Текст книги "Послания себе (Книга 3)"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Мягко и легко ступая, Танрэй сбежала по ступенькам веранды. Хотелось помчаться по аллейке, плеснуть водой из фонтана, закружиться, чтобы подол легкого платья вздулся колокольчиком, а после остановки обвил на мгновение ноги... Девчонка... Какая из тебя учительница, если тебя саму еще учить и учить?..

Из темноты зарослей кустарника сверкнуло два зеленоватых огонька.

– Нат! – позвала Танрэй. – Идем!

Волк не соизволил открыться. Огоньки погасли, но девушка уже без всякой опаски, отключив настороженность, вприпрыжку побежала по самой мрачной, но зато самой короткой дороге в центр города. Радуясь, что никто не видит ее в этой глуши, она подняла над головой свою тонкую накидку, вытянула руки и завела их назад. На бегу нежный шелк трепетал, словно крылышки...

Дрэян коротко сплюнул сквозь широкую щелку между передними зубами. Столько сброда зАраз на Оритане вовек не бывало... Кого только сюда ни принесло осквернять большой священный праздник! Ну и рожи!

Он хохотнул в ответ на ловко отпущенную шуточку приятеля, Хадда, и глотнул из бутылки кислого сока, привезенного с Оритана: здесь такого делать не умеют, а пить всякую гадость, тем более, спиртное – ну уж нет! Здоровее от этого не станешь, а его принцип, как и принцип всей организации – "Здоровье и сила прежде всего!".

Дрэян, Хадд и множество других, подобных им, оританян прилетели в Кула-Ори недавно. На родине их не особенно приветствовали: неразрешенные группировки были как бельмо на глазу у правительства. Да еще и такие, как "габ-шостеры" в любом их проявлении. Течение, в котором участвовали Дрэян и Хадд, считалось наиболее радикалистским. Их называли "тес-габами", и все нормальные, более или менее дружившие с собственными головами оританяне старались держаться от них подальше, ибо "чистых" ори за последние пятьсот лет почти совсем не осталось: перемешались с вонючими северянами, а теперь того и гляди начнут совокупляться с полудикими обезьянами...

Хадд очень уважал здешнего лидера, Ала, и часто поговаривал, что все "габ-шостеры" должны непременно задружить с ним и прочими миссионерами, ибо бывший инженер-астрофизик толковый мужик, а с силой надо считаться, тогда и дела пойдут. Дрэян в душе не соглашался с ним: в его глазах, этот Ал, наоборот, был растяпой и предателем. Мало того, что у него, типичного ори, южанина, была жена с внешностью северянки (как и друг-экономист, кстати), так вдобавок он прилучал к себе поганых аборигенов и даже супруге своей позволил возиться с ними. И не брезгует он после этого с нею спать? И разве все это – не предательство?! Но оба – и Дрэян, и Хадд – сходились на том, что силу уважать все-таки придется, а силой и реальной властью здесь покуда обладали вчерашние миссионеры, которые подняли весь этот город и приветили у себя бегущих от стужи и развала некогда могущественного государства земляков.

Хорошо тут были обставлены и всяческие увеселения. Почти так же добротно, как на родине. Не было бы еще этих темнорожих привидений – и вынужденный переезд полностью окупил бы себя. "Габ-шостеры" любили музыку. Не всякую, конечно. Паскудные завывания асгардских зануд будет слушать только последний "хлирдоро", потерявший всякое уважение к самому себе, но уж никак не "тес-габ".

– Вот надоела мне эта морда! – проронил Дрэян, кивая в сторону небольшой группы местных, пришедших повеселиться вместе с оританянами. Вернее – постоять и поглазеть; пришли они издалека и, судя по виду, к чужестранцам и их новшествам относились не слишком лояльно. Видимо, считали, что соседи повели себя чересчур опрометчиво, так сразу приняв к себе иноверцев. В группе было поровну самок и самцов (не называть же их женщинами и мужчинами, в самом деле!). Самки казались еще агрессивнее своей сильной половины и ни в чем не уступали им по физическому развитию: если бы не уродливые молочные железы, свисающие, как у горилл, почти до пупка, то мускулы и мышцы могли обмануть неискушенного чужака, и он принял бы их за самцов. На взгляд любого "габ-шостера", представители разных племен были на одно лицо, да и одежды (ежели то, что прикрывало их срам, можно было обозвать одеждами) мало чем отличались друг от друга. Но Дрэян знал, что миссионеры, прожившие в Кула-Ори уже почти три года, без труда ориентировались в том, кто есть кто.

