Текст книги "Копельвер. Часть ІІ (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Глава 1. Стылый мёд

Солнце еще даже и не думало освещать землю своим слабым холодным светом, а Вида уже проснулся. Стараясь не будить мерно храпевших рядом друзей, он оделся, наскоро перекусил оставшимся со вчерашнего застолья холодным мясом и вышел из дома. Чепрак, спавший в сенях, радостно замахал хвостом и встал на задние лапы.

– Идем! – зевнул Вида, натягивая рукавицы. – Загостились мы.

И они вместе зашагали по дорожке. Зима только-только начала отступать, и холодный, но уже не такой стылый ветер обдувал голые деревья. Очень скоро Вида взмок от пота и стащил с головы теплую шапку.

– Уф! – выдохнул он, прислоняясь к искореженной временем осине, чтобы отдышаться. – Скоро моя свадьба. Как бы дожить бы!

Чепрак скакал рядом, преданно заглядывая молодому хозяину в глаза. Он, казалось, тоже не мог дождаться этого дня.

– А-а-а-а! – вдруг каркнул ворон, сидевший на соседней ели, так громко и неожиданно, что Вида против воли вздрогнул, а Чепрак разразился оглушительным лаем. – А-а-а-а!

Вида насторожился. Что-то непривычное было в этом карканье. Совсем не так он должен был кричать. Юноша задрал голову наверх и увидел то, от чего у него кровь застыла в жилах: птица выгибалась, словно змея, топорщила перья, вытягивала когтистые пальцы и клацала клювом.

– А-а-а-а!

– Птичья хворь! – воскликнул Вида. Словно завороженный, он смотрел на то, как корежило и ломало несчастного ворона.

– А-а-а-а! – в последний раз вскрикнула птица и замертво упала с ветки.

Чуть помедлив, Вида подошел поближе. Нужно забрать ее с собой, как просил Ванора. Чепрак перестал лаять и, покружив вокруг хозяина, скрылся за деревьями.

Едва Вида дотронулся до черных перьев лежавшей на снегу бездыханной птицы, как та вывернула голову и из последних сил ударила его клювом по толстой рукавице. Вида вскрикнул и отдернул руку. О том, чтобы мертвые вдруг оживали, он точно никогда не слыхал.

– Ну и испугался же я! – хохотнул Вида, стараясь унять колотившееся сердце. Он стащил будто ножом разрезанную рукавицу и сунул ее в карман. Надо будет отдать на штопку.

Где-то совсем рядом истошно залаял Чепрак, первее хозяина увидав то, от чего нужно было уносить ноги.

– Чепрак! – закричал Вида, сразу позабыв о вороне, но пес только сильнее залаял – уходи, хозяин, спасайся!

И Вида побежал со всех ног, но не из лесу, а вперед, к своему верному Чепраку, который даже перед смертью пытался предупредить хозяина. Он услышал, как дикий заливистый лай разом оборвался, и сердце его похолодело от ужаса.

– Чепрак! – закричал он, доставая из-за пояса нож. – Ко мне!

Словно смерч, откуда-то из лесной тьмы на него накинулся зверь. И не успел Вида понять, кто же это был, как другой – его сородич, куда как сильнее и опаснее, прыгнул ему на грудь, разорвав, будто бумагу, толстую шубу. Вида, охнув от боли, наугад ударил ножом в мягкую плоть и почувствовал, как руку его обожгла горячая волчья кровь. Значит, ранил. Но куда? Как? Волк глухо всхрапнул и с дикой злобой сомкнул свои челюсти на его плече.

***

Уульме открыл глаза. Вокруг было темно, как в нордарской темнице, но куда как холоднее. Да и воздух был не таким спертым как в глубоком подземелье – он бодрил, а не усыплял… И тут же мысль об утренней казни ожгла его память. Его помиловали? Иркуль сжалился над ним?

