Текст книги "Послания себе (Книга 3)"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Ал смотрел в неспокойную, ощетинившуюся бурунами, морскую даль. Там, за горизонтом, по ту сторону океана, умерла его родина... Теперь она действительно стала центром мироздания уже в прямом, а не в образном смысле.

Молодой человек прикрыл глаза, потянул воздух носом и оторвался от скалы. Нужно возвращаться к своим. Смотреть долее на копошащихся внизу туземцев не хватало сил. Надо идти и снова успокаивать отчаявшихся, утешать осиротевших, поднимать у всех дух и доказывать целесообразность перехода. Он знал, кто будет против него – просто, чтобы быть против...

А воздух отчетливо пах недавней смертью...

Уже на полдороги к поселку, временно разбитому потерявшими жилье кула-орийцами, на узкой тропе Ал встретил темноволосого юношу, совсем еще мальчика, но с тяжелым, сверлящим взглядом. Оба они приостановились, прежде чем разминуться, посмотрели друг на друга и... пошли каждый в свою сторону.

Множество людей ковыляло по пустыне. Немало врагов было у этих путников: и одичавшие собаки, которые трусили вслед за обессилевшим караваном, и кочевники – тоже согнанные со своих мест бывшие цивилизаторы, – и чужие племена. А еще – дикие звери, ядовитые насекомые, стужа, сменявшаяся невыносимой жарой, трещавшая под ногами земля, болезни, голод... Караван боролся с неприятелем, как мог, но потери были огромны... Много-много Селенио тащились люди по невидимому пути, и с каждым днем надежда все сильнее угасала, точно умирающая звезда...

В стороне ото всех, хмурый, с плотно сжатыми губами, обросший, хромал на костылях экономист Тессетен, не пожелавший ехать в повозке с другими ранеными, больными или просто малыми детьми. След в след за ним шел юный Фирэ, не заговаривая с ним, не предлагая помощи, но не отставая ни на шаг. Сетен не позволял кулаптру осматривать сломанную ногу, и Паском никак не мог снять повязку, фиксирующую кость. Экономист чувствовал, что там что-то неправильно срослось, ведь старик-целитель колдовал над ним впопыхах, разрываясь между множеством других искалеченных людей... Сетен помнил, как спешил кулаптр к одной из темнорожих обезьян, которая чудом выжила после того, как ее почти пополам раздавило рухнувшей колонной. Обезьяна потом все равно подохла, не протянув и половины проделанного пути.

Едва оправившись после родов, Танрэй с привязанным к груди младенцем шла пешком вместе с другими женщинами. Наверняка ей казалось, что со стороны это выглядит до озноба благородно. Экономист не понимал ни ее, ни других. И не хотел уже ничего понимать. Он ждал одного: когда перестанет ныть на перемену погоды кость, чтобы можно было расколоть гипс, сбросить повязку и... Когда он так думал, этот сопляк, что увязался за ним, взглядывал на него с надеждой. Его Тессетен как-то еще ощущал, но причины его поступков были для экономиста туманны и неопределенны. В одночасье он забыл очень многое и вспоминал с громадным трудом, скрипя зубами и озлобясь на весь мир...

Только в проклятом Але не истощалась глупая, никчемная, оптимистическая энергия. Хренов звездочет выглядел не лучше других – с ввалившимися щеками и глазами, заросший бородой, тощий, как остов – но все еще на что-то надеялся. Идиот. Всегда был идиотом, идиотом и подохнет. Из-за него и жена не может передохнуть, дескать, негоже, если муж страдает, а я буду отдыхать. Сумасшедшая обезьянка! От тебя самой уже ничего не осталось – тебя ветром качает, страшненькую, с почерневшим лицом, полопавшимися сухими губами, обгорелой кожей. Только твой сын, мальчик с именем хищной птицы, у которой всегда такие серьезные вдумчивые глаза, обведенные траурной каймой, только он не знает бед на твоей груди и растет не по дням, а по часам...

Сетен ждал, и ждать оставалось уже недолго. Еще пара таких набегов – и от их жалкого каравана ничего не останется. Погребальные костры и так разжигают чуть ли не на каждой стоянке. Если успевают.