А надоела ему вполне конкретная и весьма недружелюбно поглядывавшая на них "морда" туземца, далеко не самого главного, но явно кичащегося своей значимостью, как гостя, и уж наверняка – своим длинным ожерельем из различных морских раковин вперемежку с акульими клыками. Что, ублюдок, тебе тоже не нравятся наши выбритые затылки?! Да на себя взгляни, обезьяна!

– Ладно, утихни! – Хадд, как и положено истинному ори, избегал лишних жестов и резких слов; да и мимика его для аборигена наверняка казалась немногим более оживленной, нежели мимика вылепленной из глины скульптуры. Впрочем, и в понимании соотечественников он не был особенно темпераментным – шанс лишний раз доказать, что он, как южанин, давно расправился с пережитками своей расы и давно удавил в себе все намеки на былую дикость. Не то что недоделанные белобрысые северяне, хотя в силу географических особенностей они изначально более благополучны: мороз повсюду делает свое дело, выстуживая горячую людскую кровь.

Дрэян предпочел не ввязываться в спор. Всему свое время и место. Хадд спокойно продолжал прерванную восклицанием приятеля беседу:

– На днях братец мой приедет. Совсем дела на Оритане плохи, коли даже Фирэ согласился расстаться с родиной... Он бродяга, но чужих земель не признает...

Фирэ был слабым местом Хадда: тот мог говорить о младшем братишке бесконечно, с восторгом перебирая разные подробности. Одно его расстраивало: Фирэ ни за что не хотел вступать ни в их, ни в какую-либо еще группировку.

– Один, что ли, приедет? – уточнил Саткрон, переминаясь с ноги на ногу под деревом и все ожидая, когда товарищи наконец сочтут нужным вернуться в амфитеатр и немного поразмять кости. Ему было скучно. Сутки, проведенные без стычек, были потерянными сутками, и таковых он насчитывал, увы, уже не один десяток – и все подряд, все подряд!

– Ты что, брата моего плохо знаешь? Ему как тринадцать стукнуло, так он дома только поесть появлялся, да и то не всегда. А сейчас, слава Природе, уже скоро шестнадцать, здоровый кит! Пора его к нам пристроить, чего такой парнишка без дела будет болтаться?

Тут Дрэян увидел, что по аллее к площади почти бежит какая-то девица. Свет упал на нее – и... вот разочарование! Как фигурка ничего – так обязательно либо "змея", либо рыжая поганка-северянка! Девчонка приблизилась еще, и Дрэян запоздало узнал паршивку. Ну да, жена Ала! Он слегка толкнул Хадда в бок и указал на нее глазами. Тот оглянулся и – о, чудо! каменнолицый Хадд расплылся в приветливой улыбке:

– Чудная ночь, Танрэй! – чуть-чуть кланяясь, сказал он.

Дрэян подумал, что сейчас, после того, как скользнет глазами по их прическам и по мрачным одеяниям, она помчится еще быстрее или спустит на них всех волков, как это делали "приличные" люди на Оритане. Но Танрэй не сделала ни того, ни другого. Она замедлила шаг, и с нею мигом произошла метаморфоза: из беспечной девчонки она превратилась в степенную училку и церемонно поздоровалась в ответ:

– Чудная ночь.

Саткрон отлип от ствола и выпустил ладони, которые прятал под мышками, протягивая руки вдоль туловища. Дрэян чуть не упал: вот уж не знал, что Саткрон так легко поддается влиянию. Если бы она прибавила к своему приветствию "мальчики", этот приятель, наверное, и сам бы навытяжку встал...

– Не хотите пообщаться с нами, Танрэй? – продолжал расшаркиваться чудак-Хадд. В самом деле, если т не брезгуешь обезьянами, почему бы тебе не постоять с нормальными людьми, пусть и не слишком почитаемыми в нашем дурацком обществе?!

