Текст книги "Послания себе (Книга 3)"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Давно вы в "Бенну", Влад? – он перевел разговор на другой предмет.

– Со времени его образования. То есть, с восемьдесят восьмого...

– Упс! Так ваша фирма – с солидным стажем?

– Это за нею водится.

Гроссман заметил, что в какой-то момент Шурик начал прислушиваться к их беседе. То есть, с того момента, как папа произнес это странное название. Мальчик перевел взгляд на его губы и, сузив глаза, с удовольствием повторил непривычное сочетание звуков. Но в этот момент из окошка кухни высунулась Марго:

– Гроссман! Ты мне нужен, как мужчина!

Из домика послышался смех Ренаты и Людмилки.

– Оп-па! – Ник поднял Шурика со своей коленки, поставил его на землю и отправился на помощь.

Влад покосился на мальчика, поднес сигарету ко рту и глубоко затянулся. Рука его почти незаметно дрожала. Саша подошел к нему. Солнце золотилось в его тонких волнистых волосиках.

– Бенну – это птица? – вдруг спросил он.

Почти рывком вытолкнув из легких дым, Ромальцев слегка кивнул.

– Тогда, может, ты научишь меня летать? – и Шурик шагнул к нему, чтобы взять его за руку.

Влад буквально шарахнулся в сторону и вскочил на ноги. Слава богам, что Николай из низенького окна не мог увидеть, как его затрясло; но то, что Ромальцев отшатнулся от его сына, словно тот был заразным, не ушло от внимания наблюдательного Гроссмана и утвердило последнего в мысли, что менеджер "Бенну" – престранный тип. Хотя, наверное, неплохой. С первого взгляда не определишь.

Садящееся солнце огненным шаром висело над холмами. Смотреть на него было не больно даже без темных очков, но ни Владислав, ни Марго не торопились их снимать.

Компания сидела за столиком в виноградной беседке и, вероятно, все чувствовали себя очень уютно. Все, кроме Гроссмана – уж про себя-то он мог сказать точно. Рената все-таки научила его чувствовать, когда что-то не так.

– А что хорошего в путешествиях?! – спрашивала Марго своего Кирилла, который мечтательно повествовал о том, как их майор прошлым летом ездил по путевке на Кипр – в первый раз за всю долгую службу. Заработал. – Терпеть не могу. Нервы, нервы, нервы! Куча хлопот – и в итоге ни отдыха, ни удовольствия! А если еще с детьми, так тут вообще караул!

– Что ж, тогда я приглашу... Ну, хоть Людмилку! – пошутил капитан. – Поедете со мной, Люда? – он подмигнул.

– Поезжай, Люд! – рассмеялась Марго. – Как раз будет тебе подарок к пенсии!

Та хихикнула и попыталась поймать Сашу, но мальчик ловко вывернулся и забрался к Асе, с которой у них вдруг обнаружилась взаимная симпатия:

– Ну вот! – почти не скрывая ревности, сказала няня. – А я хотела дать тебе что-то вкусненькое!

Ася была покорена Гроссманом-младшим. Ласковый мальчик так и льнул к ней, едва ли не больше, чем к родной матери.

– Рената! – подруга Влада почти умоляюще посмотрела на нее. – Приезжайте с Сашулькой к нам в гости! Моя мама просто сойдет от него с ума! Это просто маленькое чудо, а она обожает малышей! – от избытка чувств Ася поцеловала его в разрумянившуюся прохладную щечку, и он разулыбался до ямочек. Прелесть!

"Своего заведи да и своди с ума мамочку!" – внутренне пробурчала Людмила, а Гроссман угадал ее мысли, даже не видя глаз. С недавних пор такое с ним случалось. Иногда он принимал чужие мысли за свои, но сейчас они были произнесены голосом и тоном няньки, а потому принадлежать ему самому не могли никак.

Влад посмотрел на Ренату. По случайному совпадению, она тоже повернулась к нему в тот момент, но угадать, что это за взгляд, за стеклами его темных очков не смогла и тотчас нашлась:

– А почему вы ничего не едите? Положить вам картошки?

Он улыбнулся:

– Я ем быстро. Так что иногда этого никто не замечает.

