Текст книги "Копельвер. Часть ІІ (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12. Багровая течь

Едва Иль отперла лавку, как к ней ввалился человек в пыльном платье и забитых грязью сапогах.

– Письмо! – выдохнул он, протягивая мятую бумагу и падая на скамью. – Всю ночь скакал. Чуть коня не загнал. Госпоже лично в руки!

Иль кликнула Оглоблю и повелела ему принести гостю выпить, а сама расправила послание.

Написано было на оннарском, чьи мудреные буквы Иль еще не знала. Оглобля, к которому она обратилась за помощью, тоже пожал плечами:

– Грамоте не обучен, – отрезал он.

Вестовой, отдышавшись, привстал:

– Я могу прочесть, – предложил он и взял письмо. – “Иль из лавки “Стекло и изделия”, что в Опелейхе, в Южном Оннаре”.

– Это я! – воскликнула Иль, и кровь отлила от ее лица, когда догадалась она, от кого было послание.

– Прошло много дней, как я видел тебя в последний раз, и молю богов, чтобы за это время ты не забыла меня, ибо я вспоминаю о тебе каждый день. Письмо мое коротко: грядут бои за Гарду, бои с такими же, как и я, рийнадрёкцами, решившими захватить город! Одни боги ведают, переживу ли я эту битву или паду, защищая свой град… Если воля их будет такова, что упокоюсь я на подступах к городу, то…

– Довольно! – прервала чтеца Иль и закрыла лицо руками.

– Господин просил не ждать ответа, – сказал вестовой, вставая. – Обратно мне надо.

Иль, все так же, не отрывая от лица ладоней, кивнула.

– Я могу и на словах передать, – уже в дверях добавил вестовой.

Иль покачала головой и отвернулась, но, едва рийнадрекец покинул лавку, как она осела на пол и затряслась от рыданий.

– Хоть боги нордарские бессильны на чужой земле, – зашептала она, размазывая слезы по щекам, – но других я не знаю… Вот и прошу милости не для себя, а для другого… в сечи… Пусть обойдет его смерть, пусть просмотрит его… Пусть он живет долго, пусть воротится домой…

Дверь скрипнула, и в лавку вошли первые покупатели. Иль вскочила на ноги, вытерла мокрое лицо и приветливо улыбнулась:

– Лучшие изделия из стекла вы найдете здесь, в лавке Забена!

А сам старик, который наблюдал за Иль через щелку в двери, не мог не восхититься той силой, которая скрывалась в его юной работнице: хотя и сердце ее разбилось, словно стеклянная бутыль, гордая кера Нордара никому не желала показывать своих слез.

Только вечером, когда Забен выпроводил последнего покупателя, улыбка сползла с лица Иль и она, сославшись на усталость, ушла к себе. Недочитанное письмо она спрятала на груди и долго лежала, пытаясь подавить в себе страх за Лема, идущего на смерть.

А Уульме, который тоже не спал, вспоминал о своей прежней жизни.

***

Забен теперь часто отпускал толкового работника в город, а Уульме всегда возвращался в срок. Он никому не говорил, почему его так тянет со двора, боясь, что дураки-подмастерья сначала поднимут его на смех, а потом и выболтают его тайну хозяину: на соседней с мастерской улице жила девчонка, которая очень уж нравилась Уульме. Да и она, казалось, не прочь подарить улыбку высокому красивому юноше.

Принарядившись, Уульме вышел из мастерской и, поигрывая на солнце своим кинжалом, пошел прямо, надеясь встретить смешливую Гулду возле лавки с гребнями и лентами. Так и было: юная дочка торговца красовалась у большого зеркала, выставленного наружу, и накручивала на палец прядь волос.

– Гулда! – позвал Уульме.

Та обернулась и сделала вид, что очень уж удивлена его видеть.

– Уульме! Ты здесь как оказался?

Уульме смутился. Честно сказать, что он искал встречи с ней, он не решился.

– Гулял, – коротко ответил юноша.

– И я гуляю, – надулась девица, ожидав услышать совсем другой ответ.

– Тогда пошли вместе, – предложил он и протянул ей свою руку.

Гулда, помедлив, согласилась. Шли они молча, только девушка искоса поглядывала на него, надеясь, что Уульме первым начнет разговор.

