Текст книги "Тень Уробороса. Аутодафе"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

3. Ковчег

Земля, Нью-Йорк, сентябрь 1002 года

Когда каталку с заболевшим отвезли в изоляционный бокс, я занялся спецотделовцами; они оказались коллегами Дика Калиостро – об этом мне поведал разговорчивый Пит Маркус.

Странный юноша с Клеомеда сидел, забившись в угол и сжав в ладонях какую-то игрушку. У меня возникло подозрение, что процедуру забора крови он видит впервые в жизни. Этого только не хватало! Хуже этого были только мои мысли о Джоконде. Я постоянно возвращался к ним, понимая: случись что – и произойдет самое страшное. Что выбрать: предупредить Калиостро-старшего, чтобы он отстранил ее от операции, но заполучить в ее лице непримиримого врага – или промолчать, надеясь на то, что все обойдется?

Клеомедянин не говорил ни на кванторлингве, ни на латыни. На английскую, испанскую и итальянскую речь он, по заверениям Питера, также не реагировал. И пришлось мне прибегнуть к хитрости. Я представил себе мир его глазами, и фантазия быстро заменилась настоящими ощущениями. Мне стали понятны его страхи, это была боязнь неведомого. Чем-то напоминал он того беловолосого мальчика на Фаусте, которого я крестил и назвал Луисом. Чем-то – я сразу и не понял, чем. Тот опыт, который получили они оба и который оставил неистребимую печать в их душах, мне был незнаком. Удушье, тиски, сжимающие тело, и одиночество, не дающее никаких надежд. Один против всего мира, выживешь или нет – только твое дело. И сейчас этот опыт больше всего остального руководил страхами юноши, хотя он ничего не помнил о тех временах.

Я наложил поверх его болезненных переживаний свои, но, наоборот, самые лучшие. Для этого я вспомнил день, когда впервые увидел космос во всем его великолепии. Молодой клеомедянин начал успокаиваться. Как и все остальные в подобной ситуации, он уже испытывал ко мне доверие, и оно только усиливалось. Спустя пару минут (а мы все это время просто смотрели друг другу в глаза) мне удалось взять у него кровь, и юноша даже не вздрогнул. Будто этого только и дождавшись, Лиза Вертинская связалась со мной через передатчик, вставленный под мочку уха, и приказала спуститься на уровень: там ждала обработки еще одна группа пассажиров.

– Будь там поосторожнее, эскулап, – посоветовал Маркус.

Исабель Сантос легко толкнула его локтем и указала взглядом на клеомедянина:

– Свяжись с капитаном, Пит! Надо же знать, что дальше делать с этим и как быть с Хаммоном!

Я подумал, что Хаммоном теперь займутся уже другие специалисты, но говорить не стал. Зачем пугать? Тем более что, судя по скорости распространения эпидемии, эти трое тоже уже инфицированы…

В нижнем секторе меня ждал ассистент с целым вагоном аппаратуры. Мы почти бегом бросились к стойке администрации, где руководство аэропорта разместило очередных наших пациентов, но каково было мое удивление, когда я увидел не только перепуганные лица ничего не понимающих пассажиров, но и криво усмехающуюся Фанни в защитном костюме. Она сидела на стойке контроля и болтала ногами в белых сапогах-бахилах.

– Это я попросила Лизуна заслать тебя вниз, – соскочив со стойки, у которой несколько лет назад я впервые увидел Дика, Фаина пошла нам навстречу.

Так я и думал! Усмешка была маской, и сквозь нее отчетливо угадывалась тревога. Паллада взглянула на ассистента, сделала ему знак подождать и отвела меня в сторону:

– Крис, не юли, объясни, что там с Джо? Что-то не так, я точно знаю. И точно знаю, что ты в курсе.

Вот дилемма! Я честно смотрел в серо-голубые глаза Фанни через две прозрачные пластиковые заслонки ее и своего шлемов и выдумывал правдоподобный ответ, который мог бы ее устроить. Но ответ как-то не приходил в голову…

– Фанни, не перестарайся. Я знаю твою проницательность, но иногда и у прорицателей случаются затмения.

– Хватит заговаривать зубы! – разозлилась она. – Ты забыл, кем мы были? Я Луисом Чейфером, ты Кристианом Харрисом, мы всегда доверяли друг другу! Так в чем дело?