Она приподняла кастрюльку и указала на нее глазами, но Влад покачал головой. Рената пожала плечами и, словно потеряв к нему всякий интерес, увлеклась разговором с Марго.

– Сашуля! – смеялась Ася, тиская его и прижимая к себе. Ник подумал: странно, с чужими Шурик ведет себя обычно по-другому замыкается, молчит, не дает прикоснуться. А тут – и к Владу, и к Асе... Вот уж правда с ним сегодня что-то не то. Свежий воздух и всеобщее внимание? Необычный день... – Сашуля, а редиску хочешь? – он со смехом завертел головой. – Ты же худенький совсем! Нет? Прелесть! Правда ведь? – она обращалась уже к Владу.

Ромальцев мягко улыбнулся и что-то шепнул ей на ухо. Гроссман, решивший все-таки узнать, в чем секрет очарования Аси, где ключик от той шкатулочки, не упустил из виду, как озарилось ее лицо. О, если бы Рената хоть раз в жизни взглянула на него, на Николая, точно так же, он до самой смерти был счастливейшим из всех счастливых! Да, тут не "шкатулочка"... Тут – "сокровищница Али-Бабы"!..

Подумав об этом, Николай поглядел на жену. И застал ее такой, что все внутри перевернулось: Рената настороженно, словно учуявшая опасность для своего выводка мама-клуша (а именно этот имидж она усиленно демонстрировала и закрепляла весь день), уставилась на проходившую за штакетником дорогу. И "куриная мама" исчезла в ней в тот же момент, развеяв в клочья все труды. Казалось, что-то внутри нее готово сию секунду вскочить и броситься наперерез подошедшему к ограде в предвечерних, медленно сгущавшихся сумерках мужчине. Незнакомец был в рабочем комбинезоне. Издалека выражение лица его было неразборчивым, но Гроссману показалось, будто он ухмыляется, понимая, что произвел должное впечатление на тех, на кого желал его произвести.

Николай толкнул под руку Марго:

– Ритка! Это кто такой?

– Что? Где?.. А-а-а-п-понятия не имею! Рабочий какой-то. Их здесь по весне табуны шляются... А что?

В этот момент Лева имел неосторожность опрокинуть на стол стакан сока, чем вызвал среди дам (даже Рената отвлеклась) определенную сумятицу. Подскочив, они стали убирать последствия шалости. Левка получил от матери законный подзатыльник и вприпрыжку убежал в деревянный домик за деревьями:

– Сока опился, совсем ничего не соображает! – возмущалась Рита, смахивая тряпкой на землю сладкие капли. Людмилка терла клеенку мокрой губкой, чтобы не липло.

Но Ника это не сбило с толку. Он заметил, что и Влад повторил взгляд Ренаты в том же направлении. И если она из "клуши" превратилась вдруг на мгновение в рыжую кошку, в львицу, готовую разорвать обидчика, рискни он сделать еще хоть шаг, то Ромальцев остался почти спокоен. Влад только кивнул и опустил ресницы. Николай перевел взгляд на незнакомца, чтобы узнать, как прореагирует тот в немой дуэли, но никаких посторонних вокруг сада больше не было. Рабочий куда-то испарился. Как ветром сдуло, все равно... Так и не бывает. Гроссман лишь на секунду выпустил его из фокуса – и пожалуйста. Что, эдакий "коллективный глюк"? Неизвестно, как с людьми, а с компьютерами такое частенько приключается...

...Верная примета: когда компания более или менее освоится в общении, почувствует раскрепощение и расслабится, так всем наступает пора разъезжаться. Таким сигналом для Гроссманов стал сон Шурика. Мальчик уснул на руках у Аси – явное подтверждение доверчивости. Николай осторожно взял его, отнес в машину и вернулся попрощаться.