– Как твой отец? – наконец выдавил из себя молодой подмастерье. Лихо вести беседы с девицами он не умел.

– В Васку уехал, – коротко ответила ему Гулда.

– Забен тоже туда собрался. Наше стекло там влет уходит. Не успеешь выставить товар, как уже и нет его.

Он ругал сам себя за такие глупые речи, но придумать тему занятнее не мог.

– Уульме, – посреди дороги остановилась Гулда. – зачем ты приходишь ко мне? Спросить об отце?

– Нет, – отвел тот глаза.

И не успел он опомниться, как Гулда поцеловала его. За восемнадцать лет своей жизни Уульме еще ни с кем не целовался: раньше, в Низинном Крае, он и не думал о девках, а у Забена и не с кем было. Он несмело ответил Гулде, страшась, что девчонка оттолкнет его от себя.

– Дурак ты, Уульме! – прыснула Гулда, отлепившись от него. – Мелешь всякий вздор, а не дело делаешь!

Уульме покраснел.

– Прости, – проговорил он, кусая губы.

Они гуляли до самой ночи, так что Уульме едва вспомнил о том, что его ждал Забен.

– Я вернусь, как только смогу! – пообещал он Гулде на прощанье. – Нынче заказов много, но я от зари до темна работать буду, чтобы у Забена выпросить выходной.

Гулда рассмеялась.

– Возвращайся, Уульме из Северного Оннара!

Домой он летел как на крыльях. Сладкие губы Гулды, терпкий запах ее волос, веселый заливистый смех – все заставляло его сердце биться в тысячу раз сильнее, чем обычно. Прибежав в мастерскую, он закрылся в своей крошечной комнатке и заплакал от восторга.

Прежде он и помыслить бы не мог о том, чтобы спутаться с купеческой дочкой. Нет, Уульме Мелесгардов женился бы на такой же высокородной деве, как и он сам, но сейчас он был счастлив от того, что это Гулда снизошла до него, до кабального подмастерья.

Месяц он трудился не покладая рук, месяц ждал, когда Забен снова расщедрится и отпустит его в город, месяц он едва притрагивался к еде и питью, ибо скорая встреча со смешливой девчонкой питала его силы. А когда месяц истек, отпуск получил Оглобля.

– Ты еще сходишь! – пресек его возмущение Забен.

Вернулся Оглобля не пустой – всем он принес подарки.

– Это тебе, Уульме, – сказал он, протягивая костяной гребень.

– Откуда это у тебя? – подал голос другой подмастерье, которому тоже достался гребень.

– Так свадьба же! – пояснил Оглобля. – У соседей наших.

Уульме насторожился. Под соседями дурак-Оглобля имел в виду отца Гулды, но у той были еще три сестры, так что и свадьба могла быть у любой из них.

– Гулду замуж забрали, – крякнул Оглобля. – Отец ее надысь вернулся из Васки, а там сговорился с одним купцом. Дескать, у меня дочь, у тебя сын, чего б нам и не породниться? Воротившись, медлить не стал – быстро свадебку и сыграли. Откель у меня гребни эти – счастливый отец подарил. По обычаю, так.

Не дожидаясь, пока Оглобля закончит свой рассказ, не спрашивая разрешения у Забена, Уульме перелез через стену, спрыгнул на мостовую и побежала к дому Гулды. Окна были распахнуты, а в доме, несмотря на позднее время, горел свет и играла музыка. Пьяненькие гости плясали и пели.

Увидел он и Гулду. В красном платье, подпоясанная черным кушаком, она сидела за большим столом, а рядом с ней, гордый и счастливый, сидел ее муж.

У Уульме упало сердце. Предательства от Гулды он никак не ждал. Месяца не прошло, как полюбился ей другой, да так, что она за ним, как в омут головой.

Уульме вернулся домой и, получив пару ударов розгами за самовольный побег, лег спать.

Нет, никогда юная нордарка не вызывала в нем тех чувств, что испытывал он тогда к ветренной Гулде. Так почему ж сейчас он злится на Иль за ее любовь к Лему? Только потому, что тот из Рийнадрёка? Или потому, что, в отличие от Уульме, не стал хоронить себя заживо?