– Там не было Джоконды Бароччи, – я постарался улыбнуться ей как можно душевнее и направился к группе ожидающих осмотра.

Фанни с безнадежностью хлопнула себя по бедрам, а потом, резко развернувшись на пятках, умчалась прочь. Ассистент же, напротив, подошел ко мне и кивнул.

И тут меня словно молнией поразило. Я увидел перед собой глаза той девочки, которую три года назад «взял в заложницы» на самолете, летевшем в Сан-Франциско. Она сильно выросла, но мы узнали друг друга. Самое страшное, что по ее лицу было видно: она больна и уже очень сильно недомогает. Но девочка не боялась меня, как и тогда, а я сжался и готов был зажмуриться, только бы не вспоминать, только бы не видеть…

– Док! Вы в норме?

Голос ассистента вывел меня из ступора, но руки мои одеревенели, и двигался я как робот из фильмов прошлой эпохи.

– Вилли, сходи за подмогой. Здесь уже прямо сейчас надо изолировать и лечить двоих…

Родители девочки в ужасе вскинулись, мать вцепилась в ее плечи, и та охнула от боли: вскрикнуть не было сил. Ассистент умчался наверх за каталками.

– Ну что там? – озабоченно спросила Лиза Вертинская в передатчике.

– Двое заболевших, симптоматика однозначна, – тихо ответил я, а мои руки работали, автоматически делая свое дело: распаковывали инъекторы и капсулы, забирали кровь, бросали использованные инструменты в молекулярный распылитель, снова распаковывали. – Остальных осматриваю.

– Должна поставить тебя в известность: спекулян… спекулаты тоже находятся здесь. Среди нас. Возможно, ищут кого-то конкретно. Будь там начеку!

– Хоро…

Я осекся. Получилось так, что на последнем пациенте мое внимание отвлекло происходящее снаружи здания. Вдалеке, у постройки, напоминающей башню, был припаркован автомобиль «Черных эльфов». При этом я точно знал, что Чезаре Ломброни и Марчелло Спинотти сейчас находятся в павильоне, а это означает одно: там, возле башни, остались Джоконда и Витторио. И больше никого. Но не это главное.

Быстрым шагом к «башне» направлялось несколько человек, которые должны были сидеть в здании аэропорта в ожидании осмотра. Во всяком случае, не разгуливать где захочется. Но этого мало: от них исходила угроза, и я узнал этот ее колючий, перебивающий дыхание вкус.

– Кристиан, ты здесь? – в третий раз повторила Вертинская. – Кристи…

– Что в той башне?

– В какой?

– На аэродроме.

– Не знаю. Но сейчас прямо под нею находится временный изолятор – в самом нижнем ярусе павильона, в техчасти.

– Сколько там больных?

– Да все, кого выявили. И еще доставят сейчас. А в чем дело?

Люди, на вид – обычные пассажиры, ожидающие своего рейса – ускорили шаг. Джо и Витторио в машине не было, а это значит, что четверка неизвестных личностей застанет их врасплох. И даже если бы я бросился туда сразу, как заметил их, то не успел бы.

– Доктор!

Но окрик пациента был последним звуком, который я услышал перед наступлением темноты. Меня ударило током, а потом мир пропал на пару мгновений. Все внутри колотилось.

Я поднимался вслед за Джокондой к микроавтобусу. Мы о чем-то говорили, слова были мне непонятны и не нужны. Лестница оборвалась, помещение осветилось яркой вспышкой, и меня отбросило в сторону, а на своем месте я – не увидел, ощутил – Витторио, который палил из плазменника в ту четверку, напавшую на них в холле. Ощутил я и Джоконду. «Стреляй!» – это единственное, чего я хотел в те доли мгновения, зная, что этого не произойдет. Она держала оружие, как и положено, она скрутила ментальным приемом ближайшего врага, но сейчас ее должен убить тот, в которого она так и не смогла выстрелить. Тысячи электрических игл разодрали мое тело, и я что было сил заорал ему:

– ЯВИСЬ!

Не знаю, что это было. Вместо выстрела он вдруг выпрыгнул из себя, как из расстегнутого комбинезона, весь в молниях, взвыл с поднятыми руками и помчал на меня, а покинутое тело его рухнуло, роняя плазменник. Помню, глаза Джо стали огромными от ужаса, словно она все увидела и поняла, но я схватил наэлектризованного спекулата за горло и больше не смотрел на них с Витторио – кажется, они ринулись к выходу, и Малареда успел выстрелить в последнего из четверки.

