен звук не сотен, а всего четырех копыт.

– Смотрите! – воскликнул Дар. – У них песок не вылетает из-под копыт, словно они по воздуху летят.

– Один-то уж точно по земле скачет, – пригляделся зоркий Филимон и, сорвавшись с места, вдруг поскакал навстречу левому строю всадников.

– Стой! – крикнул вдогонку Владигор, но Филимона было уже не остановить. Когда кольцо нападавших сжалось настолько, что можно было различить их раскосые лица, до странности однообразные, Филимон осадил коня и выстрелил из лука. Аскан увидел, что мучительная гримаса исказила лица всех без исключения савраматских воинов, и тотчас же все они исчезли, будто растворились в колеблющемся от жары воздухе. На песке остался лежать лишь один, вывалившийся из седла. Из груди его торчала стрела. На губах выступила пена, глаза бешено вращались. Владигор, Дар, аскан и Чуча подскакали к нему и соскочили с седел.

– Кто тебя послал? – спросил по-савраматски аскан, склоняясь над умирающим. Тот лишь прошипел что-то нечленораздельное.

– Он болен, – объяснил Дар, поднеся к его голове раскрытую ладонь. – Кто-то лишил его разума и послал на убийство и на смерть.

Умирающий последний раз дернулся и застыл, глядя в небо остекленевшими глазами. Филимон отвернулся и пробурчал:

– Известно кто! Та самая Морошь, сестрица Седонова! Это она до тебя, князь, добраться хочет. Каверзы придумывает всякие!..

– Вторая каверза похуже будет, – мрачно проворчал Чуча.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Владигор.

– Дороги нашей нет больше, вот что!

Действительно, каменной дороги из широких плит, которая вела путников от горы Седона, больше не существовало.

– В какую же сторону идти нам? – растерянно спросил аскан. – Воронья гора на северо-западе, но нам ведь не по прямой надо, а в обход.

Филимон вздохнул:

– Оставайтесь здесь. Я слетаю погляжу, что и как.

Он попросил всех отвернуться, так как всегда испытывал нечто вроде стеснения, меняя человеческий облик на птичий. Через минуту крупный филин, выглядевший чужеродно среди желтых песков пустыни, взлетел в небо и начал описывать большой круг, зорко глядя по сторонам. Дар тем временем вынул из мешка свою баклажку, и все по очереди утолили жажду. Филимон летал недолго. Опустившись на землю, он вновь преобразился в залихватского парня и, подойдя к товарищам, с завистью посмотрел на баклажку. Дар тут же протянул ее ему. Филимон вынул пробку и присвистнул:

– Э, да она полная почти! А я-то думал, что и глотка не достанется.

– Видел чего? – спросил Чуча, наблюдая, с каким удовольствием тот приложился к узкому горлышку.

Филимон заткнул пробку, вернул баклажку мальчику и махнул рукой:

– Дорога в той стороне. Далее виднеется что-то. Но воздух дрожит, не рассмотреть ничего толком.

– Может, это и есть дворец царицын, о котором Седон предупреждал? – спросил Чуча с тревогой. – Чует мое сердце, не обойти нам его.

– Коли не миновать встречи с ней, значит, так тому и быть, – произнес Владигор с плохо скрытой в голосе угрозой. – Если от нее столько бед, чего ж от встречи уклоняться?

Филимон покачал головой:

– Тебе, князь, может, и незачем. Вижу, что руки давно чешутся мечом поиграть. А ему вон, – он кивнул на мальчика, – вовсе не туда нужно. Если мы погибнем, уж как-нибудь обойдутся без нас в Ладоре да в Белом Замке. А Дарию подставляться никак нельзя.

– Неужто разделимся? – заволновался Чуча.

Владигор насупился:

– В какой раз браню себя, что перстень, подарок Белуна отцу еще, с собой в дорогу не захватил. Сейчас бы знали, откуда опасности более всего ждать. Но как бы то ни было, нельзя пока идти врозь.

– Со мной ничего не случится, – сказал Дар, будто успокаивая всех, и потрогал грудь ладонью. – Меня Евдоха хранит и камень мой. Вдруг и вам он тоже поможет?

