Текст книги "Копельвер. Часть ІІ (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9. Шад-река

Еще в самый первый день в отряде Вида заметил, что Умудь был не простым воином. Даже самые лютые и злобные оградители его слушались и побаивались.

– Я-то повидал всяко больше их, – отшутился Умудь, когда Вида заговорил с ним об этом. – На Койсойских торгах.

Вида понятливо кивнул. Он никогда не бывал в Койсое, но знал, что хуже места, чем то, где торгуют людьми, еще не придумали.

– Я и сам не помню, как там оказался, – продолжил Умудь. – Вроде жил я и раньше не сказать, чтобы по чести да по совести, но и помыслить не мог о таком. Я о Койсое был наслышан, но вот увидеть как-то никогда не желал. Но, видать, боги меня привели туда. Я встретил там Ракадара. Если бы не он, то никого из нас уже не было бы в живых. Ценность его столь велика, что не хватит никаких золотых да серебряных монет, чтобы расплатиться за его услуги. Знал бы его бывший хозяин, как продешевил, так давно бы наложил на себя руки от расстройства.

– Каким же он был? – спросил Вида.

– Хозяин-то? Хуже его был только еще один торговец – Крокотун. Мир не видал человека более злого, жестокого и алчного. Он морил несчастных голодом, насмерть запарывал плетьми да назначал за них такие цены, что никто не хотел их покупать.

Виду передернуло.

– Ракадар-то был крепкий да выносливый. Он словно отлит из стали, но и ему бы скоро пришел конец, коли б Хараслат его не выкупил.

– Но почему же никто не воспротивится этому? – пылко спросил Вида. – Почему Койсой до сих пор стоит нетронутый? Разве сотни тысяч рабов, живущих там, не мечтают о свободе?

– Мечтают, – сказал Умудь. – Да только мечты их обращаются в прах, стоит им вдохнуть тот смрад, что пропитывает все вокруг. Никому еще не удалось бежать из Койсоя. Страшный это город, страшный и проклятый.

Вида не стал больше задавать вопросов, но еще долго мысли об ужасах Койсоя не оставляли его.

А на следующий день, когда Вида сидел вместе с Хараслатом в его шатре, разбирая письма и бумаги, он вспомнил еще кое о чем:

– Кажись, что хард мой уже и забыл, что я их хардмар. Да и я сам, признаться, знать не знаю, как с ними обращаться.

Хараслат сощурил глаза:

– Тут народ разный собрался. Кто попроще, а кто и нет. И жили они по-разному. Кто получше, а кому совсем не повезло. Например, Ракадару.

Вида покраснел.

– Это я знаю, – ответил он.

– Я никого не гоню, – сообщил ему Хараслат, доставая мешочек с курительными травами. – Раз пришел, то так тому и быть. Захочет остаться – я найду для него и меч, и место в шатре. А передумает – пусть и идет.

– Валён меня не шибко-то любит, – перевел тему Вида. Ему не хотелось обсуждать Ракадара и его прежнюю жизнь.

– Валён мало кого любит. Тяжело он жил прежде.

– Но мы в одном отряде! – горячо возразил Вида. Он вспомнил большую светлую и кудрявую голову Валёна, его богатырский рост, широченные плечи и плащ с опушкой из лисицы.

– Запомни одно, хардмар, – сказал Хараслат, глядя на его шрамы, – тут хорошие воины стоят дороже золота. И это понимает каждый, кто здесь живет. Любовь тебе не нужна, нужно уважение. Если ты докажешь этим людям, что ты воин – настоящий сильный воин, а не плаксивая девка в штанах, то они будут тебя уважать. А уж любить али нет – им решать. Кто-то полюбит тебя как брата, а кто и нет. Но не об этом ты должен думать.

– Я понял, – коротко кивнул Вида. – Я и не боюсь чужой ненависти, лишь не хочу множить своих врагов.

– Это хорошо, – одобрил его Хараслат. – Мне такие и нужны. Дурных да горячих здесь тьма, а вот тех, кто чуть что не лезет в драку, в отряде не хватает.

Вида зарделся. Похвала от такого воина как Хараслат, дорого стоила.

– Пошли! – вдруг позвал его Хараслат и вышел из шатра.