При свете длинной лампы дневного света, встроенной в потолок веранды, плясали мошки и первые комары. Марго и Влад наконец-то расстались с темными очками. Кое-чего Ритка все же добилась от сегодняшней встречи: Ромальцев охотно шутил с нею и смеялся. Ник не ожидал, что швея сможет провернуть свою затею с непробиваемым, как ему казалось, и странным менеджером. Ан вот смогла. И неплохо так удался ей этот первый шаг – даже Кирилл заметил и обидчиво собирал вещи в сторонке. Ася с огорчением сказала Ренате, что будет скучать без Сашульки, и взяла с нее обещание при случае обязательно приехать к ним в гости. Леша, почти не проявивший себя на "посиделках", снова не отходил от своего отца. Гроссман посмотрел на жену и обнаружил, что она благополучно вернулась в образ "наседки", теперь даже без насилия над своим естеством. Тьфу ты! Да не хотел он этого, к чему все это представление?!

– Ну! До побачиння, что ли? – Ник пожал руку Кириллу и протянул ладонь Ромальцеву. – До встречи...

– Счастливо, – ответил тот.

Гроссману почудилось, что Рената тоскливо посмотрела в их сторону. Что это с ним – пустая ревность? Но даже искусственный свет не может так искажать события...

Горячая ладонь Влада сдавила его пальцы, и Николай ощутил легкую встряску, словно его несильно и не больно ударило током. Гроссман немного вздрогнул от неожиданности.

– Ты вспомнишь, – тихо и как будто даже не размыкая губ, произнес Влад. – Теперь я чувствую, что ты – вспомнишь...

– Не понял?.. – Ник склонил голову к плечу.

– До встречи, – улыбнулся Влад. Он заговорил впервые, а предыдущая фраза, конечно же, почудилась Нику. Вот уж слуховых галлюцинаций Гроссман от себя никак не ожидал!..

Шурик спал так крепко, что не проснулся даже при перекладывании с папиных рук на свой диванчик. Рената осторожно переодела его, поцеловала и подтянула одеяльце к груди малыша.

...Ник повернулся и увидел, что Рената, слегка видимая в свете уличных фонарей, сидит на краю постели, положив подбородок на колени и прижав пальцы руки к губам. Вся ее поза говорила о глубокой задумчивости.

– Что полуночничаешь? – спросил Гроссман.

– Мне снится... – Рената осеклась и сжала голову руками.

И Ник вдруг отчетливо увидел, что ей снится. Образы сами собой промелькнули перед его мысленным взором. Одно и то же, одно и то же, вот уже из года в год: они прощаются с Сашей и уезжают к водохранилищу... Прощаются – и уезжают, прощаются – и уезжают... И она не может его удержать, он сыплется, как песок сквозь пальцы, он неуловим... Конь-убийца снова понес... Какой конь, господи? Что лезет в голову?! Но не было уже ни боли, ни ревности. Только сочувствие, будто... будто он сам прощался с Ренатой, зная, наперед и точно зная, что не вернется больше никогда...

– Ты больше не увидишь этого, – Николай взял ее за плечи внезапно потеплевшими, прямо горячими, ладонями и нежно поцеловал в шею.

Рената оглянулась. Она терялась, не зная, что сказать в ответ, а у Гроссмана было ощущение, что он когда-то уже говорил об этом. Ласковые слова обычно давались ему с трудом, казались смешными и нелепыми, наигранными и сентиментальными. Разумный человек не будет тратить их попусту, чтобы не смешить другого человека, который все равно не поверит или, чего доброго, заподозрит в умышленной лжи. Но сегодняшний день и сегодняшняя ночь была не такой, как все. Слова нежности лились сами собой, голос исполнился мягкости, и Николай не думал о том, как выглядит – высокопарно ли, смешно ли... Главное, что, ища в нем защиту, она успокаивалась. И он мог, он умел дать ей эту защиту! По-настоящему!

– Я больше не увижу этого... – шепотом повторила она и, прижав свои губы к его губам, повлекла Николая за собой, а он, склонясь над нею и переводя прерывистое дыхание, представил вдруг, что они оторвались и улетели далеко-далеко от пошлости окружающего мира... Как всегда... Под мерцающими на небе звездами, сотканными в смело идущую сквозь миллионы лет фигуру человека...

А где-то рядом их покой охраняет надежный защитник, прирожденный воин, за которым каждый чувствует себя как за каменной стеной...

Рука Николая скользнула по ее лицу, и Рената прогнулась ему навстречу, чувствуя, внутренним зрением видя, что вокруг них на горах раскинулась сказочная фата-моргана.