***

Сразу после того, как Виду избрали главным хардмаром, он озаботился поиском новых оградителей в свой отряд. Даже три сотни воинов не хватало, чтобы оборонять границы, а лишившись трети, они были обречены на скорую и бесславную гибель.

Хардмар решил посоветоваться с Ракадаром и Валёном о том, где взять новых хардмаринов.

– В Койсое, – не раздумывая, ответил ему Ракадар. – Там раб стоит дешевле, чем в иных местах кусок хлеба.

– В этих и близлежащих землях бродит много разного люда – висельники, каторжники, беглые преступники, – начал Валён. – Которых не испугаешь рийнадрёкцами да жидкой похлебкой. А вот коли ты пообещаешь им свободу и оружие, то они пойдут за тобой.

Вида крепко задумался. Еще совсем недавно он бы и не помыслил о том, чтобы назвать воинами рабов и преступников, ибо глубоко презирал и тех, и других. Но здесь, в отряде он понял, что гнилое сердце может биться как в груди отступника, так и родовитого хардмара.

– Тогда решено, – кивнул он. – Я пошлю тебя в Койсой, – обратился он к Ракадару. – Ты знаешь это место и сможешь найти мне людей. Коли Валён не против, то возьми с собой Асду в помощники.

Валён не стал спорить.

– А когда будете ехать туда и обратно, так всем и каждому рассказывайте о нашем отряде. Скажите, как есть. И если кто-то пожелает стать свободным воином и навсегда позабыть о своих прошлых грехах, то я с радостью приму его в оградители.

– Сколько нам нужно воинов? – спросил Ракадар, поднимаясь с ковров. Он не ждал, что Вида отправит в Койсой именно его.

– Много, – признался Вида. – Но милостью богов мы их найдем.

Валён одобрил его решение, и уже вечером из становища выехали Ракадар, Асда и Ширалам, чтобы исполнить хардмаров наказ и привести в отряд новых хардмаринов.

А Вида, проводив оградителей, вдруг вспомнил, что до сих пор не сообщил Персту о своем избрании в главные хардмары. Он вернулся в шатер, достал чернила и бумагу и, крикнув Фистару, чтобы никто не тревожил, засел за письмо:

“Персту Низинного Края. – вывел он на серой дрянной бумаге. – Лишь недавно вернулись мы с сопки в Бидьяд-Сольме, где бились с рийнадрёкцами, набежчиками, которые, позабыв о чести да совести, вероломно напали на оградителей. Многие так и остались там, вечными дозорными, не выпустившими оружия из рук. Но те, кто вернулись, живы, как жизнь, и пожелали видеть меня своим главным хардмаром. Теперь я отдаю приказы всему Южному оградительному отряду”.

Вида старательно вывел свою подпись – Вида, главный хардмар – свернул письмо, крепко склеил его с двух сторон и вышел из шатра.

– Отправь это Персту Низинного Края, – приказал он Уйлю, который сидел на земле и щелкал орехи.

И тот, послушно кивнув, взял письмо и пошел искать почтовых птиц.

***

За все время, что Иль жила у Забена, она ни разу не отпросилась у старика сходить в город.

– Я – вдова, – гордо отвечала она на все предложения подмастерьев прогуляться по торговым рядам. – Мне не положено.

Шум большого града, пряные и сладкие запахи, пестрые одежды и шелковые платки, блеск сусального золота и драгоценных каменьев – все то, что так влекло Иль в Даиркарде, в Опелейхе перестало иметь над ней силу.

– Как же так? – причитал Коромысло. – И не надоело тебе сидеть взаперти?

Оглобля поддакивал брату:

– Света белого не видеть…

Но Иль правда расхотелось вести жизнь привольную и беззаботную, какую она вела раньше.

Даже Забен, к которому нордарская кера с первого дня прониклась уважением, не смог выкурить ее из дому.

– И не просите! – вздернула нос Иль. – Не пойду!

Вместо этого она отправила братьев-недотеп найти ей книги по оннарскому наречию и засела за правописание.

– Я и скажу, и пойму, – объясняла она Уульме, лежащему у ее ног. – Только вот букв не знаю.

Уульме лишь одобрительно кивал. А Иль, вдруг вспомнив о том, как еще совсем недавно она мечтала говорить на иных языках и побывать в иных землях, только сейчас поняла, что желания ее, что первое, что второе, полностью сбылись. Теперь она хотела научиться читать, чтобы самой узнать, чем же заканчивалось то письмо от Лема.

