Текст книги "Копельвер. Часть ІІ (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Да будет так, – кивнул тот.

И бой начался. Уйль, злобно сощурившись, бросился на своего хардмара, намереваясь пронзить его насквозь. Он верил, что диковинный ольвежский бой был лишь игрой, которая никогда не принесет пользу перед лицом настоящей опасности.

Клинки звенели, наскакивая один на другой. Вида словно играл с Уйлем, привыкшего любой бой решать одним ударом, тем самым изматывая его все больше и больше. Бывший каторжник взмок и неуклюже переставлял ноги по утоптанной твердой земле. Меч вдруг показался ему страшно тяжелым, а собственные руки слабыми. Такого никогда прежде не бывало, ибо сам Хараслат назвал его самым выносливым воином отряда.

“И откуда ж у того столько силы? – злобно подивился Уйль. – Будто двужильный скачет!”

Взвизгнула сталь, и Уйль оступился в первый раз. Вида ловко перескочил на другую сторону и стал виться вокруг своего хардмарина, ища слабое место, чтобы ужалить.

– Убей его, Уйль! – кричали оградители, с напряжением глядевшие на бой. – Нападай!

Но Вида будто бы не слышал этих слов, злых пожеланий смерти. Он делал лишь то, чему его учили. Уйль споткнулся второй раз. Толпа заревела.

А Ракадар уже знал, чем кончится бой, и довольно улыбался. Однако Вида не спешил останавливаться, хотя и он начал уставать. Он все теснил и теснил Уйля, умело отбивая его удары и посягая на его меч. Он видел, что Уйль уже начал задыхаться, но только того и ждал – молнией дернулся вперед и выбил меч из рук супротивника.

– Пощади! – тут же взмолился Уйль, падая на землю и держась за бок. – Дай отдышаться.

– Вида одолел Уйля! – закричал Ракадар, победно подняв руки к небу. – Вида победил!

– Ты остаешься в моем харде, – сказал Вида, глядя на хрипящего хардмарина и вложив свой меч обратно в ножны. – А я не причиню вред своим людям.

Уйль послушно кивнул, сощурив глаза от яркого света. Он опозорил себя. Он выставил себя на посмешище.

– Я буду тебе служить вечно, хардмар, – ответил он без улыбки. – Ты побил меня в честном бою…

Вида думал, что другие воины, желающие уйти от него, тоже вызовут его на бой, но этого не случилось. Оградители, увидев его в поединке, враз перехотели над ним насмехаться.

– Я такого и не видал, – с восторгом сообщил ему Денови после поединка. – Ты великий воин, хардмар.

Ракадар гордо улыбался, будто это он, а не Вида победил Уйля.

Но Вида был не рад. То, что Уйль захотел уйти от него, значило лишь одно – его так и не приняли. Он поделился своими сомнениями с Умудем и увидел, как его друг согнулся от хохота.

– Жаль, что ты не знал Леса-покойника. Ох, и злющий же был воин. Таких и в Койсое среди надзирателей было не сыскать. Никому он спуску не давал, обращался с хардмаринами хуже, чем с собаками. А наши люди какие – чем с ними хуже, тем им и лучше. Не привыкли они к другому обращению-то. Ничего, ты победил Уйля и все это видали. Уйлю в харде нет равных, поэтому никто больше даже не заикнется о том, чтобы уйти к другому хардмару.

– Но почему так? – возмутился Вида. – Я же желаю им добра!

– Потом поймешь, – подмигнул ему Умудь.

Вида в ту ночь долго не мог заснуть, думая над загадкой, которую ему задал Умудь, но так и не найдя ответа, уснул, прижав к себе ножны с мечом.

Наутро к нему в шатер заглянул Хараслат:

– Ты поступил правильно, хардмар, когда не изгнал воинов из отряда, и очень уж хорошо поубавил спеси Уйлю, – похвалил он Виду. – Оградители любят силу. И ценят ее. Многие думали, что ты годен лишь болтать да лить слезы, но теперь все увидели, что умеешь и драться.

– Лить слезы? – возмутился Вида, вскакивая с места. – Это я-то лью слезы?

– Остынь, хардмар, – засмеялся Хараслат. – Ты молод и это не скроешь шрамами или косматой бородой.

– Но я не дитя! – воинственно сказал Вида, обиженный шуткой Хараслата. – Я – воин! И каждый, кто пошутит о моих летах, сразится со мной в честном поединке!