Уульме попытался встать и тут же рухнул на обледеневший наст. Ноги не слушались его, а руки превратились в бесполезные культяпки, которыми он даже не мог толком пошевелить. Уульме хотел закричать, но из его пасти вырвался утробный низкий вой.

В ужасе он заметался по снегу, оставляя плоские оттиски следов, и снова завыл.

Солнце только вставало, и в его слабом свете Уульме смог рассмотреть то, во что он превратился. Сухая серая шерсть покрывала то, что еще вчера было его руками – руками, которыми он оживлял стекло, большой нос чесался от непривычно острых запахов, а кожистые наросты на ладонях совсем не чувствовали колючий подмерзший снег.

“Вот ты какой, мир после смерти!” – осенило Уульме. В сказках и песнях говорилось, что по ту сторону вечного сна в золотых чертогах за богатым столом сидят почившие предки и радостно приветствуют тебя заздравными тостами, если ты жизнь прожил по чести да по совести, или гонят прочь, коли добрыми делами ты не славился, но Уульме, как ни вертел он головой, так и не увидел ничего похожего на золотые палаты и ломящиеся столы. Наоборот, все казалось ему страшно знакомым, будто он уже был здесь, да и не один раз.

– Лес! – про себя ахнул Уульме. – Низинный Край!

Так вот куда богам было угодно отправить его после смерти! Они вернули его домой!

На негнущихся лапах Уульме подошел к ближайшему дереву, поднял голову и вгляделся в недавно подновленную зарубку. Да, сомнений быть не могло – он был в Низинном Крае. Такие запретительные метки обычно ставили обходчие, защищая деревья от случайной вырубки.

– Дом! – не помня себя от счастья, Уульме царапал лапами мерзлую землю, чесался о черные шершавые стволы, полной грудью вдыхал терпкий хвойный дух леса. – Я дома!

И тут он услышал собачий лай, а следом за ним и человеческий голос.

– Чепрак! Ко мне, Чепрак! – закричал кто-то совсем рядом с ним.

Уульме навострил уши. Значит, он не один! Может, тот, кто звал собаку, получше него знает этот мир и сможет проводить его к предкам на поклон? И, Уульме, все еще не привыкнув к своему новому обличью, побежал туда, где отчаянно боролся за жизнь Вида Мелесгардов.

Вида выронил свой нож и теперь голыми руками душил дикого зверя. Второй волк, которого он сумел ранить, хоть и разомкнул челюсти, но не убежал, а хрипел где-то совсем рядом, пачкая снег красными каплями.

“Вот и конец”. – подумалось Виде. Он и сам истекал кровью, сам едва был в сознании. Никто не придет. Никто не поможет.

– Ванора! – закричал он в пустой надежде, что обходчий услышит его. – Игенау!

Он никогда не боялся смерти, но не думал, что придет она так скоро. Да и много ли чести умереть в лесу, рядом с домом, разорванным на куски одичавшими волками?

Из последних сил Вида отбивался. Ну и что, что ему не спастись – он не даст разорвать себя как тряпичную куклу. И вдруг он услышал, что помощь близка. Кто-то бежал к нему, тяжело дыша и спотыкаясь о толстые, поваленные старостью деревья.

– Я здесь! – крикнул Вида. – Здесь!

И потерял сознание.

Большой облезлый волк, явившийся из лесной темноты, остановился лишь на мгновенье. А потом кинулся на белого вожака, в страшном захвате сомкнув челюсти на его шкуре. Вожак в один миг вырвался из пасти незванца и опасно оскалился.

“Подходи же, посмей”. – говорили его глаза.

Но пришлак не отвел взгляд, и через миг они в едином порыве кинулись друг на друга. Клочья шерсти полетели в разные стороны, кровь брызнула на деревья и снег. Двое волков дрались, как в последний раз. Все ближе подбирался к горлу незванца белый вожак, все росла и множилась в нем вечная неискоренимая ненависть к тем, кто пах большим городом и людским жильем. Этот волк был не из их породы, он явился оттуда, где жили люди, он насквозь провонял чужим духом. Один лишь миг, и он убьет пришлака, а потом разделается и с человеком, который лежал в шаге от него – безоружный и беспомощный.