Вида последовал за ним.

Хараслат окинул взглядом шатры, копошащихся оградителей и сказал, оборачиваясь к Виде:

– Это твои люди, хардмар! Твои братья. Помни об этом. Ибо именно они спасут тебя от смерти в тот миг, когда даже боги отвернутся от тебя.

Он похлопал Виду по плечу и вернулся к себе. А Вида, повинуясь возникшему порыву, громко позвал:

– Оградители!

Лишь несколько человек обернулись на его зов. Вида выкрикнул на одном дыхании:

– Среди вас есть те, кто взял в руки меч лишь недавно, и чьего умения не хватит в бою! Я могу обучить вас управляться с мечом! Любой, кто желает изучить ольвежский бой, пусть станет моим учеником!

Среди оградителей раздались презрительные смешки и даже те, кто в начале внимательно слушали его речь, отворотились и недоуменно пожали плечами. Все уже давно позабыли, что это приказ Виды не напиваться и подготовить коней в ту ночь, когда двести воинов бились с рийнадрекцами, их спас. Новый хардмар как был, так и остался здесь чужим.

Вида еще постоял, ожидая ответа, но потом понял, что оградители посчитали его глупым чудаком, которого не нужно слушаться. Он отошел к своему шатру и сел на топчан. Ох, и задал же ему Хараслат задачку! Как приручить этих нелюдимых и жестоких людей? Как заставить их не просто подчиняться, а уважать?

Рядом раздались шаги, и Вида поднял глаза – перед ним стоял Ракадар.

– Я слыхал, что ты набираешь оградителей, чтобы обучить их ратному делу? – заикаясь, спросил Ракадар. Он ругал себя за то, что обратился к этому господинчику и еще больше за то, что боялся отказа.

– Набираю, – ответил Вида, вставая.

Ракадар было хотел еще что-то спросить, но Вида не дал ему договорить:

– Завтра поутру. Я разбужу, коли не встанешь – спим-то мы в соседних шатрах.

И Ракадар, едва кивнув, отошел от своего хардмара.

Лишь ночное небо посветлело, как Вида вместе с Ракадаром вышли из шатра. Койсоец суетливо поправлял на себе ножны и старался не смотреть на своего учителя. А Вида все еще не мог решить, как ему относиться к своему ученику – презрение к рабам было в нем столь сильным, что его нельзя было выкорчевать за один раз, но разум говорил, что в отряде они равны и негоже ему кичиться и задирать перед Ракадаром нос. Он теперь не Вида Мелесгардов – второй сын и первый обходчий в лесу, он такой же безымянный, бессемейный, нищий и замаравший себя позором, как и все остальные оградители.

Ракадар настороженно сопел и искоса глядел на Виду.

– Пришли, – сказал Вида, когда шатры остались позади. – Коли готов, так и начнем.

Койсоец звякнул мечом и направил его острием в самое сердце хардмара.

– Неправильно, – одернул его тот. – Если будешь его так держать, то тебя проткнут насквозь быстрее, чем ты успеешь моргнуть.

И он показал Ракадару, как встать и как обхватить рукоять меча.

– Хараслат учил нас иначе, – сказал Ракадар.

– Хараслат, может, и учил, – ответил Вида, вскипая от мысли, что бывший раб решил с ним спорить о том, о чем ничего не знал. – А только теперь учу тебя я!

И урок продолжился. Только к завтраку Вида отпустил Ракадара, и сам поплелся за своим учеником, про себя вопрошая богов, как ему вынести все эти наказания. Почему никто не пожелал учиться у него, кроме койсойца, который оказался еще и на редкость упертым? Почему его назначили хардмаром этих людей, не признававших над собой никакой силы и разума?

Днем они больше не виделись, а к вечеру еще несколько оградителей, прослышав про занятия, тоже решили обучаться диковинному ольвежскому бою. Они понравились Виде куда как больше несговорчивого раба, и поэтому на следующее утро он позабыл о Ракадаре.

