Текст книги "Послания себе (Книга 3)"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Когда Люда и Саша уходили, Марк провожал их долгим взглядом.

– Эх, обезьянка...Тебе не суждено даже узнать, чтО есть такое – "вкус пустоты"... Пожалуй, логос и впрямь тяжкое бремя, как сказал один озаренный смертный... Откуда я это знаю? Да, и откуда же? Ну а что в том, собственно, такого? Я так думаю, что пугало современных людей – Са-та-на, да? – что и Сатана этот должен был прочитывать время от времени Библию, Тору и прочую теологическую литературу, чтоб, как бы, соответствовать образу... А то еще не узнают, правда, дорогая? Ты тоже Тору не читала? Ничего. Я думаю, мы с тобой немного потеряли. Тот же стакан, только вид сбоку... А ведь эту маленькую обезьянку я мог бы обучить многому, она еще не окончательно потеряна для общества. Моего общества, я хотел сказать... Прости, дорогая: нашего.

И Марк, забыв о Толике, растворился в конце прямой, как стрела, аллеи, ведущей к закатному солнцу.

Все эти дни Рената жила со страшной головной болью. Сон, как пугливая птица, постоянно был рядом, постукивал в невидимую оболочку вокруг ее тела, но не давался в руки. Одно-единственное неверное движение – он вспархивал и улетучивался.

Рената догадывалась, что бессонница – это наказание. За все. За то, что не умела быть одна и не знала, что это такое, за то, что слишком многое хотела забыть... Сказать, что она искала Ника, где могла – это не сказать ничего. Она летала в Одессу на съедение к свекрови, она обзвонила все заведения, которые обзванивают в подобных случаях. Ничего. И однажды она просто поднялась на крышу своего дома в ясную ночь, села на перекрытие и уставилась в звездное небо. Хорошо смотреть в небо, когда тебе хорошо. Когда ты мечешься, небо немо, космос враждебен и неприступен... И она не видела никакого выхода, но при этом четко знала, что выход существует.

И в ту ночь Рената не придала никакого значения тому, что, спустившись с крыши, ноги сами повели ее к кроватке спящего сына. Усевшись на пол возле него, она почти до самого утра мурлыкала себе под нос странные песенки, сбиваясь, припоминая, морща лоб, напрягаясь, снова забывая. Что на нее накатывало, Рената не знала, однако так случилось и во второй раз после "звездного сеанса". И еще она обратила внимание на то, что мелодии этих песенок идеально "ложатся" на мелодии, записанные на мемфисском диске Ромальцева. Этого Рената уже не понимала.

– Ну приди же, помоги мне! – изнывала Рената, но ее мольба оставалась без ответа.

И вот однажды, уже собираясь домой после рабочего дня, мечтая преклонить голову на подушку – не поспать, этого счастья ей уже не перепадет, а просто полежать, – женщина заметила, что ящик ее стола приоткрыт, и из него выглядывает огромная книга, которая там просто не умещалась.

Рената вытащила ее. На обложке, очень качественной, с импортной полиграфией, на черном фоне была летящая белая надпись, подражающая автографу: "М. Врубель". Что-то вроде закладки торчало из середины этого альбома-биографии, роскошно иллюстрированного, с великолепными репродукциями...

Рената раскрыла его на закладке. На развороте страницы в глубокой задумчивости сидел красавец-атлет и изжелта-карими глазами смотрел куда-то в сторону, мимо зрителя, на жарко полыхающий за дальними холмами багряный закат. Волнистые черные волосы змеились на его голове, как бы тревожимые ветром, а за спиной цвела орхидея сказочной красоты. И было в нем что-то... не то притягательное, не то знакомое, не то притягательное, потому что знакомое... Закладка же оказалась запиской с орфографическими и грамматическими ошибками на уровне троечника четвертого-пятого класса. Общий смысл фразы – просьба передать книгу Людмиле, няньке. Подпись – некий Марк. Записка оставила в душе странный осадок. Таинственное появление книг, исчезновение мужей, аномальное поведение детей, которые никогда не сталкивались с насилием и при этом играли в жестокие игры... Все это весьма и весьма напоминало стиль хичкоковских картин...