Сетен ждал...

– К бою! – прервал мысли Танрэй пронзительный крик какого-то мальчишки.

Темнокожий разведчик, следовавший на маленьком ослике впереди каравана, опрометью возвращался назад.

Путешественники тут же окружили повозки с людьми, скарбом и провизией, оставляя их в центре и ощетинясь оружием. В ход шло все – и ножи, и дикарские копья, и некогда огнестрельное, а теперь совершенно в этом плане бесполезное оружие.

Женщина ощутила, как возле нее вырос Ал.

– Где Кор? – спросил он, оттирая ее к повозкам. – Где Кор?!

– Там, у Хатты, – Танрэй махнула рукой в сторону.

– И ты – быстро к ней! Ишвар, ты их видишь? Сколько их?!

– Меньше, чем нас! – отозвался бывший ученик Танрэй, сжимая костлявыми руками свое копье.

Прогнав Танрэй, Ал заметил, что Паском тоже собирается принять участие в бою.

– Кулаптр, – астрофизик умоляюще посмотрел на него, только не вы!

Тот сделал рукой непонятный жест.

– Паском, пожалуйста!.. Паском! Вы слышали, что я сказал вам? – Ал не мог разговаривать с целителем в таком тоне, и дело было даже не в том, что старик вырастил его и его "куарт". Только величайшее напряжение заставило его решиться на дерзость.

– Мальчик, эти люди не совсем-совсем такие, какими были прежние... Не мешайте мне... Если начнется бой, никто-никто из нас не выживет несмотря на численное превосходство... Уберите оружие. Копья в землю! Слышите меня? Ал. Ты здесь главный?

Астрофизик заметался перед выбором. Паском посмотрел ему в глаза, а враждебные кочевники тем временем приближались верхом на животных, которые в Кула-Ори были дикими и бегали по степям... На местном наречии их называли лошадьми, а на Оритане – гайны, и ни в Ори, ни в Асгарде они не водились.

– Копья в землю, – произнес Ал и всей спиной ощутил презрительный взгляд бывшего друга-экономиста.

Тогда Паском пошел вперед, жестом рук заставляя всех не двигаться с места.

Кочевники, половина из которых еще совсем недавно не знала бед, живя на Оритане, чудом спасшаяся после планетарного катаклизма, а другая половина жившая на Рэйсатру не одно поколение в облике туземцев, металась по пустыне в поисках поживы.

Теперь перед ними было смешанное племя человек в пятьсот семьсот, не больше, но основную часть этих недоумков составляли женщины, дети, старики и больные. Мужчин, способных оказать сопротивление, было не больше двух сотен. В общем, против шестидесяти девяти конников они не выстоят.

С громкими криками и понуканиями, всаживая пятки в бока своих гайна, кочевники неслись на караван.

Неожиданно лидер конников, крепко сложенный южанин из Эйсетти по имени Тантори, увидел, что из кучи людей, в боевом порядке окруживших повозки, вышел невысокий старик в черных лохмотьях, трепетавших на горячем ветру. Он направлялся навстречу им с поднятой рукой.

Тантори вскинул в руке острый, как бритва, атаме, прикидывая, как снесет сейчас старому безумцу его бородатую голову, и издал боевой клич.

До старика оставалось шагов сто, не больше, и гайна пролетят это расстояние не больше, чем за несколько секунд, как вдруг в исходящем от растресканной земли мареве на месте человека соткался мираж. Животные взревели и так резко осадили назад, что всадники едва не скатились с их спин.

Посреди пустыни лежал исполинских размеров огненный зверь с лохматой всклокоченной гривой и мягкими когтистыми лапами. Воздух клубился вокруг него, делая причудливую картинку реальной и нереальной одновременно. Зверь неторопливо встряхнул головой, издал рык, огласивший пустыню, и поднялся на ноги. Гайна с налитыми кровью глазами, попятились. В рыке зверя послышались нотки человеческого голоса – сомнений не было: чудовище что-то говорило.

И Тантори услыхал:

– Опомнитесь, пока не стало поздно, соотечественники! – это был язык ори. – Не мы нападаем на вас, но вы сами ищете стычки!