Вида учил прилежно и с великим желанием, показывая такие мудреные удары, что оградители воочию убедились в том, что новый холеный господин, взявшийся в отряде невесть откуда, вовсе не неумелый зазнавшийся увалень, не знакомый с тяготами боя и походной жизни. То, как обращался Вида с мечом, как выпускал его на свободу, словно дикого зверя, окончательно убедило оградителей, что перед ними – настоящий воин.

– Послушай, Вида, – сказал ему как-то один из его новых учеников, Денови, – о тебе тут спрашивали из харда Валёна. Говорят, что и они не прочь пойти к тебе. Возьмешь?

Вида задумался. Ему льстило то, что оградители рассказывали друг другу об уроках и, вестимо, хвастались своим учителем. Но, с другой стороны, он понимал, что согласившись взять хардмаринов Валёна, он очень обидит их хардмара, а ссориться с ним он совсем не хотел.

– Пусть приходят, – кивнул он. – Да пока зрителями. Если Валён не будет против, то я начну учить и их.

– Но ведь они не в твоем харде! – подал голос Ракадар, который был возмущен тем, что Вида собрался учить и других.

Вида резко обернулся к нему:

– У нас тут один отряд, а не воюющие промеж собой войска. Для меня нет воинов своих и чужих!

И он продолжил занятие, не глядя в сторону Ракадара.

С каждым новым днем учеников у него становилось все больше, приходили из харда Валёна и даже самого Хараслата и изо всех сил старались обучиться тому, чем так мастерски владел Вида. И хотя многие до сих пор не признавали его, подсмеивались и презрительно смотрели, когда он проходил мимо, Вида начал обретать друзей и верных хардмаринов.

Ширалам и Фистар долго не хотели предавать Хараслата, который обучил их всем воинским премудростям, но вскоре сдались и они. Их распирало от любопытства, а когда они увидали то, как другие умело и ловко уворачиваются от ударов палок, служивших учебными мечами, им тоже захотелось сей же миг попробовать свои силы.

Вида радовался и гордился тем, как быстро его хардмарины осваивают то, на что у многих уходят месяцы учения. Да только быстрее всех схватывал не Денови, старательно размахивающий мечом, не Ельма со своим братом Ельвой, не Ширалам с Фистаром, а ненавистный койсоец. И Вида не мог не восхититься Ракадаром, даже против своей воли. Бывший раб превосходил остальных в силе, ловкости и выносливости. Вида однажды даже позавидовал его прыти, когда койсоец легко увернулся от ударов сразу троих оградителей, двигаясь так быстро, что никто не мог нащупать в нем слабое место.

И Вида начал понимать, что презрение к Ракадару вытекает из него, как вино вытекает из дырявой бочки. С детства Вида помнил, что боги делают воинами не всех, а только тех, кто благороден и чист сердцем. И раз койсойский раб был настолько хорош в ратном деле, то, быть может, сердце его ничуть не хуже Видиного, хоть он и вырос не в роскошном дворце, а в вонючем прогнившем Койсое. Но Ракадару он об этом не говорил, боясь привязаться к койсойцу еще сильнее.

Однажды, когда урок был в самом разгаре, Ракадар, забывшись, больно ударил своего противника палкой под колено, что тот, взвыв от боли, повалился на землю.

– Что ты делаешь? – заорал на него Вида, мигом подскочив к лежавшему на земле Асде – хардмарину Валёна.

– Я случайно, – начал оправдываться Ракадар, отступая на шаг назад.

– Ты дурной и опасный! – не унимался Вида. – Это урок, а не настоящий бой! Убирайся с поля и жди, пока я тебя позову! А ты, Асда, вставай и передохни, – обратился он к лежащему на земле хардмарину.

Асда прохромал к зевакам, которых пока не брал к себе Вида, но которые исправно приходили посмотреть на его уроки.

Вида повернулся к остальным, желая продолжить урок, но заметил, как Ракадар, бросив свою палку на землю и сгорбив плечи, спешно удаляется от остальных. Вида понял, что обидел своего собственного хардмарина, заступившись за чужого, и на миг возненавидел сам себя.

– Обождите здесь, – коротко сказал он и поспешил за койсойцем.

– Ракадар! – закричал Вида, догоняя оградителя. – Ракадар!

Тот обернулся. Ему хотелось провалиться сквозь землю, но не исполнить приказа хардмара он не решился.

