Текст книги "Тень Уробороса. Аутодафе"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

DER KRIEG. НАЧАЛО… (2 часть)

1. Пробуждение

Тишина… Я стоял на самом краю пропасти и смотрел вниз. Туда, где в обуглившейся земле среди разбросанных валунов зияла громадная, идеально круглая дыра. И поскольку мне было совершенно точно известно, что этого быть не должно, странные чувства захватывали меня. Таинственное. Пугающее. Важное. Всего лишь шаг…

Я не успел узнать, что крылось в полости под землей, не сделал последнего шага. Грохот камнепада расколол прежнюю картину безмолвия.

С противоположной стороны из пропасти на плато выбиралось самое страшное, что могло быть для меня. И вот уже позабыта тайна провала у подножия скалы. Позабыто все, остался лишь я и то, что вот-вот должно было явить себя передо мной.

Лязгнув подковами, на скалистую площадку тяжело поднялся полыхающий огнем конь размеров немыслимых и немыслимой же мощи. И еще страшней коня был всадник. Враг.

Тут что-то обожгло холодом мою босую ногу. Не сводя глаз с Желтого Всадника, я нагнулся и поднял ледяную секиру. Едва это произошло, враг взъярил скакуна и с обнаженным мечом понесся на меня. А за спиной была только пропасть, на дне которой притаилась черная необъяснимая дыра…

Лицо всадника было серым, мертвым и… моим. Венец из шипящих змей извивался на его волосах, а шею охватывало ожерелье воспаленных язв, но истинный ужас был порожден ни чем иным, как подернутым патиной распада моим собственным лицом, без всякого зеркала возникшим передо мной. Желтым штандартом взметнулся и хлопнул на ветру плащ. И мертвый воин ударил. Его раскаленный до багреца меч высек из моей секиры ледяной каскад, и, тая в воздухе, осколки падали наземь горячим дождем.

Конь поднялся на дыбы, навис надо мной, готовя мне гибель. Я бросился ему под ноги, кубарем проскочил, опалившись, между гигантскими копытами, и направил удар секиры в хребет Желтому Всаднику. Его меч отбил мое оружие: не поворачиваясь, враг защитил свою спину, а я лишь чудом увернулся от копыт лягнувшего коня. Мое тело теряло послушность, будто впадая в покойницкое окоченение.

Желать двинуться – и быть бессильным это сделать…

Тогда с победным возгласом Желтый Всадник, ухватив рукоять меча обеими руками, всадил пламенное лезвие мне в грудь. Взрыв моего мира оборвал все, что еще связывало меня с жизнью…

…и я пришел в себя; по обыкновению – залитый кровью и неспособный пошевелиться, даже открыть глаза.

– С возвращением, мой мальчик! – сказал знакомый голос.

* * *

Фауст, Тиабару, неподалеку от монастыря Хеала, июнь 1002 года

Неладно было на душе Квая Шуха. Зачем наставник Агриппа так осторожничал и назначил встречу в заброшенной часовне вместо того чтобы прийти прямо в его монастырскую келью. Растеряв друзей, всех до единого, Квай стал недоверчив и угрюм. Он никогда не признался бы даже себе, что вера его пошатнулась. Какая-то маленькая, незначительная особенность истины никак не хотела выдать себя ему, что-то он не понимал и делал не так. Где-то в его представлениях о мире таилась осечка, но дабы найти ее, надо было сосредоточиться – и молодой монах пребывал в непрестанном напряжении. В чем крылся смысл проверки, ниспосланной ему, когда погиб рыжий Сит, когда признанного виновным Вирта заточили на всю оставшуюся жизнь в страшный Пенитенциарий, когда сгинул длинноволосый Зил, заводила и выдумщик Зил, о котором все наставники отзывались, осуждающе качая головой?! Что хотел сообщить Всевышний ему, Кваю? Да и есть ли вообще Создателю дело до множества людишек, населивших суровый Фауст?