Увидев у нее в руках такое сокровище, то есть, книгу, Марго тут же выхватила ее и восхищенно завопила:

– Врубель?! Да это же мой любимый художник! – она плюхнулась на гостевой диванчик. – Обожаю его Демонов, Люциферов и прочую нечисть! А знаешь, чем он кончил?

– Повесился... – мрачно предположила Рената, думая о том, что если Марго не отпустит ее с богом, то именно это она и сделает по приезде домой.

– Ты что, мать?! Свихнулся он!

– Немудрено... – проворчала та в ответ и потерла пальцами ноющие и зудящие от боли виски. – Давай альбом, мне надо ехать...

– Расслабься, дай посмотреть... И кто же преподнес нам столь шикарную книгу? Тайный поклонник? Или... это намек на примирение? – швея указала на сидящего атлета.

Не сообразив, на что намекает подруга, Рената простонала:

– Тайный поклонник моей няни. Отпусти ты меня с богом в синее море...

– С дьяволом! – рассмеялась Марго и продемонстрировала репродукцию с поверженным демоном.

Людмилка и обрадовалась, и страшно удивилась книге.

– Я даже не ожидала, что он так скоро... Интересно, сколько такая стоит?! – Люда и так, и эдак вертела альбом, но цена, как и положено вещи, предназначенной для подарка, не указывалась нигде.

– Покажи! – попросил вдруг Саша, выбежавший встречать маму в коридор и приплясывавший в одном тапочке на полу.

– Ты еще маленький! – ответила Люда и нерешительно взглянула на хозяйку.

– Да покажи, покажи... – Рената разулась и, низко нагнув голову, пошла в ванную.

А кто ее знает, эту Ренату? Вдруг сказала бы, что демонстрация врубелевских картин дошкольникам – это уголовно наказуемое дело, подходящее под статью "Совращение несовершеннолетних"? У богатых свои причуды.

Саша долго и внимательно разглядывал некоторые картины. Так внимательно, как ни один ребенок не рассматривает даже комиксы или яркие иллюстрации к сказкам.

– Кто это? – спросил он няню, опасливо наставив пальчик на "Сидящего Демона" и словно боясь прикоснуться непосредственно к бумаге.

К тому времени Рената уже полулежала в кресле, вытянув ноги и наслаждаясь минутами ослабления боли.

– Это Демон, – сообщила Люда, в десятый раз перечитывая записку и стараясь по почерку разгадать характер Марка.

– Демон? Он плохой? Злой?

– Все демоны плохие, – няня улыбнулась ошибке в слове "прошу": неграмотность нового знакомого казалась ей милой и забавной, ведь он не знал даже, кто такие "интроверты". – И злые...

– А почему тогда он такой красивый?

Не отрывая головы от спинки кресла и не раскрывая глаз, Рената неожиданно для самой себя, скорее автоматически, чем осознанно, ответила:

– Потому что зло всегда стремится принять облик добра...

Люда оторвалась от записки, приподняла бровь и хмыкнула:

– Тогда вы, Рената – воплощенное зло!..

– Спасибо тебе, родная, век не забуду, – усмехнулась Рената. – Впрочем, пойду, попробую пожевать... Если полезет...

Люде хотелось спросить, нет ли каких новостей о Николае, но она прикусила язык. Так, на всякий случай. Ей не нужны были неприятности, огорчений и так хватало.

Только на кухне, наливая себе чай, Рената подумала: "И зачем я так ответила Сашкину? Он маленький, может неправильно понять, потому что Демон этот... Ну да! Вот на что намекала Марго, говоря о примирении... Так и есть! Сидящий Демон имеет разительное сходство с Гроссманом, так что если бы не эти длинные кудри и не желтизна в темно-карих очах, не абстрактно наложенные мазки своеобразной техники Врубеля, то... этот юноша мог бы изображать Ника, когда тому было лет восемнадцать-двадцать"...

– Правитель! Твой воин просит принять его, – черная маска, опираясь на меч, стояла при входе в шатер. – Что ответить ему?