Вида подбежал к нему:

– Я был неправ.

– Я же дурной и опасный! – зло осклабившись, ответил Ракадар. – Дикий зверь, всю жизнь просидевший в койсойской клетке! Как я еще смею стоять рядом с таким господинчиком как ты? Как смею дышать с тобой одним воздухом?

Он разом решил припомнить Виде все старые обиды.

– Я был глупцом, Ракадар, – перебил его Вида. – Я кроме Низинного Края ничего и не видел.

Вида перевел дух и продолжил:

– Но здесь не Низинный Край, Ракадар. Здесь не мой дом, но правда – она везде одна.

– И какая же твоя правда?

– Что везде есть и хорошие, и плохие, и слабые, и сильные, и низкие, и благородные. Только где-то они едят из золотых блюд да спят на шелковых простынях, а где-то – одеты в лохмотья да делят один кусок на всех.

Он закрыл глаза и ясно увидал своего брата Уульме, который, как и он, ушел из родного дома:

– Богатство и бедность – лишь личина, а вот истина, она всегда внутри. Я понял это. Раньше я думал, что благородство дается богами и ими же забирается обратно, а сейчас я вижу, что даже бывший раб может быть благороднее высокородного хардмара.

Ракадар отвернулся. Никогда и ни от кого он не слыхал таких речей. Жизнь его была наполнена одними страданиями. Сначала голод, такой, который терзает даже во сне и который не заглушить даже смертью. Потом рабство и вереница все новых людей, которые покупали и продавали его, словно вещь или скот, не думая о том, что и у него было сердце и гордость. Он вспомнил зловоние и шум Койсоя, всех людей, кто приходил туда по своей воле и всех рабов, которых пригоняли для торгов. Вспомнил тысячи и тысячи гнусных лиц вырожденцев и преступников, жестоких и низних, вспомнил побои и новый страшный голод.

Только Умудь был добр к нему. Он увидал его на торгах, где и сам был надзирателем, и пообещал ему свободу. А через несколько дней привел к нему Хараслата, который, не торгуясь, выкупил его у Цернета. А когда его привели в оградительный отряд, то ведь только Умудь стал ему другом, ежели не считать самого Хараслата. А теперь вот Вида – его новый хардмар – стоит перед ним и говорит с ним так, будто был он ему братом.

– Прости меня, Ракадар, – сказал Вида, и голос его дрогнул. – Твое сердце оказалось благороднее моего.

– Я не держу зла на тебя, Вида из Низинного Края. Мне нечем гордиться, ибо кроме жизни в Койсое – дрянной и несвободной, я ничего и не знал. Но я всеми силами стараюсь смыть с себя всю грязь.

Оба воина обнялись, словно братья, и Вида теперь уже точно знал, что не зря он попал сюда, что его вели сами боги, ибо в мире не было места, где был бы он столь же счастлив. Образы матери и отца, светлый лик Ойки и его братьев исчезли, словно в дыму.

– Возвращайся к остальным, – попросил Вида.

– Но я все равно не дам Асде меня побить, – усмехнулся Ракадар и пошел обратно.

А Вида, глядя как оградители, пыжась и обливаясь потом, заучивают мудреные движения, вдохнул полной грудью – это были его люди, его хард, его друзья и его братья навек. Потеряв одно, он нашел другое, не менее ценное.

С того самого дня Вида и Ракадар, знатный господин и бывший раб, оннарец и койсоец стали лучшими друзьями.

***

Карамер частенько задавался вопросом, куда же они шли. Ях называл то одно место, то другое, то и вовсе поворачивал назад.

– Есть у меня одно дельце, – всякий раз говорил он, когда им нужно было сойти с намеченного пути.

Они останавливались в трактирах, где старик выменивал склянки с зельями на ночь постоя и миску похлебки, ночевали у дороги, накрывшись плащами, иногда заходили в дома, где Яха встречали, как дорогого и почетного гостя, угощая его лучшими кушаниями и укладывая на мягкие перины.

За многие дни дороги Карамер не просто привязался к Яху, он полюбил его, как родного деда, хоть до сих пор и побаивался. Ему все казалось, что под личиной дряхлого старика скрывается бесстрашный воин, но зачем Яху было прикидываться немощным и слабым, он не знал.