Земля ушла куда-то вниз, нас с противником подбросило вверх, прямо сквозь потолок, еще выше, прямо к верхушке башни. Он был разъярен и еще не вник в случившееся с ним, да и я осознал, что сделал, гораздо позже. В тот момент я интуитивно знал, что мне надо разорвать серебристую нить, которая вилась за спиной врага и уходила вниз, под землю. Некая часть меня одновременно успела отметить, что Джоконда и Витторио заскочили в машину и на бешеной скорости помчались к главному входу в здание аэропорта.

Нельзя было, чтобы хоть один из этих людей попал в изолятор! Ни при каких обстоятельствах нельзя! Мысль-приказ бился во всем моем существе, и, наверное, я испускал теперь такие же молнии, как вцепившийся в меня спекулат. «Сдохни! Сдохни! Сдохни!» – беззвучно вопил он, не в силах еще сообразить, что сам он это проделал уже несколько секунд назад, когда Витторио Малареда недрогнувшей рукой спустил курок, нависнув над его повалившимся телом. Мне надо было теперь всего лишь разорвать нить и отпустить то, что осталось. Вернее, кто остался.

– Сдохни, проклятый монах! Сдохни!

Я не испытывал никакой злобы в отношении этого человека, я видел его впервые и по умолчанию счел его достойным правильного ухода из моего мира.

– Да будут справедливы к тебе законы вселенной!

И одновременно с этой не высказанной вслух, но услышанной им мыслью я собрал все пронизывающее меня электричество в пучок и швырнул его в серебристую нить. Громко хлопнув, она разорвалась. Человек закричал, облик его потух, а порыв ветра сдул меркнущие остатки так, словно это был последний дымок над сгоревшим фитилем лампады.

– Доктор!

Желтые контуры людей на черном фоне, и они становились все четче, а тьма разжижалась и разжижалась. Я почувствовал свое тело. Привалившееся к стене. Холодное. Потрясаемое спазмами. Мое тело.

– Вам плохо?

Странный вопрос пациента в отношении врача. Он заставил меня улыбнуться заиндевевшими губами. Только тут я понял, что мой «обморок» длился всего секунд двадцать-тридцать, но за это время мы с телом успели отвыкнуть друг от друга, и теперь оно принимало меня обратно с некоторой неохотой. Но на душе было легко, я не сразу догадался, отчего. Будто я выполнил какое-то очень важное дело…

– А, Джоконда! – озарило меня воспоминанием. – Лиза! Лиза! Меня слышно? Срочно усильте охрану изолятора! Им что-то нужно от больных и…

– Подожди-ка, Кристиан! Тут «Черные эльфы» подъехали, Бароччи подняла тревогу…

– Я знаю! Я тебе и говорю, что надо усилить охрану инфицированных в изоляторе!

– Да, да, Кристиан, давай позже, тут такое!..

Последний пациент, пожилой мужчина с густыми седоватыми бровями, вопросительно смотрел на меня:

– Доктор, ну так вы будете брать у меня кровь, или конец света уже наступил и можно спокойно ползти в крематорий?

Я перевел дух и улыбнулся:

– Не спешите, мы еще тут пока помучаемся.

– Ох и добрый вы, доктор! – покачал головой пассажир. – Так воодушевили! И как быстро будет результат анализа?

– Не разжимайте пока руку. Очень быстро будет.

– Ну вот, прокатился, называется! А ведь жена уже неделю как эвакуировалась, ну и устроит она мне теперь за такие приключения! Послушайте!

Мне надо было уходить, но я из вежливости задержался дослушать моего разговорчивого визави.

– Доктор, так ведь в средние века эта зараза передавалась от крыс, правда?

– Почти.

– А откуда же здесь крысы? Вот спекулаты, говорят, есть, а крысы откуда?

– Крысы, господин, еще нас с вами переживут. А заражение здесь пошло не от крыс.

– Нас нарочно травят, да? Эти сволочи?

Я собрал все свое терпение и настойчиво указал ему на маску:

– Наденьте ее и ждите, вас переведут отсюда в чистый блок, а там сообщат, нашли что-нибудь в вашей крови или нет.