Вида очнулся лишь на миг, и, увидев, схватку двух волков, нашарил оброненный на снегу нож, дернулся к белому вожаку и вонзил его тому промеж лопаток. Белый захрипел и повалился на бок, вместе с Видой, который растерял последние силы в этом коротком поединке.

“Вот теперь точно конец. – подумал Вида, лежа на снегу, – Не дожил я до свадьбы!”

Белый волк придавил его так, что Вида едва мог дышать, а горячая кровь все дальше и дальше расползалась из распоротой грудины.

– Вида! – вдруг услышал он голоса из давешнего сна. – Спаси нас! Заслони от беды!

Тысячи людей с пустыми глазницами стояли перед ним на коленях, протягивая костлявые слабые руки.

– Спаси нас! – повторяли они. – Мы падаем в бездну!

Вида слышал их так явно, будто они и впрямь стояли вокруг него. Он знал, что перед смертью видится и слышится то, чего нет на самом деле, а потому и не сильно удивился.

– Как же я спасу вас? – устало отмахнулся юноша от назойливых голосов. – Я ведь и сам почти умер.

– Вида! – не унимались голоса. – Спаси нас! Спаси!

– Я иду, – сдался Вида и открыл глаза.

Волк, увидев, что спасенный им юноша очнулся, схватил его за ворот шубы и потянул из-под уже остывающей туши противника.

– Ванора… – прошептал Вида, зажимая здоровой рукой рану на плече. – Позови Ванору.

Спаситель кольнул его взглядом серых глаз, и туман заволок весь лес.

***

Ойка сидела у окна и раскладывала на постели разноцветные платки. Она все никак не могла выбрать, какой из них надеть ей на свадьбу, и теперь мяла тонкую ткань в руках, прикладывая то к волосам, то к бледному лбу. С самого утра ей было неспокойно – сердце ее то замирало, будто предчувствуя беду, то принималось биться так сильно, что Ойка начинала задыхаться, словно от быстрого бега.

– Это все свадьба, – уговаривала она себя. – Просто свадьба.

Захлебнувшиеся лаем собаки прервали ее мысли. Ойка выглянула в окно и обмерла: Ванора и Игенау вдвоем тащили носилки, на которых лежал Вида, накрытый сразу двумя шубами.

Отбросив платки и даже не накинув на плечи шали, Ойка выбежала из комнаты и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, помчалась вниз.

– Виду задрали волки в лесу! – задыхаясь, сообщил Ванора выбежавшему раньше нее Трикке. – Насилу успели.

Осторожно, стараясь не потревожить раны юноши, обходчие передали носилки слугам и повалились на снег. Они шли с самого редколесья, не смея останавливаться даже на миг, чтобы не потерять драгоценное время.

– Кликни мать с отцом! – прохрипел Игенау. – Пущай спустятся.

Но Трикке даже не шелохнулся: он словно завороженный смотрел на бледного, точно снег брата, не желая верить, что это не сон, а гадкая страшная правда.

– Их нет, – одними губами ответил Трикке. – Уехали в Прилучную Топь.

Впервые в жизни увидев так близко смерть, Трикке почувствовал себя слабым и жалким. Вида умирал, а он, его родной брат, ничем не мог ему помочь.

А Виду уже вносили в гостевой покой. Ойка, оттолкнув медлительную Арму, подбежала к носилкам, стащила пропитанную кровью шубу и так и осела – зубы зверя пропороли плоть сразу в двух местах.

– Пошлите за лекарем! – запричитала Арма, закрывая рот платком.

– Сразу и послали, – ответил вошедший вслед за Ойкой Ванора, все еще тяжело дыша. – Только нет его в Аильгорде. Иверди лошадь взял, поехал по увалу искать.