Владигор кивнул:

– Евдохе твоей и я обещал от беды тебя оберегать. Так что думать да гадать нечего. Вперед все вместе поедем.

Он направился к Лиходею. Остальные тоже начали взбираться на своих коней, стараясь не глядеть на убитого воина и на одинокого коня, оставшегося без хозяина и стоявшего поодаль.

– Авось ничего не случится с конягой, добредет до людей, – пробормотал Филимон.

Вскоре они вновь ступили на широкие каменные плиты. Однако дорога больше не исчезала в песке вслед за ними, и можно было видеть, как ее твердая поверхность теряется далеко вдали.

– Сдается мне, не по той мы дороге едем, – сказал Чуча, приближаясь к Филимону. – Прежняя пошире была.

– Все бы тебе ворчать, – поморщился тот. – Ладно хоть такая есть.

– Такая нас к Мороши прямиком и приведет, – буркнул Чуча.

– А это правда, что у нее дворец весь из золота? – вдруг спросил аскан, приближаясь к ним. Чуча пожал плечами. Филимон промолчал. – В моем кочевье, а оно граничит с Этверской пустыней, ходили такие разговоры. С детства еще помню. Что стоит, дескать, в пустыне Золотой дворец и в нем богатства несметные. Только те, кто отваживались отправиться на его поиски, никогда не возвращались обратно.

– Ну вот, нашел о чем вспоминать, – и вовсе помрачнел Чуча. – Накаркаешь еще… Филька, что ты там сверху видал? Золотого блеску нет ли?

– Нет, не похоже, – ответил Филимон. – Один Золотой Замок я знаю, Гвидор там живет, чародей. Но это отсюда далеко.

Он замолчал. Молчали и Чуча с асканом, разговор не клеился. Росло ощущение тревоги. Нещадно пекло солнце, хотелось пить, но было совестно вновь просить у мальчика его баклажку. Владигор и Дар, по-прежнему скачущие впереди, не оборачивались и внимательно вглядывались вперед. Князь, повинуясь какому-то безотчетному чувству, положил правую ладонь на рукоять притороченного к седлу меча и уже не убирал ее оттуда.

Через пару часов они приблизились к сплошной глиняной стене в три человеческих роста, уходящей влево и вправо в необозримую даль, – это ее увидел Филимон, когда поднимался в воздух на разведку. В стене был проделан единственный вход, которым и заканчивалась каменная дорога. Он не был напрямую сквозным, а сворачивал, становясь узким коридором, ведущим в глубь некоего сооружения. Всадники могли проехать по нему только вслед друг за другом. Внутри было тихо, и Владигор, обнажив меч, приказал:

– Филимон, ты за мной следом поедешь. За тобой Чуча. Потом Дар. Аскан, тебе последним идти, назад поглядывай. Как только почуешь что подозрительное, кричи.

– Может, мне первым идти? – спросил Дар. – Я и посветить могу, если надо.

– Нет, сынок, – ответил Владигор с отеческой нежностью, какой прежде от него еще не слышали. – Там и так светло. А придется в бой вступить, нам это дело привычней, нежели тебе.

Он направил Лиходея внутрь коридора. Путники поочередно двинулись за ним.

Через некоторое время коридор сделал поворот под прямым углом. Новый отрезок пути заканчивался далеко впереди тупиком. Однако в середине коридора обнаружился боковой проход, куда князь и свернул. Проехав по новому коридору, Владигор оказался перед выбором: путь расходился в противоположные стороны. Поколебавшись, он повернул влево. Вскоре коридор опять поставил его перед выбором: куда сворачивать на этот раз? Владигор обернулся к Филимону:

– Что скажешь, Филька?

– Чего тут говорить! – махнул тот досадливо рукой. – Не по Седоновой дороге мы сюда приехали. Очередная каверза тут, лабиринт. По нему можно годами плутать, пока не состаришься. Взлететь мне надо.

– Ты наверх лучше посмотри, – громко вздохнул Чуча.

Над лабиринтом не было никакой крыши, по-прежнему ярко пылало солнце, его лучи скользили по краям глиняных стен. Однако вместо крыши над головами провисала сплошная сетка с мелкими ячейками, похожая на ту, какую используют ловцы птиц.