Она допустила мимолетную растерянность, но сейчас же сгладила ее очаровательной, с ямочками на щеках, улыбкой:

– А почему вы не войдете внутрь?

Саткрону тоже захотелось выделиться перед нею:

– Там, атме, слишком много народу. Мы подождем, пока кто-нибудь еще захочет малость прогуляться – и пойдем заместо них...

– Вместо них, – машинально поправила она и, тут же опомнившись, смутилась.

Надо ж, а! "Атме"! Когда это Саткрон успел наволчиться?! Ладно бы по-орийски – "атмереро", то есть, "дух" или, там, "душа", а то на дурацком синтетическом, то ли "дух", то ли "учитель"... Вот подлизывается, красавчик!..

Хадд тут же представил ей всех четверых своих друзей, причем Дрэяна назвал вторым, после Саткрона. Ну и зима с ним: свое-то имя он вообще сказал в конце... Вряд ли, конечно, училка кого-то запомнила. А может, как раз таки и запомнила: профессия у нее такая...

Танрэй с ними, с юнцами-переростками, было неуютно. Пусть она и постарше них на годик-другой, но кажется моложе. Да и внешний вид ее не сочетается с их мрачным обмундированием. Это как если белая чайка отобьется от стаи да затешется к черным альбатросам на побережье Оритана. Те, правда, уже давно заклевали б ее насмерть, а тут дело другое – кланяться приходится. А ну как замолвит словечко перед муженьком: есть, мол, такие славные ребята, ты не смотри, что выглядят вызывающе, зато весьма (видите ли, обожают училки это свое "весьма") вежливые и приличные мальчики. Сама кротость. А тот, глядишь, и поверит. Не может же он сунуть нос под каждую крышку! И про дикарей, в конце концов, он ей верит...

Немного поулыбавшись их комплиментам, девушка отыскала благовидный предлог и вырвалась в амфитеатр.

– Нет, ну ты глянь на эту рожу! – снова не удержался Дрэян, указывая Хадду на аборигена, с неодобрением наблюдавшего за всей только что происшедшей сценой. Такое ощущение, что до этой макаки что-то дошло.

– Да заткнись ты, не порть дело! – выразился Саткрон, благодаря Хадду, похоже, решивший, что имеет большую важность в группе, чем он, Дрэян.

Хадд сверкнул на обоих темными глазами.

Прилетевшая с Оритана балетная труппа с успехом выступала перед зрителями; правда, работников средств массовой коммуникации видно не было.

Ал сидел между Паскомом и слегка хмельным созидателем. На лице его томилась вселенская скука, и если он не зевал, то лишь из приличия. Кронрэй что-то бормотал возле его уха, а тот с досадой уклонялся от него и поглядывал на сцену.

Это было единственное помещение с изолированным куполом, дабы музыка, звучавшая в нем, не мешала всем остальным и в то же время не перебивалась посторонними шумами.

Лучшее, что можно было бы сделать в создавшейся ситуации встать и пойти спать. Завтра его ждет обычный рабочий день. И все же Ал предпочел оставаться на месте. Находясь здесь, он мог понаблюдать сразу за всеми жителями города и сделать определенные выводы. Еще астрофизик подумал, что время сейчас для этого самое что ни на есть благодатное: все держатся естественно и никто никому ничего не должен. Здесь нет высокопоставленных особ, перед которыми народ лицемерит и юлит, а "дети природы" еще даже не научились этому. Таким Оритан был раньше, такой была цивилизация, которую помнили Ал и Паском. Казалось, что все с головой ушли в созерцание балета, но астрофизик, направляя мысленную энергию то к одному, то к другому, чувствовал, как далеки многие от этого места. Алу не удавалось угадать лишь того, о чем думает Паском, но ему казалось, что старик-кулаптр тоже наблюдает. О, за пятьсот лет он накопил очень много опыта, не чета им всем...

Ал поставил локоть на поручень трона и подпер голову, ноющую в переносице, пальцами. Тело, измученное жарой, молило об отдыхе. Он подумал, что после двух часов все же вернется домой и приведет сюда жену. Вдвоем с нею ему будет куда легче.

