Текст книги "Послания себе (Книга 3)"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Вчера есть Осирис, завтра – Ра, в котором были уничтожены враги всего сущего, а Гор был сделан правителем Хеммета!

Голоса надавили на внутренние пределы сферического храма, и створки бутона начали открываться.

В черном небе висело до сих пор не рожденное Пятое Солнце. Один из лучей отделился от шара светила и ударил в верхушку раскрывавшегося шара храма Великого Суда. И лепестки раскинулись вокруг основания, белоснежные и благоуханные, а луч уплотнился и обрел форму Весов Маата. Возле весов, опираясь на локти, неподвижно лежали их темные хранители – Анубис и Упуаут. Глаза шакалоголовых богов, как и всех Посвященных, смотрели в Вечность, но при этом они совсем как обычные собаки, утомленные жарой, свесив из пасти бордовые языки, учащенно и поверхностно дышали. На высокой ступеньке, прямо за Мекхаатом, стоял сам Осирис, и его глаза были закрыты полыхающим тремя ясными звездами – Ал-Нитак, Ал-Нилам и Минтака – поясом Исет.

– Взойди! – сказал Помощник Верховного Жреца, лицо которого закрывал низко надвинутый капюшон, как и положено Главному Попутчику.

И он завел на Мекхаат душу юного фараона.

– По приказу господина Западной Пустыни Запад был приготовлен как поле боя богов. Ты знаешь, кто в нем – Великий Бог?

– Знаю, – ни секунды не колеблясь, ответил безбородый правитель Хеммета.

В воздухе вспыхнул горящий треугольник. Анубис и Упуаут приподнялись со своих мест и зарычали, требуя тишины. Все голоса смолкли.

– Кто он?! – вопросил Помощник Верховного Жреца и впился глазами, не видимыми в тени, в лицо фараона.

– Осирис...

Саша не понимал своих снов. В отличие от взрослых, он и не задавался целью истолковать их в каком-нибудь ключе. Сны свои он помнил, но так, как помнил сказки мамы, рассказанные на ночь, как слова ее песенок-колыбельных.

Людмила, в последние дни отчего-то совсем погрустневшая, повела его, как обычно, на прогулку. Они шли рядом, держа друг друга за руку, но друг о друге не думали.

На детской площадке няня отправила его играть к детям и осталась на скамейке, напряженная, как тетива натянутого лука. Время от времени она озиралась, надеясь увидеть кого-нибудь в праздной толпе.

В это время Саша подошел к своему другу-Ванюше, мальчику пяти лет, куда более крепкому и самоуверенному, чем он. Ванюша гулял со своей бабушкой, у которой в ухе была большая родинка. Бабушка сидела с воспитательницами детсада и что-то вязала, почти не обращая внимания на внука, который если что – за себя постоит, мало не покажется!

– Ты нашел моего дракона? – спросил Саша.

– Нет, – ответил приятель, что-то пряча в карман.

– Я дал тебе поиграть, а ты...

– Давай лучше меняться. Если я найду этого чертика, то не буду его отдавать, а взамен ты бери все мои наклейки. Смотри. Это мне папа купил...

– Не хочу. Принеси моего дракона. Я не давал его тебе насовсем, просто забыл...

– А бабушка говорит – что упало, то пропало! Бе-бе-бе! Дурачок! Малохольный! Дурачок! – Ваня показал ему язык, толкнул и побежал к детсадовским, которые строили шалаш из обрубленных рабочими веток. Но сговорчивый Саша теперь ринулся ему вдогонку.

– Отстань, малявка! У тебя сопли!

Саша шмыгнул тыльной стороной ладошки по носу, убедился, что Ванька соврал, и снова потребовал свой талисман.

– Щас ноги выдерну, спички вставлю, будешь ходить, как дед Пихто, на двух копытцах враскоряку, малохольный!

Высматривая своего питомца, Люда привстала со скамейки и вдруг увидела бредущего по аллее растерянного Марка. У него был такой вид, словно он не мог понять, каким ветром его сюда занесло. Саша был забыт в ту же секунду.

Мальчишки сцепились. Взращенный на улице, Ванюша был физически сильнее, грубее и увереннее "домашнего" Саши. Когда Ванька ударил в первый раз, Саша, не понимая, улыбнулся. На него никто никогда не поднимал руку. Но на повторное нападение он дал сдачи – и понеслось!

Внезапно кто-то взял их обоих за шиворот и растащил в разные стороны.

– Ну, ё-пэ-рэ-сэ-тэ-э-э-э-! – протянул худощавый мужчина в черном кожаном пиджаке и круглых очках. – Ну, это быдло понятно. А ты, маленький Ко-о-ор... Ну и ну! Ты меня удивил. Так, а ты, босяк – пшел вон к своей бабке!

Ванька вырвался и убежал, на расстоянии выкрикивая что-то обидное в адрес Саши и незнакомца и пропуская при этом пару-тройку откровенно матерных словечек. Дмитрий покатил глаза и покачал головой:

– Нравится мне этот мирок! Дрянь на дряни сидит...