– Будто специально для меня! – ахнул Филимон и спрыгнул с коня. – Вернусь назад, пока недалеко ушли. С самого начала надо было так сделать. Вы, пожалуй, с места не двигайтесь, чтобы совсем не заплутать. Я вам сверху путь указывать буду.

– Добро, – согласился Владигор. – Как до выхода дойдешь, крикни.

Филимон кивнул и, протискиваясь между стеной и лошадьми, быстро пошел назад.

Прошло несколько минут. Владигор тоже спешился и замер, внимательно прислушиваясь.

– Эй! – не выдержал Чуча. – Филька, ты где там, не помер?

– Да здесь, здесь, – раздался в ответ голос совсем неподалеку. – Не могу выход найти. Тут быть должен, а нет.

– А сетка? – крикнул Владигор.

– Висит, не взлететь, – отозвался тот.

– Далеко не отходи, – велел князь. – Не отыщешь выхода, возвращайся.

Прошло еще немного времени. Чуча засунул два пальца рот и оглушительно свистнул. С шероховатых стен посыпался песок. Владигор почесал в ухе:

– Предупреждать надо. Чуть не оглушил, окаянный.

Издалека и совсем с другой стороны раздался ответный свист, совсем тихий.

– Эк ведь куда занесло его, – покачал Чуча головой. – С пути сбился совсем.

Свист повторился. Был он еще тише, чем до этого.

– Уходит все дальше от нас, – заволновался Владигор.

Аскан спрыгнул с коня и подбежал к нему:

– Давай, князь, подбрось меня, как тогда в яме!

– А что, верно! – оживился Владигор. – Нож есть у тебя, чтоб эту сетку проклятую порвать? Нет? Чуча, дай ему свой.

Подземельщик протянул нож, который аскан заткнул за пояс. Владигор схватил его за бедра и подбросил вверх. Аскан зацепился пальцами за верхний край стены, подтянулся и перебросил через стену правую ногу. Затем он сел на стену верхом, почти касаясь сети головой, и достал нож. Дальше произошло неожиданное. Аскан поднял руку, чтобы полоснуть по ячейкам, и рука его запуталась в сети. Он попытался перехватить нож левой рукой, и тут сеть колыхнулась, и певец прилип к ней спиной, повиснув над коридором и беспомощно глядя на Владигора сверху вниз.

– Это не сеть, – пробормотал он. – Она липкая, похожа на паутину… – Аскан не договорил, глаза его округлились. По липким нитям к нему спешили сотни больших и маленьких пауков, которые облепили его руки, ноги, туловище, лицо и начали опутывать аскана тонкими паутинками. Пауки действовали стремительно, и уже через несколько секунд он начал превращаться в серый отвратительный кокон. Аскан дернулся, попытался закричать, но лишь сдавленно застонал.

Чуча и Владигор в оцепенении смотрели на него. Вдруг Дар, не слезавший с седла, закричал:

– Не шевелись! Я уже встречался с этим. Отойдите все в сторону.

Он вытащил из-за пазухи многогранник и начал водить его кругами у себя над головой. Пауки наверху зашипели и стали лопаться один за другим, наполняя воздух зловонием. Толстая паутина начала растягиваться, расползаться и провисать. Наконец она порвалась, и аскан плашмя упал на землю, разбив в кровь лицо. Паутины наверху больше не было, она с треском и шипением рвалась уже над ближайшими ходами лабиринта, и эти зловещие звуки мало-помалу затихали вдали.

Дар спрятал камень, спрыгнул с седла и начал лить на окровавленное, заляпанное липучей слизью лицо аскана воду из баклажки. Тот быстро пришел в себя, сел и принялся счищать с себя паутину.

– Эй, Филька! Ты где? – закричал Чуча. Ответа не было, и он еще раз громко свистнул. Филимон не отвечал.

Владигор топнул ногой и в ярости ткнул мечом в стену. Лезвие легко вошло в нее, послышался скрежет песка, и стена вдруг полуразвалилась, образовав проход в другой коридор. Владигор шагнул туда и вновь вонзил меч в стену. Та тоже легко поддалась, осыпавшись кучей песка и мелких камешков. Он обернулся и воскликнул со злорадством:

– Не бывать тому, чтобы князю Синегорья какие-то ветхие стены с пауками проходу не давали! За мной ступайте, да не близко, чтобы мечом случайно не задел. – И он врубился в следующую стену, будто это была не бездушная преграда, а враг, угрожающе вставший на пути.