– Ладно, спасибо, док. Не унывайте, док! Мы и крыс вытурим, и спекулатов. Вы, главное, молодежь спасите, а мы уж как-нибудь…

На этом красноречие мужчины иссякло и, освобожденный от хватки, я ринулся в верхний сектор.

Джо, Джо… Лучшая ученица Фреда Калиостро, его гордость… Незаменимый псионик, руководитель спецбригады по особым поручениям… Она ни при каких условиях не могла убить человека, даже если этот человек угрожал убить ее. Парализовать, смять волю, оглушить – да. Но в случае, когда надо стрелять, когда либо ты, либо враг, Джоконда была бесполезна. Не по вдолбленным кем-то убеждениям, не под страхом аннигиляции, а по природе своей не могла она лишить жизни. Вот что я узнал о ней сразу – еще тогда, в застенках контрразведотдела, на допросе. И она поняла, что я знаю. И предпочла бы умереть, но не лишиться работы, в которой видела суть своего бытия. Это так нелогично. Это так по-человечески…

Наверху происходило столпотворение. Было вызвано усиление, сотрудники Лаборатории спешно наряжали приехавших военных в защитные костюмы, все суетились, тут же, ко всему прочему, искали место для оставшихся пассажиров, плакали какие-то дети. Одним словом, я не сразу отыскал Джоконду. Они оказались у большого фонтана с Фаиной и Чезом. Чезаре почуял неладное, но не знал, что случилось, однако его успокаивало то, что начальница жива и невредима. Увидев меня, он глухо насупился, но уступил дорогу Джоконде. Она подошла ко мне.

– Вы были там, синьор Элинор!

Я кивнул. Джо машинально вытащила сигарету и тут же поломала ее, вспомнив, что в шлеме не покуришь.

– Все верно. Я профнепригодна.

Ее губы готовы были задрожать, но она гордо вздернула голову и сотворила высокомерный взгляд.

– Хотите я скажу вам кое-что, госпожа Бароччи?

Мне хотелось смотреть в ее темные глаза хоть до конца этой жизни.

– Что тут можно сказать? Вы были правы: мое участие в операции могло испортить все.

– Джоконда… – (она слегка вздрогнула, потому что я впервые позволил себе такую фамильярность) – По мне, так если бы все, исключительно все люди в мире были такими, как вы, у человечества появился бы шанс на индульгенцию до нискончания века.

– Но люди все не такие, – холодно ответила Джо. – Я думала… я думала, что в ответственный момент смогу. Но вы, оказывается, знаете меня лучше меня самой…

– Знаете, я дам вам успокоительного, вы придете в себя и решите, что делать дальше? Может быть, стоит рассказать об этом Чезу?

Я кивнул в сторону сурово набыченного Ломброни, который так и сверлил нас взглядом, полным угрозы.

– Ну что вы… – устало усмехнулась она. – Подчиненным нельзя говорить такое, иначе…

– Мне кажется, Чез не просто подчиненный.

– Что?!

– Простите, я неловко выразился. Я хотел сказать, что он преданнее обычного подчиненного и привязан к вам по-человечески, как друг. При таких отношениях он не выдаст вас и не станет уважать меньше…

Джоконда вяло махнула рукой. Я знал, что она загонит эту неудачу в какой-нибудь темный уголок подсознания и никому не даст понять, что пережила она только что. Будет прежней – высокомерной и неприступной профессионалкой-псиоником. А в душе… Но кого сейчас беспокоит чья-то душа? Война – это такая страшная дрянь, когда ни души, ни тела не имеют совершенно никакой ценности по сравнению со сверх-идеями нескольких полоумных.

Внезапно у всех находящихся в зале – у врачей, спецагентов, военных – заверещали сигналы ретрансляторов. Это было так неожиданно, резко и странно, что даже сотрудники ВО, привыкшие ко всему, замерли от удивления.

Я увидел, как Фанни одной из первых включает связь.

– …жение сдаться! – раскатисто прозвучало в огромном помещении; голос был мужским, очень неприятным, как ножом по железу. – Довожу до сведения: все жизненные центры вашей планеты перешли под наше управление. Сопротивление бесполезно. Аэропорты и космопорты блокированы. Любая попытка вырваться приведет к кровопролитию. На орбиту Земли не поднимется ни единый летательный аппарат! Переговоры о помиловании будут уместны только в случае добровольной сдачи!