Своему новому занятию Иль посвящала все свободное время: если случалось, что в лавке не толпился народ, она доставала чернила, бумагу и толстый учебник и начинала выводить извитые буквы. Хоть и не так скоро, как ей хотелось, но Иль удалось овладеть и этой премудростью – она смогла без ошибок написать свое имя.

Забен, которому она тотчас же показала надпись, похвалил ее за усердие, а его подмастерья и вовсе стояли, раззявив рты. Для них грамота была сродни сложному колдовству.

– Я, сколько ни пытался, – заныл по обыкновению Коромысло, – а все одно: завитки эти, черточки в слово у меня не складываются. Я и бросил.

– И я, – поддержал брата Оглобля.

А Иль, водрузив дощечку с именем на самое видное место, с утроенной силой взялась за письмо: очень скоро такие же таблички появились и у братьев, и у Ратки, и у Забена, и даже у Уульме – под словом “Серый” Иль пусть и не умело, но очень похоже нарисовала собаку.

Забен же, видя такую прыть, поручил Иль вести за него записи в доходных и расходных книгах.

– Глаза у меня уже не те, – пояснил он. – Буквы путаю.

И с того дня Иль значилась уже не просто лавочницей, а целым счетоводом.

– Видел бы меня брат, – то и дело вслух повторяла она. – Не поверил бы!

Она, хоть и не смела себе в этом признаться, иногда даже скучала по Иркулю – за время путешествия, а потом и работы – настоящей работы, Иль успела простить своего брата за то, что он совершил.

– Если бы он был здесь, если бы видел, как тут живут, то и сам бы стал другим. А я, если бы осталась в Нордаре, то не стала бы такой, какой стала, – рассуждала она. – Нордар отравил Иркуля, как отравил и меня…

Иногда Иль думала написать кету письмо, рассказать обо всем, что произошло с ней с того дня, как по его приказу был казнен Уульме: о ее долгой дороге в Радаринки, о жизни в Южном Оннаре, о Забене, о том, что она теперь ученая и ведет дела старика… Гнева нордарского господаря Иль не боялась – слишком уж далеко она забралась, чтобы можно было ее достать.

И в день, когда она совсем собралась послать весточку в Даиркард, в лавку зашли трое нордарцев.

– Насилу сыскали! – выдохнул один, опускаясь на скамью.

И в нем Иль узнала Бопена – торговца, нанятого Уульме.

– Далековато будет от дома, – подхватил второй, тоже присаживаясь. – Да только мастера можно здесь найти.

Иль, опасаясь, что Бопен ее опознает, бросилась за Забеном. Пусть лучше он говорит с покупателями, а она посидит в стороне, послушает их.

– Господа желают купить стекло? – проскрипел старик, становясь за прилавок.

Бопен оправил на себе халат и открыл рот. Языка он не знал.

– Я переведу, – пискнула из тени Иль не своим голосом. – Говорите!

И Бопен, ничуть не удивившись, что так далеко от дома нашелся ему толмач, начал:

– Мы прибыли из Нордара, столицы его Даиркарда, да ниспошлют боги всем жителям его мира и благоденствия. Я – Бопен, лавочник. Долгое время я служил у мастера Уульме, иноземца, да ниспошлют ему боги милости на том свете, торговал стеклом, которое плавил хозяин. Дело свое я знаю, слов лишних не говорю, за товаром гляжу зорко. Мастер доволен был. Да и я, признаться, тоже не жаловался. Только после его смерти торговать стало нечем – стоят и лавка, и мастерская пустыми. Никому она и не нужна стала – детей мастер не оставил, а иной родни у него в Даиркарде не было. Вот я и решил дело его продолжить. Сам я со стеклом обращаться не обучен, а подмастерья, которых мастер нанял, только для грубой работы годятся – бутылки делать да круглые бусины. Я думал чем другим заняться, но понял, что бросить лавку не могу – видел я, какие красоты мастер делал, так что хлебом или камнями торговать не хочу. Хочу снова стеклянные фигурки в руках вертеть да на свет ставить, чтобы сияли они да переливались, точно алмазы. Знающие люди сказали мне, что мастера по стеклу можно здесь найти. Я и собрался. Дорога неблизкая, думал, не доедем мы. Доехали. Потолкались на базаре-то, поспрашивали… Услыхали, что здесь мастера водятся. Вот и пришли.