– Смельчаков не осталось, – заверил его Хараслат и оставил одного.

Вида оделся и вышел из шатра, обдумывая слова Хараслата. Хадрмарины, словно нарочно, то и дело вызывали в нем раздражение и злость, совершая такие проступки, которым не было ни объяснения, ни оправдания. Вида любил Хараслата, Умудя, Ракадара, Денови, Ельму и Ельву, Ширалама, Фистара и еще нескольких воинов, которые показали себя благородными и честными, а вот других ему приходилось лишь терпеть.

Только он подошел к котлам, как увидел, что к нему приближается второй сотник – хардмар Валён.

– Эй! – рявкнул тот, подходя совсем близко. – Я должен кое-чего тебе сказать.

– Говори! – ответил Вида, предчувствуя недоброе. С Валёном несмотря на его внешнее благодушие и детское лицо, он никогда не ладил и сам не знал отчего. – Я готов выслушать тебя.

Валён шагнул вперед, выставив перед собой сильные загорелые руки.

– Я слыхал, что ты набираешь себе учеников, хардмар.

– Набираю, – согласился Вида, сразу поняв, куда клонит Валён.

– И ты учишь их какому-то дивному ольвенскому бою! – прогремел тот.

Вида против воли поморщился:

– Ольвежскому, – поправил он. – И я учу лишь тех, кто сам приходит ко мне. Я не тяну никого силой. Ежели кто желает овладеть тем же, чем овладел и я, то я принимаю его.

К его удивлению, но Валён замялся и отступил.

– Я хотел сказать иное, хардмар, – смиренно произнес он. – Не поучишь ли ты и меня?

Виде показалось, что он ослышался – чтобы Валён да просил его об уроках? Но, глядя в голубые глаза хардмара, на огромные загорелые великаньи руки, мявшие полу от плаща, он понял, что Валён и не думал шутить.

– Я думаю, что не дело хардмаринам глядеть, как их хардмара валяют в пыли и грязи. – сказал Вида. – Приходи завтра на рассвете, я тебя поучу.

Валён просиял.

– Я был несправедлив к тебе, Вида из Низинного Края, – сказал он, сжимая руку хардмара в своих.

***

Как-то раз, увидев на улице женщину, носившую на поясе ножны, Иль вспомнила о кинжале, привезенном из Даиркарда. Вытащив драгоценный клинок из закромов, она протерла тусклые рубины и пальцем попробовала острую кромку.

– Совсем не затупился! – воскликнула она, когда на пальце выступили капли крови.

Приладив кинжал к поясу, так, чтобы его было всем видно, она направилась на кухню, где топтался Оглобля, готовя на всех завтрак.

Увидев золотую рукоять, Оглобля уставился на нее и забыл про румянившейся на сковороде лук.

– Это же тот кинжал, тот самый! – выдохнул он.

– Это кинжал Уульме, – важно сказала Иль.

– Цельный год спину гнул, чтобы выкупить! – доверительно прошептал Оглобля. – Цельный год!

– Выкупить? Но у кого? – изумилась Иль. Она слабо представляла настоящую стоимость кинжала, да и никогда не слышала от Уульме, чтобы он его у кого-то выкупал. По его рассказам выходило так, что кинжал был подарен Уульме отцом, и тот с ним никогда не расставался.

– У нас еще шутили над ним: подмастерье, а с золотым клинком! – добавил Оглобля.

***

Через несколько дней после возвращения из столицы обратно в Опелейх Уульме увидел то, чего никак уже не чаял увидеть – один из городских стражников, красуясь перед самим собой, шел, поигрывая его – Уульме! – кинжалом.

Уульме бросился вслед за стражником.

– Эй! – закричал он, останавливая нового владельца кинжала. – Стой!

– Чего тебе?

– У тебя кинжал, – тяжело дыша, сказал Уульме, указывая на рукоять. – Это мой.

Но городского охранника было трудно смутить.

– Неправда твоя! – усмехнулся он, отодвигая Уульме. – Он мой!

– Нет, правда! – в отчаянии закричал юноша, мертвой хваткой вцепляясь в рукав стражника. – Он принадлежал мне. Это подарок отца! Продай мне его назад! Я заплачу любые деньги! Золото, серебро… Сколько скажешь! Только продай…

Стражник теперь уже внимательно поглядел на юношу.

– Так это ты… – сказал он, вспоминая что-то. – Ты был со Сталливаном…

Уульме молча кивнул.