Астрофизик прикрыл глаза и представил Танрэй такой, какой видел ее некоторое время назад – свернувшейся на постели мягким клубочком и обнимавшей руками одну из многочисленных маленьких подушек. Иногда он воспринимал ее как картинку, куколку, хорошенького зверька, а не как живого человека и женщину. Ал усмехнулся. Наверное, это потому, что на самом-то деле он помнит ее совершенно другой Танрэй. Он помнит и любит именно ее "куарт". Странно, конечно, что приходится вот так разделять по сути одно и то же...

Блуждавшая вне его мысль о Танрэй внезапно столкнулась и переплелась с ее собственной мыслью о нем. Словно наматываемая на катушку нить, она повлекла молодую женщину в нужном направлении. Им не обязательно было видеть друг друга. По сути дела, она чаще всего могла бы вообще молчать, как молчит со своим супругом Ормона, только Алу не хотелось бы повторять стиль жизни друга и его жены. Не слышать мелодичного, ласкового голоса Танрэй – это потерять многое. Да и она не могла бы разобраться в нем без слов, даже при условии, что оританяне умеют скрывать ненужные мысли и отцеживать основное...

Не поворачивая головы, Ал видел, как она с улыбкой крадется к его трону. Еще шажок... еще... Он не пускал к ней больше ни одной мысли, чтобы не испортить общую игру. Наконец теплые ладошки закрыли ему глаза.

– Привет, малыш! – сказал он и притянул ее к себе.

Танрэй засмеялась и спрятала лицо у него на шее. Дыхание жены приятно защекотало ухо, и Ал поцеловал ее. Она заглянула ему в глаза. О, Природа! Вечно юное существо, которое не торопится взрослеть!.. Неужели все это – последствия того... пятьсот лет назад... Последствия его промаха... Но ведь у него не было ни возможности, ни времени что-то предпринять тогда. Никто не знал ни дня, ни часа, когда впрыгнет беда. И беда застала их всех врасплох... Цивилизация была к этому не готова. Не готова. Ал вздохнул. Лучше бы и он забыл все... Так было бы легче...

"Ты и так все забыл, братишка! – прозвучал в голове отчетливый голос Сетена; экономист был где-то неподалеку и читал даже те его мысли, которые Ал пытался утаить. – Твой мозг ПОМНИТ только то, о чем рассказал тебе кулаптр. Разум твой принял это на веру и нисколько не сомневается, что так оно и было... А знаешь, почему он принял все это на веру, братец? Твоя душа помнит истинно, только твоя душа. Так что давай, не расслабляйся и не думай, что наша маленькая сестренка в чем-то проще тебя!"

Ал отогнал от себя навязчивого друга, словно проголодавшегося и жаждущего крови москита. Он схватил за руку Танрэй и повлек к выходу. Затесаться туда, где много, много перемешанных мыслей. Туда, где Тессетен долго поблуждает прежде, чем залезет под его черепную коробку.

– Куда мы?! – едва поспевая за ним (то ли дело ее крошечные шажки, а совсем другое – размашистые и стремительные шаги Ала), спросила она.

– Потанцуем.

– А что же Солондан? Он больше подошел бы для посиделок кулаптру и созидателю – по возрасту, я хочу сказать! – злорадно осведомилась Танрэй, представляя, сколько уже часов ему пришлось протирать брюки.

– Солондан?! – хмыкнул астрофизик. – Солондан, как пить дать, лежит сейчас дома с градусником во рту и придумывает, чем бы помучить Паскома завтра... – он поднял глаза и увидел прямо над собой огромный осветитель. – От этих дурацких ламп только жара и москиты. Скорее бы уж наступило два часа...

И тут, словно вняв его мольбам, свет повсюду погас и одновременно заиграла медленная раздумчивая мелодия знаменитого композитора-северянина.

– Два часа! – игриво склоняя голову к плечу, сказала Танрэй.

Ал задумчиво улыбнулся, даже не услыхав ее. Музыке было не меньше пятисот лет... Что-то внутри действительно помнило ее. "Ты зря издеваешься, Сетен. Я почти ничего не забыл"... Кроме одного: Тессетен сказал что-то там о душе. Не о "куарт" едином, а о душе... Разделил...