– Я люблю твою душу, малыш! – прошептал Николай под дуновение легкого ветерка со стороны изумрудной реки. Скоро на востоке замерцает заря, свет которой окрасит в золотисто-розовые цвета округлые стены белоснежных шаров зданий...

– Ты – самый лучший! – крикнула она...

Семь лет назад Олег и Валерия Курбатовы были студентами. Повальная мода на увлечение малознакомыми, как правило, восточными, религиями и культами привлекла в свои ряды и Курбатовых. "Бхагават-Гита" переходила из рук в руки. Валерия чувствовала, что где-то там, "за поворотом", что-то есть. Что-то ждало ее и всех остальных – что-то, о чем они раньше, скорее всего, знали, но безнадежно забыли. И все зависело от нее. Девушка с радостью открыла для себя, что понять – это уже достигнуть. "Наше сознание в настоящий момент осквернено материей", – говорилось там. Конечно, что же в том непонятного?! Да и все, все, о чем бы ни поведали древние восточные мудрецы, каждая строчка книги дышала Истиной. Это и в самом деле был голос древнего разума, "размышлявшего в другую эпоху и в другом климате, но над теми же вопросами, что беспокоят и нас"*** Это было грандиозно.

(***Цитата Ральфа Уолдо Эмерсона)

Валерия и ее муж зареклись, что отныне материальная обусловленность больше не будет иметь такую власть над ними. И так далее. И тому подобное.

Тогда все казалось простым. "Дайте мне точку опоры – и я переверну землю"... В этом возрасте все кажется простым и доступным. Даже слова университетского преподавателя-религоведа о том, что в триединстве "тело-душа-сознание" нельзя недооценивать влияние какого-либо из проявлений, не убедили Олега. Сознание превыше плоти и даже души, они должны быть подвластны разуму – и точка. Если сознание прояснилось тем, что поняло взаимозависимость, то теперь дело за малым – по возможности свести к минимуму действие тела, рефлексов и эмоций на чистый разум. Тем более, что рефлексы и эмоции – это слишком животные категории, слишком естественные, чтобы быть не отторгнутыми озаренным сознанием. А тело – так это и подавно крепость, тюрьма для мозга. Именно из-за распада тела после смерти погибает и информация, накопленная мозгом. Но ведь нет, не бывает ничего ненужного в нашей жизни. Помнить нужно все. Помнить душой? Как, если это животная категория? Значит, только сознанием, ведь предки умели, умели это делать! Только дальнейшее просветление...

Это было семь лет назад.

Через два года после окончания университета Курбатов поступил в психиатрическую клинику с диагнозом "попытка суицида на почве алкоголизма". Супруги пили, что называется, "не просыхая": вначале от того, что все было хорошо и весело, потом – от того, что всего не хватало, всюду было мерзко и пошло, хотелось от этого отвлечься. Валерия спохватилась, хотя по статистике женщины менее устойчивы к алкоголю и спиваются быстрее, чем мужчины. Двое их детей были заброшены,, и в Курбатовой шевельнулись угрызения совести. Денег на лечение не было, да и два ангела – черный и белый, – ворочавшиеся в проспиртованном болоте ее души, по очереди одерживали верх. Иногда она бунтовала и не могла понять: зачем ей нужно бросать, если она не алкоголичка?! Почему она должна отказывать себе в маленьких радостях?! И так далее, и тому подобное – банальная ситуация. Увы, далеко не из "ряда вон". Когда побеждал "белый", он колотил крыльями и вовсю тащил душу в прошлое, в бирюзовые и лазурные осенние дни с аккуратными, как у Куинджи, облачками и золотыми листьями. "Вспоминай! – кричало что-то внутри. – Ты говорила, что отныне привязанности плоти не имеют для тебя значения и что дух твой способен справиться с любым соблазном. Так приложи хоть долю усилий, освободи теперь хотя бы свою плоть, а там будет видно!" И он посылал ей сны. Только в мире иллюзий, свободная от тела и материи, она чувствовала себя почти... почти... почти счастливой. И каждый такой сон прерывался осознанием: ты еще не готова!