Один и тот же голос из множества динамиков вопил оглушающе.

– Слушай, урод, а там у вас специально с такими дебильными голосами отбирают? – съязвила Фаина, которую, казалось, совершенно не проняла угроза.

И, несмотря на то, что связь была, как выяснилось, односторонней – говорящий ее не услышал и продолжал читать ультиматум – слова Паллады возымели ободряющее воздействие. Все оборвали сеанс, точно по команде. Кто-то попытался соединиться со своим командованием, часть военных отправилась на точки, чтобы, случись что, держать оборону, и даже во мне вдруг очнулся от долгого сна Кристиан Харрис с его многолетним опытом участия во всевозможных вооруженных конфликтах.

– Нет связи, – услышал я фразу Джоконды.

Фанни кивнула ей, отбрасывая в сторону бесполезный ретранслятор:

– Всё, Джо, принимай командование. Голову нам снесли, это точно.

– У нас есть один выход: глухая оборона и попытки пробиться на связь с внешним миром.

Чезаре проворчал, что это вряд ли, отсекли грамотно и полностью.

– Убираться отсюда надо, – добавил Марчелло. – Порко, вон, без орешков страдает…

– Ваттене, стронцо! Старе суль каццо!

Если помнить о сходстве итальянского и латыни, перевести сказанное Маларедой в адрес коллеги я, пожалуй, не осмелюсь.

– Болваны! – буркнул на них Чезаре. – Тупые головы! Кретино!

Будто не слыша их препирательств, Джоконда продолжала:

– Поднимать в воздух самолеты нельзя. Пищеблок обеспечит всех нас едой дня два. Елизавета!

– Да?

Моя начальница тут же возникла перед «эльфийкой».

– Синьорина Вертинская, хватит ли вам медикаментов, чтобы ликвидировать эпидемию и поднять на ноги зараженных?

– Нет, Джо, не хватит. Заражены практически все, кто здесь был, а медикаментов у нас было ровно столько, чтобы помочь самым тяжелым до госпитализации. И на пищеблок я не слишком бы рассчитывала: вполне возможно, продукты в нем тоже заражены.

– Понятно.

– И наверняка среди пассажиров прячется еще несколько спекулатов, – тихо добавила Фанни.

Лиза, до сих пор не сталкивавшаяся с подобным, заметно растерялась. Чтобы не нарушать субординацию, я тихонько шепнул ей приватно в передатчик:

– Лиза, может быть, ты выделишь мне группу, и мы уже займемся пациентами в изоляторе?

Вертинская просияла, ободрилась, и даже ее медные волосы, немного видимые за стеклом шлема, вспыхнули красноватым отливом:

– Спасибо, Крис! – шепнула она.

– И еще. Спекулаты будут в числе неинфицированных.

Лиза кивнула мне.

Набралось несколько медиков, среди которых были и менее опытные, чем даже я – не рассчитывало руководство на то, что пустяковая операция примет такие масштабы, и послало для забора анализов и госпитализации молодых врачей и ассистентов. Все уже знали, что происходит, и объяснять никому ничего не пришлось. Краем глаза я продолжал наблюдать и удивляться, насколько разными могут быть реакции у тех или иных людей. Кто-то двигался, как во сне, очевидно в надежде стряхнуть жуткий сон и убедиться, что все в порядке, все как всегда. Кто-то, особенно женщины, деловито следовали указаниям и будто даже не думали о постороннем, гнали от себя все лишнее. У иных все валилось из рук, и эту категорию я попросил остаться в павильоне про запас. Ситуация понятна: нас блокировали в аэропорту, перекрыли все связи с внешним миром, возможно – дезинформировали, но в любом случае делать рискованные проверки их угроз, имея на руках несколько сотен гражданских, было бы чересчур неумно. Джоконда права: сейчас мы можем только ждать и отбиваться, если спекулаты начнут нападения. Что до нас, врачей, то наша обязанность и того понятнее.

…В изоляторе царила подавленность. Самые тяжелые спали в дальнем боксе: им ввели антибиотики и начали проводить плазмаферез.

– Что там? – осаждали нас со всех сторон, потрясая ретрансляторами. – Это правда? Что за безобразие? Сколько будет продолжаться это издевательство? Вы что, сами не понимаете, что здесь уже нечем дышать?! И когда нами начнут заниматься?..