– Да. Я тебя помню. Так это кинжал твоего отца?

– Подарок.

– Богатый же у тебя отец, сынок, раз дарит такие подарки, – хмыкнул стражник.

– Мой отец умер, – соврал Уульме. – И этот кинжал – единственное, что от него осталось. Больше у меня даже нитки нет из отчего дома.

Стражник перестал улыбаться:

– Кинжал так тебе дорог? Покупай. Мера чистого золота.

Уульме ждал такой цены, хотя и знал, что у него не было и сотой части от нее.

– Я приду, – пообещал он. – И выкуплю его. Не продавай!

И он, не оглядываясь, побежал обратно в мастерскую, чтобы сообщить Забену, что теперь будет работать даже в те дни, когда обычно отдыхал.

Только спустя год Уульме скопил всю сумму. Он и правда работал с утра и до ночи, обливаясь потом, обжигаясь огнем и валясь с ног от усталости даже по утрам, когда остальные вставали бодрые и веселые. Но его цель была уже совсем близко – всего лишь несколько монет и кинжал будет его. Он еще раз пересчитал деньги и спрятал их в сундук с вещами.

А на следующий день, зажав кошелек под мышкой, он отправился на поиски того самого стражника, который и присвоил себе его кинжал. Он боялся, что за год могло случиться многое, и новый хозяин тысячу раз мог продать оружие, но каждый раз успокаивал себя тем, что стражник был не похож на человека, который не знает цену своему слову. Нет, если он пообещал Уульме, то он дождется его.

– Вот ты где! – облегченно выдохнул Уульме, когда после целого дня поисков, он забрел в один из трактиров Опелейха. – Я тебя весь день ищу.

Стражник уже был пьян, и поэтому не сразу узнал Уульме.

– Я за кинжалом, – напомнил тот и тряхнул перед ним кошельком.

– А-а-а-а… Сын богача, – вспомнил стражник. – Деньги принес?

– Тут не хватает нескольких медяков, – честно сказал Уульме, передавая увесистый кошель с золотом. – Но я их принесу.

– Оставь, – отмахнулся стражник, пересчитывая монеты. – Я не в обиде.

Он вытащил из грубых ножен драгоценный кинжал и повертел перед Уульме.

– Стой! – вдруг окликнул его один из посетителей, что чутко прислушивался к их разговору. – Зачем этому босяку такой кинжал? Он и пользоваться им не умеет.

– Тебе-то что? – огрызнулся Уульме.

– Продай мне, – предложил посетитель, подсаживаясь ближе.

– У меня есть покупатель, – отмахнулся от него стражник.

– Сколько он дает? Меру золота? Я дам столько же и еще десять монет. Хорошая сделка.

– Вы же обещали! – заорал Уульме, увидев на лице стражника сомнения. – Вы обещали мне его продать!

Он было дернулся вперед, но тут же сильные руки сжали его локти и, не успел он опомниться как вылетел вон из трактира – хозяин не захотел драки под своей крышей.

Не веря в то, что случилось, Уульме поплелся домой, глотая слезы. У него правда ничего не осталось. Никто не видел в нем отпрыска богатого и знатного рода, наследника великого отца. Все лишь считали его безграмотным и жалким подмастерьем, которого каждый может прогнать со двора, словно назойливую собачонку, каждый может обмануть и нарушить единожды данное слово, каждый может наказать, как простого босяка, укравшего с прилавка кусок свежего хлеба.

– Эй! – окликнул Уульме Забен, когда тот перешагнул порог мастерской. – Что это с тобой?

– Ничего, господин, – ответил Уульме. Он даже привык обращаться к другим так, как раньше обращались к нему.

– Говори, – приказал Забен.

– Ты же сам все видишь, господин, – сквозь зубы просипел Уульме. – Чего спрашиваешь?

Забен ничего не ответил. Он лишь подхватил полы своего халата и вышел вон из мастерской.

Вернулся он заполночь и тотчас же приказал привести Уульме, который уже крепко спал.

– Да, господин? – сонно просил Уульме, продирая глаза.

– Бери, – коротко ответил Забен и положил перед юношей отцов кинжал.

Глаза Уульме чуть не лопнули от изумления.

– Купил у того стражника. Не было у ловкача, что пытался перебить цену, столько золота.

Уульме уже не слушал – он схватил кинжал и прижал к груди. Хоть что-то от прежней жизни!