Наконец Валерии все это надоело. После очередного запоя Олег осуществил крепко сидящую в его мозгу идею освобождения от плоти и земной скверны, и поступил он вполне в духе человека, дошедшего до точки: удавился на капроновой бечевке.

У Валерии был хороший предлог сменить двухкомнатную квартиру, где все это произошло, на развалюху-однокомнатную с доплатой. Куда ушли все эти деньги, объяснять, наверное, не нужно. Ни Сережка, ни маленький Толька их, конечно, не увидели. После пресловутого августовского кризиса 98-го Сережка сбежал из дома. Говорят, в конце осени кто-то видел его на вокзале. Трехлетний Толька тогда еще держался своей алкоголички-матери, которая то ревела, как белуга, слезами раскаяния, обнимая его и терзаясь от собственной материнской несостоятельности, то напивалась, била его или игнорировала. Трижды ее собирались лишить родительских прав, но она божилась и клялась, и ей почему-то верили.

Так они и подошли к рубежу веков и тысячелетий...

Однажды, погожим весенним вечерком, в их обшарпанную дверь залихватски постучали: "тук-турутуктук– тук-тук!" Казалось, с таким стуком должно было приходить само счастье...

Опухшая от очередного запоя Валерия поднялась с продавленного дивана и хрипло окликнула сына. Толика не было, и ей пришлось ползти к двери и открывать самой.

На пороге стоял парень лет двадцати семи в поношенной матерчатой куртке и потертых джинсах...

"Здравствуй, дикарь! Вот ты и стал моим избавителем! Кстати, ты не замечаешь, что держишь меня вверх ногами? Все бы ничего, да только в материальном мире я такие штучки не намерен спускать никому!"

А рабочий все вертел в руках огромную куклу, перепачканную землей и с оторванным лопатой рыжеволосым скальпом. Хотел отбросить в сторону, но случайно заглянул в стеклянные глаза...

На лице неожиданного гостя играла приветливая улыбка.

– Валерия Владимировна? – спросил он. Зубы его выступали вперед, как у коня, и, словно вправляя их, он прижал ладонь ко рту. Выражение лица отладилось.

– И что? – Курбатова держалась за дверь, соображая, кто это такой и что ему нужно.

– Ваш сын гуляет во дворе.

– Знаю, а вам что за дело? Это мой сын. Я отпустила его. Он что-то набедокурил?

– Нет-нет! – незнакомец снова обаятельно улыбнулся и снова "вправил" зубы на место. – Можно?

Она покачнулась и впустила его в грязную прихожую. Однако парень прошел прямиком в комнату.

– Чего вам здесь?.. Вы снова по поводу...

– Успокойтесь, Валерия Владимировна, я не по этому поводу, – усмехнулся незнакомец и открыл форточку.

Курбатова решила – черт с ним – и вернулась на свой диван. Ноги дрожали, душа просила выпить. Парень с интересом разглядывал ее, но в бледно-голубых глазах его не было даже намека на осуждение, и это расположило к нему Валерию. Ни осуждения, ни презрения, ни жалости. Всем бы так – понимать, как ей несладко, и не читать дурацких лекций о вреде алкоголизма...

– Я предлагаю вам сделку на взаимовыгодных условиях, Валерия. Меня зовут Марк. Сразу скажу: я не сектант, не педофил, не извращенец и не убийца. К органам правопорядка я тоже не имею никакого отношения. Я – простой рабочий. Такой же, как миллионы в стране деревьев с белыми стволами... Толик, ваш сын – такой же заброшенный ребенок, как миллионы... Никому не будет плохо, если некоторое время один из миллионов погуляет возле дома с другим из миллионов...

– Как это – погуляет? – не поняла Валерия. Для ее мозгов такая простая схема была слишком нереальной. Просто погуляет?! Ему от нее что-то нужно, просто так даже чирей не садится...

– Ну, как это – как это... – усмехнулся Марк и взглянул в окошко, затем ковырнул пальцем в засохшей земле комнатного кактуса, который все еще каким-то чудом продолжал жить на подоконнике. – Приблизительно так, – он лизнул испачканный палец, покривился и вытер его о пыльную занавеску, – так, приблизительно: беру я вашего сына за руку, мы спускаемся по ступенькам, выходим на улицу. А после мы топаем куда глядят глаза. Правда, каждый вечер я неизменно возвращаю его в... гм... лоно семьи. Вы не станете со мной спорить, Валерия Владимировна?