Полководец перебирал ожерелье с подвеской из черного обсидиана. Стражник отвлек его от раздумий, вероятно, слишком тяжких и сложных, чтобы кто-то еще мог понять их причину, а найти выход не умел даже сам великий правитель. Он махнул рукой, дескать, зови. Стражник, склонившись, попятился.

На пороге походного шатра возник воин – тот самый, что не носил маски. И вздрогнул правитель: так часто являлась пред ним ненавистная и желанная тень.

– Чего ты хочешь? – с вызовом спросил он.

Воин не отвел глаз и не пошевелился. Он был без оружия и не представлял реальной угрозы, но именно угроза таилась в его незащищенной, обнаженной до первого тела мысли. Он СОМНЕВАЛСЯ! Он смел СОМНЕВАТЬСЯ! А это значит, что он вышел из-под контроля. Опороченный хотя бы тенью сомнения уже никогда не вернется к прежней убежденности!

– Беседы, господин, – ответил воин, но мог и не произносить этого вслух.

– Беседы?! – рассмеялся правитель. – Не ты ли подал мне меч тогда, помнишь?

Лицо воина помрачнело, взгляд невольно метнулся к перстню на пальце, где был вычеканен его знак – петля, перехлестнутая дугой с клешнями и заключенная в овал... И знак этот преследовал его везде и повсюду, где бы он ни был. Да, каждый новый раз он помнил это и каждый новый раз отныне должен был становиться на одно колено пред названным своим отцом и подносить ему меч – обнаженный, без намека на инкрустацию просто обоюдоострую смерть.

– Садись! – велел правитель, указывая на шитую золотом подушку на попоне у своих ног. – Что хочешь ты получить? Вы все чего-то хотите...

– Дай мне того, что не хватает, или же забери то, что есть... – воин остался стоять, запятнав себя вторым неповиновением воле властелина.

– Ты желаешь, чтобы я дал тебе свободу? Так ты свободен, ступай на юг-север-запад-восток. Ты мне не нужен... – и, сдерживая гнев, правитель слишком сильно дернул обсидиановые четки.

Черные шарики раскатились по круглому пространству шатра и, обратившись в юрких букашек с блестящим панцирем, расползлись по потайным местам, заполонив собой разные щелки и впадинки. В руках хозяина остался только искусно выделанный талисман.

Воин упрямо повторил:

– Дай мне того, что не хватает, или же забери то, что есть... Ты ведь помнишь, как тебя убили однажды, когда этого не должно было произойти? Это был я, владыка...

– Ты?!!

– Да, я. И ты не знаешь этого, потому что мы все на одно лицо – твои бездумные слуги-исполнители, твои верные псы. Я не знаю, что влечет нас всех за тобой...

– Стадный инстинкт, – усмехнулся полководец и налил в два кубка вина; рубиновая жидкость переполнила сосуды и выплеснулась на низенький стол. Капли ее мерцали в свете факелов, словно зернышки гранатового плода. – Поверь, юноша: в одиночку ты никто. Червь. Даже хуже. Но вместе мы всегда сламываем горы, поворачиваем реки вспять... Нас – тьма... Тебе так не терпится стать изгоем?

– Нет. Но мне претит уже быть слепым орудием в руках твоих, владыка... Объясни свою цель, то есть, дай мне то, чего нет, и если я пойму и приму ее, то останусь верным псом твоим и буду лизать твои руки... Либо отбери у меня мою память – то, что есть, но чего недостает...

– Меня либо понимают сразу, одиночка, либо не понимают никогда. Такова уж моя судьба. Выбери один из этих кубков. В одном – яд. Если ты выберешь безвредный, я отпущу тебя. Но не мечтай, что тебе будет сладко среди них. По ту сторону закон тот же, только там ты будешь один. Среди таких же, как ты, но один, сам по себе. И все будет зависеть от одного тебя и твоих составляющих. Никто не обязан помогать тебе, никто и не будет этого делать – якобы для тебя же... Ты будешь один, сын мой...

– Я и здесь один, – не раздумывая, воин схватил ближайший кубок и опорожнил его. Он был больше, чем уверен, что яд окажется в обоих сосудах и ему придется умирать, корчась под ногами смеющегося правителя в страшных муках. Но владыка сдержал слово: сомневающийся выбрал безвредный, ибо когда господин опустошил оставшийся кубок, выплеснув его в миску своей собаке, желтый пес, вылакав два или три глотка, взвыв, заколотился на полу и издох.