А слуги без всяких приказов уже кипятили воду, готовили травы и мази, рвали тряпки на перевязи. Все понимали, что без лекаря им не обойтись и теперь все зависело только от того, успеет ли Иверди найти старого знахаря Ардона и привезти его в Угомлик до того, как Вида умрет.

Трикке на негнущихся ногах вошел в покой и стал в дверях, не в силах ничего ни сказать, ни сделать, а Ойка, забившись в самый дальний угол, не мигая смотрела, как Ванора разрезает ножом на груди Виды рубаху, как Игенау ладонями зажимает рваную рану, как Арма подкладывает под перину горячие камни, чтобы согреть постель.

Время тянулось страшно долго – казалось, прошла целая вечность, когда угомликцы услышали стук копыт, а потом голоса Иверди и старого Ардона.

– Сюда! – чуть ли не волоком втащил лекаря один из слуг. – Скорее!

За ним красный от быстрой езды вбежал Иверди.

– Успел? – спросил он Трикке.

Тот только слабо кивнул.

Ардон склонился на Видой, словно желая уловить его слабое дыхание, поглядел на вспоротые внутренности и, посмотрев на Ванору, покачал головой.

– Крови он потерял много, – шепотом сказал он. – Не выдюжит…

– Сколько? – так же тихо спросил Ванора.

– До заката кончится. А то и раньше. Пусть сыщут Мелесгарда да поскорее, хоть попрощаться успеет…

– Оставьте лекаря с Видой! – громко сказал Ванора, поворачиваясь к столпившимся на пороге слугам. – Нечего вам тут делать. Трикке! Ойка!

– Вида умрет? – дрожащим голосом спросил Трикке, боясь, что вот-вот заплачет, заголосит как девчонка.

– Ардон поможет, – успокоил его Иверди, обнимая за плечи. – Иди. Дай брату отдохнуть.

Игенау тем временем выпроваживал рыдающую как по покойнику Арму, а Ойка, не дожидаясь, пока и ее вытолкают из спальни, сама вышла вслед за всеми.

– Ойка, – не в силах больше сдерживаться всхлипнул Трикке. – Вида же не умрет?

– Молись, Трикке, – ответила девочка. – Моли богов о их милости.

И время опять застыло. Ойка слышала, как гулко бьется ее сердце, разбивая опустившуюся вокруг тишину. Трикке сидел ни жив ни мертв, прижав руки к груди. Даже слуги, обычно шумные и болтливые, стояли, скорбно опустив головы.

– Вида не может умереть! – сама себя убеждала Ойка, гоня прочь дурные предчувствия. – Только не Вида! Он же герой! А герои не умирают…

Но скрипучий голос старого Ардона, выходящего из гостевого покоя, разом обрубил все ее надежды.

– Кончился, – скорбно объявил он.

За ним вышли и трое обходчих. Игенау, не таясь, вытирал слезы, бежавшие по его лицу, Иверди, понурившись, нес ненужный уже лекарский короб, а Ванора, постарев за один день на тысячу лет, опустился на стоявшую рядом скамью и закрыл руками лицо.

И слуги набатом забили страшную весть:

– Преставился! Господин Вида преставился!

– Вида! – взвизгнул Трикке и бросился бежать вон из замка.

Арма, схватившись за сердце, рухнула на пол.

– Видочка! – прошептала она и лишилась чувств.

Не обращая внимания на царившую вокруг суматоху, Ойка, шатаясь, подошла к кровати, где лежал вчера еще такой живой, а сегодня такой мертвый Вида, и зарыдала.

– Это я виновата, – корила она себя, задыхаясь от слез. – Я не хотела свадьбы с Бьираллой… Я накликала беду…

Она вновь и вновь прикладывалась к груди юноши, будто надеясь услышать то, что не услышал Ардон, но все было зря: Вида и впрямь преставился.