– А мне что с того? Хоть сейчас... – ляпнула она и пожалела, что рано согласилась не подумавши: из этого, пожалуй, можно было бы извлечь какую-нибудь выгоду...

– Вы не совсем поняли меня, Валерия Владимировна. Вы должны убедить Толика в том, что я – его отец...

– Че-е-его?! – Валерия вылупила на него выцветшие глаза.

– Он ведь не помнит вашего мужа? Может быть, кто-то и сказал ему, что именно случилось с Олегом, мир не без "добрых" людей. Но в возрасте Толика легко веришь хорошему, потому как хочешь в это верить. Я обязуюсь даже приодеть его...

– Слушай, а не пойти ли тебе отсюда, Марк или как там тебя еще?!

Тогда он усмехнулся и вытащил то, что скрывал не то под курткой, не то в рукаве – во всяком случае, Валерии показалось, что запечатанную бутылку водки он сотворил из воздуха, но не в этом суть. Это была она – родная, беленькая, по которой исстрадался изношенный организм. Курбатова впилась в нее глазами и прямо затряслась.

– Вы не поняли меня, Валерия Владимировна. Все будет в полном порядке. Все будет решительно хорошо, обезьянка...

Воины приняли лезвия мечей к правому плечу и вытянулись по струнке. Владыка прошел меж ними, и ни одно каменное лицо не дрогнуло, ни один безмятежный, устремленный вдаль, взгляд не замутился.

Он, лучший ученик, тоже стоял и глядел на самую яркую звезду над небосклоном. Но внутри него все переворачивалось: как ни бился, он не мог понять замысел и правоту своего господина. Владыка прав, он должен быть прав, он не может не быть правым... Но... Так где, где, где ответ?!

И взмыли в воздух крылатые стальные ладьи. И начался бой, тысячелетний, с короткими передышками, но без перемирий...

"Где колесница Арджуны? – подумал лучший воин. – Я должен сделать это для него и навсегда покончить с сомнениями... Где колесница Арджуны?"

Его ладья мчалась над облаками, обгоняя ветер. Огненные смерчи вырывались из земли там, где проносился он, словно планета, погибая от его рук, пыталась в отместку схватить обидчика раскаленными щупальцами, которые создал разум, а высвободило невежество.

– Я НЕ ХО-ЧУ!!! – вдруг закричал он, заставил свою ладью кувыркнуться в воздухе и стремительно полетел навстречу Дракону Ночного Света.

Обезумевшие от страха и неожиданности глаза Дракона, кровавая вспышка и – тьма...

Действие снотворного закончилось. О, лучше бы он не просыпался!.. Лучше бы эта вспышка во сне сожгла его и в реальности, как ту несчастную птицу!

Андрей дотянулся до выключателя и зажег ночник. Зачем ему свет? Темнота была естественнее и не так будоражила воспаленный разум. Теперь он знал, что, будучи зрячим, сейчас увидел бы окружающие предметы – стол в правом углу, два кресла, магнитофон... Чего не увидел бы – телевизора.

Всё. Андрей поднялся. Больше он не проведет здесь ни дня. Ни здесь, ни вообще в Германии. А ведь он всегда преклонялся перед Западной Европой...

Куда угодно, куда глаза глядят... А куда они глядят? В пустоту и вечность. Вот туда тебе и надо, двойник – в пустую вечность. В вечность пустоты.

Андрей встретил утро в аэропорту. Он всегда ненавидел бездействие и вот теперь был обречен на него. Три года без глаз, два года – в больничной тишине и покое. Два витка Земли вокруг Солнца, пора бы свыкнуться. Но Андрей не мог. Реальность он видел несколько часов назад. Все, что происходило сейчас бред. С ним не могло такого произойти!..

Обострившийся слух по привычке улавливал все, что звучало вокруг. А иначе нельзя. Слыша участливые нотки в голосах окружающих людей, Скорпион сжимался от внутренней боли. Только не жалость! Не оскорбляйте меня жалостью!