Гайна плясала под Тантори, и только стужа могла бы заставить ее двинуться вперед. Тем временем зверь снова лег, протянув перед собой гигантские передние лапы:

– Если ори станут драться меж собой, то ничто уже не спасет наш мир. Не ты ли, Тантори, еще недавно хотел найти своих и объединиться с ними. Ты их нашел. Мы с радостью встретим тебя, как гостя...

Лидер кочевников был не из робких, но и он едва собрался с духом, чтобы ответить зверю:

– Ты кто?

Чудовище снова встряхнуло гривой:

– Решай, Тантори! Ты будешь драться или захочешь поговорить с соотечественниками? Отвечай на вопрос, Тантори, "куарт" Тантори из Эйсетти!

– Ладно, поговорим...

Оританяне и дикари, стоявшие вокруг повозок, во все глаза смотрели на кулаптра, который остановился на полдороги к скачущим всадникам и стал что-то говорить – ветер разносил слова его негромкого голоса. Неизвестно, что послужило причиной для испуга гайна кочевников, однако животные храпели и плясали на месте, ни на шаг не приближаясь к Паскому. Продолжая говорить, тот поднялся с песка, на который зачем-то садился, пошел им навстречу (гайна с перепугу шарахнулись назад), а затем снова сел, скрестив под собою ноги. Наконец от группы кочевников отделился лидер.

Его гайна пряла ушами, похрапывала и скакала бочком. Кулаптр встал и взял ее за поводья, опутавшие продолговатую взмыленную морду.

Танрэй с приоткрытым ртом следила за происходящим, прижимая к себе проснувшегося сына. Бывший эйрмастер Зейтори оглянулся и посмотрел на нее, затем – на Ала и вопросительно дернул головой. Астрофизик пожал плечами.

Паском подвел животное с продолжавшим сидеть верхом всадником к спутникам и добродушно усмехнулся одними глазами черными и раскосыми, с веселыми морщинками в уголках.

– Это ваш земляк, Ал, Сетен! Он желает поговорить...

Гайна застучала копытом передней ноги, глухо выбивая из пересохшей земли мелкие камушки и песок. Кочевник спешился и скользнул глазами по соотечественникам, невольно избрав для себя в собеседники Ала, который чуть ли не на голову был выше всех остальных и у которого в глазах еще не угас живой огонь. С повозки спустилась хозяйка племени, которое жило на территории Кула-Ори. От ее змеиной одежды остались одни лоскуты, но выглядела она по-прежнему величественно, несмотря на примотанную к груди покалеченную руку. Даже оританяне не смогли закрыть ей дорогу. Хозяйка подошла к Алу и встала возле него.

– Ты тоже из Эйсетти? – спросил кочевник астрофизика. – Мое имя Тантори. Мой дом был неподалеку от амфитеатра... Давно ты уехал с Оритана?..

Битва так и не состоялась. Кочевники добровольно объединились с караванщиками. Тантори и еще двое мужчин – его спутников – отдали своих гайна, чтобы сменить осликов, уже много лун выбивавшихся из сил, волоча за собой тяжелые повозки.

Танрэй кормила сына, почти полностью уйдя в мирок, который сотворила для него и для себя. Вселенная сжалась и уплотнилась в комочек, жалобно мяукавший от жары или холода. Тогда она научилась петь ему песни, которые слышали и запоминали другие не только женщины, но и мужчины, ибо песни повествовали о прошлом, которое не вернуть уже никакими силами, и были красивы и сильны. Похожие на все колыбельные мотивом, они были о заре, которая заливала чудесный город на рассвете, о людях, которые много столетий назад знали многое, но потом почему-то все позабыли... Ее слушали все, особенно прибившиеся к ним кочевники. Тантори задумчиво ехал верхом на своей гайна, запряженной в ее повозку, и молчал. Паском шел возле Танрэй. Маленький Кор, наедаясь, постепенно засыпал.

– Кулаптр, – шепнула старику молодая женщина, – как вы сумели сделать это? – она указала глазами в спину Тантори.