Терпение моих коллег быстро иссякало. Наконец я понял, что это надо прекратить любым способом.

– Господа! – я облюбовал в толпе наиболее нахрапистого пациента и заговорил, обращаясь как бы к нему, но подразумевая всех. – Значит, делаем так. Сейчас мы выходим отсюда, оставляем в коридоре медикаменты и защитные костюмы, а вы здесь сами разбираетесь со своими проблемами…

Выражение глаз, уставившихся на меня, невозможно было передать словами. В боксе разлилась тишина. Я сверлил взглядом нахрапистого, и он заметно сдал позиции. Все-таки в таких случаях главное – говорить всерьез и самому верить в собственный блеф. Перепуганные пассажиры тут же разошлись по своим кроватям и дали дорогу врачам.

– Твоя взяла, – признал нахрапистый. – Но, может, все же расскажешь, что это был за звонок и как долго нам ждать подмоги?

Я не стал ему отвечать, да и было мне, чем заняться. Правда, в самом конце осмотра все мои коллеги негласно отказались от него, всячески сигналя об этом и намекая, чтобы я взял эту незавидную обязанность на себя.

Нахрапистый вошел в комнатку и покорно сел на кушетку для осмотра. Выглядел он вполне смиренным. Я бы солгал, если бы сказал, что такой тип человека не представляет никакого интереса: что-то в этом мужчине притягивало внимание, он выделялся в толпе не только поведением своим, но и внешностью. Шрам на щеке оказался ерундой в сравнении с тем, какими рубцами было изъедено его тело. Не знаю, что было причиной таких повреждений, но в свое время помяло его нещадно. И потому, кроме необходимого осмотра – прослушивания, простукивания, пальпации – я нет-нет да и любопытствовал, какую работу проделал неизвестный хирург, зашивая страшные рваные раны. А работа была проделана виртуозно!

– Где это вас так? – сменяя временные перчатки поверх защитных перчаток костюма, спросил я и при этом постарался придать голосу как можно больше безразличия.

– А давайте, док, вы мне о звонке, а я вам о шрамах? Идет?

Он поднялся и стал застегиваться, бросая на меня внимательные взгляды исподлобья.

Я пожал плечами и решил, что не стану с ним торговаться. К тому же меня больше интересовала техника хирурга, его оперировавшего, а не то, откуда у пациента такие раны.

– Осмотри господина Хаммона персонально, – прошептала в наушнике Вертинская.

– Он спит, Лиза!

– Осмотри. Это распоряжение Джо. А он пусть спит дальше.

Дался им этот Хаммон… Странный человек, преждевременно изношенный организм – неудивительно, что он так быстро заболел.

– Осмотрю. У вас все по-прежнему?

– Да. Никаких перемен. Но нас и не беспокоят. Работайте, не отвлекайтесь.

Все коллеги, находившиеся сейчас со мной в изоляторе, относились – так уж случилось – к младшему медсоставу. И получалось, что всю ответственность мне придется брать на себя. Впрочем, я всегда смогу вызвать подкрепление из павильона, внутренняя связь в аэропорте не была заблокирована. Пока. Оставалось надеяться, что и не будет впоследствии.

– Когда будут готовы результаты, – тихо попросил я лаборанта-инфекциониста, – забросьте их на мой компьютер.

Она кивнула и снова повернулась к панели, над которой высился экран. За этим экраном, как за семью печатями, происходило главное: послушные руки робота, направляемые лаборантом, исследовали в реактивах кровь пациентов, одновременно скидывая в программу результаты проведенных наблюдений. Мы перестраховывались как только могли, но все понимали, что рано или поздно даже надоевшие всем защитные костюмы не спасут и нас от заражения. А колоть антибиотики профилактически было нельзя: препаратов оставалось в обрез…

Я ошибся: Хаммон уже не спал. К моему приходу он уже озирался по сторонам, вытирая пот со лба и что-то бормоча.

– А, доктор! – воскликнул он, завидев меня. – Вот как вы вовремя! А я что, действительно подхватил эту вашу «чью му»?

Пульс у него оказался учащенным, но испарина порадовала: значит, антибиотики действуют правильно и сбили жар.