Ровный голос немецкого диктора давал рекламную информацию. Смысл медленно достигал мозга и оседал в нем, как не нужное барахло – и выкинуть почему-то жалко, и пользоваться не будешь.

"Поездка в Египет и Арабские Эмираты"... Интересно, какой дурак поедет в Египет или в Эмираты? В Египет?.. А почему, собственно, нет? Мой выход, как говорится. Какая мне разница, куда ехать? Только не здесь...

– В Египет, – сказал он в вероятное окошко вероятной кассы и представил себе обрюзглого мужчину средних лет с внешностью типичного прилизанного бюргера; пусть он будет таким, этот "истинный ариец", последний привет опостылевшей Германии. Это похоже на детский злорадный порыв пририсовать усики и рожки ненавистной училке на групповой фотографии с классом.

"Бюргер" женским голосом уточнил, куда именно, причем очень и очень вежливо. Тьфу, черт!..

– На ваш вкус, фройляйн. Мне все равно... – ответил Андрей и вдруг четко представил себе ее мысль: "Сумасшедший русский!.."

Тем не менее, препираться "фройляйн Бюргер" не стала и услала Скорпиона в Каир.

Что ж, Каир так Каир...

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Кулаптр сделал последний стежок и обрезал нить.

– Ну, давай-давай, бродяга! Очищай-ка стол! – он промокнул тампоном окровавленную шкуру вокруг свежезаштопанной раны и подтолкнул Ната в бок. – Жить будешь. Может, может, ума тебе прибавит. Бросишь наконец с местными шавками свары устраивать...

Волк тяжело спрыгнул на пол и, прихрамывая, обошел хозяина, чтобы сесть слева от него, потому что стоять у него не было сил. Боль в ране была почти невыносимой.

Ал потрепал его по холке и благодарно коснулся плеча Паскома.

– Идите, разбойники! – отмахнулся целитель. – Идите с глаз долой!

Но взгляд его был отнюдь не сердитым, как и все лицо смуглое, замечательно круглое, почти без морщин. Раскосые черные глаза смотрели с лукавством, и потому не верилось, что этому человеку может быть более полутысячи лет. И черные волосы, и забавная жиденькая бородка... Наверное, истинные мудрецы и должны быть именно такими...

Дома волк доковылял до своего коврика, споткнулся и с утомленным ворчанием, глухо стукнув о пол суставами, улегся, чтобы перевести дух.

Между тем Ал, думая о чем-то своем, ногой поправил завернувшийся край подстилки, ушел на кухню, налил в керамическую миску воды и вернулся, чтобы напоить пса. Нат уже дремал, завалившись на бок и вытянув на полкомнаты длинные лапы с проступавшими под светло-серебристой шкурой сухожилиями.

Астрофизик присел возле него и приложил руку к его широкому круглому лбу. Нат прянул ухом и вздохнул, но глаз не открыл.

Ал оглянулся и кашлянул. Никто не слышит – можно и поговорить. Эх, псина, способен бы ты был еще понимать...

– Больно тебе, старик? Вижу... Кто же тебя гонит драться со здешними... как их называют... собаками... Не обращал бы ты на них внимания, Натаути... Они ведь убогонькие, Природа и люди над ними вон как посмеялись – не то волки, не то крысы... – Ал усмехнулся: слышал бы его сейчас Тессетен – вот бы повеселился! Совсем, сказал бы, братишка-Ал округлость мозга потерял да все извилины выпрямил: уже с волком задушевные беседы ведет. Но почему-то астрофизику казалось, что Нат не только внимательно слушает, но и что-то там накручивает в своем песьем умишке. Зря ты так, Натаути, впустую растрачиваешь свою силу. Бросил бы ты воевать, нашел подружку... Тебе ведь уже годочков, как твоему отцу, когда... – он усмехнулся, опустил голову и потряс лапу Ната. – Когда в пятнадцать лет меня угораздило сорваться с забора и даже Паском не был уверен, сможет ли меня поднять... И папаша твой то ли от старости, то ли от тоски, что его не пускают ко мне в кулапторий, помер прямо под дверью... Говорят, лежал, как живой, будто вынюхивал, не подойдет ли кто, не откроет ли... Твоя мамка тогда же в доме Сетена ощенилась... Ты, наверное, и помнить не можешь, как он тебя, слепого, мне в палату принес... ты бе-е-елый-белый был, белоснежный и пушистый... – Ал коснулся ладонью его седой шерсти, значительно поредевшей после частых боев, – не то, что теперь... А я пришел в себя только когда Сетен мне тебя под мышку сунул. Ты на ладони тогда помещался целиком, и даже для второго такого же место оставалось... и все тыкался носом – щекотно так. И, прямо как сейчас, ни звука не издавал... что ж с тобой теперь-то делать? Страшновато мне, старичок, совсем без тебя остаться. Тебе, приятель, и самому скоро пятнадцать стукнет, а ваш, волчий, век короток, увы... Паском утверждает, что ты – это и есть твой отец, что и один из твоих щенков, если доведется, сможет стать твоим новым, молодым, телом... А тебе бы все трепать да валять здешних "красоток"... Не все же они так неказисты, некоторые...