Где-то рядом только что осыпалась облицовка. Шаги. Дождь припустил, как нарочно…

– Квай, здесь ли ты?

И магистр Агриппа встал, озираясь, спустил на плечи капюшон. Квай Шух вышел к нему из-за полуразрушенной стены.

– Да, наставник, – он хотел опуститься на колено и в обычном приветствии прижать губы к худой руке учителя, однако магистр с тенью досады оборвал его и заставил подняться.

– Сейчас ты идешь со мной, мальчик. Но заклинаю тебя, не задавай мне излишних вопросов. Ты сам все увидишь.

– Хорошо, – удивленно согласился Квай, и они пошли.

Монах думал, что они двинутся к Хеала, но Агриппа свернул к реке и повел его по берегу прочь из городка. Вскоре они вышли за пределы Тиабару, и больше никаких построек не было впереди, лишь невысокие скучные холмы и поникшие деревца разнообразили картину перед глазами. Коли уж Квай дал обещание не выспрашивать, он молчал, но в душе гадал, зачем они делают все это и от кого прячутся.

– Спускайся и входи за мной в реку, – приказал Агриппа. – Не раздевайся: нам придется глубоко нырнуть, и одежда в любом случае вымокнет.

– Хорошо, – снова ответил монах.

Русло, вначале похожее на канаву, расширилось. Земляные берега переходили в скалистые, поросшие мхом, откосы, становились все круче, нависали. Струясь между каменных стен, вода издавала звуки, похожие на человеческую речь. Это было неприятно, еще более неприятно, чем ледяной поток.

– Сейчас набирай в грудь воздуха, ныряй и плыви за мной, – распорядился магистр. – Не отставай, можно сбиться с пути, а там лишь один грот, где можно вынырнуть, остальные полностью в воде.

Они нырнули и поплыли. В мутноватой воде Агриппу видно было плохо, да и глаза у Квая с непривычки заболели, а в какое-то мгновение промелькнула шальная мысль: что, если наставник заблудится, и им не хватит воздуха? И все-таки магистр приплыл точно в нужный грот. Они прошли по убывающей воде и очутились в подземной пещере.

– Отожмем одежду и пойдем дальше, Квай.

Стараясь не клацать зубами, молодой монах повиновался старому. Ухватывая и выкручивая в четыре руки рясу сначала одного, затем другого, они отжали из ткани воду.

Путь был долгим и еще более однообразным, нежели по поверхности земли. Темный коридор, освещаемый только лампой, которую Агриппа вытащил из ниши в каменной стене и зажег, то сужался, то раздвигался, то становился выше, то заставлял сутулиться и пригибать голову. Когда проход оказывался совсем тесным, Кваю становилось жутко.

– Прежде ты был куда более доверчив, – с сожалением проговорил магистр. – Но будь спокоен: мы уже почти пришли. Еще два поворота – и начнутся ступеньки.

Чувство направления безошибочно подсказывало Кваю, что сейчас они находятся где-то глубоко под монастырем Хеала, но как такое могло быть? Ведь Квай почти двадцать пять лет жил в этих краях и ни разу не слышал ни о какой подземной галерее либо иных помещениях.

– Теперь слушай меня, мой мальчик. Слушай и постарайся выполнить все так, как я прошу. Не задавай вопросов и ничего не говори о последних шести годах. Вспомни себя в девятнадцать лет и веди себя в точности как тогда. Лучше побольше молчи.

– Да, конечно, но что…

– Ты все сейчас увидишь. Твоя миссия очень важна, Квай. Даже не так – она определяющая.

– Меня будут допрашивать? За какую провинность, отец Агриппа?

Магистр не сразу понял, а после усмехнулся:

– Никто не будет тебя допрашивать. Мы пришли.

