Текст книги "Копельвер. Часть ІІ (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Тогда собирайся, – добродушно сказал Забен. – К вечеру выезжаем. Заночуем на постоялом дворе – там у меня дела.

И Уульме вприпрыжку побежал обратно к мастерской, чтобы сложить дорожное платье и обувь в мешок, да припасти себе немного еды в дорогу. Старый Дарамат по обыкновению сидел в тени виноградника, который уже много лет не давал плодов, и тихонько похрапывал, уперевшись на клюку.

– Мастер! – позвал его Уульме. – Я уезжаю!

– Куда? – встрепенулся Дарамат.

– В Васку! – беспечно махнул рукой Уульме. – Забен подсобить попросил.

– А-а-а-а… – протянул старый мастер. – Когда назад-то?

– А того я и не спросил. Запамятовал. Но скоро, уж коли боги помилуют.

Дарамат вздохнул:

– Я-то тебе еще не все умение передал, а ты уже уезжаешь…

Уульме нетерпеливо перебил его:

– Да разве я навсегда? Скоро обратно приеду.

И, на ходу поклонившись, Уульме побежал к себе. А вечером они вместе с Забеном отбыли со двора в Васку.

У Забена действительно были дела с хозяином постоялого двора, где они остановились переночевать. Он убедил того, что вино – пусть и дрянное оннарское – лучше сохраняется не в деревянных бочках, а в стеклянных бутылях и пообещал ему привезти целую телегу посуды из темно-синего стекла. И без всякой платы подарил хозяину пару бутылок – изделие рук Оглобли.

На следующий день все еще хмельной Забен распрощался с хозяином, и уже к вечеру они прибыли в Васку.

Васка, вопреки ожиданиям, была совсем не такой, какой ее описывали – тот же Опелейх, только чище да зеленее. Даже богатых дворцов здесь было мало.

– Погоди, Уульме, – засмеялся Забен, увидев разочарование юноши. – Ты еще ярмарки здешней не видал.

И, предвкушая скорый праздник, Уульме пошел в трактир, в котором остановился Забен. Утром его разбудили громкие крики – не став прислушиваться, он сбежал вниз, где застал своего хозяина ругающимся с трактирщиком.

– Вот уж и нет! – голосил непривычно худой и маленький для своего ремесла трактирщик, потрясая кулаком.

– Я не позволю какому-то прохиндею порочить мое имя! – отвечал Забен.

Увидев Уульме, он замолчал. А потом сказал, делая знак трактирщику поумерить свою злость хоть на время:

– Иди наверх да собирай вещи. Мы уезжаем.

Но Уульме не сделал и шагу.

– Вдруг этот человек захочет убить тебя, – сказал он громко, так, чтобы трактирщик услыхал.

Забен расхохотался:

– И чем ты собрался защищать меня? У тебя нет даже кинжала!

– Голыми руками, – мрачно ответил Уульме.

– Он не хочет меня убить, – заверил его старик. – Мы лишь чуть повздорили.

Недоверчиво поглядев на трактирщика, Уульме поднялся наверх. Почти сразу же поднялся и Забен:

– Прохиндей Сталливан гостил здесь как-то раз. И так обидел хозяина, что тот решил спросить с меня за грехи братца. Я ему кое-как втолковал, что мы с ним сами по себе да за чужие грехи не отвечаем.

Имя Сталливана разбередило старую рану, но Уульме ничего не сказал.

– Мы на ярмарку опоздаем, – буркнул он и пошел вниз, стараясь не смотреть на Забена.

На ярмарку они пошли пешком. Здесь, казалось, было даже больше цвета да пестрости, больше товаров, людей в разных одеждах, больше запахов – и сладких, и терпких, и чуть горьковатых, больше звуков, чем в Опелейхе. Лошади ржут, собаки лают, бабы-торговки ругаются меж собой, покупатели кричат да спорят…

– Красота! – одобрительно пробормотал Уульме.

– Ну же, Уульме, – вдруг спросил его Забен. – О чем ты думаешь?

Уульме разинул рот. С чего уж такие вопросы?

– О доме, – признался юноша. – О матери. И об отце.

– Это хорошо, – похвалил его Забвен. – Мысли о доме удержат тебя от большой беды.