– Вы, смотрю, молоденький совсем… а уж доктор! Вам двадцать-то есть?

Ну что за охота болтать? Сам мучается от болезни, полторы тысячи лет назад сжирающей землян остервенелее всякого катаклизма, но при этом минуты не может продержаться, чтобы что-нибудь не прокомментировать.

– Откройте рот…

– А-а-а!

– О, господи, закройте!

Хаммон изумленно щелкнул челюстями и уставился на меня, а я насладился долгожданной тишиной. Только пару минут спустя он осмелился прожужжать сквозь стиснутые зубы:

– Что там у меня, доктор? А?

Еле сдерживая смех, я ответил, что с таким кариесом надо к дантисту, а не к хирургу. Так мы и расстались, а я по выходе отчитался Лизе, что Хаммон идет на поправку и что она так и может передать госпоже Бароччи.

– Я слышала, Кристиан, – слегка картавящий голос скользнул по моему слуху мягкой кошачьей лапкой. – Спасибо. Этот человек… Хаммон… действительно очень важен для всех нас.

– Хорошо, я понял, госпожа Бароччи.

Если они с Лизой на связи, это еще не значит, что кроме них на прослушке не висит еще половина аэровокзала…

Подошла моя очередь дежурить в общей палате для еще не обследованных пациентов. Было ясно, что пробыть здесь нам придется долго.

Никто не спал, кроме нескольких детей, напуганных не меньше, чем взрослые, но сломленных дремотой. Инфекционист уже начала передавать мне файлы с результатами анализов. Я не подавал виду – на меня то и дело поглядывали пассажиры – но чем дальше, тем больше утрачивал надежду увидеть хоть кого-то не зараженного. И профилактическими дозами антибиотиков здесь уже не обойтись. Лечить придется по полной программе, а медикаментов… Не стоит об этом!

– Звонок был дезинформацией, – сказал я, и многие вздрогнули от неожиданности, а кто-то не сразу и понял, о каком звонке речь, поглощенный страхом перед чумой. – Да, спекулатам удалось отрезать нас от внешнего мира, но это совершенно не означает, что им удалось захватить всю планету. Руководство сейчас ищет каналы связи с правительством. Ваше дело, господа, выздоравливать. Наше – лечить. Сейчас не те времена, когда от этой болезни умирали.

– Но у вас, наверное, не хватит лекарств… – робко подала голос какая-то молодая женщина в углу, и в темноте я различил только ее блестящие глаза.

– Лекарств хватит. Просто слушайтесь медиков, просто будьте одним организмом, у которого заработал иммунитет…

С дальней кровати поднялся сегодняшний нахрапистый и пошел ко мне. На лице его поигрывала усмешка.

– Ладно, теперь моя очередь, – сказал он.

Я не сразу понял, о чем он толкует, мои мысли были заняты другим. А он завернул рукав рубашки и показал один из шрамов:

– Я вот об этом, док. Мы ж, вроде, договаривались?

Спорить было бессмысленно, тем более что мне действительно было любопытно происхождение этих страшных ран.

– Я дрессировщик, док. Такая вот редкая в наше время профессия.

Кто-то из женщин презрительно фыркнул, но нахрапистый только двинул головой в сторону звука, будто желая сказать: «Вот они, трусливые обыватели! Такие они все!»

– Меня звать Хью Иглз, я династийный укротитель. У нас все в семье в этом деле подвизались, вот и я наперекор не пошел. С малолетства на манеже, сами понимаете. Ну и, ясное дело, не свинок морских дрессирую. У меня пятеро тигров и две львицы, всех слепыми сосунками помню, на моих руках повырастали… – он хлебнул что-то из плоской фляжки.

– Это что, господин Иглз?

– Ну начина-а-ается! Виски это, док…

Да… Нет предела человеческой глупости…

Я забрал у него фляжку и объявил остальным, что если они хотят пустить лечение на ветер, то пусть употребляют побольше спиртного. Хью угрюмо посмотрел на меня, как будто я был кем-то из его тигров или львов, но возражать не стал. Хотя, думаю, его порадовала бы картина моих прыжков через горящий обруч под щелканье его кнута…

И тут я не поверил своему глазу – тому, в котором стояла линза с файлом исследований крови. Тот юноша, сосед Хаммона, клеомедянин Эфий, оказался полностью здоровым. При том, что и сам Хаммон, и приставленные к ним обоим офицеры заразились.