Кадон и Васпир тоже успели привыкнуть к мальчику. Карамер с удивлением обнаружил, что тощий пугливый Васпир знал бесчисленное количество сказок и песен, а боров Кадон, хоть и не отличался умом и хорошей памятью, был храбр и смел.

– Расскажи мне историю, – как-то попросил Васпира Карамер, когда они уже глубокой ночью сели у дороги и развели костер.

Мутные глаза висельника оживились. Рассказывать он любил, только вот слушателей обычно не находилось.

– Которую? – спросил он, в уме прикидывая, с какой ему начать.

– Какую хочешь, – ответил за мальчика Ях. – Не тяни уж.

Васпир поудобнее устроился у костра, прокашлялся и торжественно начал:

– Расскажу я про Копельвер, чудное явление, свидетелем которому можно стать лишь раз в жизни! Копельвером исстари называлась малая луна, которая на миг могла заслонить собой большое солнце. Но этого мига хватало, чтобы поменять местами небо и землю, горы и реки, жизни и смерти. Малая сила сокрушала большую.

Карамер слушал, затаив дыхание. Голос Васпира уже не дрожал, как обычно, а сам бродяга выпрямился на своем месте:

– Но еще копельверами называли тех, кто мог спорить с богами, защищая собой, заслоняя от бед. Кто мог вымаливать жизни и вырывать из тисков смерти. Кто оказывался там и тогда, когда всякая надежда гибла…

Васпир обвел всех взглядом:

– Боги не любят людей непослушных и дерзких, но даже они признали власть копельверов, наделив их силой видеть прошлое и будущее. Не выпросить у копельвера милости человеку черному, не отмолить грехи за свои злодеяния, не скрыть преступлений и не обелить совесть. Все, все видят копельверы. Все слышат. Все чуют. И карают они мечом праведным тех, кто живет не по чести, а тех, кто душой еще не успел измараться, спасают от бездны…

Карамер будто проваливался в сон. Ему казалось, что это не Васпир рассказывает ему старую сказку, а сама земля шепчет свою правду. Краем глаза он заметил Яха – старик сидел, внимательно слушая Васпира, не перебивая, не ругая почем зря. Даже тупой боров Кадон и тот присмирел и, с блаженной улыбкой на лице, внимал рассказчику.

– Но много опасностей подстерегает копельверов на их пути. Главный бог, великий господин, испытывает их, соблазняя дарами и подношениями. Золотые горы сулит он тому, кто забудет свой путь, кто оставит богам самим казнить и миловать, что не будет вмешиваться в дела людей. Прекраснейшие девы хороводом идут вокруг копельвера, улыбаясь ему и сбрасывая одежды. Предлагает ему великий господин место по правую руку от себя, чтобы править людьми…

Костер давно догорел. Лишь кое-где еще тлели угольки, давая слабый свет. А путники даже и не думали прерывать Васпира, который уже проповедовал, воздев глаза к небу:

– И сказал тогда великий господин, сказал, обратив свой взор к непокорному копельверу: “Бери всю землю, всю воду и все небо, как есть, стань моим наместником во всех государствах и над всеми народами, и получишь ты жизнь бессмертную и силу, способную сокрушить земную твердь!”

И ответил ему копельвер бесстрашный: “Не нужна мне сила карать да наказывать, не хочу я ломать и крушить! Не соблазнюсь я властью кроме той, что уже у меня есть. Не дам я тебе забирать жизни у хороших и оставлять ее плохим. Покуда мир стоит, покуда солнце светит, копельверы-заступники всегда будут там, где сами звезды не светят, и с теми, кому в целом мире больше некому помочь!”

Последние слова Васпир уже прокричал, вскочив с места и потрясая кулаком, будто бы изображая непокорного копельвера.

– Сядь, дурак! – перебил его каркающий голос Яха. – Послушали твоих сказок и будя. Спать пора.

И он начал укладываться у костра.

– Ежели это правда, – протянул доверчивый Кадон, – то повезло, должно быть, тем, за кого вступится копельвер.

И он, зевнув, тотчас же захрапел.