– Я люблю тебя, Вида, – повторяла Ойка, глотая слезы и гладя его по холодному лицу. – Люблю больше неба, больше солнца, больше Угомлика! Без тебя мне нет жизни…

И, поддавшись слепой надежде, зашептала давно заученные слова:

– Красно да жарко, ковко да плавко, красная лошадь, копытом ударь-ка! Дунь со всей силы, вдарь посильнее, пусть поскакушки бегут веселее… Прыгни повыше, пламенем дышни, вылакай воды на длинные годы… Добрый огонь, красный слуга, весть передай до Кузнеца! Пусть он придет, молот возьмет, песнь запоет да смерть убиёт!

Жар, разлившийся по всему телу, успокаивал, усыплял маленькую Ойку.

Она закрыла глаза и тотчас же провалилась в глубокий сон.

По длинной белой тропе, оступаясь на каждом шагу, тяжело брел Вида, держась одной рукой за рваную рану на груди.

– Вида! – закричала Ойка, но юноша даже не обернулся – он упорно шел вперед, отдаляясь от нее все больше и больше.

Ойка хотела было побежать за ним, но ноги ее не слушались – будто мельничный жернов приковал девочку в земле.

– Вида! – в отчаянии закричала Ойка. – Остановись!

И тут она поняла, что была не одна – вокруг нее на коленях стояли странные люди с замотанными окровавленными платками пустыми глазницами.

– Спаси нас! – кричали они, пытаясь увидеть его незрячими глазами. – Мы в беде! Мы падаем в бездну.

А Вида все шел и шел вперед.

– Вида! – снова закричала Ойка, оглядывая несчастных, которые в жадном отчаянии протягивали свои руки, моля о спасении. – Вернись! Не бросай их!

Вида вдруг остановился. Она не видела его лица, но поняла, что он услышал ее.

– Без тебя они погибнут! Только ты можешь спасти их! – снова крикнула она. – Вернись!

Юноша обернулся. Глаза его смотрели на мир сухо и бесстрастно, но губы шевелились, шепча какие-то слова. Он раздумывал.

– Вернись! Не бросай их!

А слепцы уже сдирали с себя повязки и до крови расчесывали пустые глазницы, желая увидеть своего спасителя.

– Не оставляй нас! Заслони от беды! Защити нас, словно отец! – кричали они, не видя, но чувствуя Виду. – Заступись за нас!

И Вида, подумав еще немного, зашагал обратно.

– Они ждут тебя! – кричала Ойка, не смея отвести от него глаз. Ей казалось, что, если она перестанет убеждать Виду в том, что тот должен вернуться, он неминуемо повернет назад, в пустоту.

Но Вида шел все быстрее и быстрее. Он уже бежал, не обращая внимания на рану в плече и груди. Добежав до нее, он остановился и поглядел ей в глаза. А потом побежал снова.

Ойка словно вынырнула из сна и услышала, как из груди Виды донесся слабый свист. Тотчас же в гостевой покой вошли служанки, которых послали, чтобы обрядить Виду в последний путь.

– Господин Ванора! – закричала одна, пятясь к двери. – Господин Вида… Вида жив!

Эта весть пожаром разнеслась по замку и все обитатели Угомлика во главе с тремя обходчими поспешили своими глазами убедиться, что Вида и впрямь не умер. Ойка, пока слуги бестолково бегали туда-сюда и истошно голосили, заползла под широкую кровать и закрыла глаза. Больше всего на свете ей хотелось спать – никогда прежде, даже работая от зари до темна у Малы, она так не уставала.

“Я только чуть полежу…” – начала она про себя, но, не договорив, крепко уснула.

– Наверное, этот старый пень ошибся, – всхлипнул Игенау, сжимая в своей ладони потеплевшую руку друга. – А мы, дурни, и поверили…

Иверди пристально посмотрел на Ванору, будто призывая его разгадать эту загадку.

– На все воля богов, – коротко ответил обходчий.