Уульме не понравились его слова – он и так лишился всего, что у него было! Разве может что-то быть хуже этого? Какая еще беда обрушится на него, если самое ужасное с ним уже случилось?

– Пока ты помнишь о доме, ты жив. Как только позабудешь – полетишь в пропасть.

Сталливан всегда говорил цветисто и красиво, а Забен – коротко и сухо, но Уульме привык и к тому, и к этому.

– А где твой дом? – спросил Уульме. – Где твоя семья?

– А нет ее у меня!

– А как же Сталливан? – заспорил Уульме.

Забен закатил глаза:

– Чего ты пристал ко мне, Мелесгардов, со своим Сталливаном? Тысячу лет я его не видел и еще столько бы не видал!

Такой ответ Уульме уже слышал, а потому молча подошел к прилавку, на котором были разложены кожаные кошельки.

– Хочешь такой? – спросил старик.

– У меня есть, – соврал Уульме. Денег у него не было, а просить у Забена он не стал бы никогда в жизни.

– Как знаешь, – согласился тот. – Неволить не буду.

Не успел Уульме ответить, как увидел такое, от чего сердце его на миг остановилось – в пяти шагах от него стоял его отец. Но каким же тот был грустным и жалким – Уульме даже и не поверил, что Мелесгард мог так постареть за такое короткое время!

– Пошли скорее, – потянул он Забена прочь от прилавка.

Уульме с ужасом представил, что будет, если Мелесгард заметит его в толпе. Хотя с того дня, как был убит Лусмидур и он покинул Угомлик и Северный Оннар, прошло уже много времени, юноша был уверен, что отец узнает родного сына в любом обличье.

Забен обернулся назад и внимательно поглядел на Мелесгарда.

– Твой отец, – шепотом сказал он.

Уульме только молча кивнул.

– Что ж, пошли, – согласился он.

Когда они отошли настолько, что Мелесгард не мог их увидеть да узнать, Уульме остановился. Сердце его глухо стучало от страха.

– Почему ты не подошел к нему? – строго спросил Забен. – Почему не покаялся? Твой отец убит горем! Он даже не знает, жив ты или нет!

Уульме покачал головой.

– Здесь не так-то много постоялых дворов, Уульме, – продолжал Забен. – Ты найдешь своего отца. Спрашивай каждого о богатом господине из Северного Оннара и тебе скажут, где он остановился на постой. Возвращайся домой.

– Ты не понимаешь! – закричал Уульме, зажимая руками уши. – Я – преступник! Из-за меня погиб мой друг! Никогда я не прощу себе этого. Никогда не смогу посмотреть в глаза отцу Лусмидура и вслух сказать, что из-за тщеславия и себялюбия я обрек его сына на позорную жалкую смерть! Я умру, но не вернусь домой, пока не очищу свое имя от грязи.

– Отец любит тебя, – только и ответил ему Забен.

Больше он не сказал своему юному подмастерью ни слова. Молча вернулись они в трактир, молча запрягли лошадь и так же молча поехали обратно в Опелейх. Всю дорогу назад Уульме думал о том, что он совсем не так представлял себе встречу с отцом. Сын богача, который носит платье ремесленника и не имеет даже ножа при себе! Оборванец, который живет в услужении у других людей. Простой отрок, работающий не покладая рук…

Уульме стало себя так жалко, что он чуть не заплакал. Почему все так получилось?

Он достал письмо к матери, которое взял с собой, надеясь отправить из Васки в Северный Оннар, и разорвал на мелкие кусочки. Нет, он не будет писать ей! Нашел чем хвастаться – стеклянным цветком! И, повалившись ничком, доехал до самого Опелейха.

У самых ворот их встретили Оглобля да Коромысло. Оба они были непривычно грустны и потеряны – будто у них украли все добро.

– Забен? – заикаясь, позвал Оглобля.

– Чего? – ответил тот.

– Дарамат…

У Уульме потемнело в глазах. Он вдруг понял, что сейчас услышит.

– Дарамат преставился, – закончил за брата Коромысло.

***

Знакомый голос прервал его вспоминания:

– Дурак! Дурак, Коромысло! – закашлялся Забен. – Я сказал повозку, а ты что наделал? Неужто ты решил, болван, что я верхом поеду?

Уульме нашел щелку в заборе и прильнул к ней.

Забен, уже с полностью седой бородой, отчитывал недотепу-Коромысло, который виновато стоял, опустив плечи.