Ступени кончились, равно как закончился и сырой коридор подземелья. Странно растворились массивные двери из неизвестного материала, отливающего серебром. Они не просто открылись, а разъехались и утонули в камне обеих стен – правой и левой. А в глаза ударил ослепительный с непривычки свет. Квай застился рукой, Агриппа лишь сощурился. Два монаха поприветствовали их легким наклоном туловища и кивком.

– Подайте нам сухую одежду, – негромко распорядился магистр, останавливая спутника перед входом в следующую комнату.

Квай недоуменно озирался. Он никогда еще не видывал столько непонятных, да еще и отполированных до блеска приспособлений, не мог понять, чем выложены ослепительно-белые стены помещения и пружинящий под ногами пол.

Им принесли переодеться, а мокрые вещи забрали и унесли. В сухом Кваю стало хорошо и тепло, но насладиться ощущениями не давала занозливая мысль о грядущем допросе.

Тем временем Агриппа повернулся к одному из служителей, одетому в светлую, почти белую рясу:

– Что ж, можно уже войти?

– Конечно, брат Агриппа, тем более он уже спрашивал о вас.

– Проснулся?

– Как обычно: ровно в девять.

Агриппа в рассеянности покивал и, взяв Квая за плечо, увлек за собой. За дверями была еще одна лестница вниз, а потом…

Квай не заметил, куда подевался магистр. По-видимому, тот просто отступил, когда у молодого монаха от удивления округлились глаза, а пробивающиеся сквозь кожу на выбритой голове волоски отвратительно закололи, словно в ознобе.

Тот, из-за кого он замер, тоже растерялся. Но у того, второго, лицо было готово к радостной улыбке. Чуть помедлив, он кинулся к Кваю.

– Зил? Зил, ты?

– Да, но теперь мне сказали, что я ношу другое имя! – крепко обняв друга, заговорил сияющий Элинор, а Квай стоял и гадал, как попала в его густые темно-русые волосы паутина седины, а между бровей – морщина страдания, так и не изгнанная улыбкой.

– Да, – вмешался наконец Агриппа, – после… гм… такой болезни выздоровевший обретает вторую жизнь, а это значит, что ему должно быть подарено второе имя. Квай, твоего друга теперь зовут Кристианом…

– О… как Основателя… – выдохнул Квай, не сводя глаз с очень повзрослевшего Элинора. – А чем…

Он хотел спросить, что за болезнь случилась у приятеля, но холодный сверлящий взгляд Агриппы остановил его на полуслове напоминанием о зароке.

– Квай, я не могу даже найти слов, как рад тебя видеть! – признался Зил-Кристиан. – А меня вот держат в четырех стенах и даже не хотят рассказать, что произошло за время моей болезни и как я здесь очутился.

Краем глаза Квай Шух увидел, как потупились монахи в светлых рясах и вспомнили о своих делах. Что-то было не так. Что-то, кроме внешности, изменилось в самом Элиноре. Он как будто… как будто… Словом, он был похож на Вирта Ата, когда тот убил в поединке рыжего Сита. Пробитый насквозь, пригвожденный невидимым клинком к столбу собственной вины…

– Мне-е-е… доверили… – медленно протянул Квай, все с большей уверенностью чувствующий вину друга, – младших…

– Ты уже почти наставник? И я все пропустил, когда свалился с этой хворью…

Понизив голос, Квай Шух разочаровал друга:

– Это не так интересно, как ты думаешь.

– Как я думаю? – заулыбался Элинор. – Да ты садись, садись! Вот здесь меня лечат, видишь?

Возле постели Зила-Кристиана стояла странная кровать с серебристыми ножками, высокая, узкая и на колесиках. К ней были привешены непонятные приборы, и точно такие же стояли у обычной кровати в изголовье. Слева, встроенное в стену, переливалось фальшивыми красками обманное окно. На картине, которую оно собой представляло, вдалеке высились стены неизвестного монастыря, и башни его вонзались в пушистое белое облако. Одним словом, ничего, что можно было бы счесть правдой: ни облаков таких, ни цветастых изысканных строений, ни синего неба никогда не видели здесь, на вечно пасмурной планете.