А в Угомлик, тем временем, вернулись Зора и Мелесгард. Посыльный, которого отправил Иверди в Прилучную Топь, не решился рассказать хозяевам о том, что на самом деле случилось с их средним сыном, а только лишь попросил их скорее ехать обратно.

– Господин Вида занемог, – соврал он, стараясь не глядеть в глаза Зоре.

Мелесгард тотчас же распрощался с Кьелепдаром и, не дожидаясь, когда явится возница, отпущенный на все четыре стороны до самого вечера, сам правил лошадьми.

Чуть ли не на ходу Зора, предчувствуя сердцем самое худшее, спрыгнула с саней и побежала в замок, расталкивая высыпавших на крыльцо слуг.

– Мама! – бросился к ней обрадованный Трикке. Рядом с матерью, такой живой и решительной, ему больше не было страшно.

Но Зора будто бы не узнала его, не услышала обращенного к ней зова. Даже не взглянув на младшего сына, она вывернулась из его объятий и поспешила за Иверди, оставив Трикке сиротливо стоять во дворе и отчаянно завидовать брату, которому даже сейчас доставалось больше материнской любви.

***

В ту ночь Иль не дождалась Уульме. Она не удивилась и не испугалась: накануне весны и большой ярмарки у мастера всегда было много работы. Каждый день он задерживался в мастерской допоздна, а иногда и вовсе оставался там ночевать. Вот и сейчас Иль, не заподозрив ничего дурного, отпустила Беркаим, отужинала и легла спать.

Едва занялся день, как ее разбудил громкий стук в дверь.

– Открывай! – голосила с улицы Беркаим. – Беда пришла!

Иль, едва запахнув полы халата, отперла нежданной гостье.

Беркаим была вместе со своим сыном – одним из подмастерьев Уульме. Утром Билим, как и всегда, отправился в мастерскую, но мастера он не застал. Он решил сбегать в лавку, но и там Уульме не нашел.

– Все в стекле! – причитала Беркаим. – Все изделия побиты! Что выставить на ярмарку?

Подмастерье, дождавшись, пока его мать закончит, тихо добавил самое главное:

– Торговцы сказали, что Уульме в темнице. Его забрали ночью люди с нашлепкой личной кетовой стражи на платье.

Иль не ничего не знала о законах Нордара, о том, как привык судить Иркуль, и о том, чем грозило Уульме заключение в темницу.

– Ничего не починишь! Не склеишь! – продолжала оплакивать стеклянные безделки Беркаим. – Все побилось, все!

– Иркуль обычно казнит на закате, – сказал Билим.

– Как казнит? – вскричала Иль. – За что?

– За убийство. Уульме убил нордарца сегодня ночью.

Иль осела. Смысл слов, сказанных подмастерьем, не сразу дошел до нее. Да и как поверить в то, что она сейчас услышала?

Во дворе раздались шаги. Один их тех торговцев, который давеча бросился на помощь Уульме, пришел к Иль с вестями.

– Уульме казнят на закате, – повторил он страшные слова.

Иль поняла, что ей нужно было делать. Бежать! Со всех ног мчаться во дворец к Иркулю и молить того о милости для Уульме.

Она накинула на плечи шаль, кликнула дремавшего в клети телохранителя и побежала ко дворцу Иркуля.

Иль не помнила, как ноги принесли ее к дворцовой площади. Добежав, она оперлась о кирпичный выступ и согнулась почти пополам. Никогда прежде не приходилось ей так быстро бегать. Телохранитель бежал следом, но даже он не поспевал за своей быстроногой госпожой.

Отдышавшись, Иль подошла к воротам и замолотила по ним кулаками. Через миг они распахнулись, и один из охранивших их стражников выглянул наружу.

– Чего нужно? – спросил он, доставая меч.

– Разве ты не узнал меня? – в ответ спросила Иль.

Тот ахнул и отступил на шаг.

– Госпожа, – промолвил он, неверяще глядя на девушку.

– Вели доложить Иркулю обо мне. Скорее!