Он встретился взглядом с Паскомом. Тот прижмурился, а после указал глазами на небо, но в мысли не пустил...

– Ты не скучаешь по ним? – вдруг спросила Танрэй, которая не могла ничего этого видеть, потому что танцевала, тихо покачиваясь в его объятьях и прижавшись лбом к его плечу.

– Что? – отвлекся Ал и опустил к ней лицо.

Она подняла палец к созвездию Большой Чаши, но положения не изменила. Он рассмеялся и ласково встряхнул ее.

– Они нас подождут. Они ждут тысячи лет и подождут еще...

– Еще тысячи?

– Нет, зачем же? Наверняка меньше! Они дали мне обещание...

– Какое?

– Нас с тобой ждет большое будущее...

– В смысле, длинное?

– А вот этого они не уточняли, – Ал видел, что она просто дурачится. Он нисколько не сомневался, что до вершины пирамиды осталось совсем чуть-чуть. Женщины любят все драматизировать. А с вершины пирамиды до звезд рукой подать.

– И ты веришь в это? Я думала, что лишь гадалки пользуются доверчивостью людей и приписывают звездам голоса, а оказалось, не только. Некоторые астрофизики тоже не прочь увидеть в небесах нечто такое, что недоступно простым смертным...

– Ты и сама видела то, что видел я и что недоступно простым смертным. Смертным с невооруженным глазом...

Она промолчала. Ал ощутил, что она запечалилась, и добавил:

– Малыш, а малыш! Слышишь меня?

Танрэй кивнула, не отрываясь от созерцания его и своих туфель.

– Кроно бессильно перед языком звезд. Именно ты, именно это передашь ты тем, кто придет после нас. Возможно, нам самим...

– Ал!..

– Ты сможешь! – перебил он. – Это нужно!

Она покачала головой.

– Не мучай ее, Ал! – вдруг услышал он за спиной безучастный металлический голос.

Ормона. Великолепная холодная Ормона в "змеиных" доспехах, с копной блестящих, иссиня-черных волос, брошенных на грудь через плечо. Она умела подходить к нему неожиданно.

Ал почувствовал себя неуютно. Он знал, как расценивает его замешательство жена, но не хотел признаваться в своих слабостях ради того, чтобы переубедить и успокоить ее. Сложно объяснить свои ощущения человеку, который все равно не захочет тебе поверить. Ей отраднее будет гадать, права она или нет. Да, женщины – существа сложные. Сложнее звезд, сложнее самой вселенной. Они сами как вселенная, одновременно привлекательная и недоступная пониманию. Другое дело – Ормона. Жена Сетена непонятнее любой вселенной...

По отношению к Ормоне он испытывал смешанные чувства: с одной стороны – восхищение, как профессионалом и вообще очень умным человеком; с другой – необходимость воздвигать барьер на границе, которую она то и дело пыталась нарушить. Кроме того, в ней было столько мужского, что Ал опасался даже представить свои действия в случае каких-либо кардинальных телодвижений с ее стороны. Как бы то ни было прискорбно, лидер миссионеров вынужден был признаться самому себе: вечный оптимист и "везунчик" Ал просто-напросто пасовал перед женой Тессетена. Но только себе! Никакой мужчина, находящийся в здравом уме, не покажет своих слабостей кому бы то ни было, даже собственному домашнему животному.

– Ты вряд ли выжмешь из нее больше, – продолжала бесстрастная красавица, глядя ему в глаза и не улыбаясь. Нельзя требовать у гипсовой статуи вековечности мраморной скульптуры. Синтетический язык словесника Дантипада – вот ее предел...

Ала захлестнула вьюга яростных мыслей жены, которая что есть сил сдавила пальцами его плечи и едва сдерживалась, чтобы не уронить достоинства и не вцепиться в узкогубое лицо Ормоны. Кроме того, он отчетливо видел, что половина обвинительных выпадов адресовалась ему: "Почему вместо того, чтобы поставить кобру на место, ты силишься усмехнуться?! Или... ты согласен?! Согласен с нею, да?! Ах, ты так и будешь молчать? Ты только со мной так смел, а Тессетен был прав, называя тебя болтуном! ".