– Почему ты не попросил меня о помощи? – строго спросил Забен.

И тут юноша словно вынырнул из глубокого омута:

– Разве я мог о чем-то просить после того, как погубил Лусмидура?

И он, поклонившись в пол, оставил Забена одного.

Услышав эту историю, Иль руками закрыла кинжал. Она вздумала носить ее, как безделку, тогда как Уульме чуть не надорвался, стараясь выкупить отцов подарок.

***

Иль словно наяву увидела Уульме, но не таким, каким помнила, а совсем еще юным, таким, каким описал его Оглобля.

– Я сниму кинжал и спрячу, – вслух решила она.

А Уульме, который издалека наблюдал за Иль, обрадовался тому, что, в отличие от доратских стражников, палачи Даиркарда не присвоили кинжал себе.

Глава 11. Один в поле

В отряде многие из оградителей говорили на плохом оннарском, вставляя слова из других языков и наречий. Хараслат бегло говорил еще и на всгорском, чем изрядно изумлял всех, кто его впервые видел, ибо язык этот был сложен и груб.

– Хараслат-то обо всем думает, – шептались в отряде. – Лучше него нет хардмара в целом мире. На любом языке тебе скажет так, что ты тотчас же поймешь!

И еще Вида узнал, за что больше всего уважали хардмара его хардмарины – он никогда не бил своих воинов, даже за сильную провинность.

– Я был в плену, – как-то рассказал Хараслат Виде. – Во Всгоре. Ох, и дрянное место. Хотя это я раньше так думал. Пока не встретил Ракадара и он мне не поведал о Койсое. Теперь я думаю, что боги еще меня помиловали. Но и там я наелся плетей на тысячу жизней вперед. Побои либо ломают, либо превращают в зверя. Поэтому я никого здесь и не трогаю – слабаки мне не нужны, но и нелюди, которые кусают кормящую их руку, тоже.

Вида кивнул – все ему было понятно.

– А как ты оказался во Всгоре? – спросил он и тут же осекся. О прошлом в отряде расспрашивать было не принято.

Но Хараслат не обиделся:

– Я ж из Стрелавицы. Хараслат, сын Гармеля, благородного отца, да только у богов – свой расчет.

– Это как? – спросил Вида.

– А так. Я служил у тамошнего Перста Оильдамегена, при его почтовой службе. Перевозил важные послания или сопровождал того, кто эти послания везет. Как-то мне и пришлось с тремя другими сопроводителями поехать не куда-нибудь, а в Нордар. Вот по дороге на нас и напали. Отбиться не смогли. Нас было четверо, а их – одиннадцать. Они нас схватили и отвезли во Всгор. Там я и сидел, пока не сбежал. А как вернулся, так Перст мне и сказал, что я навеки замарал свою честь пленом, и хоть он и помнит о моих прежних заслугах да ценит мою храбрость, а обратно на службу взять не может.

Хараслат потер лоб:

– Я-то, дурень, все годы, пока был во Всгоре, только дом и вспоминал да мечтал, что снова буду служить Персту как и раньше. Только это мне сил и давало. А как явился перед его очи, так и стал не нужен.

Вида разинул рот.

– Но он был не злой, хотя и не добрый. Сказал, что ежели я желаю, то могу стать хардмаром здесь. Только мне нужно набрать себе воинов самому. А где ж я бы их взял? Кто согласится пойти к бывшему пленнику? Да и опасно тут, ну и кормят через раз. Ну а мне и выбирать-то не приходилось – отец-то тоже не шибко обрадовался, когда я вернулся из Всгора. Сказал, что уже меня оплакал, да и лучше бы я умер, ибо даже смерть лучше плена.

Хараслат остановился и закурил.

– Я и согласился быть хардмаром здесь. Перст Стрелавицы вроде в родственничках состоит у Перста Низинного Края. Я как-то спросил у него, почему низинец не хочет послать своего хардмара, и услышал, что там воинов-то мало, больше охотники, которые умеют выслеживать добычу, но худы в открытом бою.

Вида усмехнулся:

– Это уж точно. У нас только благородные умеют с мечом управляться. Да и им это умение не шибко-то нужно – все они становятся обходчими в лесу.

– Вроде тебя? – прямо спросил Хараслат.

Вида замялся.

– Да, – наконец признался он.

– Я погляжу, что ты сдружился с Валёном. – перевел тему Хараслат.