По небу скользнула тень, и на край очередной стены опустился филин. С его кривого клюва свисал кусок паутины, он осторожно снял ее когтистой лапой и перелетел в сторону, словно подсказывая князю, куда следует продвигаться. Владигор понял, что Филимон указывает ему нужное направление, и вновь взмахнул мечом. Краем глаза он увидел белеющие сбоку человеческие кости и череп коня, но не захотел обращать на это внимание своих товарищей.

Когда, проломив не меньше сотни стен, они выбрались на открытое пространство, Владигор был с ног до головы в песке, и его натруженная ладонь горела. У выхода из пролома стоял улыбающийся Филимон.

– Коня моего не забыли привести? – спросил он, заглядывая Владигору за плечо. Увидев аскана с кровоподтеком во всю щеку, он присвистнул: – Да ты там, никак, схватился с кем-то? Эк тебя отделали! Дар, сынок, дай водички попить, налетался, напрыгался, сил нет!

Дар с улыбкой протянул ему баклажку.

– А дорога-то, глядите, вон она! – указал Чуча на чернеющую в пятидесяти шагах полосу. – Значит, есть все-таки выход из лабиринта.

– То не выход, а вход, – сказал Филимон, сделав большой глоток. – Хоть с той, хоть с этой стороны заходи, конец у всех один был. Там костей звериных и человеческих столько!.. – Он не договорил и вернул Дару баклажку.

– Седон не знает о лабиринте, – произнес задумчиво Владигор, – иначе предупредил бы. Широк он, Филька, или нет? Я как-то и не заметил.

– Не, не шибко широк, с полверсты. Зато в длину можно бесконечно идти. Он круг делает. И вообще лабиринт этот вроде большого забора.

– Какого еще забора? – недоверчиво спросил Чуча. – Чего это он огораживает?

– Дворец огораживает, дурья голова!

– Какой еще дворец?

– Вон тот. – Филимон указал рукой вдаль.

Близился вечер. Воздух поостыл и не дрожал более над пустыней. На горизонте можно было рассмотреть несколько бело-розовых башен разной величины, даже издалека казавшихся очень высокими. Все замолчали и долго стояли так, глядя на логово своего врага. Сзади раздался громкий шорох, и путники быстро обернулись. Но это всего лишь одна из стен лабиринта с запозданием обрушилась после того, как меч Владигора проделал в ней широкую брешь. «Кабы и впредь победа так же легко давалась!..» – подумал с усмешкой князь и тут же хмуро обругал себя за то, что дума эта малодушна, глупа и несбыточна.

Вторые сутки Рум не ел и не пил. Кулаки его распухли от бессмысленного битья по глухой стене, голос осип от крика. Все было напрасно. Никто не торопился освободить его. Богато убранную комнату освещал лишь один горящий фитиль, остальные он погасил, экономя деревянное масло и понемножку подливая его в оставшийся светильник. Остаться в кромешной тьме было еще страшнее, чем умереть от голода и жажды.

Устав от хождения по ковру и сообразив, что нужно беречь силы, Рум прилег на ложе и в который раз стал обдумывать, что же с ним произошло. Несомненно, это Салым замуровал его. Но как мог пойти у него на поводу преданный Харар, начальник стражи, для которого долг превыше всего, даже собственной жизни? Неужели они теперь заодно и делают что хотят, пользуясь перстнем с печатью верховной власти?..

Рум вспомнил, как обронил перстень в потайной пещере с окошком, откуда он вылетал в обличье двуглавого ворона. Это было в момент превращения, и он подумал, что не стоит брать его с собой к царице, что он подберет перстень, когда вернется. Однако, возвратившись, он так был поглощен своими мыслями, что забыл о нем. Может быть, перстень и по сию пору лежит там? Хотя вряд ли… Но если он у Салыма и Харара, значит, они давно подсматривали за верховным вождем и вызнали его тайну!