Саша с восхищением смотрел на Дмитрия:

– Ка-а-а-арлсон!..

– Летим со мною, птичка!.. – как орел из мультика, сказал Аксенов: – Я покажу тебе много интересного...

– Летим!

Люда спохватилась лишь спустя десять минут, и то лишь потому, что Марк спросил, где Саша...

Рената вскочила и бросила трубку.

– Ренат! – выходя в холл, сказала Марго. – Ренат, отметь-ка там...

– Я ухожу.

– Куда?! – Маргарита настолько удивилась, что выронила папку с бумагами и уставилась на подругу.

– Сашкин пропал, – Рената схватила сумку и побежала к выходу.

Марго нагнала ее на улице и затолкнула в свою машину.

– Как пропал?! – переведя дух, спросила она.

Рената не ответила. Она закусила губу и нахмурилась, но слез не было.

– Так... Гулял в парке... с Людкой... и исчез...

– А она что говорит?

– А она? Ничего не говорит! Воет белугой, как дура! Что она говорит...

– Все, мать. Едем к моему Кириллу. Озадачим его. И сами будем ездить искать. Ты мне это прекрати! – Марго потрясла указательным пальцем, думая, что ее волнение заметно меньше и в то же время никак не попадая в замок зажигания ключом. Прекрати мне это!

Наконец машина сорвалась с места.

– Так, все, мать, надо успокоиться. Надо, – в пятый или шестой раз за последние три минуты увещевала швея. – Все. Раз-два-три... А если это Гроссман?

И Рената вспомнила, что так и не сказала подруге о приходе следователя и о вчерашней своей встрече со странным типом по имени "Дмитрий".

– Марго... – вместо этого вдруг произнесла она. – У тебя никогда не было такого странного ощущения, как будто ты вот-вот схватишь ускользающий ответ, грандиозную разгадку?..

– Да, было пару раз... А что, есть какие-то идеи?..

– Я не о том...

– Ну, ты даешь... ничего грандиозного в этих разгадках не было...

– Значит, это не то... У меня сейчас такое ощущение. И еще кажется, что весь мир затаился и смотрит на меня, выжидает... Только не надо о мании величия! Я знаю, С КЕМ сейчас Сашкин...

Марго резко затормозила:

– Тогда чего ж ты мне голову морочишь? Куда ехать?

– Не знаю...

– Ты балдеешь надо мной, глючное существо?

– Нет, я правда не знаю. Если я не поймаю этот ответ, то произойдет что-то страшное... Едем к твоему Кириллу...

Марго покосилась на нее. Интересно (тьфу на меня, конечно!), а что бы я сама делала на месте Ренатки? Ростов, это естественно, стоял бы на ушах... Что дальше? Плакала бы? Билась бы головой о стену? Или вела себя так же странно, как она: такое ощущение, что она идет по дороге в неизвестность, но путь в эту неизвестность проложен видимым ей одной пунктиром. Она не знает, что там, за горизонтом, но уверена, что пока не прозреет, ей необходимо придерживаться разметки. И вот сейчас эта разметка оборвалась. Иди, куда хочешь. И Рената стоит на перепутье, одна перед всем миром, который, как ей кажется, замер и взирает сейчас на нее...

Он улыбнулся, увидев фигуры своего Помощника и юного фараона, преодолевших Мекхаат. Он сидел на престоле у водоема, в котором неспешно расцветал лотос.

А невидимые души Великого Зала Суда запели гимн, ибо отныне их стало больше:

Ты – луна, находящаяся на небе,

Ты делаешься юным, когда ты желаешь,

Ты делаешься молодым, когда ты хочешь,

И ты Нил великий на берегах в начале нового года;

Люди и боги живут влагой, которая изливается из тебя,

И я нашел также, что твое величество – царь преисподней...

– Как тебе это удалось? – вопросил Он своего Помощника и указал глазами на юношу.

– Ты был им, и это многое значит...

Молодой фараон во все глаза смотрел на того, ради кого преодолевал столь трудный путь – иногда сознательно, а подчас и вслепую, так же инстинктивно, как новорожденный котенок ползет к животу матери, стремясь быть обласканным теплым и шершавым язычком.

ОН снял со своей головы корону из стеблей папируса и увенчал ею своего сына.

– Мне пора...

Анубис и Упуаут поднялись и подошли к Нему: Анубис справа, Упуаут – слева. И безбородый правитель увидел вдруг, как все трое слились воедино и стали Осирисом, по форме и содержанию. И, обратившись Осирисом, стали чем-то бОльшим, беспредельным, непостижимым.

– Я... не понимаю... – прошептал мальчик.

– Не беда, – сказал Помощник, прощаясь с Верховным. – Я тоже. Но Путь длинный, а Колесо круглое... Посмотри в небо. Звезды исчезают перед рассветом, как воспоминания... То, что может быть названо, должно существовать. То, что названо, может быть написано. То, что написано, должно быть запомнено. То, что запомнено, живет. В земле Хеммета дышит Осирис...