Вида кивнул – это нельзя было назвать дружбой, но и вражде, пусть и неявной, пришел конец.

– Валён ценен всем, – сказал Хараслат. – Но уперт, словно бык. Пока сам чего для себя не решит, так хоть теши ему кол на голове, а все одно – поглядит бычьим взором и отворотится.

Вида захохотал – очень уж точным было определение Валёна.

– У него в почете два хардмарина – Асда да Райм. Они у него за телохранителей. Видать, он думает, что с ними безопаснее. Райм взялся и сам не упомню откуда, но злобы ему не занимать. Сущий зверь. Такие в бою ценятся. А вот Асда – другой. Хитрый, смекалистый и преданный лишь одному человеку – Валёну. Он его выкормыш, как есть. Кто-кто, а Асда никогда не согласится с твоим или иным хардмарством. Да и меня он не шибко-то любит, да только деваться ему некуда – куда Валён, туда и Асда.

– Я его знаю, – ответил Вида. – Дружбы у нас не выйдет.

– Асда превосходит многих. Зрение у него как у орла, хотя все равно много хуже, чем у Умудя. Ну и страха в нем нет ни капли. Как и в тебе.

Виде понравились такие слова – он был рад и благодарен, что Хараслат оценил его.

– До тебя здесь был Лес, зверь во плоти. Я и сам не всегда был уверен, что поступил правильно, взяв его в хардмары. Но в тот день уж сильно худо мне было, чтобы еще и думать о том, хорош Лес или нет.

– Что случилось? – снова не выдержал Вида.

– Я потерял брата, – коротко ответил Хараслат.

– Он погиб? – не унимался Вида.

– Нет, – горько усмехнулся главный хардмар. – Ушел. Вернулся в город. Сказал, что так больше жить не может. Последний мой друг из прошлой жизни.

Хараслат скрутил еще одну самокрутку и продолжил:

– Черный день, как есть. Тогда-то и пришел Лес и сказал, что может и биться, и приказывать. Вот я его и поставил сотником. А потом и хотел у него хард забрать, а все никак. Только незадолго до твоего прихода он помер от ран. Что тут началось! Кого ни поставлю – а все не так. Оградители как ополоумели. Все Леса оплакивали, хотя при жизни его не любили, боялись словно огня да желали ему жизни короткой, а смерти кровавой. А когда так и вышло, то сразу позабыли о своих словах, будто был он им родным отцом.

– У меня тоже был такой день, – сказал Вида. – когда я уехал из дому.

– Знал ли, куда ты попадешь? – спросил Хараслат, усмехаясь, и оглядывая драные шатры.

– Не знал. Но и не жалею. Нечего жалеть о том, чего не воротишь.

– Верно говоришь, – похвалил его хардмар. – Жаль, что иногда против воли вспоминается.

– Хараслат! Повозки! Повозки! – услышали они снаружи голоса оградителей.

Оба хардмара выскочили из шатра и вместе со всеми бросились к прибывшему из Низинного Края обозу. В этот раз Перст не пожалел для отряда еды и прислал в два раза больше повозок, чем обычно.

– Хараслат! – закричал сопровождавший обоз гридень, издали увидев хардмара.

– Гайда! – поприветствовал старого знакомого Хараслат.

Вида, тоже узнавший Гайду, юркнул в первый же попавшийся шатер. Внезапно он застыдился драного платья оградителя, изношенных шатров и даже своего звания хардмара. Он не хотел, чтобы Гайда увидел его, а потом рассказал обо всем Мелесгарду.

– Ты поглянь! – восторженно пробормотал Денови, доставая из одной повозки новый шерстяной плащ и тут же примеряя его на себя. – Да я теперь краше, чем столичные воины!

– Здесь и сапоги есть! – вторил ему Фистар. – Новые, блестящие! Всяко лучше моих дырявых опорок!

– Чего это Перст расщедрился? – подозрительно спросил подошедший раньше всех Валён, разглядывая присланное в отряд добро. – Аль праздник какой?

– Не могу знать, – ответил Гайда. – У меня еще письмо есть.

– Давай, – протянул руку Хараслат.

– Не тебе, Виде. Говорят, он теперь в твоем отряде.

– В моем. Здесь где-то был. Эй! – обратился он к сновавшему туда-сюда Шираламу. – Пойди сыщи своего сотника. Ему, говорят, послание есть.