– Запрягай, а не седлай, дурак! – приказал ему Забен и, кряхтя, пошел обратно в дом. – Свалились на мою голову бестолочи.

“Вестимо, по торговым делам едет. – решил Уульме, увидев, как еще один подмастерье, которого он не знал, начал стаскивать в повозку мешки с поклажей. – В добрый же путь, Забен!”

Он был до смерти рад видеть старика, такого похожего и непохожего разом на Сталливана. Вот ведь как получается: когда Забен отпустил его, то он, Уульме ушел, даже не обернувшись напоследок, уверенный, что никогда не захочет больше видеть ни Забена, ни остальных. Но сейчас он готов был залаять от счастья, вновь с ними встретившись.

– И почему я раньше это не ценил? – в который раз задал себе этот вопрос Уульме. – Почему раньше времени себя хоронил?

– Давно не виделись, Мелесгардов! – проскрипел Забен, высовываясь из окна наружу.

***

Уульме сидел в лавке Забена, как в старые времена. Старик, швыркая, пил чай, а дурак-Коромысло, внеся поднос, резво убрался прочь.

– Не думал, что свидимся, – сказал Забен, глядя на мохнатого зверя у своих ног. – Воды много утекло. Думал я, что жизнь у тебя по прямой пошла, а оно вон как.

Уульме вздохнул.

– Как так получилось? – словно прочитав его мысли, спросил Забен. – Братца моего пройдошливого Сталливана спроси. Он тебя оборотил. Теперь ты вроде как волк. Тебе, можно сказать, повезло – мог бы и в мышь, и в червя, и в блоху какую превратиться. Тут уж не Сталливану решать, тут уж как получится.

Уульме молча согласился: быть волком всяко лучше, чем блохой!

– Сталливана ты не найдешь, – продолжил Забен, читая мысли Уульме. – Далеко он. Да и другим он нужен больше, чем тебе. Не ищи.

Уульме снова вздохнул. Ему так хотелось еще хоть раз увидеть веселого старика!

– Мне тут помощь нужна, – сообщил Забен. – Сам знаешь, как Оглобля с Коромыслом работают – больше вреда, чем пользы. За ними пригляд нужен, а ты, должно быть, не всю Дараматову науку позабыл. Пойдешь ко мне?

Уульме застучал хвостом по дощатому полу. Если раньше он бежал от людей, то сейчас готов был ринуться в самую гущу толпы и пить, словно воду, их крики и смех.

– Вот и ладно, – кивнул Забен. – Я тоже рад тебя видеть. Видят боги, с этими дурнями Оглоблей и Коромыслом ни дня мне не было покоя! Я уж даже и забыл, каково это, когда работник не дурак.

Уульме осклабился. Оба брата были так ленивы и тупы, что и он в свое время едва мог удержаться, чтобы силой не выбить из них разгильдяйство.

– Поспи здесь. С утра на работу, – сказал Забен и, подхватив, полы халата, пошел к себе.

А Уульме остался. Он растянулся на теплом деревянном полу и, облизнувшись, уснул. Давно он не чувствовал себя так хорошо.

Глава 5. Сладкая пыль

Чуть только занялся день, как Вида был уже на ногах. Ракадар, с головой завернувшись в выцветшее тонкое одеяло, спал в самом дальнем от входа углу, напротив Виды похрапывал Фистар, безмятежно раскидав руки в стороны. Умудя и Ширалама уже не было.

Вида тихонько вышел на воздух и сразу почувствовал себя куда как здоровее и бодрее. Солнце только вставало и еще не успело напечь землю, прохладный, а свежий ветер приятно обдувал лицо. Становище еще крепко спало, окромя дозорных, отошедших от шатров так далеко, что их было почти не видать, да больших охранных собак, лежащих в пыли и лениво переругивающихся между собой. Ни костерка, ни запаха свежей еды не было и в помине.

Вида пошел проведать своего коня, который был все на том же месте – Ракадар его расседлал и седло бережно положил рядом со входом под навесом, чтобы искусно выделанную кожу не попортил дождь.

– Ну что, Ветерок, – спросил у него Вида, потрепав за уши, – как ночку провел? Всяко не наша с тобой конюшня, где любая лошадь, даже самая распоследняя кляча, жила лучше, чем тут оградители?