Старик усмехнулся:

– Я не первое лето топчу эту землю, девочка... Тебе это тоже удалось бы...

– Мне кажется, нет.

– Удалось бы. Твоему мужу – пока нет. А тебе удалось бы.

– Почему Алу – нет? – она отвела от лица выцветшие от солнца и похожие на солому волосы, которые ей пришлось совсем коротко обрезать перед началом путешествия.

– Подумай.

– Даже не предполагаю...

– Посмотрись в отражение. Вас двое – я один. Неужели это случайность?...

Танрэй покачала головой. Она так и не поняла, а целитель не стал объяснять. Она зевнула и прилегла на колени Хатты, той самой девушки-туземки, что состояла переводчицей при хозяйке племени и была некогда неплохой ученицей. Младенец недовольно заурчал во сне и свернулся поудобнее возле ее живота.

– Спи, мой маленький птенчик... – шепнула Танрэй, поцеловала его в выпуклый лобик и забылась томительным сном.

Однажды путешественники проснулись и не досчитались семидесяти трех человек. Не было Тессетена, юного Фирэ, почти всех людей Тантори и еще нескольких кула-орийцев. Они исчезли, забрав с собой пятьдесят гайна и оружие. Тантори был зол и скрипел зубами. Ал принял эту весть ровно, словно предчувствовал что-то подобное.

И беда не заставила долго себя ждать: как-то пронюхав про ослабление каравана, банды любителей легкой добычи возобновили свои нападения. Однажды за сутки произошло сразу три боя. Уже после второго путешественники дрогнули. Кто-то добровольно сдавался в плен и не боялся перспективы рабства, кто-то бежал и, скорее всего, либо погибал в пустыне, либо становился пленником других кочевников.

Танрэй видела, что мужчин становится все меньше, их место занимают женщины-туземки, которые несмотря на свою генетическую агрессивность воевать не умели в принципе. И тогда она отдала ребенка девушке-переводчице с просьбой позаботиться о нем, а сама взяла копье погибшего Ишвара-Атембизе и встала рядом с Алом. Астрофизик так вымотался, что даже не заметил этого и не прогнал ее. Впрочем, даже если бы и заметил, Танрэй никуда бы не ушла.

Когда начало смеркаться, они все-таки отбились и заработали некоторую передышку, ожидая возвращения отброшенного врага или появления нового.

Раненная в плечо и в бедро, Танрэй сидела на краю повозки и ждала, когда Паском обработает более тяжелые увечья спутников. Ала не было, и никто не мог сказать, куда он подевался: то ли попал в плен, в чем женщина сильно сомневалась, то ли был загнан в пустыню и погиб там.

Разбухшая грудь ныла: ей пора было кормить, но, слава Природе, Кор спал и не видел всего этого ужаса. К этой тянущей боли примешивалась острая боль в разрезанном плече и нудная, тупая – в рассаженном бедре. Наконец кулаптр подошел к ней.

– Что у тебя, девочка?

Она показала ему раны. Он кивнул:

– Ничего, заживет... Слушай-слушай, девочка, я хотел бы, чтобы ты научилась тому, что умею я... Может статься, что не все время я смогу быть возле вас...

– Тоже собрались в плен к кочевникам, Паском? – усмехнулся Зейтори, который оказался в повозке только потому, что копье противника продырявило ему живот и лишь чудом не разорвало внутренние органы.

Целитель что-то шепнул на ухо жене Ала, а затем принялся штопать рану на плече. Она даже не морщилась, и Зейтори знал, почему. Может быть, Танрэй и научится этому когда-нибудь. Только не в этой жизни.

– А на бедре нужно лишь промыть и наложить повязку... спокойно объяснял Паском, проделывая все то, о чем говорил. – А теперь-теперь, идем-ка со мной, дочка...

Тут в небесах затрещало, и на землю полил сильный дождь...

Ливень обрушился стеной. Лежавший на песке Ал поднял голову и поглядел на черные тучи, спрятавшие блеклую половинку Селенио. Теперь он понял, что сегодня они все умрут, потому что после ливня враги со свежими силами набросятся на изможденных путников.