– Ну и как я, по-твоему, думаю? – продолжал Зил, не обращая внимания на то, что и Агриппа перебрался поближе, сел за стол и, прислушиваясь к ним, сделал вид, точно читает. – Мне вот кажется, что должность наставника – это именно то, что тебе больше всего подходит. Ты всегда был жутким занудой, Квай!

Они засмеялись. Квай почесал макушку, а Элинор проследил за его рукой.

– Ты неудачно срастил запястье. Сустав твой тоже еще болит, и…

– Верно… А ты… – взгляд Квая метнулся за спину Зилу-Кристиану, где Агриппа спешно приложил палец к губам.

Но Элинор и сам замолчал. По его растерянному лицу было видно, что он пытается что-то вспомнить, и не может.

– О, Всевышний! – прошептал он, прижимая кулак к губам. – Подскажи, откуда мне это известно?!

«Но как все это странно, нелепо… – метнулось в голове у Квая. – Зачем я понадобился им, если Агриппа теперь и слова вставить не дает… Как странно»…

– Помнишь того мальца, который ходил за нами по пятам? – Кваю показалось, что эта тема будет и безобидной, и куда более интересной. – Веснушчатый и любопытный…

Кристиан Элинор пусто взглянул сквозь него, очнулся:

– А?

– Тот мальчишка, который просился с нами на вылазки…

– Оболтус… Помню, – в свинцовых глазах снова ожила улыбка, посветлело.

– Ну так вот, я у него наставник. Теперь он поубавил пыл и растерял свои веснушки, но совсем недавно спрашивал у меня о тебе… Я сказал, что ты нездоров… Нет, все, я не могу так больше! Прости, Зил, мне нужно… дела монастыря зовут… Простите, отец Агриппа.

Квай встал и попятился к выходу. Вранье поедает сердце и душу, и кажется, что ты валяешься в отбросах. Он так не мог. Их так не учили. Зачем все это представление?

– Квай! – Элинор поднялся и протянул к нему руку. – Ты заглядывай ко мне!

– Да, нам пора идти, – решил спасти положение Агриппа.

Он быстро шепнул что-то белорясным монахам и повел Квая Шуха к выходу. Квай успел заметить, что монахи о чем-то заговорили с Элинором, и все они улыбались.

– Отец, что с ним? Он не в себе? Что с ним произошло? – зашептал он, когда двери за ними наглухо задвинулись.

– Квай, послушай… О том, что видел здесь Кристиана, ты никому не должен говорить ни при каких обстоятельствах. Но это ты уже понял, как я вижу.

Квай кивнул.

– Кроме того, теперь он действительно Кристиан, это имя для него почти привычно. О Зиле Элиноре нужно позабыть. Шесть лет назад он попал во Внешний Круг… – Нетерпеливо отмахнувшись в ответ на изумленное восклицание молодого монаха, от которого все это скрывалось, Агриппа продолжал: – Там жестокий и страшный мир, Квай, и Кристиана едва не убили…

– Кто? – глухо спросил Квай, ощутив волну негодования, прилившую в грудь.

– Какой смысл называть тебе имена, если ты все равно их не знаешь. В любом случае эти люди уже наказаны или вот-вот будут отвечать за свои действия, это вселенский непреложный закон. Но меня беспокоит судьба моего мальчика, а не их. Кристиан был тяжело ранен. Мы вылечили его…

– Но почему он такой? Как он поверил в эту историю с болезнью? Он никогда в жизни не болел!