– Тебе, Ормона, не кажется, что вмешиваться в чужой разговор нетактично? – не выдержав, прошипела она.

Та проигнорировала ее слова. К слову надо заметить, что Ормона ни разу в жизни еще не обратилась прямо к ней. Она протянула руку Алу, показывая, что тоже желает потанцевать вместе с ним.

– Ничего страшного, Ал, – завладев им, произнесла жена Сетена. – Мыши серы, в темноте их не видно, а потому у них больше шансов не быть схваченными какой-нибудь совой. Она права. Не мучай ее...

Ал взглянул на Танрэй. Та отступила, и кровь ударила ей в голову. "Ты молчишь, когда меня вот так оскорбляют?! Куда подевался твой убедительный язык?! Ты согласен с этой гидрой?! Ну, добро же, звездочет!..". Астрофизик ощутил, что Ормона прервала мысли Танрэй, и те больше не достигают его мозга. Он отстранился, но жена Тессетена с улыбкой превосходства приникла к его груди и развернулась так, что отсекла их друг от друга. Тем временем Танрэй уже бежала прочь. И он ничего так и не сказал.

Получилось так, что "тес-габам" и группе дикарей пришло в голову возвращаться в амфитеатр одновременно, словно кто-то, управлявший судьбой тех и других, бросил две кости, и на обеих выпало по шестерке. И они неизбежно скучковались возле довольно широких ворот входа.

У Дрэяна даже голова закружилась от удачной перспектив как-то поддеть неприятеля. Раздумывать он не стал и в общей толчее хорошенько ткнул его локтем в поддых. Абориген возмутился, но начало потасовки тут же пресекла охрана, которая состояла из оританян и местных молодцов. Хадд и вождь противной стороны вмешались и утихомирили разбушевавшихся юнцов. Конфликт, казалось, был задавлен на корню к вящему неудовольствию Дрэяна и "темнорожей обезьяны".

– Ты куда торопишься? – спросил Хадд, отводя друга и подталкивая его между лопаток.

Что ж, это – другое дело. Выстроенная таким образом фраза обещала многое. Потом. И Дрэян успокоился, но стоило Хадду отвлечься, обратился к Саткрону:

– Эта паскуда не должна дожить до утра. Улавливаешь смысл?

Тот завел глаза к небу и с видом превосходства принялся разъяснять ситуацию, дескать, если парламентер не досчитаются одного из своих, то не надо будет долго думать, кто в том виноват. И не видать им теплого местечка под крылышком папы-Ала. А то и хуже: законы здесь пока простые, не то что на Оритане.

– Ты, пингвин! – возмутился Дрэян. – Совсем охренел? Будешь меня тут жизни обучать, что ли?!

Саткрон многозначительно покосился на компанию местных, что окружали привратников амфитеатра.

– Как тебе нравятся эти урбанизированные дикари, Дрэян? Неправда ли, они быстро привыкли к хорошему, а, приятель?

– А-а-а-а... – протянул Дрэян, гадая, как он сам не дошел до столь простого решения.

В это время мимо них, даже не замечая, пролетела рыжеволосая жена Ала. Лицо ее пылало гневом. Саткрон проводил ее взглядом и даже присвистнул.

Танрэй взбежала по ступенькам на ассендо амфитеатра с окруженной невысокими крытыми колоннами мраморной беседкой на площадке. Только там девушка перевела дух от быстрого и долгого подъема, закусила губу и прижалась лбом к холодным перилам. То, что она переживала, было чем-то большим, нежели обычная ревность, как и то, что совершил Ал, было большим, нежели простое издевательство или предательство. Слезы помимо воли текли из ее глаз и некрасиво скапывали с подбородка и с кончика носа. Она всхлипнула и вытерла их тыльной стороной руки.

От одной из колонн отделилась тень. Девушка не заметила Тессетена, пока он не заговорил:

– Так, так, так... Одиночество – вот удел всех возвышенных натур...