Забен, выслушав гостя, нахмурился.

– Неужто вы хотите моих мастеров к себе переманить?

Бопен потупился.

– Мы заплатим, сколько скажешь! – осторожно начал он, боясь, что старик буквально воспримет его слова и заломит слишком высокую цену. – Но без мастера мы не уедем. А его не обидим. В Даиркарде спрос на стекло велик – каждый день я слышал, как покупатели сокрушаются, что не у кого его купить. Подмастерья живут небедно. Да дом от Уульме остался – мастеру будет, где жить.

Старик кашлянул. Бопен понравился ему – хоть и вежливо он говорил с ним, но твердо.

А нордарец, видя, что суровый Забен дрогнул, добавил:

– Знающие люди сказали, что мастера у тебя вроде как в неволе живут. Вроде как долги отрабатывают. Мы заплатим его долг, так что в Нордар он поедет человеком свободным.

– Эй, Серый! – гаркнул Забен, и Уульме, который внимательно слушал, спрятавшись за прилавком, чуть не подпрыгнул на месте. – Зови Ратку. Скажи, пусть собирается.

И Уульме побежал во двор, радуясь тому, что дело его, которое никогда больше не придется ему продолжить, еще живо: Бопен проехал полмира, лишь бы разыскать мастера, способного оживлять стекло. Он вспомнил лавку, заставленную готовым товаром, мастерскую, в которой трудились, обливаясь потом, его подмастерья, большой низкий дом, в котором пахло соломой. Теперь Ратка, самый смышленый из работников Забена, сможет вдохнуть жизнь в мертвый песок.

– Свободен? – ахнул прибежавший в лавку Ратка, когда Забен пересказал ему слова нордарца. – В Даиркард?

– Заменишь Уульме, болван, – пояснил ему хозяин.

На следующий день Ратка, собрав свои пожитки, попрощался с Забеном, с Оглоблей и Коромыслом, несмело поклонился Иль и почесал за ухом Уульме. Нордарцы, во главе с Бопеном, топтались на улице.

– Уж не опростоволосься там! – напутствовал юношу Забен.

– Я клянусь тебе, Забен! – чуть не плача от счастья, пообещал Ратка. – Я стану мастером!

А через три дня после отъезда в далекий Нордар Ратки Иль получила еще одно письмо из Рийнадрека: некий Чома писал о том, что по настоянию своего господина сообщает ей, что бои за Гарду прошли удачно: город спасли защитники, пусть и не все из них и вернулись живыми. Среди павших был и Лем, тела которого так и не нашли. Господин просит передать Иль, что и на том свете он будет думать о ней, как думал на этом.

Едва пробежав глазами по ровным строчкам, Иль рухнула на пол, словно срубленное дерево. Нордарские боги и впрямь оказались бессильными, раз не вняли ее молитвам и не защитили Лема в сечи. Ей захотелось закричать от боли, раздиравшей ее юное сердце, но она заставила себя молчать. Не будет она пугать Забена своим внезапным припадком – молча переживет она свое горе.

***

Первый раз за много лет Ракадар испытывал страх. Вида послал его обратно в Койсой – то место, которое он ненавидел больше всего на свете. Семнадцать лет он был рабом – презренным и жалким, и только три года, как он стал свободным, но этого срока было мало, чтобы позабыть о всех ужасах этого проклятого богами места. Однако Ракадар понимал и то, что только он, знавший Койсой так хорошо, может помочь отряду.

Асда, который никогда не был в Койсое, лишь посмеивался про себя, глядя на волнение Ракадара.

– Послушай, койсоец! – сказал он. – Неужто ты боишься рабов в цепях?

Ракадар не ответил на его шутку, ибо понимал, что нет в мире слов, которые могли бы объяснить, что такое проклятый град рабов и их хозяев.

– Зачем Вида решил купить рабов? – снова заговорил Асда, маявшийся в дороге от скуки. – Зачем нам невольники? Никакого ведь от них проку! У них ж хребет перебит!

Но вместо Ракадара задиристому оградителю ответил Ширалам:

– Смотри, как бы и тебе его не перебили!