– Всевышний благоволил нам трижды. Сам Кристиан хотел бы забыть то ужасное время. Мозг его действительно потерял воспоминания о жизни во Внешнем Круге. И, наконец, для верности монахи-целители с помощью Господа нашего сумели полностью перекрыть у него возможность вспомнить. Эти шесть лет выпали из его сознания. Вместо воспоминаний о них мы внушили ему, что он пролежал в жестокой горячке, без чувств…

Квай в ужасе не верил своим ушам. Такого не могло произойти с Зилом! Но смерть рыжего Сита – случилась. Все, в том числе самое страшное, могло произойти, и произошло…

– Почему вы сразу не сказали?

– Необходима была твоя искренняя радость. Смог бы ты быть столь же открытым теперь, когда узнал все?

– Не знаю. Возможно. Я… не решусь его увидеть… в ближайшее время…

– Да, но иногда придется это делать. Нелегко это будет, однако прими как испытание, мой мальчик. Нам больше не на кого рассчитывать, ведь из его лучших друзей остался только ты.

– А зачем его скрывать теперь, когда те, кто хотел его убить, наказаны?

Они подошли к выходу в подземный коридор.

– Нет, не все. Пока не все. И они обязательно узнают, что он жив, если слухи о сегодняшней твоей встрече с Кристианом просочатся на поверхность. Доверься мне и прими то, что тебе не нужно знать всего. Кроме того, всей картины не знаю и я, потому не возьму на себя грех лжи по неведению.

– Хорошо. Но чем я помогу ему? Я готов…

– Пока ему нужно лишь общение с ровесником, с близким по духу. Выпустить его наверх нельзя.

– Зил… э… Кристиан сбежит. Вот увидите – сбежит! Я его знаю!

Агриппа усмиряющее коснулся его плеча:

– Не сбежит. Мы позаботимся об этом…

* * *

Фауст, Тиабару, июль 1002 года. Из записок Кристиана Элинора в напоминание себе же

Двадцать один день назад ко мне приходил Квай, но с тех пор он не появлялся. Я скучаю по друзьям, и еще не дают покоя эти годы, бесследно выпавшие из моей жизни. Так бывает: монахи-целители, братья Граум и Елалис, снабдили меня старыми книгами по медицине, и в них я прочел о подобных случаях забвения. Это очень интересные древние манускрипты. Благодарить за них я должен свое странное предчувствие, из которого стало понятно, что я расположен к врачеванию. Только ради него по приказу отца Агриппы мне доверили драгоценные книги.

Замечу, что не раз и не два ловил себя на мысли, будто уже знаком с прочитанным. И не просто знаком, а знаком практически.

Пишу это, чтобы зафиксировать. Вдруг провалы в памяти повторятся?

Сегодня мне пообещали работу в мортуриуме. Я уверен, что умею. Но все равно сомневаюсь.

. . . . . . .

Я умею. Передо мной был труп одного из скончавшихся от старости монахов. Под наблюдением братьев-целителей я произвел вскрытие. То, как они переглядывались, дало мне основание считать, что я справился со своей задачей и даже преуспел. Брат Елалис отныне вызвался меня обучать своему искусству, а ему ведомо очень много, и для меня это огромная честь…

. . . . . . .

День не слишком задался. Во сне снова был бой с Желтым Всадником, опять проснулся в крови, теперь лежу, сильно болит бок. Но заживает. Надеюсь завтра продолжить занятия с Елалисом в мортуриуме. Читаю работы доктора Ганемана по-прежнему с ощущением, что уже знаком с ними, и неплохо.

Найти бы и мне противоядие от забывчивости!

Может быть, пока я был в горячке, кто-то из монахов читал надо мной вслух эти книги? Наверняка загадке есть простые объяснения. Но как объяснить память пальцев? Я не знаю. Иногда мне страшно, а молитвы хоть и помогают, но ненадолго.

. . . . . . .

В одной из книг попалось слово «радуга» и описание того явления, которое она собой представляет. Невероятно, но я видел радугу.