– Перепроверьте, пожалуйста, пробирку 2877, – не сводя глаз с Хью, сказал я лаборанту по внутренней связи.

– Что? – не понял дрессировщик и по-собачьи нагнул голову к плечу.

– Это я не вам. И что ваши тигры, господин Иглз?

Так, офицеры Маркус и Сантос, а заодно и клеомедянин Эфий сейчас в соседнем секторе. Сейчас этот укротитель расскажет свою историю, и я пойду меняться с тамошним дежурным. Хочу посмотреть на этого юношу еще раз. Только бы анализ оказался корректным и Эфий действительно каким-то чудом не заразился!

– …Выступаем, значит, минуты три. Все своим чередом, эти сидят, порыкивают. Но Стэн, скотина, так и косит глазом на меня…

– Простите, Стэн – это?..

– Тьфу ты! Да чем вы слушаете, док? Или снова там связь эта ваша, внутренняя? Стэн – это самый был гадючий тигр в этом выводке. Анархист проклятый. Все норовил меня на слабо развести, понимаете? А остальные притихали и смотрели, удастся ему или нет. Любил я его, сволоту полосатую, больше любил, чем всех остальных. И вот в самый ответственный момент, когда мне по сценарию пришлось повернуться к нему спиной, эта скотина бросается на меня и начинает ломать… Вот вас, док, когда-нибудь большой зверь ломал?

– В двух последних жизнях – нет. В остальных – не помню.

– В общем, чудом меня из-под него вытащили. Он не особо-то и хотел меня уходить, снова проверял. Но, как говорил штопавший меня эскулап, я походил на фарш, пропущенный через мясорубку на два раза. Три месяца в реанимации, полгода лечился.

– Так вам, таким, и надо… – отчетливо прошипела все та же дама. – Издеваетесь над животными!

– Да нет, мисс, то еще не издевательство было. Это вот сейчас их всех в джунгли отвезли и отпустили. Ясное дело – не выжить им там, они пять поколений с нами жили, где им в дикой природе…

Мужчины оказались менее сентиментальны. Кто-то поинтересовался, что же было с тигром Стэном дальше и кем теперь работает Хью.

– Да кем, кем… Дрессировщиком и работаю. А кем мне еще, я же, вроде, ничему больше и не обучен. Всю жизнь на манеже. А вот со Стэном мне надо было разобраться, чтобы дальше работать. У них ведь, тварей, иерархия, у всех. А тут он авторитет вожака, получается, пошатнул. И теперь любой на мне мог бы свои клыки и когти опробовать. Сволочная психология, а что поделаешь? С тиграми жить… как там дальше-то? В общем, поправился я, вернулся в цирк, подхожу к клетке со Стэном, тот аж вскинулся весь – и в рев. Глаза злобные: увидал добычу недоеденную. Я велю ассистентам все клетки передвинуть так, чтобы всем тиграм и львицам видно было, что дальше произойдет. Когда они это сделали, я взял в руки большой нож мясника – надо ж было как-то уравнять наши шансы со Стэном – и вошел в клетку. Стэн не сразу кинулся: обалдел от моей наглости. Ишь ты, фарш сам в клетку лезет. А те глазеют, глаз не сводят. Все понимают, сволочи полосатые, ждут! В общем, схлестнулись мы. Ассистенты, ясное дело, в крик. Кто орет, чтобы врача вызвали, кто-то за ПО побежал, а еще пожарный со шлангом потом рядом оказался. Но мне не до того. Схлестнулись мы со Стэном. И вижу: струсил он. Я ведь им столько лет вожаком был, а он на меня пасть открыть посмел. И эта его трусость во мне только злость усилила. Он боится, а сам момент поудобнее выжидает, чтобы прыгнуть поудачнее и порвать. А во мне ярость клокочет, думаю: сейчас голыми руками твою полосатую шкуренку изорву, тварь ты такая. И ведь прыгнул. Не помню уж, что там и как дальше было, пришел в себя, когда Стэн на досках протянулся, а я все еще его тем ножом кромсаю, реву, нога снова располосована, но других ран нет. В общем, теперь эти черти полосатые одного моего взгляда слушаются. Такая вот история. А дока того я очень зауважал. Я ведь и правда фаршем был после Стэна…