– Хорошо. Ты везуч и отчаян, – улыбнулся полководец. Уходи прочь. И... верни мне тот самый меч... Напоследок...

– Он у твоего стражника, – сбрасывая доспехи и оставаясь в одном тонком балахоне, ответил бывший воин. Перед ним была пустыня.

Правитель вышел вслед за ним и кликнул стражу:

– Возьмите у него самое главное!

Воин, который уже не был воином, оглянулся. Он знал, чтО есть "самое главное", но это было слишком вероломно. Месть оскорбленного самолюбия не пристала божественному достоинству. Хотя... правитель часто твердит, что все мы, включая и его самого – твари, в ком нет ничего от богов или божественного разума.

И легион бросился в погоню. Воин бежал, зная, что свора все равно догонит его и изорвет в клочья, отделив его душу от разума и вытащив память – самое главное! Насладиться бы несколькими минутами свободного парения!..

Он задыхался. Да, они не убьют его. Будет хуже.

И тут посреди пустыни возникла колоннада. Она соткалась из воздуха, из ничего, как мираж. Воин достиг ее и нырнул меж двух колонн. Видение исчезло перед растерявшимися преследователями.

Беглец сильно ударился о плиты и покатился по ступенькам вниз, к храмовому бассейну. Над ним наклонился некто в белом огромного роста, широкоплечий, зеленоглазый, розовощекий и по взгляду видно – он еще и сам такой же, как бывший воин.

– Ну, здравствуй, отступник! – сказал мужчина в белом и улыбнулся, призывая воспринять это именно как шутку. – Не стесняйся, заходи. Раз пришел, так осмотрись теперь, Попутчик...

– Что? – беглец поднялся с колен.

Никогда не был он в этом храме, но всегда знал, что он существует, видел его внутренним зрением и, оказывается, видел правильно.

– Это вы здесь молитесь своему Солнцу? – озираясь, нарочито грубо буркнул бывший солдат.

Внешний круг служителей – все в белом – ответил ему смехом. Во внутреннем было не то трое, не то двое – эти переменчивые фигуры все время что-то затемняло, облик их дрожал, перетекая, кажется, из формы в форму. Эти двое или трое рассматривали его.

– Я – Даос, я – твой Спутник, – представился румяный служитель. – Там – наш Учитель, и он пока еще по эту сторону, с нами...

Тогда бывший воин и узнал в одной из темных неясных фигур того, кому так отчаянно мешал преодолеть это "еще". Ему стало больно и обидно: зачем он столько терял – сил, времени, жизней. Ради чего? Сейчас он вернулся в то время и увидел истинную картину, без прикрас, словно с разных точек зрения и самое главное. Ни смерть брата, ни предательство не было виной Учителя... Если бы он не был слеп тогда, в свои шестнадцать лет...

От центра отделилась женщина, подошла к отступнику и подала ему руку:

– Нам понравился конец того рассказа и начало этого, – ее волосы отливали золотом, он всегда знал эту женщину, видел глазами полководца, тоже ненавидел, проклинал – и тоже не мог забыть. – Идем. Встретим Пятое Солнце вместе...

Мозг уловил тихое-тихое попискивание и жужжание какого-то механизма. Попискивание доносилось издалека, а жужжание – от твердого предмета, елозившего по щекам, подбородку и над губой. И мозг зачем-то послал приказ: открыть глаза!

Веки поднялись, и Андрей УВИДЕЛ наклонившуюся над ним пожилую полноватую женщину в бирюзовых брюках, того же цвета блузе и шапочке. Она сосредоточенно брила ему лицо. "Как покойнику"... – пронеслось все еще только в мозгу, отстраненно и бесстрастно.

И тут что-то в центре груди – Андрей сказал бы даже, что это было само сердце – радостно завопило: "Я вижу!!!"

– Я вижу! – сказал он спокойно брившей его медсестре.

– О! – "не по-русски" как-то, с иностранным апломбом, удивилась медсестра, поддернув вверх выщипанные в ниточку и подкрашенные брови. – Sorry! I don't speak Russian ...