Танрэй вздрогнула и едва удержалась от того, чтобы нагрубить ему. Не в добрый час ты оказался рядом, Сетен! Как будто ожидал, что именно так все и будет... Как же она ненавидела "экономического гения" с его безобразным лицом и ехидной ухмылкой!

– Знаю, знаю, золотая муза: моя страшная рожа бесит тебя... Она и меня бесит, детка, да так, что я выбросил все зеркала. Спроси у Ормоны – в нашем доме уже нет ни одного большого зеркала. Она и без того хороша, а я краше не стану... Зато в моем деле это ужасно удобно, и знаешь, почему?

– И знать не хочу, Сетен! Ты видишь: мне не до того! Уйди, прошу! Неужели нет ничего святого для тебя?!

– Так вот дослушай, и поймешь, что нет: глядя на меня, люди думают: "Ну, не может же душа у этого парня быть более безобразной, чем его морда!" И здесь они ошибаются... а силок затянулся. И все...

Танрэй развернулась и пошла назад, но Сетен не отставал, идя рядом и чуть-чуть позади, заглядывая при этом ей через плечо:

– Ты просто кичишься своими недостатками и думаешь, что это оправдает тебя! – жестоко бросила она, но поняла, что это все равно, что швырнуть камень в воду: она разойдется, и камень беспрепятственно нырнет на дно, а поверхность немедленно разгладится.

– Просто я хотел поддержать тебя, ведь ты так самозабвенно плакала, золотая муза!..

– Я никого об этом не просила. Почему ты думаешь, что это твое дело?!

Он засмеялся:

– Ох, сестренка, как же многолики вы, женщины! Иногда вы олицетворяете собой мудрость, а в следующее мгновение можете стать глупее новорожденного младенца...

– Вы с Ормоной – одна душа! – в пылу раздражения выкрикнула она, резко остановившись и повернувшись к нему. При этом нога ее неловко покачнулась на скользком краю мраморной же лестницы.

Сетен аккуратно придержал ее за руку и отвел от щек девушки сбившиеся волосы:

– Да, в этом ты не ошиблась. И, как ни прискорбно, вы с Алом – тоже... – он омрачился на одно мгновение, но тут же воспрянул и склонился перед Танрэй: – А одари меня одним-единственным танцем, сестренка!

Девушка замерла, колеблясь. В чем было дело? Играл ли он ту странную грусть? Или задумал что-то еще хуже? От Тессетена, бесспорно, нужно держаться как можно дальше, но все дело в том, что не в первый раз он так на нее смотрел. Иногда краем глаза она ловила этот взгляд в самые неожиданные моменты, когда быстрый Сетен все же успевал отвернуться или стать иронично-презрительным, как всегда...

– Почему бы и нет? – вскинув голову, дерзко спросила Танрэй. – На то и дан праздник Теснауто, чтобы все танцевали!..

Он усмехнулся и пробормотал что-то себе под нос. Если бы музыка в амфитеатре играла чуть потише, девушка, быть может, и услышала бы единственное тихое слово: "Гордячка"... Кроме того, со ступенек в свете яркой Селенио уже было видно танцующих Ала и Ормону. Конечно, он все понял... Впрочем, какое ей дело до чувств этого проходимца?!

Танцуя, Сетен был далеко не так нахален, как в рассуждениях. Он едва касался Танрэй, словно боялся повредить ее неловким движением. Он впервые коснулся ее. Танрэй видела, как он способен двигаться, и не верила, что Тессетен может быть неловким. Что же заставило его попридержать свою наглость?..

– Ты танцуешь, как сама Природа! – словно очнувшись от сна, вымолвил наконец он. – Даже больше: и Она не смогла бы танцевать лучше тебя... Знаешь, о чем я сейчас думаю?

– Ни о чем хорошем, конечно.

– Ну, это как взглянуть... Я думаю: интересно, а у нее такая же бархатная кожа на животике, как и на персиковых щечках? И еще: если взять кусочек льда и приложить...

– Сетен! – оборвала она. – Срочно обратись к Паскому! Твой случай безнадёжен...

– Вот именно... Прости, сестренка. Это всего лишь физиология. По-моему, любой мужчина, находясь с тобою рядом, через совсем малый промежуток времени обречен почувствовать себя несколько неудобно и в физиологическом, и в физическом плане. Я не виноват...