Но стражник не спешил выполнять ее приказ. Он стоял и смотрел на принцессу, беззвучно шевеля губами.

– Госпожа, – наконец, собрался он с духом. – Государь приказал никого к нему не пускать.

– Я – его сестра! – закричала Иль. – Я пришла просить за мастера Уульме, которого заточили в темнице!

– Слишком поздно, госпожа, – ответил ей стражник. – Мастера Уульме казнили на рассвете.

– Я не верю тебе! – вырвалось у Иль. – Ты лжешь!

Стражник пропустил ее и телохранителя внутрь и прикрыл ворота. Палач, который уже успел переодеться в черное платье и снять повязку с лица, подозвав керу поближе, достал из большой бочки высоленные головы верного Цея и иноземца Уульме.

Иль покачнулась и рухнула наземь.

– Пойдем отсюда, госпожа, – сказал телохранитель, помогая ей встать. – Пойдем!

Давно, казалось, забытая покорность вернулась к Иль, так что она послушно кивнула гридню и, опустив голову, побрела обратно.

– Стойте! – закричал стражник, когда они уже отошли от каменных ворот. – Стойте! Начальник стражи зовет вас.

Тот самый воин, который запомнился Уульме, вышел им навстречу. Он поклонился Иль, пусть и не так низко, как делал это раньше.

– Госпожа! – поприветствовал он керу. – Мастер просил передать тебе кое-что.

И он кивком приказал первому стражнику поднести ему поднос, на котором лежал, поблескивая на солнце, кинжал Уульме.

***

Выгнав из покоев сына и Арму, и старого лекаря, и обходчих, и даже самого Мелесгарда, Зора недвижно сидела рядом, беззвучно молясь всем богам – земным и небесным, прося их о милости для ее мальчика.

– Заберите лучше меня, – взывала она к милосердию оннарских заступников, вытирая слезы, которые ручьем текли по ее лицу. – Я уж нажилась… Я свое дело сделала… Только не Вида, только не мой сынок…

Старый знахарь суровой ниткой сшил края раны, и теперь Зора прикладывала к ней тряпки, вымоченные в отваре дубовой коры.

Грудь юноши тяжело поднималась, будто каждой вздох был ему в тягость, его то колотило в ознобе, то жгло в горячке. Зора с ужасом смотрела на то, как Вида корчится от боли, не в силах даже стонать.

– Крепись, сынок, – просила Зора, стараясь не причинять ему лишних страданий. – Держись!

Только глубокой ночью Зора осмелилась хоть ненадолго отлучиться от постели Виды. Дождавшись, когда юноша забудется беспокойным больным сном, она, едва держась на ногах, тихонько вышла в залу.

– Где Ойка? – устало спросила она Арму, сидящую под дверью.

Только сейчас Зора вспомнила, что после возвращения из Прилучной Топи не видела свою приемную дочь и про себя не могла не удивиться тому, что обычно отзывчивая и исполнительная, да к тому же и любившая Виду Ойка даже не спустилась вниз узнать в чем дело иль предложить помощь.

– Ойка? – зевнула Арма. – Так была здесь, а потом и пропала. Наверху нет, внизу нет, искали ж, звали…

Повинуясь дурному предчувствую, Зора вернулась в покои Виды и, подсвечивая себе чадящим огарком, начала заглядывать за тяжелые дубовые лавки с высокими спинками, обитые железом сундуки и бархатные занавеси, но маленькой Ойки нигде не было. Боясь разбудить Виду, Зора шепотом позвала девочку, но только тяжелое дыхание сына было ей ответом.

Взгляд Зоры упал на низкую кровать, под которой ни за что было не спрятаться даже тонкому Трикке, но Зора в слепой надежде опустилась на колени и, вытянув руку, пошарила в темноте.

– Ойка, – дрожащей рукой указала она на девочку прибежавшей на ее крик Арме.

Бездыханная Ойка лежала на толстом ковре холодная, как лед и с волосами белыми, как снег.