Мозг сделал перевод и выдал форму, по которой необходимо было выстроить слова недурно знакомого языка. Андрей перешел на английский и вместе с этим переходом успокоился.

– Где я нахожусь? – спросил он. Ему было неинтересно смотреть на эту бабульку. Андрей поднял руки и оглядел кисти, повертев ими так и эдак. Он не парализован, тело чувствуется с головы до пят, затылок ноет, как при заживающей ране.

Медсестра в заученно-доброжелательном стиле – "Люблю вас всех, и больше всех – себя!" – поведала, как военные обнаружили его, раненного и без сознания, привезли в госпиталь с тяжелой травмой. Сейчас он лежал в Каире под надзором врачей, и теперь его жизни ничто не угрожало. В себя он пришел, как выяснилось, на семнадцатый день.

"Я же знал: меня не могли убить! Я так и думал! Кого угодно, но не меня!" – Андрей усмехнулся вслед невидимой смерти.

Завершив свое дело, медсестра ушла.

Скорпион припомнил свой сон. Чего только ни привидится человеку, одной ногой находящемуся на том свете! "Я рано сдался душевно. Мы еще повоюем, Учитель или как там тебя? Если надо что-то вспомнить, ты дашь мне это вспомнить, если существуешь... Я не был готов к такому испытанию, мне нужен был стресс – и вот он произошел, и я вижу"...

И Андрей стал проверять свои возможности, ограниченные лишь лежачим положением, окном и стенами. Глаза видели все, они были послушны.

Улучшение состояния русского пациента было отмечено и в регистрационном журнале, и в компьютере госпиталя. Изложено все было очень кратко и сухо. Это о Нем-то? О Нем, кто не видел вообще ничего целых три с половиной года?!

Скорпион смотрел и не мог насмотреться. В тот момент он и понятия не имел, что это было лишь минутное прозрение. Через полтора часа перед его глазами вновь все расплылось, затем подступила багровая пелена – и все вернулось на круги своя: призрачные тени, красноватый свет...

Гораздо интересней показалась Андрею его собственная реакция на повторную слепоту: он не испытал разочарования. Теперь он откуда-то точно знал, что рано или поздно он опять УВИДИТ, по-настоящему. Теперь у него есть Попутчик и его ждут загадочные сны, которые обязательно вернутся этой же ночью...

Слепяще-черный фон. Не было ничего, только сплошная, втягивающая в себя все и вся бездна.

Два ярких пятна на фоне беспредельности мрака, словно в день Создания. Два пятна, взаимодействующие друг с другом. Два пятна, помнящие о Бытии... Учитель и его Ученик, его наследник по духу, скользящий меж мирами Даос, Путник, Пилигрим, Трекер... Имен было множество, суть едина – Ученика ВСЕГДА звали Алом...

– Я должен был что-то сделать... – произнес Ученик. – Он уже здесь...

Ярко-белый силуэт Учителя вспыхнул еще ярче. Старик улыбнулся хитроватыми раскосыми глазами:

– Вот ты опять на пороге и снова тебя тянет оглянуться.

Ученик опустил голову.

– Войди и оставь двери открытыми для НИХ. Теперь либо все произойдет их силами, либо...

– Не произойдет, – договорил Ученик.

– Именно. Все очень просто. В тебе говорит твоя вторая половина души-разума. Не самая целесообразная, мальчик...

– Я хотел бы попросить у тебя разговора на земном уровне, в форме, принятой в той реальности...

– Почему нет? Тело-разум-душа – триедины, они принадлежат обоим мирам, и нет ничего запретного.

– Я знаю, как все было у тебя. Ты изначально был выше... Но только ты сам, Учитель, можешь знать, что чувствовала твоя душа на Пороге... Что было, когда ты приближался к оси? Мне важно это...

Силуэт Учителя расплылся. Теперь среди черного пространства лежал светящийся белый зверь пустыни и встряхивал густой гривой.

– Мой опыт не даст тебе ничего, Ал. Никто не чувствует одинаково. Неужели ты думаешь, мальчик мой, что я не поделился бы этим, если бы это могло тебе помочь?