– Значит, я виновата?!

– Нет, такой тебя создала наша общая Мать, сестренка... Если ты мне не веришь, то...

Она не знала, как он сделал то, что сделал. Просто в какую-то секунду до нее дошло, насколько сильно его желание, и поразилась, что такую бурю способен скрывать и удерживать в путах всего-навсего один человек. Слава Природе, Тессетен тут же провел пальцами по ее лицу, и острое, ослепительное впечатление померкло, сгладилось, не оставив в ее душе почти ничего:

– Тебе не нужно этого знать. Прости еще раз...

Танрэй выдохнула и моргнула:

– Сетен! Если ты не прекратишь, я закончу танец не с тобой!

Его рука невольно сжала ее запястье, но ладонью другой он беспечно хлопнул себя по лбу:

– Ты опозоришь меня на все стадо... извини: племя!.. Нет, на это я пойти не могу! Закончить танец не со мной – это надо же до такого додуматься! Отрежь мой язык, сестренка, и прими его в жертву, но не бросай меня во имя нашей общей Матушки!..

Тут Танрэй не выдержала и засмеялась. За время общения с Тессетеном ее гнев, обрушившись было на него, утонул, как тот камень. Ей действительно стало гораздо легче. И не было ничего драматичного в том, что Ал не сумел избавить себя и ее от Ормоны. Все страхи Танрэй – не более, чем иллюзия и домыслы. Вот и Сетена впутала... Так ему и надо, конечно, но она-то, она-то какова! Это некрасиво, подло и недостойно для той, которая сама учит людей высокому и светлому...

Внезапно Сетен сделал эдакий пируэт и поставил ее позади себя. Это была последняя фаза танца, который они исполняли вдвоем. И, словно тень, Танрэй повторила каждое его движение, а в иные моменты чувствовала себя единым целым с ним и не замечала ничего страшного в этом человеке. Перед глазами откуда ни возьмись развернулась картинка из прошлого:

Стоя на ступенях здания института, Ал машет ей рукой, и она подходит, по дороге пытаясь угадать, что за мужчина находится подле него и, щурясь от солнца, неприятным, тяжелым взглядом рассматривает её. Если бы она увидела его неожиданно и не знала бы, что он – друг Ала, то непременно бы отшатнулась или даже вскрикнула от испуга. Лицо незнакомца было безобразным даже тогда, когда он был серьезен, а уж если смеялся...

– Знакомься, Танрэй: это мой друг, Тессетен...

Она до сих пор не могла понять, в какую минуту и что выражает его взгляд, а в тот момент ей и подавно показалось, будто этот Тессетен, лучший экономист Эйсетти, за что-то возненавидел ее и даже не пытается этого скрыть...

И еще одна мысль мелькнула у нее теперь – такая, от которой ей стало стыдно, гадко и тошно. Она вдруг вспомнила свою недавнюю – и пяти минут, наверное, не прошло – импульсивную и бредовую идею отомстить этим двоим сразу: просто изменить Алу с его лучшим другом. Сейчас, когда тот вроде как немного открылся ей, Танрэй живо представила себе, что это могло бы произойти (и очень даже могло, как оказалось!), а потому вздрогнула. Наверное, для подобного шага ей нужно было бы напиться до беспамятства. О, Природа! Что только ни делают люди под влиянием преходящих, мимолетных эмоций! Мало того, Танрэй подумала, что оскорбила бы тем самым и не повинного в их дрязгах Тессетена: он мог дать ей все, она поняла это в ослепительный миг прозрения; взамен – не получил бы ничего, кроме глубокого отвращения... Какая странная эта жизнь... Пройдя ее от края до края, едва ли научишься жить правильно...

– Научишься, если вспомнишь кое-что! – раскрутив девушку и поймав за талию, сказал Сетен, а затем поцеловал её руку и отпустил: – Это был незабываемый танец, сестренка! И все-таки, как насчет бархатного пупочка? Ну, да... да... беги... – он посмотрел вслед изящной и ускользающей фигурке. – Беги... А я мог бы научить тебя... Ну, не судьба... Не судьба...