Конь недовольно жевал губами, не желая отвечать на глупые вопросы. Хотелось ему домой али нет, Вида так и не понял.

– Ты стой тут, тебе скоро овса зададут. А я пока осмотрюсь.

Он пошел прочь от навеса, где содержались лошади, и увидел, как недалеко от становища Умудь и Ширалам копали яму. Только через миг Вида понял, что то была не яма, а могила – последний дом для умершего оградителя. Вида быстро направился к копавшим, которые его, казалось и не видели, а может, и видели, но не захотели позвать к себе.

– Нужна помощь? – крикнул он, подходя ближе.

Умудь отбросил лопату и отер пот со лба:

– Да не шибко-то…Сами, чай, сдюжим.

Вида присел возле умершего и ахнул – так мертвый оградитель походил на Трикке. Совсем еще юный, только недавно заросший бородой, с мягкими каштановыми волосами да загорелой, но еще не дубленой кожей. Одет он был в полинялые штаны и рубаху – видать, досталось от какого-то богача донашивать, так что тело юноши казалось еще тоньше, чем было.

– Он оннарец? – сглотнув, спросил Вида.

– Южанин, – ответил Ширалам.

– Как его звали?

– Лимаром, – сказал Умудь.

– По обычаю похороните? – помолчав, спросил Вида. – По-оннарски?

– Ширалам в обычаях-то не силен, а я только северные знаю.

– Так пусть и по северным.

– Как хочешь, друг, – сказал Умудь. – Ему-то уже все равно.

Вида опустился на колени перед Лимаром и начал медленно и тихо шептать прощальные молитвы, которыми провожали в последний путь усопшего в его родном доме:

– Свидься ты с теми, кто ушел оперед тебя, Лимар из Южного Оннара, да поклонись в пол богам своим да предкам, что встретят тебя там, куда никому из живых нет дороги…

Он вспомнил ту тропу, которой сам едва не ушел этой зимой и приложил руку к груди Лимара.

– Дела твои не дадут забыть о тебе.

Умудь, что сел передохнуть, снова поднялся и продолжил выкапывать могилу, а Ширалам как присел подле своего друга, так и остался сидеть, глотая слезы, текшие по его черному лицу.

– Прощай, брат! – сипел он, держа мертвеца за руку.

Вида взял лопату и стал копать вместе с Умудем, не желая думать об оставленных дома родных и о том, как же были похожи между собой нищий бессемейный юноша из оградительного отряда и богатый высокородный сын Мелесгарда Трикке. А потом помог уложить Лимара в выкопанную для него постель и закидать могилу землей. Ему вспомнились слова Ширалама о том, что нищий бедняк, корчась от боли и уже умирая, решил оставить драгоценное лекарство для тех, кому оно будет нужнее. Трикке поступил бы так же, подумал Вида. Да и он сам тоже. И Уульме, наверное, не согласился бы отпить макового молока, коли б знал, что для других ничего не останется. И все его друзья – благородные потомки великих воинов поступили бы также, как и этот Лимар.

– Боги приняли его, – сказал Умудь, когда был брошен последний ком земли. – А нам не о чем горевать.

И втроем они пошли обратно к шатрам.

Становище начало просыпаться: кое-кто умывался, кто-то кипятил воду в котелке, кто-то спросонья слонялся между шатров и громко зевал.

Еще издалека Вида заприметил Хараслата, который подъезжал к становищу на своем коне, возвращаясь с утреннего смотра. Ширалам сразу же юркнул к себе в шатер, а Умудь деловито и неторопливо начал раскладывать вчерашнее кострище.

– Когда обычно с Хараслатом можно беседы вести? – спросил Вида.

– Отзавтракать нужно, – ответил Умудь. – На пустой-то желудок кто захочет о делах говорить?

"И то верно. – подумал Вида. – Хоть и предводитель, а такой же человек, кому и поесть, и попить надо".

Вида вспомнил давешний разговор Умудя с Шираламом:

– Я ночью слышал, что в отряде туго с подвозом.

Умудь кивнул.

– Это уж правда. Но, что есть, так тому и рады. У нас, в оградительном особо-то не балованные, иначе б и не пошли они в отряд. Ведь те, кто познатнее да побогаче, все на север али запад подаются, а лучше уж и вовсе в городскую стражу или в личную охрану Перста. И работы меньше, и голова целее, и гордиться есть чем. А на юг идут уж совсем те, кому идти-то больше некуда. Кто ж будет о нас печься? Вот и доедаем объедки да огрызки, все то, что скидывает нам Низинный Край.