Ширалам кивнул и побежал по становищу, громко выкрикивая Видино имя.

Понимая, что дальше прятаться в шатре глупо, Вида вышел на свет и с деланной беспечностью подошел к разговаривающим хардмарам и Гайде.

– Вот и он! – обрадовался Хараслат.

– Гайда! – будто бы удивился Вида. – Не ожидал тебя здесь увидеть!

Телохранитель глядел на него во все глаза – он тоже не думал, что средний Мелесгардов наследник действительно служит в Южном оградительном отряде.

– Тут тебе письмо, Вида, – передал он конверт. – Могу и ответ подождать.

У Виды упало сердце – даже не читая, он понял, от кого было послание. Вести из Угомлика. Сначала он хотел прочесть его в одиночестве, но потом, испугавшись, что может оно быть о плохом, а не о хорошем, сломал печать и быстро пробежал его глазами.

По милости богов в Угомлике все были живы и здоровы. Мелесгард просил сына поберечь себя в отряде, Зора умоляла его вернуться если не домой, то туда, где нет таких опасностей, как на границе, Ойка, не умевшая писать, от себя на словах добавляла добрых пожеланий и выражала надежду, что плащи, которые она шила с таким усердием, придутся впору оградителям. Он посмотрел на красующегося в обновках Фистара и все понял. Мелесгард решил помочь нести ему его ношу и прислал еду и одежду от себя.

Вида спрятал письмо на груди. Отвечать он не станет. Нечем ему порадовать домашних.

– Езжай домой, Гайда! – ответил он ждавшему его гридню. – Кланяйся от меня всем в пояс. Скажи, что службу несу я исправно и что болеть за меня не надобно.

Телохранитель кивнул.

– Тогда прощай, Хараслат! Прощай, Вида!

– Бывай, Гайда! – махнул ему рукой Хараслат.

Вида заставил себя улыбнуться отъезжавшему Гайде.

***

Хотя большинство лавок закрывались куда как раньше, в “Цветном стекле и изделиях” Забена все еще толпились покупатели. Причиной такого столпотворения были не яркие безделицы, разложенные и развешанные по всей лавке, а красавица-нордарка, которую недавно нанял хозяин.

– Новые изделия наших умельцев! – расхваливала она товар, разом повысив Оглоблю и Коромысло из подмастерьев в мастера. – Звери, птицы! Бусы!

И каждого одаривала она сияющей улыбкой.

Пустым не уходил никто – каждый что-то да покупал – кто нитку бус, кто славных зверят, кто толстые бутылки под вино.

А к самому закрытию приходил Лем, навеки плененный Иль. Если поначалу ни он, ни она толком не знали, как себя друг перед другом вести, то сейчас оба с нетерпением ждали ежевечерних встреч, чтобы в отсутствии покупателей наговориться вдоволь.

Лем рассказывал Иль о Рийнадрёке, о своей службе, об отце и брате, ждавших его в Гарде, о веселых и верных друзьях, с которыми доводилось ему оборонять город. Он уже не чувствовал сковывавшую его прежде неловкость, а потому говорил легко и складно, часто смеша Иль своими историями.

Да и Иль, хоть и не переставало ее сердце биться сильнее, стоило ей вспомнить его серые глаза, отвечала ему не только улыбкой.

– Я была в Гарде, – вспоминала она свой бесконечный путь из Даиркарда. – Дома небеса подпирают.

– Это точно, – смеясь, подтверждал ее слова Лем. – Мы, как и соседи наши из Радаринок, строить умеем. А что еще делать, коли что их сторона, что наша – вся сплошь покрыта камнями?

Они расставались уже заполночь, чем вызывали страшное неудовольствие Уульме, который теперь день-деньской топтался у входа в лавку, стараясь не просмотреть зло, которое, по его мнению, обязательно таил в себе любой рийнадрёкец.

– Чего это ты взбеленился? – спросил его Забен, когда Уульме, рыча, выпроводил засидевшегося Лема вон. – Тебе-то он что сделал?

Уульме сердито заворчал.

– А! – понял Забен. – Ты все за Лусмидура отомстить хочешь… Так не этот славный молодец его тогда прибил. Не тому ты зла желаешь.

Уульме не стал дальше слушать Забена и, прижав уши, скрылся в мастерской.

А на следующей день в лавку снова пришел Лем, но едва Иль взглянула не наго, как поняла, что что-то случилось.