– Нат, мой верный Нат! Если бы ты мог меня слышать, дружище! – простонал он, вытирая лицо от размытой дождем крови, ибо повязка уже пропиталась насквозь. Холодные струи бередили рану надо лбом.

– Я здесь, хозяин, – произнесло вдруг что-то как бы со стороны.

– Хранитель мой, неужели ты... понимаешь?

– Я здесь, хозяин.

– Помоги мне, Натаути-Хранитель! Помоги, ты ведь знаешь, я не воин...

Ответа долго не было. Ал провел ладонью по мокрому лицу. Может быть, ему это показалось, ведь до сегодняшней ночи волк ни разу не проявлял себя – ни в стычках, ни во снах...

– Я помогу тебе, хозяин. Только... не придется ли тебе потом пожалеть о моей помощи?

– Если ты не сделаешь этого, погибнут все, кого мы с тобой любим...

Снова наступило долгое молчание.

– Так тому и быть, – проговорили наконец не то изнутри, не то со стороны. – Но помни...

Волна горячей энергии подбросила Ала с песка. Он физически ощутил, как загорелись его глаза, обострился нюх, а в кромешной тьме высветились те предметы, которые он не различил бы сейчас и с двух шагов. Он встряхнулся, сбрасывая с себя лишнюю воду, и только боль в ране на голове отрезвила его.

Волна улеглась, и только бешеная ярость понесла молодого человека назад к становищу.

Сигнал бедствия последовал, едва ливень пошел на спад. Все, кто мог держаться на ногах, вскочили, но уже никто не верил, что выжить удастся и на этот раз. Легких побед не бывает, это знали все. Но почему с ними? Почему Природа не наделила их отчаянной храбростью и харизмой зверей?! Это жестокий промах со стороны Всеобщей Матери...

Тантори вскочил на гайна. Если Ал погиб, за главного будет он.

Астрофизик вынырнул из темноты, как туземный дух зла. Глаза у него были бешеные.

– За оружие! – рыкнул он, глядя сразу на всех.

Гайна в ужасе заплясала под Тантори. Один из оританян, бывший "габ-шостер", чудом не сбежавший вместе с Тессетеном и Солонданом, бросил копье и в страхе попятился. Ал уставил на него горящие глаза:

– Подними! Подними и стань рядом!

Оританянин затряс головой, споткнулся.

– Ты не будешь с нами? – Ал развернулся и всадил свой атаме ему меж ребер. – Кто еще не будет с нами?!

Мертвое тело соскользнуло с лезвия и стукнулось о мокрую землю.

И тогда повставали даже те, кто уже не надеялся встать. Танрэй в ужасе смотрела на зверство, учиненное мужем. О, Природа! Она мало знала его!

– Вперед! – заорал Тантори, спихивая с гайна кого-то из своих солдат и железной рукой разворачивая ее для Ала.

Тот с разбега вскочил на спину животного, хотя ездил плохо и едва держался на попоне. Тантори с восторгом посмотрел на него, завизжал, поднял свою гайна на дыбы и ринулся на врага...

Бой был жестоким, но очень коротким. Дрались в основном Ал и Тантори, но казалось, что и вдвоем они разнесли бы в щепки и клочья не один десяток врагов.

Ал повалился и заснул, едва спрыгнув на землю. Во сне он, кажется, звал кого-то, кричал... И только перед пробуждением услышал голос того, ради кого метался всю ночь:

– Не зови меня больше никогда, хозяин. Я умер...

И астрофизик проснулся в повозке. Спутники с опаской взирали на него, и... ему понравился этот страх. Маленький Кор, которому было уже почти восемь лун, выбрался из повязки на груди матери и ползал по нему с радостным воркованием, тыкая пальчиком в кровь, усаживаясь на попку и с изумлением рассматривая непонятную, но яркую и красивую жидкость. Затем он незамедлительно совал ручонку в рот, и никто не осмеливался остановить ребенка и подойти к спящему отцу. Ал поймал его, и мальчик, думая, что с ним играют, в упоении завизжал и засмеялся. Но отец протер ему рот мокрым и грязным рукавом, на короткий миг прижал к себе, а потом подтолкнул под бок матери.