– Я знаю. К сожалению, и мой Ученик будет чувствовать иначе на своем Пути...

– Это неизбежно. И почему – к сожалению? Легких Путей не бывает. Если Путь – легкий, значит, он ведет в тупик или в пропасть. Я вижу твои попытки облегчить его твоему Ученику и его Спутникам – настоящим и будущим. Не мне тебе объяснять, что в том нет никакого смысла. У него ВСЕ будет по-другому. Но уже то, что ты нашел его наконец – прекрасно.

– И все же, Учитель...

– Хорошо. Все было не так, как у тебя: я тоже был скользящим меж мирами, но являл собой не душу-разум, а разум-душу. Это и позволяло мне жить в одном воплощении не одну тысячу лет. Наверное, оттого мне было легче. Разум чаще отрезвляет душу, нежели наоборот, – контуры зверя засияли и вновь победили непроглядную тьму небытия.

– Сейчас меня устроит совет, – образ Ученика замерцал между реальностями, но концентрацией воли он вернул себя назад.

– Не иначе, как для того, чтобы не следовать ему... усмехнулся Учитель.

– Я слишком долго бунтовал и ходил по кругу. Я избавился от проклятья, и для нас троих важно, чтобы вернулся разум...

– Тогда и займись им. Оставь третье составляющее. Они сами догонят и поравняются. Ты уже получил свою порцию всего...

– Мое нынешнее воплощение принадлежало ранее душе моего сына. И так сложилось, что я вновь обрек его на поиски себя...

– Я все знаю, мальчик. Он и не находил себя в том воплощении, если ты об этом. И он сам так хотел. Желания должны исполняться, особенно не высказанные, а выстраданные. Ты знаешь, какие законы можно нарушить, а какие столь сильны, что не зависят от тебя... Если ты его нарушил и сделал это безнаказанно – значит, так тому и быть. Обмен между вами был в его пользу: твоя душа прикоснулась к его нынешней оболочке. Твоему ученику теперь будет легче вспоминать: ты наметил для него Путь. Теперь – уходи. Твоя судьба больше не зависит от одного тебя, воин. Пусть разум сделает свою работу...

И силуэт зверя растворился во Тьме...

Мгновенный выход из медитативного состояния – Влад распахнул глаза и одним движением гибко поднялся из позы пирамиды.

Темный и пустой зал, казалось, еще носил в себе остатки черной пустоты небытия. Спортивные снаряды безмолвно наблюдали.

В коридоре послышались шаги, и дверь тихонько скрипнула.

Не поклонившись при входе, внутрь шагнул Дмитрий.

– Что, Ромаха, не спится тебе? – Аксенов щелкнул выключателем, и Ромальцев сощурился от яркого света. – Мне вот тоже. Никак это ты вытащил меня из теплой постели, Оборотень?

Дмитрий прошел к тренажеру и, запрыгнув на стол, продел ноги под валики. Пару раз качнул ими, приводя в движение механизм, утяжеленный чугунными дисками. По ночному залу разнесся лязг металла.

– Валяй. Выкладывай, чего хотел? Снова вляпался?

Ромальцев стянул с головы темную повязку.

– Получишь информацию – думай сам.

– Я мальчик с крепкими нервами... – усмехнулся тот.

– Уезжай подальше от Ростова до конца лета. Так нужно.

– Хочешь сказать, Чечня аукнулась? Откуда такие сводки, почто не знаю? – Дмитрий прекратил двигать ногами, насыпал из пакетика, в какие аптекари расфасовывают порошки на заказ, на тыльную сторону ладони, между большим и указательным, белой пудры, в один прием втянул носом и удовлетворенно крякнул.

– Уезжай, а в сентябре возвратишься. Все равно в городе нечего делать летом...

– Ромах, ты или охренел совсем, или тебе башню напрочь совало... Какого черта я буду сваливать, когда вместо информации ты даешь мне какое-то фуфло? Или тебя на эзотерику потянуло?

Вместо дальнейших объяснений и разъяснений Влад набросил на себя джинсовую рубашку и застегнулся.

– У тебя пакет выпал, – сказал он, поворачиваясь к выходу.