А Карамеру не спалось еще долго: он все думал о том, что старик Ях очень был похож на бесстрашного копельвера, взявшегося отстоять их всех перед богами.

Глава 10. Семь вёсен ночи

Хотя среди оградителей было не принято расспрашивать о прошлой жизни, но мало-помалу от Ракадара, который слышал любой шепот даже в сотне шагов от себя, Вида узнал о судьбе почти всех в отряде. А узнав, и не ведал, как ему быть дальше. То на него накатывала жалость и сострадание к тем, кто волей богов был вовсе не так удачлив, как он сам, то его начинало душить презрение и отвращение к людям, которые давно уж потеряли человечье лицо.

– Хардмарами не рождаются, – как-то сказал ему Хараслат. – Или ты думал, что едва назвали тебя сотником, так ты сразу и выучился управлять своей сотней?

Вида знал, что многие оградители не верили ему и втихаря насмехались над его молодостью и неопытностью. Дескать, чего он в жизни-то увидеть успел? О том, что именно Вида поспел на помощь Хараслату, все уже давно забыли – этим людям было мало одного поступка, чтобы подчиниться. А если и рассудить по правде, то каждый мог похвастаться тем, что кого-то спас. Не всем пришлось по вкусу и то, что Вида взялся обучать воинов – дескать, на учебной-то площадке всякий ребенок – умелый боец, а вот в битве-то…

Ненавидели, презирали и завидовали Виде еще и потому, что он был не их помола. Хоть никому Вида и не рассказывал о своей семье и о том богатстве, в котором привык жить, всякий, даже самый невнимательный воин понимал, что трудиться Виде пришлось немного, а плетей, батог и кандалов он не пробовал вовсе. Как тут не возненавидеть холеного и залюбленного господинчика, который и здесь, в отряде, сразу стал хардмаром?

Вот только шрамы, бугрившиеся у него на груди, заставляли многих примолкнуть и не говорить все то, что о нем думали, ему в лицо. Ведь вот какая штука – если Вида был сыном богатея, то где он мог так попасться зверю? А если такая же голытьба, как и они сами, то тогда откуда у него взялся дорогой меч, кинжал, усыпанный драгоценными камнями, и чистокровный жеребец? На вора или конокрада Вида походил меньше всего, и даже самый гадкий и завистливый оградитель это признавал.

Сам Вида подолгу засиживался у Хараслата, у Умудя или же бродил вокруг становища с Ракадаром. От них он наслушался о рийнадрёкцах, и невесть как оказавшихся на границе ксененежичах, и беглых южанах, и ином сброде. И все были с оружием, все в крепких сапогах и новых плащах. Все сытые, ладные, с лоснящимися лицами. Куда до них было вечно голодным и отчаявшимся оградителям, которые, обезумев, из последних сил сдерживали их натиск. Вспоминая свой первый бой, Вида больше всего дивился той страсти, с которой они бились. Никто не отступил, не бежал, не предал! Все они были из тех, кого Вида раньше и за людей-то не принимал – грязь на земле и только. Рабы, воры, насильники, убийцы, отступники и изменники, люди без чести и совести, бессемейные скитальцы. Но все они, как один, сражались с врагом, мертвой хваткой сжав меч.

– Эти люди появились на этот свет сами по себе, словно выросли из-под земли, – сказал Виде Умудь.

Вида опешил, когда узнал, что многие оградители не помнят о себе ровно ничего. Им было неведомо, где их матери да отцы, да живы ли они, неведомо откуда они родом, да кем были их предки. Они помнили лишь голод да звонкую песню плетей, тяжесть цепей и смерть. Одну только смерть, куда ни посмотри. Вида часто спрашивал у Ракадара, как пришлось ему жить, и каждый раз не хотел верить его словам. Он и не думал, что можно жить так, как жили рабы в Койсое, и не умереть. Но Ракадар отвечал на это, лишь усмехаясь:

– Мы-то люди не балованные. Мы много не просим, но нам-то много и не дают.

Сначала неохотно, а потом все с большим желанием он рассказывал о своей прежней жизни – о смрадном духе Койсоя, о рабах и их хозяевах, о тех, кто не гнушался покупать себе людей лишь для того, чтобы отдать их на смерть. Но больше всего нравилось ему вспоминать о том дне, когда его впервые увидел на торгах Умудь.