– Море! – вдруг завопили впереди. – Там море!

Ал приподнялся на колеях и, заслонившись рукой от солнца, поглядел вдаль. Караван тащился вдоль бесконечного каньона, такого же красновато-рыжего, как и плоская пустыня, но вдали, весело играя и подмигивая на утреннем солнце, голубела полоска моря. Проснулся и раненный Зейтори.

– Там правда море? – спросил он, жадно глотая собранную женщинами мутную воду, которую поднесла ему Хатта.

– Нам всем предстоит теперь много работы, – сказал Ал, все еще не веря своим глазам и глазам попутчиков. – И в особенности – вам с Кронрэем...

– Ал! – крикнул Тантори. – Паском в соседней повозке. Он зовет тебя...

Астрофизик вспомнил, что старик был ранен во вчерашней последней стычке. Спрыгнув на землю, он поморщился и придавил пальцами приклеенную к запекшейся ране и волосам повязку.

– Как он, Тантори?

Бывший кочевник покачал головой и повернул свою гайна:

– Кажется мне, Ал, что он уходит...

Покрытая жемчужными каплями, с мокрыми волосами, под тяжестью которых запрокидывалась голова, Танрэй вышла из бассейна. Опередившая ее Хатта завернула хозяйку в нежную ткань, уже почти обсохнув сама на жарком солнце страны Ин загадочной страны богов, пришедших из моря, как говорили о ней соседи.

Много утекло воды в изумрудной реке, омывавшей берега, прежде чем невозможно быстро, по понятиям здешних жителей, на земле, оживавшей только после ее разлива, вырос первый город столица будущей страны. Это было священное место, и никто до богов не смел заселять его: много поколений назад здесь упала с неба звезда, и лежала она среди песков большим холмом, покрывавшимся рыжей пылью. Боги заставили звезду сиять, водрузили его на колонну и назвали новый город "Северным Столпом".

Растирая нежное тело хозяйки, хранившее едва заметные следы шрамов десятилетней давности, Хатта не без зависти подмечала, что оританянка не поддается времени. Самой Хатте не было и тридцати, а заглядывая в зеркало рядом с Танрэй, она видела, что по виду может сгодиться ей в матери. До сих пор темнокожая кула-орийка считала эту неувядающую молодость следствием волшебства.

Полуденное солнце покачивалось в успокаивавшейся кристально-чистой воде бассейна.

– Торопись, Хатта, торопись. Иди, приготовь все, что нужно, и распорядись, чтобы запрягали... – повелительно сказала Танрэй, давая себе несколько минут на то, чтобы в первозданной наготе понежиться под лучами светила.

Сейчас из Модисса в Северный Столп должен прибыть Ал. После его путешествия три года назад на западный материк Олум-Алрэй эта поездка была довольно короткой. Никогда раньше Танрэй даже не подозревала, что сможет править не просто своими слугами, а целым государством. Бывало, что Ал исчезал, и Селенио по десять-двенадцать раз набухала и опадала, прежде чем она возвращался. Бывало по-всякому...

Надушенная притираниями, в церемониальном убранстве, к которому Танрэй пришлось привыкнуть, но которое она ненавидела от души, хозяйка сказочной страны Ин в окружении верной охраны вышла и села в колесницу, запряженную четверкой быстрых, как западный ветер, гайна.

Со стороны детской половины по ступенькам быстро спускался десятилетний Кор, пригожий мальчик, окруженный друзьями детьми дворовых. И телом, и лицом он удался в мать: обещал стать миниатюрным, очень ладным русоголовым юношей с широко распахнутыми голубовато-серыми глазами. Подбежав к колеснице, мальчик схватился за бортик:

– Мама, почему вы не берете меня с собой? – на людях было принято называть родителей на "вы", и Кор никогда не оговаривался.

– Мы скоро приедем, малыш. Иди, играй...

– Я соскучился, – опустив глаза, тихо признался он. Матери можно было говорить такое. Отец не признавал сюсюканья, и мальчик даже в его отсутствие стеснялся признаваться в своих чувствах.