Чувствую себя увечным, как будто мне что-то отрезали. Я счастлив, но все же мне чего-то немного не хватает. Кстати, со словом «радуга» у меня ассоциирован взгляд чьих-то глаз. Кажется, это бархатно-карие глаза, и в них безнадежность. Помню это не умом, а… Не знаю, как будто воспоминание живет в груди, а не в голове…

. . . . . . .

Болезнь дала осложнения. То, что прежде, еще в ранней юности, мне давалось легко, сейчас преодолеваю с трудом. Чем еще, как не осложнениями, объяснить несколько вещей:

1) начиная медитацию, понимаю, что нахожусь вне своего тела и даже могу посмотреть на себя так, словно я – посторонний, и чувства очень реальны;

2) если иду дальше, то что-то уводит меня в глубь некоего мира, а там я впадаю в невообразимое состояние, отчасти знакомое, но похожее на смерть;

3) после этого прихожу в себя, но в течение дня не могу отвлечься от ненужных мыслей и желаний, от которых с легкостью отделывался с тринадцати лет.

Меня это не столько беспокоит – буду откровенен, ощущения скорее приятны, чем наоборот – сколько мешает, отвлекает и не дает сосредоточиться на изучении книг. Решил какое-то время не медитировать.

. . . . . . .

Сегодня занимался в глухом дворике за монастырем. Со всех сторон заплесневелые стены, а подниматься туда из моей новой кельи на поверхность земли нужно по восьмидесяти четырем ступенькам. Я нарочно стараюсь все считать и запоминать, иногда забываюсь и делаю это вслух. В этом случае братья-монахи смотрят на меня как-то сокрушенно.

Спросил отца Агриппу, когда мне можно будет вернуться в Хеала и понял, что по непонятным причинам он не хочет, чтобы я когда-нибудь туда попал. Все это меня очень тревожит. Сидеть сложа руки не приходится, но ощущение, что я теряю время и мне нужно быть не здесь, проходить не желает…

Пока думал обо всем этом во время гимнастики, успел заметить, как в небольшую щель над дверью впорхнула птаха. Здесь все серое, и птаха серая. Впорхнула и затихла. Я решил в следующий раз прихватить ей чего-нибудь поклевать, а когда, уходя, наклонился в проеме, она вдруг бесстрашно выскочила из своего убежища и уселась почти у моих ног. Она вертела головкой и явно разглядывала меня черными крапинками глазок. Засмеялся. Да и кого ей здесь бояться, в самом деле, что это я такое подумал? Птаха звонко чирикнула и суетливо встряхнулась.

– Ну и что?

Мне почудилось, что она чего-то ждет от меня. Заглянул в щелку, где было ее гнездо, и сразу увидел несколько белых маленьких яиц. Да, странная птица.

Еще раз прочирикав, она взвилась в воздух и улетела за монастырскую стену. В тот миг у меня слегка закружилась голова, будто это не она, а я сам только что проделал в воздухе несколько веселых кувырков. Напоследок взглянул на гнездо и спустился в келью. Мысли об этой птице и ее выводке возвращались все время, пока я с братьями работал в нижнем инкубаторе. Еще не рожденные младенцы, будущие монахи, напоминали мне птенцов, прячущихся до поры в скорлупу. А потом пришел Агриппа и сказал, что завтра я должен пройти обряд крещения.

. . . . . . .

Думал, что это меня будут крестить, нарекая новым именем, но все иначе. Крестить, как оказалось, должен я. Какой из меня…

Рассуждать не стал, покорно переоделся в лиловую рясу Агриппы и отправился за макросом в молельню. Хорошо помню, как крестили меня самого, помню тот яркий, полыхающий отсветами факелов макрос. Он качался надо мной, а мне впервые было страшно от холода и повисшей в воздухе торжественности, которая так и грозила обвалиться на меня, и так ничтожного. Надо же: это помню до мелочей, а шесть лет назад…

Аналой был пуст, но я знал, что это принципиально аккуратный брат Граум прибрал крестило в ящик тумбы. И точно. Однако же кроме золотого макроса в ящике холодно сверкнул второй, в точности такой же, но… серебряный. Никогда в жизни мне не доводилось видеть подобное.