– А ты, что ль, в защитники нанялся? – взвился Асда.

– Не нанимался, – отрезал Ширалам. – Но и тебя терпеть не стану – вмиг мечом оприходую!

– А ну повтори! – заревел Асда, останавливая коня. – Я тебя сейчас сам на ремни нарежу!

– Заткнись, Асда! – поддержал друга Ракадар. – Я Шираламу помогу тебе бока намять, коль не угомонишься. Заткнись и едь.

Но уже Ширалам не желал молчать:

– Асде вечно все не так! Что ему ни дай, как ни поставь, он недоволен будет. А все потому, что приказы ему Вида отдает, а не Валён! Будь Валён главным хардмаром, Асда бы тут штаны обмочил от счастья-то!

Ракадар засмеялся такому точному описанию оградителя.

– Я тебе еще покажу, – злобно прошипел Асда, но огрызаться не стал – одному ему было нипочем не победить Ширалама и Ракадара, слишком хорошо владевших мечом.

К вечеру оградители стали подумывать о ночлеге. Ширалам предложил заночевать под открытым небом, но Асда, который всю жизнь скитался по большим дорогам, заверил его, что лучше добраться до постоялого двора, с хозяином которого он раньше водил знакомство.

– Ирели нас накормит. Да и возьмет с нас немного.

– Тогда ладно, – согласился Ширалам. Ракадар, которого меньше всего заботило место ночевки, тоже махнул рукой.

До постоялого двора они добрались уже заполночь. Асда не солгал – он и впрямь был знаком с хозяином – толстым, подозрительным и одноглазым. Сам дом больше походил на темницу – таким грязным, вонючим и темным он был. Но людей, из тех, кого можно увидеть на больших дорогах, на рудниках, каменоломнях и в кандалах, там было много.

– Ирели! – представил его Асда. – А это хардмарины из моего отряда.

– Рад видеть, – ответствовал Ирели, но по его виду было ясно, что он совсем и не рад. – Давно не видал тебя, Асда. Где ты был?

– Я все также бьюсь на границе, – ответил тот.

– А как Хараслат? В прошлый раз мы с ним занятно потолковали.

– Хараслат мертв, – спокойно ответил Асда и отпил вина, предложенного ему хозяином.

– Жаль, – пожал плечами Ирели. – Достойный был воин.

Он вынес своим нежданным гостям краюху хлеба, кувшин вина и с десяток вареных луковиц. Оградители сели за грязный, засиженный мухами стол и жадно начали есть.

– Нам нужно поговорить с ними, – кивнул Ширалам в сторону крикливых постояльцев разбойничьего вида, занявших самый большой стол. – Позвать их в отряд.

– Говори, – согласился Ракадар.

Ширалам, прихватив остатки вина, подошел к сидящим разбойникам.

– Мир вам, люди добрые! – гаркнул он и грохнул кувшином об стол. – Хозяин! Еще вина дорогим гостям!

Не ожидавшие такого подарка постояльцы одобрительного заревели.

– И тебе мир, добрый молодец!

Ширалам, будто был он своим в этой толпе головорезов, сел за стол. Асда, услышав, как оградитель зовет его по имени, тоже подошел познакомиться. Один Ракадар остался сидеть, где сидел и, сколько ни кликал его Ширалам, даже не повернул к нему головы.

Дешевое горькое вино после крепкой койсойской водки казалось ему водой, вокруг было грязно и шумно, винные пары ударяли в голову, а запах прогорклого свиного жира вызывал тошноту. Но не это его волновало.

– Койсой… – словно в бреду шептал Ракадар. – Только не туда. Куда угодно, но только не туда.

Он хотел упиться вином и забыться, но у него ничего не выходило.

– Вон койсойский раб! – услышал он голос Асды и вздрогнул.

Посетители как один повернули свои головы к Ракадару, а Асда, радуясь тому, что может отплатить зарвавшемуся койсойцу за все, продолжал:

– А нам нужны свободные воины, такие, как вы! Те, которые не дрожат от страха где не надо, как некоторые наши оградители…

Этого было довольно, чтобы Ракадар отшвырнул от себя пустой разнос, вскочил и заревел:

– Я убью тебя, Асда, за эти слова!

И бросился на обидчика.