– Иди, Кор, иди. Ступай.

И колесница сорвалась с места.

Танрэй нравилось повиновение. За эти десять лет она почти забыла, как ее и всех, кто остался с ними, жгло в пути неумолимое солнце, превращая кожу в лохмотья, секли плети ледяных дождей и сковывали почти невыносимые холода. Она не хотела помнить о кровопролитных боях, с которыми они пробивали себе дорогу в рай, а желания богини должны исполняться. Она и сама стала верить, что ведет свою родословную от всевышних, столько раз ей твердили это льстивые подданные.

Главная дорога Северного Столпа не проходила мимо поселений простых смертных. Однажды боги уже сделали роковую ошибку, слишком приблизив к себе дикарей – и от этого погибло немало великих людей. Теперь правители отсекли их от себя во всем. После смерти Паскома что-то сдвинулось в душе Танрэй. Да, теперь она могла исцелять так же, как и он – старик успел передать ей почти все свои знания, но царица не делала этого для всех. Некому больше находить души "куарт", воплощенные в тела туземцев, и правители негласно решили считать, что одухотворены только они, "высшие", а все остальные – животные, души которых не способны развиваться.

Танрэй никогда еще не была так далека, как сейчас, от "зари, свет которой отливал на стенах белоснежных шаров зданий", от нежных песенок над гулившим младенцем, от потерянной и успешно позабытой родины. Иногда ностальгическая тоска охватывала и ее, но женщина предпочитала держать ее при себе и не делиться чувствами ни с кем. Никогда еще она не была так одинока, как теперь...

И она жила так, как хотела, лишь иногда с удивлением вслушиваясь в песнопения собственного народа, в их сказки, всматриваясь в храмовые изображения, вытесанные из гранита и базальта, и что-то скользило в уме: "О чем это? Где я это слышала? Как это знакомо"... Слушал их и маленький Кор, Коремхеб, как его называли здесь, и он тоже думал: "О чем это?! Где и когда я это мог услышать?!". И душа его рвалась прочь из тесных стен огромного дома-дворца к звездам, на поиски затерявшихся в песках ответа. Сны, давно покинувшие отца и мать, прибились к нему, как прибивается к берегу лодка, потрепанная штормом, потерявшая гребцов...

Колесницы царя и царицы встретились у входа в храм Трех Путников. С Алом была и вся его свита, и верный полководец Тантори, отяжелевший за эти годы и еще более отягощенный сиявшими доспехами.

Царь ступил на землю и, соблюдая этикет, взял за руки жену, с которой не виделся несколько Селенио подряд. Только глазам было позволено поприветствовать друг друга по-человечески.

– Мы направляемся в Тизэ, Танрэй, – довольно громко, чтобы слышали подданные, произнес Ал. – С севера, из-за моря к нам прибыли гости. Мне доложили, что это наши соотечественники, и потому мы сейчас же встретим их...

Танрэй покорно склонилась перед ним – опять же повинуясь предписанию дворцового этикета. Ал провел рукой по волнистой черной бородке, с достоинством поднял голову и шагнул в свою колесницу.

Танрэй совсем не хотелось встречаться с бывшими земляками. Их появление неминуемо разбудит и воскресит ненужные воспоминания, а ей неплохо жилось и без них... Но она беспрекословно села на свое место и двинулась вслед за колесницей мужа. Они с Алом уже давно несколько отдалились друг от друга. Может быть, виной тому был жесткий этикет, который ввел он сам, став отчего-то жутким недотрогой. Ала раздражал даже малейший намек на обнажение души перед кем-то. Он дозволял танцы, где плясуньи раздевались догола и были осыпаемы золотом, он не запрещал никаких телесных связей между кем бы то ни было, но душа... Слова "я чувствую", "я люблю", "я надеюсь и мечтаю" были едва ли не под запретом.

Изредка Ал все же приходил в покои жены, как в былые времена усаживался у ее ног, клал темноволосую голову ей на колени, заглядывал в глаза. А потом, испив из источника, уходил прочь, не спрашивая ее ни о чем и не говоря ни единого слова нежности.