– Я-то с детства знал, что слух у меня дивный. Да только никто этот мой дар особо и не жаловал. Я ведь все слышу, что вокруг говорят. Меня не обманешь да не пошепчешься, коли я рядом. А Умудь сразу сказал, что нет мне цены!

Вида хотел было спросить, как же Умудь узнал о его даре, коли и сам видел его впервые, но передумал.

– Он подошел ко мне и спросил, не хочу ли я стать воином. Я, было дело, попервой-то и не поверил. Когда это рабы становились свободными воинами? А Умудь и сказал, что он-де знает одного хардмара, которому такие как я дороже золота будут. И что он расскажет ему обо мне, а тот придет и выкупит меня. Главное, сказал Умудь мне тогда, раньше срока-то не преставиться. Он потом и к хозяину моему подходил и просил, чтобы тот меня не вздумал продавать али плетьми забивать. А через семь дней и вернулся за мной.

И Ракадар хвастливо добавил, решив, что Вида уж точно оценит такую весть:

– Одну меру серебра за меня положил!

Вида не знал, сколько стоили рабы и было это дорого али дешево, но по горящим глазам Ракадара понял, что тот гордился такой ценой.

– Умудь-то все про меня Хараслату рассказал. Тот сначала и не поверил, что я так слышу. Зашел за шатер и прошептал пару слов на незнакомом языке. А потом вышел и спросил меня, что я услыхал. Оградители вокруг со смеху покатывались, ибо не услышали ни звука, а я все повторил. Хараслат Умудя похвалил, сказал тому, что истый алмаз он нашел. А меня чуть не с собой рядом посадил. Приказал мне еды давать столько, сколько съем, ибо был я тогда столь тощим, что еле на ногах держался. И одежу мне новую справил и с мечом обучил управляться. Я-то только здесь и зажил, а про Койсой и не поминаю даже. Только вот долго от тамошней вони не мог отмыться. По два чана воды кипятил и скоблил грязь вместе с кожей. Лишь недавно избавился от того дурного запаха.

Вида оглядывал жалкие шатры и думал, что боги были к нему милостивы, что позволили ему родиться у Зоры и Мелесгарда. Очень уж ему повезло даже не знать о Койсое и его жителях.

– Ты и впрямь стоишь меры серебра, – соглашался он. – Умудь не прогадал.

И Ракадар довольно и гордо улыбался ему в ответ.

Некоторые другие оградители, из тех, кто сразу принял Виду и признал в нем главного, сначала неохотно и куце, а потом все более доверительно рассказывали ему о себе. Прошло две луны с тех пор, как Вида попал в оградительный отряд, а у него уже появились друзья, готовые без единого звука пойти за ним хоть на край света.

Хараслат выделил Виде свой собственный шатер, такой же, какой был и у Валёна, второго хардмара. Он и сам, без подсказки Умудя, видел, что Виду ему и впрямь послали боги – не висельник и преступник, а родовитый и умелый воин, владеющий мечом так, будто это была его рука.

– Я тут уже свой, – как-то похвастался Вида, сидя вместе с Умудем в своем шатре. – Даже те, кто сплевывали мне под ноги, когда я проходил мимо, кланяются в пояс!

Но Умудь все же решил предупредить Виду:

– Ты-то не шибко-то радуйся. Оградители люди такие – сегодня сладкий хлеб, а завтра – камень. Коли что решат для себя, так потом очень уж трудно из них дурь выбить.

Вида в тот день не понял ни слова из наставления Умудя, но расспрашивать не стал, решил, что потерпится. А вечером случилась первая драка с тех пор, как он стал хардмаром. Один из оградителей, обидевшись на другого, недолго думая, выхватил нож да наотмашь ударил того по ребрам. Второй так и осел на землю, хватая ртом воздух и держась за рану.

– Прекратить! – заорал Вида, подлетая к драчунам и вынимая меч из ножен.

Оградителей развели, а к раненому подбежал лекарь, который тут же его и оглядел:

– Неопасно, – уверил он Виду. – Не помрет.