– Где? А... – Дмитрий огляделся и взял со стола случайно вытряхнувшийся из кармана пакетик с порошком. – Ну ты подроб...

Влада уже и след простыл.

Значится, так: либо Вулф заваривает новую кашу и на этот раз хочет обойтись без его участия, либо что-то унюхал: в Чечении снова дерьмо вскипело, может, что и всплыло от той компании. "Чеченский след", типа. Аксенов фыркнул и, качнув головой, пошел к своей машине. В голове звучала музыка порождение волшебного порошочка.

Он проезжал безлюдный перекресток частного сектора, когда с боковой дороги из-за натыканных как попало металлических гаражей вырулил задрипанный до невозможного состояния "Запорожец", отчаянно маскирующийся под "Жука". Ночная охота полуанекдотического "мерсхантера" закончилась приличной вмятиной на правом крыле "Ауди" Дмитрия. Аксенов бросил руль, вышел из машины, оценил нанесенный урон и без особенного огорчения смачно выразился, дескать, "зашибись, мужик, ты снова не на того налетел, чё будем делать?".

Владелец "горбатого" тоже выполз на свежий воздух. Увидав его, Дмитрий понял, что с такого не брать, такому давать нужно. На паперти или в переходе.

– Bla, bla, bla... – протянул он. – Как же ты живешь такой, брателло, а?

Этот тип вовсе не выглядел особенно огорченным. Он подошел поближе. Ну и рожа! Как еще таким "права" выдают? За такую физиономию морды сажать надо, не дожидаясь, пока те сами влетят...

– Здравствуй, Дима, здравствуй, касатик! – лошадиный "фейс" осклабился. Фернандель рядом с ним просто отдыхает!..

Тут уж Аксенова проняло. Порошок тоже внес посильную лепту в его настроение. Димой его даже мама родная не называет... Дмитрий попытался вложить в удар всю силу, чтобы выбить хоть часть нагло посверкивающих, как частокол, зубов. Тип, на первый взгляд даже не шевельнувшись, как-то "обтек" его кулак справа, и удар ушел в воздух.

– Тихо, Митек, тихо! Не соблаговолит ли господин Аксенов вызвать к месту происшествия... нет? – он "обтек" удар теперь слева и, вроде как, снова не двинувшись с места.

Кокаиновый запал Дмитрия куда-то улетучился. Он даже грешным делом подумал, уж не "глюк" ли это.

– Не-е-ет! – рассмеявшись, проблеял тип. – Я не глюк. Где ты видел у глюков такие страшные морды? Это, братишка, тебе как минимум "ширевом" надо было разжиться... В этом гадком мире все устроено так, что подобное слипается, как два куска теста... лицо психа на несколько секунд изменилось: бесцветные глаза почернели и сверкнули холодной злобой, только что страшная, как смерть динозавра, физиономия теперь вдруг утратила свою уродливость и стала бездушно-красивой. – Так иди ко мне, павианчик, позволь, я тебя поцелую!

Железные руки схватили его за лацканы пиджака и притянули к уроду. В голове успела сверкнуть мысль: "Еще и педик!". Рот незнакомца приоткрылся, откуда-то изнутри послышалось утробное рычание. Что-то ослепительно-красное ударило Дмитрия в лицо и доставило невыносимую боль, словно внутренности его одномоментно взорвались. Тогда хватка ослабла, и псих повалился на землю, как мешок. Дмитрий тоже не устоял на ногах. Он упал и конвульсивно задергался в пыли, то ударяя себя коленями в подбородок, то выгибаясь и рискуя сломать себе позвоночник. Ему показалось, что это смерть.

Через несколько секунд он затих.

Дмитрий лежал и слушал ритм собственного сердца, все более спокойный. Боль отступала, нарастала тошнота. Он успел приподняться на локте, чтобы не испачкать самого себя рвотой, и желудок вывернуло наизнанку. Темная, с отвратительным запахом пена ударила изо рта. Это был запах сточной канавы, падали, настолько концентрированный, что Дмитрий никак не мог остановиться. Сознание его топили в каком-то вонючем болоте.

Полусломанный фонарь отчаянно мигал, как больной нервным тиком. Пожалуй, он один и был свидетелем странной сцены.