Рум быстро вскочил, затем с трудом заставил себя унять гневную дрожь и снова лег. Нет! Они не могут воспользоваться его тайной. Груны привыкли иметь дело только с Румом и ни с кем больше. Безъязыкие рабы – носильщики, литейщики, огранщики, ювелиры – тоже не могли ничего рассказать про подземные богатства.

Богатства… Как ни странно, в последнее время о серебре, золоте, драгоценных камнях Рум думал без прежнего вожделения. Это вдруг начало казаться ему незначительным в сравнении с тем, что рассчитывала получить царица. Рум просто сгорал от зависти к ней. Он не знал, чего именно хочет Морошь, но если даже земли Братских Княжеств мало ее интересуют, на какую же тогда добычу она замахивается?!

Рум считал, что ему необходимо как можно чаще бывать подле нее, прикидываться простоватым дурачком, позволять насмехаться над собой, преодолевая гордыню, а самому прислушиваться, запоминать, вынюхивать. Но он обещал ей убить колдунью с Чурань-реки и не смог выполнить обещания. Как он теперь предстанет пред царицей, что скажет в свое оправдание? Этот вопрос Рум постоянно задавал себе, и он мучил его больше, чем сознание того, что его предали, замуровали, обрекли на медленную смерть. Пожалуй, разрушь кто-нибудь сейчас стену, замуровавшую выход из пещеры, Рум не бросился бы опрометью наружу, а все продолжал бы терзаться сомнениями.

Огонек светильника задрожал, грозя погаснуть. Дуновение ледяного холода лизнуло Рума по лицу. Он приподнялся на локте, озираясь и боясь поднять взгляд к потолку, откуда свисала паутина, почти растворившаяся в темноте. Злорадный рыкающий хохот сотряс пещеру, и Рум понял, что Триглав, о существовании которого он уже начал забывать, теперь явил себя в своем самом отвратительном зверином облике.

– Ты даже не хочешь поднять на меня глаза? – насмешливо спросила зубастая морда. – Согласись, ты не в том положении, чтобы показывать свою гордость. Да и осталась ли она еще у тебя? – Триглав снова расхохотался.

Пересиливая страх, Рум поднял голову.

– Ты прав, мой могущественный покровитель, – произнес он как можно более подобострастней. – Мне сейчас не до гордыни. Меня предали и обрекли на медленное умирание.

– Почему же ты не ползаешь передо мной, не лебезишь, не молишь о спасении? – Триглав не скрывал издевки.

Рум изобразил горестное удивление:

– О спасении? Ты помог мне обрести верховную власть над моими подданными. Ты подарил мне чудесный плащ, позволив мне летать. Ты смилостивился надо мной, когда мне не удалось исполнить твою волю и убить синегорского князя. На что я могу рассчитывать, я, неблагодарный и вечный должник, моля тебя о спасении!..

– Лесть! – взревел Триглав, почесывая себе грудь желтыми когтями. – Лживая лесть! Она-то мне и приятна. Говори еще!

– Ты настолько могуществен, что можешь проникать сквозь горную толщу, можешь читать мои мысли и угадывать мои помыслы даже прежде, чем они рождаются у меня в голове! Но моя плоть так слаба… Я не в силах пробить эту стену или просочиться сквозь нее, как медленная влага. Мне нечем расплатиться с тобой, кроме собственного трупа, но он стоит сейчас так немного…

– Ха-ха-ха! – зашелся Триглав в хриплом хохоте. – Ты можешь, оказывается, быть красноречивым. Зачем было лезть в вожди? Стал бы асканом и развлекал народ сладкими песенками. Не могу понять, почему ты так невзлюбил бродячих певцов, этих нищих пророков? – Он вдруг оборвал смех. – Я выпущу тебя отсюда. Но не сейчас.

– Когда же? – прошептал Рум, едва сдерживая ликование.

– Скоро. Когда царица Морошь пожалует в гости к твоим желтоглазым друзьям-коротышкам.

– Она пожалует сюда в гости?! – Рум был одновременно изумлен, обрадован и испуган. – Но зачем? Что ей здесь нужно?

– Ты это выяснишь. И любой ценой, даже ценой жизни, помешаешь ей осуществить то, что она задумала.

– Помешать ей? А что она задумала?

Зубастая пасть яростно ощерилась, и Рум сжался от животного страха.