– Я пришел попрощаться, Иль, – сразу начал он, будто боясь, что потом у него не хватит духу это сказать. – Мечи мои готовы. Я уезжаю домой.

Иль прижала ладонь к губам, но ничего не сказала. Она совсем позабыла, что Лем был в Опелейхе по военным делам, что никак нельзя ему было остаться здесь навсегда и что пришло время ему возвращаться назад.

– Я не знаю, свидимся ли мы еще али нет, но я клянусь, что буду молить об этом богов день и ночь! – добавил Лем и поцеловал ее маленькую ладонь. А потом, поклонившись ей в пол, вышел из лавки.

И только за ним закрылась дверь, как из глаз Иль брызнули слезы, а тело затряслось от рыданий. Уульме, услышав своим звериным ухом, как убивается в запертой лавке его молодая вдова, вошел через заднюю дверь и просунул свою большую голову ей под руку.

– А если попросить Забена? – мелькнуло у него, когда он понял, что ему не под силу утешить юную Иль. И старик, словно прочитав его мысли, решил перед сном проведать своих работников.

– Что случилось? – спросил он, видя, как Иль быстро вытерла слезы с лица.

– Ничего, – ответила Иль. – Осколок в глаз попал.

– Уульме бы тебя не осудил, – тихо сказал Забен и погладил ее по голове. – Ты ведь и сама это знаешь.

Но его слова не успокоили Иль, наоборот, еще больше разбередили ей сердце. Да как она может даже думать о ком-то, кроме своего мужа? Как может позабыть о всем том, что он для нее сделал? Как смеет она на глазах у всех зевак миловаться с другим? Нет! Никогда она не откроет своего сердца!

И, пожелав Забену и Серому доброй ночи, Иль удалилась в свою комнату.

– Что скажешь, Мелесгардов? – спросил совершенно растерянный Забен.

Уульме не знал, что ответить. Он не считал Иль своей женой даже в шутку, но теперь почему-то он испытывал колючую ревность думая о том, что другой, тот ладный и красивый рийнадрекец может сделаться Иль мужем.

– И я не знаю, – кивнул Забен. – Вот ведь незадача!

Долго они еще сидели в пустой лавке, думая каждый о своем и об одном и том же разом. Уульме вопрошал себя, почему он так против счастья Иль, а Забен сокрушался, что впервые в жизни не в силах помочь своему лучшему мастеру.

Но на другое утро, Иль, как и всегда, веселая и румяная, отперла двери лавки. Поначалу Уульме обрадовался такой прежней деятельной Иль, но потом понял, что за нарочитой бойкостью скрывается глубокая тоска. Иль, стараясь занять себя делами, надеялась, что однажды она и не вспомнит о покинувшем ее навсегда рийнадрекце.

– Оставь меня! – шепотом говорила она на нордарском, когда образ Лема против воли всплывал в ее памяти. – Уходи!

Но как только двери лавки закрывались, а Забен, охая, поднимался к себе, Иль подзывала к себе ученого волка и, угостив его кусочком мяса, начинала по-нордарски делиться тем, что было у нее на сердце:

– Ты ведь бывал у нас, Серый, – говорила она, трепля густую шерсть, – нравы наши знаешь… Тот воин, что ходил в лавку… Он статен и красив, и понравится любой. Но мне приглянулся он не только поэтому… В глазах его нет злобы, но нет и уныния. Уульме тоже был красив – высокий, широкоплечий, с голосом, льющимся, словно мед, но в глазах его была боль. Я раньше и не понимала этого, боялась его, бывало, считала, что он сам по себе бирюк и угрюмец, а сейчас поняла: тяжело ему пришлось на этом свете, так тяжело, что искры в глазах навеки потухли… Он жил, словно по принуждению, а будь его воля, давно бы ушел туда, где нет ни боли, ни тяжких дум…

Уульме аж подпрыгнул от таких слов – Иль слово в слово озвучила то, что он не решался сказать даже самому себе.

– А Лем – он как Уульме, только если бы не пришлось тому пережить все те ужасы, которые выпали на его долю.

Об этом Уульме не думал. Он вспомнил улыбчивого рийнадрекца и мысленно сравнил себя с ним. А ведь и впрямь – не случись тогда по его вине смерти Лусмидура, не уйди он тогда из дома, быть бы ему таким, как этот чужеземный воин.