Умудь наклонился и поднял с земли рваную тряпицу, видать, кем-то оброненную.

– На растопку сгодится, – заметил он. – Я тебе так скажу, друг, но здесь опасности меньше, чем на севере, только не для нас, а для тех, кого мы стережем. Коли враг пробьется, то долго он будет идти до Стрелавицы, по всем этим проклятым оннарским лесным тропам. Там и одному-то трудно пройти, а уж целому вражескому отряду – конному и с оружием… Тем никак не удастся. А вот на севере коли прорубится кто, так сразу и опасность будет большая. Ведь сколько там больших и богатых городов. Вот их и защищают настоящие воины, этому делу обученные, все в драгоценных доспехах да с мечами, разящими, точно молнии. О тех и пекутся, а нам разве что изредка не забывают бросить кость.

– Ты сказал вчера, что отсюда можно уйти, коли захочется. Чего же никто не уходит, ежели все так плохо здесь?

– А куда ж им идти, бедолагам? – задумчиво спросил Умудь. – Тут никто ни о чем тебя не спросит, даже если и есть на тебе грех. Раз ты здесь, значит больше тебе податься некуда, и, милостью или гневом богов, ты будешь коротать тут свои дни, пока не помрешь.

– Но разве тут все преступники? Разве юный Лимар был дурным человеком?

– Я не знаю, кем он был, а кем не был. И никто не знает. Есть только одна правда – он оказался тут. И ты, и я. И все эти люди. Здесь, в Южном оградительном отряде. Вот это моя правда. Одна и единственная. Моим домом стал вот этот самый шатер, и о большем я не думаю. Какая нужда вечно вспоминать о том, чего ты лишился по доброй воле али чего тебя лишили другие, когда вся твоя забота сейчас – где бы найти хвороста для костерка да как не отправиться раньше срока на тот свет?

Вида с вниманием слушал Умудя. Хотя тот говорил страшные вещи, но ни в голосе его, ни в жестах, ни в осанке не было горечи и отчаяния, не было и покорного смирения, как давеча у Ширалама, когда он вернул пузырек с лекарством обратно. Умудь жил той жизнью, которую сам избрал для себя – не мечтая о чем-то другом и не гневя богов жалобами на свои тяготы да лишения.

– Удружи, Вида, – попросил он. – Зови остальных. Сейчас пойдем за своим, надо на раздачу-то поспеть. А тут уже и кипятком-то трав запарим, вместо чаю напьемся.

Вида скрылся в шатре и начал будить остальных оградителей.

Уже когда все встали и начали, негромко ругаясь, одеваться, он снова вышел к костру. Следом за ним выскочил и Ракадар и начал споро помогать Умудю. Как и вчера, щербатые миски были расставлены, котелок накрыт большой расписной крышкой, а Ракадар вытащил из карманов пару сморщенных груш.

– Дождемся остальных, а потом и к раздаче, – пояснил Виде Умудь. – Тут по шатрам раздают. В разное время для всех. Бьют в большой бубен, чтобы все собирались, а потом и оделяют каждого тем, что есть. Готовят вон там, – и он махнул рукой чуть в сторону от середины становища. – Там, за кустами. Туда и пойдем.

Наконец, Фистар и Ширалам тоже вышли из шатра и сели на свои места, ожидая призывного звона бубна.

– Пошли, – вдруг сказал Ракадар, – пора нам.

– Пошли, коли говоришь, – согласился Умудь и все остальные, подхватив свои миски, последовали за ним.

– Ракадар слышит, как зверь, – шепнул Виде на ухо Фистар. – Бьют три раза. Первый – для тех, кто поближе, второй – кто подальше, а третий и самый громкий – кто совсем далеко. Мы вроде как вторыми должны идти, да только пока дождешься, то одну жижу найдешь на дне.

Вида снова вспомнил свой дом – такой теплый и добротный, где всегда было вдоволь еды да питья, где было с кем перекинуться словечком, коли была охота, где сколько угодно было мягких перин и теплых шерстяных одеял и где остался его отец, и мать, и Трикке с Ойкой. Но голос желудка заглушил голос памяти, и Вида решил, что попечалится об этом потом, после того, как поест и поговорит с Хараслатом.