Все повскакивали со своих мест, не меньше Асды пораженные такой переменой.

– Давай, Асда, подходи! Иди сюда, коль не боишься!

– Ракадар! – попытался остановить друга Ширалам. – Сядь!

Но Ракадар уже закусил удила и не желал останавливаться.

Асда вытащил меч и сделал шаг навстречу Ракадару. Не успел он понять, что случилось, как быстрый койсоец дернулся к нему и одним ударом выбил из него дух.

– Ну? – взревел Ракадар, оглядывая остальных. – Кто следующий?

– Никакой крови! – завопил Ирели, подскакивая к лежащему на полу Асде. – Иначе ни один из вашего вшивого отряда больше и крошки не получит!

– Ракадар! – взмолился Ширалам. – Остановись!

– Мы с тобой потом договорим, – презрительно бросил Асде Ракадар и сел на место.

Один из новых знакомцев Ширалама встал и подошел к Ракадару:

– Это у вас учат так драться? Тогда я хочу к вам.

– Этот хардмарин дерется как зверь! – восхищенно сказал второй. – Я бы тоже пошел…

– Рабы так не бьются, – согласился третий.

Об Асде все позабыли, словно его и не было. А Ракадара признали за главного.

– Когда ты будешь возвращаться назад, то мы соберем тебе свой отряд. Мы поедем с тобой на границы и присягнем твоему хардмару.

– Да будет так, – кивнул Ракадар.

И наутро они отправились в путь.

***

В Угомлике жизнь мало-помалу входила в свою колею. После отъезда Виды на всех его обитателей, казалось, опустилась тьма и только сейчас она начала рассеиваться. Не получив от сына письма, но узнав лично от сопровождавшего обоз телохранителя о том, что Вида жив и здоров, Зора хоть немного успокоилась и с новыми силами принялась руководить заготовкой припасов не только, как раньше, для угомликцев, но теперь уже и для оградителей.

Несмотря на то, что урожай в этом году собрали богатый, о прежнем расточительстве нужно было позабыть – теперь, после того, как запасы в кладовых были уполовинены, Мелесгард решил больше не устраивать пиров и богатых празднеств.

– До весны протянем, – без всякого сожаления согласилась с ним Зора.

В Стрелавице она продала свое жемчужное колье, перстни с драгоценными каменьями и золотые тяжелые цепочки, а на вырученные деньги купила у охотников еще мяса, а у крестьян – зерна.

– Сын мой не будет голодать, – то и дело повторяла она, глядя, как слуги доверху набивают повозки мешками с мукой.

Будь ее воля, она с радостью отдала бы оградителям и сам Угомлик со всем его убранством, если б это могло спасти Виду от опасности. К следующему сбору она решила снова написать сыну письмо, пусть и оно останется без ответа.

Ойка, которая шила теперь новые рубахи из привезенного из Олеймана сукна, почти не покидала своих покоев, лишь изредка встречаясь с Хольме Кьелепдаровым в беседке. Трикке успел возненавидеть Хольме всей душой и отчаянно желал тому сломать ногу по дороге в Угомлик. Но, несмотря на давешнюю размолвку, их дружба с Ойкой крепла день ото дня.

– Скоро зима, – как-то сказал Трикке, подходя вместе с Ойкой к самому обрыву, туда, откуда весь Низинный Край был виден как на ладони. – Скоро обход. Не знаешь, кто его возглавит?

По правилам, главным обходчим все еще был Вида и сохранял он свою должность вплоть до весны, до того дня, когда объявят нового господаря над охотниками. Но в нынешние времена все понимали, что больше Виде не придется никого вести в лес и надобно найти ему замену.

– Знаю, – замялась Ойка, словно думая, говорить или нет. – Должность отдадут Хольме.

– Хольме? – вскричал Трикке.

– Да. Только он пока сам об этом не знает.

Трикке хотел было спросить, откуда тогда об этом узнала Ойка, но не успел – его окликнул подошедший сзади Ванора:

– Отец дома? У меня к нему важные вести!

– Вида! – всплеснула руками Ойка и бросилась навстречу обходчему. – Что с ним?

– Бой на границе, – коротко сказал Ванора. – Главный хардмар убит. Теперь Вида верховодит оградительным отрядом.