– Я не знаю, называется ли то, что я чувствую, любовью, – продолжала Иль, как ни в чем ни бывало наглаживая волчью спину. – Но я люблю его. И Уульме я любила, но не так, иначе. Хотя я и считала его своим мужем, я не чувствовала к нему того, о чем мне говорила Беркаим – он был мне словно братом или отцом или… – Иль попыталась вспомнить нужное слово. – Заступником.

***

Вида лежал на своем тюфяке, зевая, и думая о том, что сегодня Валён и он должны будут сразиться в показательном поединке. Он понимал, как это взбудоражит всех воинов, и заранее радовался. Даже те, кто ленился учиться, поглядев на такую битву, захотят последовать примеру своих хардмаров.

– Хватит болтать! – вдруг услышал он снаружи сердитый голос Хараслата, который отправил от себя назойливого хардмарина.

Хараслат сбил с сапог грязь и зашел в шатер к Виде.

– Сегодня ты выступишь в дозор, хардмар, – сказал он, стараясь не глядеть на Виду. – Возьми себе любого из оградителей в пару.

И он вышел вон.

Вида не поверил своим ушам. Первый дозор в отряде! Как же долго он ждал этого дня, чтобы на деле доказать Хараслату свою полезность и, наконец, дождался. Он позабыл о долгожданном бое с Валёном, ибо первый дозор был гораздо важнее, чем первый бой.

– Умудь! – закричал он, выбегая из шатра. – Умудь!

Тот был недалеко – беседовал с Асдой, который кроме Валёна ценил лишь его.

– Умудь! – сказал Вида. – Я ухожу в дозор.

Асда тотчас же отошел от них, мрачно кивнув Умудю напоследок.

– Решил, кого возьмешь с собой?

– Ракадара, – не задумываясь, сказал Вида. – Он мне пригодится.

Умудь захохотал. Бледное солнце едва нагрело землю, а холодный ветер поднимал тучи пыли, что у всех оградителей першило в горле, поэтому смех Умудя больше походил на хрип птицы.

– Хороший выбор! – одобрил он.

– Я уж пойду соберусь, – сказал Вида, краснея.

Он отошел от Умудя и, схватив одного из оградителей за рукав, велел передать Ракадару, что тот сегодня идет вместе с ним.

Вида выбрал койсойца не только потому, что тот был его другом. Он на деле хотел проверить чудесный дар хардмарина слышать за много шагов вокруг.

Ракадар не заставил себя ждать – он скоро собрался и пришел к шатру, держа в руках заплечный мешок.

– Здесь еда, – сказал он. – И огниво. И водка.

Вида тоже успел сложить все самое нужное в свой мешок и теперь лишь проверял, все ли на месте.

– Пошли, – сказал он и вышел вслед за Ракадаром из шатра. – Нужно ли прощаться с Хараслатом? – спросил он.

Ракадар лишь пожал плечами:

– Здесь никто не прощается.

– Тогда не будем, – решил Вида.

Они подошли к загону и стали ловить своих лошадей. Ветерок, который важно жевал траву и не желал никуда идти, отошел от Виды, сердито фырча, а Ворон – кляча Ракадара – сразу подбежал к хозяину.

– Глупый конь! – разозлился Вида на такое неповиновение.

Наконец, ему удалось изловить Ветерка и накинуть на него седло и попону.

– Зачем ты жаришь коня? – спросил Ракадар.

– Слишком уж он жирный! – в сердцах сказал Вида, больно дергая Ветерка за гриву. – Чуть похудеет – сразу присмиреет.

Ракадар рассмеялся:

– Это непростой конь. Я его как увидел, так сразу понял, что он поумнее многих наших оградителей будет. И такой важный, будто на нем сам господарь ездил!

– Он такой, – согласился Вида. – Вроде терпелив и спокоен, а вот забыться не дает.

Они выехали вместе, пустив коней рысью. От становища до Бидьяд-Сольме, невысокого холма, откуда несли оградители свой дозор, было совсем близко, так что ни кони, ни их всадники даже не успели вспотеть. Кругом, насколько хватало глаз, простиралась каменистая пустошь, и лишь узкая полоска земли, желтая от солнца, прорезала ее и вела прямиком к дозорной сопке. Вокруг были вкопаны колья и рогатины, на которых лежали толстые сухие бревна. Виднелось кострище, обложенное плоскими камнями. Рядом была яма, где дозорные хранили свой нехитрый скарб – казан, миски, песок в отдельном мешке и сухой хворост для растопки.