– Никуда мои воспоминания не денутся, – мрачно сказал он сам себе. – У меня еще будет вся жизнь, чтобы об этом думать.

Он протянул свою миску невысокому коренастому оградителю-раздатчему, с перекошенным носом и щербатым ртом.

– Ты с кем? Я тебя не знаю, – ответил тот.

– Это новый оградитель, – раздался голос за его спиной.

Вида обернулся – за ним стоял Хараслат, заведя одну руку за спину.

– И не лей ему тех помоев, которые плещутся в твоем котле, – добавил он.

Раздатчий молча наполнил протянутую ему миску из котелка куда как поменьше остальных горячей жирной кашей с мясом и тушеными овощами. Раз приказал сам Хараслат, то ослушаться нельзя.

– Пошли, – кивнул Хараслат, когда Вида взял свою дымящуюся миску. – Тут как-то не привык я о деле говорить.

– Пошли, – согласился Вида.

Они прошли через все становище и оказались у большого шатра, хоть и старого, но не такого жалкого и драного, как все остальные.

“А обычаи-то везде одни, – усмехнулся про себя Вида – главному все самое лучшее и достается”. Даже здесь, в отряде, предводитель не стыдился жить лучше, чем остальные оградители.

Внутри стены шатра были увешаны тканными покрывалами, а пол закрыт толстыми, но грубыми и дешевыми нордарскими коврами. Рядом с постелью стоял чурбан, на котором Вида заприметил большую бутыль из черного стекла, источавшую тонкий, едва различимый запах горных цветов. У стойки содержалось оружие: двуручный меч – странное и непонятное изобретение рийнадрёкских оружейников, который Хараслат прихватил с поля брани, обычный боевой меч и целая гора кинжалов и охотничьих ножей. Большой деревянный ящик закрывал собой часть шатра, словно делил его на две половины, а некогда дорогая, шитая яркими нитками занавеска свисала сверху ровно посередине, охраняя от чужих глаз самое ценное, что было у Хараслата.

– Караульных у меня нет, – сообщил он Виде. – Я сам себя караулю да и тебе советую. Никто не сбережет тебя так же, как ты себя сам.

Вида опустился на большой кожаный топчан, который сначала даже и не заметил в полумраке.

– Я вижу, что ты не трус, Вида, – словно старому другу сказал Хараслат. – И к мечу приучен. Нам такие нужны.

Подождав ответа, но так его и не получив, Хараслат продолжил:

– У нас тут недавно помер сотник. Свора его одурела от свободы. Голову себе сломал, кого на его место поставить. А тут ты! Сам пришел. Стало быть, и назначаю я тебя хардмаром!

Вида поперхнулся. Да разве мог он о таком мечтать раньше? Видать, Хараслат пошутил…

– Али ты не желаешь? – добавил тот, словно прочитав его мысли.

– Желаю!

– Тогда и славно, – согласился Хараслат.

Хардмар! Совсем не такого приема ждал Вида, совсем не к тому готовился, когда ехал сюда. Но тут же предательский червь сомнения зашевелился в нем – а сдюжит ли? Шутка ли, а лесной обходчий враз станет управлять свирепыми оградителями!

– Не приходилось-то мне раньше с хардами-то обходиться, – начал было Вида, но Хараслат перебил его:

– Да нам всем тут ничего из того, что мы делаем, раньше-то делать не приходилось. Ведь ежели посудить, а моя мать не думала о том, что стану я главным хардмаром оградительного отряда, когда рожала меня.

Он засмеялся гулким смехом, будто его самого забавляла эта мысль.

– А коли не справлюсь?

– Так а ты справься, – назидательно сказал Хараслат. – Только не с хардом, а со своим мечом. Мои люди больше всего на свете воинское умение чтут.

Вида вспомнил, что еще с ночи хотел выпросить у Хараслата новый шатер, но сейчас, потрясенный своим новым назначением, подумал, что уж что-что, а это точно подождет.

– Что же ты не ешь? – спросил Хараслат, увидав, что каша уже давно остыла и пожелтела, а Вида даже не думал к ней притрагиваться.

– Потом поем, – ответил он. – Скажи же, что нужно мне делать?