Тут дверь распахнулась, и в сектор впорхнула Танрэй. Впрочем, "впорхнула" – это преувеличение. После работы она уставала, как и все, но по земле ей помогали двигаться остатки вдохновения, так что утомленной она никогда не казалась.

– Ой! Нат?! – Танрэй присела возле них и поглядела на очередную аккуратно зашитую рану. – Снова с этими... с со-ба-ка-ми? Ох... – она покачала головой и поднялась.

Ал снизу смотрел на нее. Девушка раздраженно всплеснула руками:

– Надо что-то с ним делать! Сколько я должна на это смотреть?! Не могу больше! Бедный мой, бедный пес! Ненавижу крыс!

Астрофизик тоже поднялся на ноги. Нат зевнул, оторвал голову от пола и равнодушно поглядел на них.

– А что с ним сделать, с этим засранцем? – Ал тоже воздел руки к небу, взывая к мудрости Судьбы и Природы. – На цепь его не посадишь: он же волк! Не могу я с ним так сделать...

– А когда он погибнет – тебе будет лучше?!

– Но однозначно – не на цепь!

И только Танрэй набрала в грудь воздуха, чтобы с ног до головы засыпать его справедливыми доводами, как вдруг пес, причмокнув прилипшим к небу языком, приподнял заднюю лапу, кое-как изогнулся и с ленивой неторопливостью стал вылизывать себя.

Ал и Танрэй переглянулись. Губы обоих дрожали от сдерживаемого смеха, но скрепиться они все же так и не смогли расхохотались.

– Тьфу ты! – сказал астрофизик и без злости ругнулся на бессовестного пса. Намек Ната был понят: "Вы, хозяева, конечно, можете выдумывать все, что вам угодно, да только мне абсолютно без разницы, что вы там изобретете"...

– Да... – оценила Танрэй и отправилась в зал. – На цепи он сидеть не сможет...

Ал оглянулся на Ната. Тот оторвался от своего увлекательного занятия и многозначительно двинул бровью, дескать, все понятно? Повторять не нужно?

– Ты еще не ужинал? – спросила Танрэй вполне будничным голосом.

Астрофизик махнул рукой и пошел следом за женой.

Пес облизнулся и, оставленный в покое, свернулся на своем коврике. Поспать не дадут бедному волку... У-у-у, люди!...

Город Кула-Ори (Исцеленный Центр) рос, поражая туземцев своей красотой и божественной скоростью создания. Аборигенам не под силу было понять, как за два восхода и два захода светила главный из "великих Девяти богов Первого Времени" по имени "Возрождающий Время" воздвигал целый дом, в котором могло бы разместиться немаленькое племя со всеми пожитками и даже со своими хижинами. Такое не под силу смертным.

На "двойном континенте" появлялось все больше и больше соотечественников "Великой Девятки". Танрэй обзавелась помощниками, и теперь они в новом здании обучали местных жителей, у которых Паском нашел присутствие древних "куарт". Врожденные задатки мудрых предков сулили развиться в личность, подобную Великому двойнику или даже эволюционировать дальше. Учить приходилось на приемлемом для дикарей уровне. Прежде всего, трудности начались с языком.