Вида знал, что за драку в отряде Хараслат никого не погладит по голове. Тот без долгих разговоров изгонял таких людей из харда, не печалясь, что же с ними будет потом. Но Вида решил поступить иначе:

– Пусть Каме выхаживает Чарена, – сказал он. – Пусть ходит он за ним, как за родным братом. И коли тот не пойдет на поправку, то я изгоню его из харда.

Оградители, не привыкшие к такой мягкотелости, разочарованно зашептались – изгнание хардмарина всегда было делом зрелищным и очень увлекательным. Хараслат умел выгонять так, что об этом помнили еще долго. А новенький юнец лишь разлил слез, словно баба.

Вида осознал, что уважение, которое он заслужил с таким трудом, начало таять, словно снег по весне. Каме ходил мрачнее тучи и нет-нет, да и поминал недобрым словом того, кто из воина сделал сиделку да выставил его на всеобщее посмешище.

– Зря ты так, хардмар, – укорил его Ракадар однажды. – У нас так не делается.

– Не делалось, – вскинулся Вида. – Пока я не был вашим сотником. Теперь же делается. И не смей мне перечить.

А через несколько дней к Виде подошел Уйль – рийнадрекский каторжник, приставший к отряду еще тогда, когда Хараслат только набирал себе воинов. Он был нескладным и бледным, но по-медвежьи сильным и выносливым.

Уйль нагло осклабился, заведя обе руки за спину и сказал, глядя Виде прямо в глаза:

– Я не хочу быть твоим хардмарином, Вида-сосунок!

Вида нахмурился. Стоявший рядом Ракадар вспыхнул, но не сказал ни слова.

– И чем же не нравится тебе мое хардмарство? – строго спросил Вида.

– Ты не один из нас, – ответил Уйль, но уже не так нагло. – Ты думаешь, что сроднился с нами, раз носишь одно платье, но это не так. Волк овцу чует.

Остальные одобрительно закричали, поддерживая дерзкого хардмарина.

– Ты не выгнал Каме, хотя он и нарушил наш закон. Ты оставил среди нас преступника, думая, что сотворил великое благо. Но это не так. Может быть, в тех краях, где ты и жил, там делают с теми, кто преступил клятву, но не у нас.

– Мы тоже хотим уйти! – раздались несколько нестройных голосов.

Вида молчал. Он не знал, что ответить Уйлю и как быть дальше с теми, кто хочет уйти из его харда. Он не знал, что будет с ним самим, коли все его хардмарины примут сторону Уйля, но одно он знал точно – с Каме и Чареном он поступил правильно. Они были братьями, пусть и не по крови, а поднять руку на брата – есть страшный грех. Но еще хуже этого – расстаться врагами навек. Каме, уйдя из отряда, сохранил бы в душе зло, а оставшийся Чарен – великую обиду. Только заставив их быть вместе, можно было примирить двух оградителей.

– Ты волен это сделать, – проговорил Вида, после недолгого молчания. – И каждый волен уйти от меня к тому, кто вам угоден.

Уйль разочарованно огляделся по сторонам. Остальные оградители с затаенным торжеством ждали конца. И Вида все понял. Оградители желали, чтобы Уйль прилюдно унизил пришлого мальчишку с богатым кинжалом.

Он откинул волосы назад и тихо шепнул Ракадару, который громко повторил его слова всем остальным:

– Каждый может уйти из моего харда! Но уходя, вы должны дать последний бой и сразиться со своим хардмаром. Победив, вы уйдете, а проиграв, останетесь здесь.

Оградители закричали, ободряюще подталкивая Уйля вперед. Сейчас их лучший воин покажет этому самодовольному чужаку истинное умение.

– Могу ли я убить тебя? – спросил Уйль.

– Можешь, коль силенок хватит, – ответил Вида, набирая в грудь воздуха.

Все остальные отступили на несколько шагов. Многие поддерживали Уйля, одобрительно крича и желая ему победы. Некоторые, среди которых Денови, Ельма и Буст-гельт, были на стороне Виды, молча и напряженно смотрели на то, как оба оградителя изготавливаются к бою.

– Боги с тобой, Вида, – шепнул ему напоследок Ракадар. – Они тебя не оставят.