– Умудь лучше объяснит. Ступай к нему да расспроси. А как поешь да попьешь, да узнаешь все, так и приходи.

Вида встал и, не зная да не понимая, как нужно себя вести со своим предводителем, лишь коротко и почти незаметно поклонился.

– Да скажи, друг, как пришлись тебе мои ножи? – уже в спину спросил его Хараслат.

Лишь на миг Вида задумался, а потом и выпалил единым духом:

– Таким ножом только свинью резать, ни в лесу, ни в поле, ни на большой дороге толку он него не будет.

Хараслат гневно свел брови.

– Это уж точно! – в сердцах воскликнул он. – Дрянное мне оружие подвезли, а только что же делать, когда больше ничего и нет? Эти ножи да кинжалы – все наше богатство.

Вида вспомнил о своем кинжале, который был припрятан у него в седельной сумке, да о другом – отцовом, который носил он всегда с собой.

– Оружие тут худое, – сказал он Хараслату. – Неужто кто думает, что с таким оружием можно идти в бой?

– Персты думают, – ответил тот. – Это они присылают сюда все то, что не жаль и выбросить. А мы и отказаться не можем, ибо другого не дадут.

Вида потоптался на месте, ожидая, что Хараслат скажет ему что-то еще, но тот молча перебирал оружие.

– Я уж пойду, разыщу Умудя да все расспрошу.

– Иди. Ты пока осматривайся тут, а с хардом потом говорить будешь. Тут вовсе не городская стража в шелковых камзолах и нарядных доспехах, тут оградители южных границ. Да и запомни – еды себе требуй из котла поменьше. Да и питья тебе положено особого, а не того пойла, что давал тебе вчера койсоец.

Вида кивнул уже куда как явнее.

– Благодарствую, – сказал он и вышел из шатра. Он отправился к себе, надеясь, что встретит Умудя и все у него узнает. Так и вышло – Умудь сидел на широком полене и чистил свои ножи. Увидав юношу, он усмехнулся:

– А я все думал, куда ты пропал… Хараслат поговорить-то любит, но не так же долго.

Вида замялся.

– Хараслат хочет, чтобы я был хардмаром! – выдохнул он.

Он ждал, что Умудь удивится, но тот лишь кивнул.

– Это я знаю. Я Хараслата и надоумил.

– Ты? – опешил Вида.

– Я, – подтвердил Умудь. – Я сразу заметил, что ты не простой босяк-голодранец. Али думаешь, что мы тут все дурни? Платье не рваное, меч дорогой, а у коня бока – словно яблоки, лопнут скоро.

Вида смутился.

– Да мы не в обиде, – усмехнулся Умудь. – За богатство не спросим.

Он чиркнул лезвием.

– Так и что сказал тебе Хараслат?

– Хараслат к тебе отправил, – сказал Вида.

– Это хорошо, – не отрываясь от своих ножей, ответил Умудь. – Есть о чем поговорить.

И стал объяснять:

– Хараслат – главный хардмар над всеми тремя хардами. Есть и второй хардмар – Валён. У него лишь один хард, что сполняет его приказы. А третий хард – у тебя будет.

Вида кивнул – все ему было понятно. А Умудь продолжал:

– Прежний хардмар уже луну, как спит в земле, а нового Хараслат все выбрать не мог. А тут ты, словно каким промыслом богов, явился.

– А почему не мог выбрать?

– Хард тебе достанется знатный. Все головорезы, как один. Такие мало кого послушают. Вот прежний хардмар держал их своей железной волей, а как помер, так и все – никто не может и дня выдержать. Как новый хардмар – так драка. Хараслату же нужны живые оградители, а не мертвые. Вот он и был в раздумьях, кого назначить, чтобы воины друг другу-то кровь зазря не пускали.

– Так неужто он думает, что я сдюжу? – перебил Умудя Вида. – Я ведь не хардмар и приказывать не умею.

Умудь ухмыльнулся:

– Теперь хардмар. Чай, сдюжишь. Если жизнь тебе дорога. Да и Хараслат разрешил тебе сначала осмотреться да обжиться, а уж только потом начать приказы раздавать.

– Кто же из воинов в моем харде?

– Я, – сказал Умудь. – И Ракадар, и Ширалам, и Фистар. Есть еще Уйль – злобный, точно цепной пес и сильный, словно бык. Есть Денови, Агеняр, Ельма с Ельвой да другие. Ровно сотня.