Наконец Дмитрий поднялся и утерся рукавом, размазав по добротной ткани гадостную слизь, скапывающую с подбородка. Он холодно взглянул на лежавшего без сознания психа, подтолкнул его носком туфли, махнул рукой и уселся в помятую "Ауди".

Выехав на проспект, Дмитрий включил магнитофон и, не сбавляя скорости, заглянул в "бардачок", где обнаружил сразу несколько пар темных очков. Выбрав себе одни, он нацепил их вместо сломанных обычных. Темные очки оказались с диоптриями, очень хорошего качества. Дмитрий взглянул на себя в зеркало, поправил их на носу, удовлетворенно "гикнул" и вдавил педаль в пол.

Покореженная "Ауди" пулей помчалась по проспекту.

– Ну-ну, братишка. Надеюсь, до скорой встречи! – пропел Аксенов.

Следователь Шелухов Антон Сергеевич был, пожалуй, еще слишком молод для того, чтобы называть его по имени-отчеству. В то же время работник он был ответственный и энергичный. Так природная непоседливость дала благие всходы. В ростовском угро он был на хорошем счету, умел разговаривать с людьми, умел где нужно посочувствовать, не становясь при этом "жилеткой для высмаркивания", но мог и тактично нажать, если это требовалось для дела.

Чаще всего Антон Шелухов ходил пешком, за что среди коллег и получил прозвище "Ходок". Своим "Москвичом" он пользовался лишь в крайних случаях, потому что считал Ростов слишком маленьким городом. Наматывая километры, Антон таким образом сохранил подтянутую фигуру и приобрел стремительную, "летящую", походку, едва ли не такую же, как у Петра Великого. Ему это нравилось. Он терпеть не мог, особенно весной и летом, в жару, сидеть в душном кабинете среди папок и жужжащих мух. Конечно, перепадало ему и это, как всем, но основная его работа состояла в обходе квартир, сборе информации и опросе свидетелей. Самые удачные решения, выросшие из анализа данных, к нему всегда приходили "на лету" – где-нибудь в трамвае или в марш-броске от одного пункта в другой.

Трудное подвергалось его атакам сразу. Энергичный следователь набрасывался на него, как лев, и разделывал с невероятной скоростью. Плохое же оставлял на потом – то, что уже нельзя было изменить.

Вот с этим, плохим, он и шел майским вечером в одну из квартир, тем более, что сам Шелухов жил неподалеку. Антон уже предвидел все, что увидит и услышит в ответ на принесенную с собой новость. Вот уж действительно: Лучшие новости – это полное их отсутствие...

Несмотря на легкую усталость, он не выстоял в ожидании лифта и поднялся по лестнице, тем более, что ему был нужен всего-навсего третий этаж. За это время он прикинул фронт работы: как начнет беседу, какие подберет слова, чем закончит, когда разговор, направленный по нужному руслу, придет к логическому завершению.

На его звонок долго не отвечали. Антон нетерпеливо взглянул на часы: была почти половина десятого, стемнело, и хозяйка квартиры должна уже быть дома, она сама так говорила, когда подавала заявление.

На третью трель за дверью послышались легкие шаги, на глазок упала тень, и следователь поднял удостоверение. Тогда щелкнул замок.

Шелухов почему-то готовился увидеть неряшливую оплывшую тетку неопределенного возраста с плохо покрашенными волосами и облезлым пунцовым лаком на ногтях – типичную представительницу класса "брошенных жен". Тем большим было его удивление, когда на пороге возникло грациозное златовласое чудо, которому на вид нельзя было дать больше двадцати-двадцати трех лет. Это "чудо" было небольшого роста, не накрашенное, с чуть припухшими зеленоватыми глазками и великолепной фигуркой под тонким шелковым халатиком.

– Добрый... вечер... – выдавил он, еще раз показывая "корочки". – Я из милиции...

Она кивнула.

– Гм... Гроссман Рената Александровна – это вы? – Антон все еще сомневался, что златовласое "чудо" является самой Гроссман, а не ее, скажем, дочерью или племянницей: заявление от нее принимал не он, а Кирилл Танской, который затем благополучно взвалил это дельце на плечи исполнительного коллеги.