Теперь Танрэй это уже не трогало. Когда телесное становится достоянием всех, оно утрачивает сладость, изюминка интимности начинает горчить и надоедать. Танрэй иногда даже радовалась, что мужа подолгу не бывает с нею рядом. Что они делали бы, ежедневно встречаясь в пределах одного дома и не в силах поделиться друг с другом сокровенным? Тем более, что душа ее не интересовала Ала нисколько.

В свою очередь ее не беспокоили его многочисленные связи с какими-то девицами, о которых она предпочитала не знать, ибо если это доходило до нее, Танрэй приходилось избавляться от них, навсегда изгоняя ни в чем не повинных девчонок из страны Ин. За это ее уважали, считая такие действия верхом мудрости и справедливости. Царица старалась не задумываться о судьбе своих жертв, ведь у них не было выбора: откажи они возжелавшему их правителю, их постигла бы точно такая же участь, если не хуже. Но Танрэй была пока еще умна, и понимала, что будучи царицей она является рабыней в большей степени, чем самая низкородная служанка в ее доме. Простые смертные были куда свободнее нее: они не подчинялись такой массе условностей. А ведь все это выдумал ее некогда любимый супруг... Он сотворил эту страну и желал оставаться в ней господином до конца своих дней и, быть может, даже дольше...

Приехавших в Тизэ гостей было немного – всего пятеро, и своим видом они больше напоминали бродяг, нежели представителей некогда великих ори. Танрэй узнала одного из них и вздрогнула. Стоявший с понуро опущенной повинной головой, оборванный и тощий, Тессетен всем своим видом словно говорил ей: "Ну вот, видишь, чего я добился своим мятежом, сестренка"... Его было жаль, как и того красивого юношу, что стоял по правую руку от него в такой же нищенской хламиде. Царица взглянула на мужа и прочла в его глазах то же самое, что, наверное, хранил и ее взгляд: презрение и мстительное удовлетворение. Ей стало страшно, и она отвернулась.

Их даже не переодели, так и держали на площади у храма, на солнцепеке, словно выставив на посмешище толпы. Зеваки то жалели несчастных, то почти в открытую, с молчаливого одобрения царя, потешались над их жалким положением. Лишь раз в глазах юноши, спутника Тессетена, мелькнула молния, и ее заметила только царица. Заметила и обомлела. Рой мыслей закрутился в голове, а где-то в стороне зазвучал голос мужа, с деланным гневом спросившего управляющего городом Тизэ:

– Что происходит?! Почему вы держите их здесь, эй, как вас там?!

Городская стража склонилась перед правителем, а управляющий ответил:

– Царь мой, они сами так пожелали...

Ал перевел взгляд на Тессетена:

– Сетен, в чем дело?! Ты пренебрегаешь нашим гостеприимством?!

Толпа, любившая своего правителя и видевшая в каждом его движении поступок бога, возмущенно загудела. Сетен коряво опустился на одно колено:

– О, великий царь! – и только Танрэй уловила в его тоне оттенок иронии – но да куда уж Тессетен без желчи?! – Упаси меня мать-Природа пренебречь тобой и твоим радушием... Я должен был покаяться за свой безответственный поступок десятилетней давности. Ты не поверишь, но мы все, – он оглянулся на своих спутников, – прошли через такое, что от нас прежних мало что осталось. Ты, я погляжу, тоже немало изменился... Здравствуй и ты, солнцеподобная сест... царица!

Танрэй холодно кивнула, взирая на него сверху вниз. Как он безобразен и жалок! О, она, оказывается, ничего не забыла – ни того, как они с его покойной женой издевались над нею перед полетом на Рэйсатру, ни того, как домогались потом, в Кула-Ори, ни того, как предательски Сетен покинул их среди пустыни, забрав с собой лучших воинов каравана! И последнее злило ее паче всего. Что, экономист, получил ты свое? Кто оказался более ненужным на этом свете – вы с Ормоной, которую прибрала к рукам смерть, а теперь вместе с тобой обрекла на нищенское существование жизнь, или я, которая шла до конца через все преграды, не страшась ничего и ни перед кем не задирая носа?! Получил, трухлявый пень?..