– Я буду твоим хардмаром? Буду приказывать тебе?

– А я – сполнять, – пожал плечами Умудь. И, чуть помолчав, добавил: – Ты лучше уж отдохни, ибо нынче Хараслат тебя представит остальным.

– Как скажешь, – сказал Вида, вполз в шатер и тотчас же заснул.

Проснулся же он от того, что Ширалам, встав на колени, тряс его за плечо:

– Вставай, Вида, – приговаривал он. – Тебя главный зовет.

Вида подскочил.

– Иду, – прохрипел он. – Дай только соберусь.

Он пригладил волосы, поправил на себе ножны и отряхнул от соломы плащ – оградители не должны видеть своего хардмара оборванным и жалким.

Выйдя на свет, он увидел, что Хараслат о чем-то шепчется с Умудем.

– Я готов! – радостно выдохнул Вида.

– Вперед, хардмар! – напутствовал его Умудь.

Хараслат сделал своему новому оградителю знак и направился к лобному месту, где уже собрались почти все хардмарины.

Сердце Виды билось то быстрее, то медленнее, а лоб покрылся испариной.

– Оградители! – заревел Хараслат, подняв меч над головой. – Слушайте же своего хардмара.

Вида оглядывал тяжелые каменные лица, темные и бесстрастные, к которым трудно было привыкнуть. Лица тех, кого прокляли боги и тех, кто об этом знал.

– Оградители! – снова крикнул Хараслат.

Хардмарины стояли, не шевелясь, вперившись глазами в своего предводителя, словно безмолвные истуканы.

– Хард Леса-покойника!

Часть оградителей заревела.

– Хард Леса-покойника! – повторил Хараслат.

И снова оглушительный рев был ему ответом.

Хараслат указал на Виду:

– Вот ваш новый хардмар!

И, посмеиваясь в бороду, он протолкался между гуртом стоявших воинов и скрылся в своем шатре, не дав Виде опомниться.

К великому удивлению Виды, оградители словно бы и не поняли, что им сказал главный хардмар. Они потоптались вокруг нового сотника и вновь разошлись по своим делам. Но Вида не расстроился – он не знал, что говорить этим людям, как их приветствовать да чем доказать им, что он достоин быть их хардмаром.

И снова его выручил Умудь.

– Ты уж не огорчайся, – сказал он, когда все разошлись, а Вида так и остался стоять посреди становища. – У нас всегда так. Хардмаров-то в последнее время много сменилось, поэтому здесь не радуются да не печалятся. Отвыкли давно.

Вида вернулся в шатер. Он уже успел позабыть о том, что не хотел больше ночевать бок о бок с другими оградителями. Слишком много чего стряслось за этот один день – больше, чем за всю его жизнь.

Вечер второго дня совсем не отличался от первого – все собрались возле костра, а потом и отправились на раздачу, где Виде уже налили супа не из общего котла, а из маленького котелка, в котором готовили только для хардмаров.

– Погляди вон туда, – ткнул его в бок Умудь, указывая на одного из оградителей. – Это и есть Валён, второй сотник. Силы в нем, словно в великане.

Вида внимательно поглядел на Валёна – высокого широкоплечего детину, со светлыми кудрявыми волосами и круглым красным лицом. Сотник больше походил на огромного младенца, нежели на хардмара оградителей.

– Я думал, что он совсем другой, – сказал он.

– Валён не выглядит злым, согласен. Но это ты его в бою не видел. Зверь!

– Откуда он?

– Валён южанин, как и многие здесь. А больше про него я и не знаю.

Вида отвернулся. Его охватило странное чувство – он никогда прежде не бывал в таком окружении, но сейчас не испытывал страха перед всеми этими головорезами, что проходили мимо него, искоса поглядывая и перешептываясь.

– Ты теперь можешь выбрать себе кого в личную охрану, – сообщил Фистар. – И есть и пить отдельно.

– Так Хараслат сам себя охраняет, – вспомнил Вида.

– Хараслат-то да, – согласился Ширалам, которому тоже уже налили похлебки, и он осторожно понес его обратно, стараясь не расплескать по пути ни капли. – А вот Валён-то нет. У него есть телохранитель, и у Леса – нашего прошлого хардмара – тоже был.