– Что это? – почувствовав спиной Агриппу, спросил я.

Учитель стоял в дверях молельни и с печалью смотрел на меня.

– Зачем нужен серебряный?

– Идем, Кристиан, пора начинать обряд.

За его спиной возникли братья Граум и Елалис. От меня что-то скрывают? У них был такой таинственный вид, что я не удержался и спросил:

– А что же это вы не в парадных рясах, братья?

Они переглянулись. А я-то решил, что выдал искрометную шутку и уже готов был захохотать над нею.

Перешли в крестильню, все в тех же факелах и с тою же суровой торжественностью, от которой у меня всегда начинались кислотные колики в животе. Теперь и мне придется стать невольным экзекутором ни в чем не повинного маленького послушника. Понадеялся, что он не обладает такой ретивой памятью, как у меня. Может, за нее я и расплатился шестью годами забвения, а теперь пишу на этих клочках старой бумаги всякую чепуху, лишь бы не забыть все снова.

Цепочка макроса пощипывала запястье, цепляясь за волоски. Пришли переодевшиеся в лиловые рясы Граум с Елалисом. Агриппа отчаянно молился, забыв не только о нас, но и обо всем мире. Покорно ждал, когда принесут. Мне будет уже не впервой видеть младенца, скольких я своими руками вытащил в срок из их прозрачных инкубаторских коконов. Но, признаться, боязно было сказать или сделать что-нибудь в нарушение традиции: в первый раз все же, а послушник я был еще тот…

Агриппа очнулся и вышел из крестильни. Тихо потрескивали факела и переминались с ноги на ногу братья-целители.

Младенец был странным. Он оказался гораздо старше, чем те, которых обычно проводят через обряд. Он уперся в меня взглядом взрослых голубых глаз и перестал плакать. Никогда не видел таких белых волос, как у него. Они были белее наших рабочих ряс!

Но все это ничто по сравнению с тем, что я почувствовал. Страх. Но не тот, что был у меня во время крещения – мои переживания в сравнении с его совершенно поблекли. Ведомый любопытством, я представил себя им и едва не рухнул на пол в агонии.

…Давящая теснота, в которой нельзя двинуть даже пальцем или вздохнуть. Меня перемалывает, будто жерновами, но не до смерти, только до боли. И позвоночником я чую: если сейчас же не вздохну, мне не выжить. Умираю, но меня оживляют, и я могу дышать, но в груди пламя. Знаю, что вовеки не забуду этот безграничный жестокий страх, где я был один и ничего не понимал, ничего не чувствовал, кроме смятения и удушья. Засыпаю, но все время просыпаюсь, кричу, туго обвязанный какой-то тканью, напоминающей мне тиски, в которых я недавно погибал. Меня снова усыпляют, мне снится все тот же сон…

– Брат Кристиан!

Это Граум. Встряхнул за плечо, ибо я застыл над люлькой и ничего не говорил. Мальчик по-прежнему смотрел на меня взглядом старика, видевшего смерть. За что его мучили? Что случилось с этим ребенком?

Вместо вопросов читал молитву и покачивал над грудью младенца золотым макросом. Он, упрямо сжав губы, настороженно следил за вспышками факелов в полированном полукруге из металла, не плакал. Я знал, что ему жутко, но он уже не умел избывать из себя страх криком и слезами. Искалечен навсегда. Навсегда. Нельзя встречаться со смертью так рано…

Нарек его Луисом. Будущий брат Луис. Зная только букву, с которой должно начинаться имя, я придумал именно это слово, а потом понял, что не придумал, а откуда-то оно мне знакомо. Агриппа не возражал, сказал, что имя хорошее.

Мальчика унесли, а мои подозрения остались…

Надо покормить пичугу.