Ойка прижала руки к груди и заплакала, но не от горя – от гордости. И сердце Трикке вновь пронзила зависть к брату, которая лишь недавно начала утихать. Образ Виды, смелого и удачливого, встал перед ним будто живьем. Находясь так далеко, он все равно сумел его обойти!

– Пойду поищу отца, – бросил он Ваноре и, не глядя на Ойку, всхлипывающую на груди у охотника, пошел обратно в замок.

Но не только Трикке не был рад новому назначению Виды: Бьиралла, едва узнав от отца о письме с границ, впала в ярость.

– Папочка! – запричитала она, бросаясь тому на грудь. – Ты видишь? Видишь? Где воля богов? Ты говорил, что Вида не протянет и месяца на границах! А он не только не помер, но еще и стал главным в отряде!

Перст в который раз попытался вразумить строптивую дочь:

– Главному хардмару приходится хуже, чем простому хардмарину…

– Нет! – выкрикнула Бьиралла. – Не приходится!

Она ненавидела Виду Мелесгардова всей душой и искренне желала ему скорой смерти.

– Не заживется он на границе, – начал объяснять ей отец. – Голодно там, холодно, опасно…

Бьиралла отстранилась от отца и, прижав руку к губам, тихо промолвила:

– Я думала, ты любишь меня, отец, но ты любишь Виду. Что ж, если в твоем сердце нет для меня места, я умру… Я убью себя, я отправлюсь в лес одна и останусь там навсегда…

Перст не на шутку испугался. Бьиралла говорила не как раньше – в ее голосе звучала решимость и впрямь совершить то, что она пообещала сделать.

И Перст сдался.

– Я накажу его, – сообщил он дочери, ненавидя себя за мелочность и страх. Но жизнь Бьираллы была для него ценнее совести, ценнее жизни даже тысячи таких, как Вида Мелесгардов.

Во дворе толпились слуги, разгружающие повозки, присланные из Угомлика Мелесгардом. Не сегодня так завтра Перст собирался отправить обозы с едой, платьем и утварью на границы. Решение пришло само собой:

– Эй! – позвал он слугу, стоявшему у входа в его покои. – Спустись вниз да от моего имени прикажи нести все в кладовые.

Раз Бьиралла так просит, он исполнит ее волю. Пока Вида в отряде, оградители не получат ни крошки. Перст справедливо решил, что озверевшие от голода хардмарины, едва узнают, по чьей вине они не получили свой кусок, сами прибьют своего хардмара. Владыка Низинного Края был наслышан о людях, служивших на границе, а потому и не сомневался, что преступники и отщепенцы, собранные там, по другому и не поступят.

– Прости, Мелесгард, – прошептал он, вспоминая своего лучшего друга. – Но я не могу иначе.

И, решив порадовать любимую дочь, Перст отправил Бьираллу в Неммит-Сор, где она быстро снискала себе славу самой красивой невесты окреста. Лучшие женихи сватались к ней, дурея от любви к прекрасной Бьиралле, а она, почувствовав себя снова самой желанной, милостиво разрешала им любить себя. Очень скоро она позабыла о Виде и его отряде, не зная, что ее отец обладал памятью куда как более цепкой, чем ее собственная.

***

Еще до того, как вдали показались серые стены Койсоя, Ракадар унюхал такой знакомый запах.

– Что за вонь? – спросил Ширалам, закрывая лицо рукой.

– Запах рабов, – мрачно ответил Ракадар.

– Выгребная яма и то пахнет лучше! – сморщился Асда. После драки на постоялом дворе он старался держаться от койсойца подальше и не вступать с ним в лишние разговоры.

– А ты не нюхай! – посоветовал Ракадар и поехал вперед, чтобы ни Асда, ни Ширалам не заметили, как сильно он боится вновь встретиться со своим прошлым.

От ворот города тянулась длинная очередь из тех, кто приехал в Койсой за живым товаром. Рослые стражники спрашивали у каждого прибывшего имя торговца, а Ракадар, который, даже стоя в самом конце, без труда различал знакомые имена, с ненавистью вопрошал себя, почему этих нелюдей не берет никакая хворь.

Очередь двигалась быстро – город жил за счет тех, кому нужны были невольники, а потому стражники не чинили никаких препятствий для въезда в Койсой.