– Звезды исчезают, как воспоминания, а запомненное все равно живет?.. – переспросил, задумываясь, фараон.

– Они исчезают на рассвете, чтобы вернуться после заката...

Николай аккуратно отклеил пломбу, повернул в замке ключ и беспрепятственно вошел в опечатанную квартиру.

Здесь все было, как пять лет назад. Кто-то прибирался в коридоре, в комнатах, даже замыл следы крови...

Почему я помню это? Я никогда здесь не был... Но не разум, а душа правят сейчас моими действиями, и я решил поддаться. Что было бы, не брось я свой "Форд" посреди дороги, когда началась гроза, а поддайся воле разума: "Лезть под дождь ночью безумие!" Теперь у меня до невозможности режет в горле, но голова моя цела. Я видел потом, что стало с моей машиной и тем угонщиком – случайно видел, по телевизору... Я догадался, что эта обгорелая железяка – мой "Форд"... Душа, именно душа не позволила мне тотчас броситься к Ней и закричать: "Не верь, ладонька! Не верь: я живой!" Или теперь, наоборот, это был разум?.. Кажется, я запутался... Но сны вернулись ко мне, и я уже дважды нащупал нить, ведущую прочь из Лабиринта. Эта нить привела меня сюда, в мою... Нет, почему ж – мою?! В Сашину квартиру в старом, еще сталинском, доме его родного уральского города... И ключи я нашел под крышей гаража, между кирпичами, без всяких проблем, будто ЗНАЛ, что они там лежат... Или знал? Без "будто"?

Здесь находились тела Дарьи и Артура – так и так, поперек коридора. Они были еще теплыми, когда я...

Николай опустился на колени и склонился над тем местом, где лежал труп Дарьи.

Да, вот так все и было... Затем – очередь Артура... Он отчаянно сопротивлялся, все хотел вернуться, вскочить и преследовать убийц. В своем запале он даже после прямого попадания в голову умудрился пробежать за киллерами несколько шагов, до последнего прикрывая Дашу... Это страшно – вроде как у цыпленка с отрубленной головой открывается какой-то внутренний резерв, и он начинает носиться, уже мертвый, но живой. Однако Даша не успела испугаться. Она не так, как Артур, цеплялась за жизнь – пуля в сердце заставила ее мгновенно успокоиться... Стекленеющие глаза сквозь толщу времен и сейчас как будто смотрели на меня, когда я склонился над тенью воспоминаний... МОИХ воспоминаний...

Цыпленок с отрубленной головой... Дьявольщина! Что за сравнение?!

Отголосок прошлого: сверкающий, не инкрустированный меч в замахе. "Будь ты проклят! Твоей душе вовеки не найти разум и тело!" Так оно и было – вовеки...

Николай сглотнул и снова ощутил боль в горле. Его где-то сильно просквозило в мокрой одежде, а он-то считал себя неуязвимым для "глупых" болезней. Из-за этой "глупой" болезни он три дня провалялся с температурой под сорок в гостиничном номере Пятигорска – вот куда его закинуло полубредовое состояние...

Посмотрел – и хватит. В Челябинске тебе есть куда податься... Ник повернулся, чтобы выйти из зала и вдруг увидел висящую на стене, небрежно полузакрытую портьерой картину. Те, кто здесь убирал, видимо, не слишком интересовались искусством...

Перед глазами полыхнуло, и все приняло объем. Нитка привела к выходу, а там...

А на картине солнце заливало прекрасный, фантастически город, похожий на королевство Фата-Морганы. Солнце всходило: только на рассвете оно может отливать на белоснежных предметах такими персиковыми и нежно-розовыми полутонами... И зрителя отделало от Города лишь большое, но не безбрежное озеро, спокойное, слегка заспанное...

Этот город был Ори – Центр, ближе к предместью Эйсетти, столица Оритана – Вечной Земной Оси... Увы, так и вышло... То, что названо, существует, и его помнят... Гордость и гордыня вещи все-таки разные...

Николай закрыл глаза, от макушки до самых стоп пронизанный Озарением. Все произойдет именно сейчас. Он вспомнил! Он знал, кого ждать...

Потеряв устойчивость, Ник отступил к накрытому клеенкой дивану и сел, чтобы перевести дух и разобраться в том, что едва не ослепило его. Осторожно, как делает первый шаг младенец, повернул голову и посмотрел на стоявшую отдельно от других книгу – словарь с сильно потертыми краями. Первопричиной было желание увидеть его название. Как это произошло, Николай еще не успел осознать. Книга сама по себе чуть приподнялась над полкой и начала поворачиваться к нему обложкой... Это отнюдь не было минутным сумасшествием... Это вообще не было сумасшествием. Книга не упала даже от его легкого испуга – испуга того Я, единственность и неповторимость которого еще несколько минут назад не подвергалась сомнению...

– Ну что, нырнули? – спросил Дмитрий, поддерживая Сашу в воде; озеро уже хорошо прогрелось, да и денек выдался погожим на славу.

– Как? – Саша ни разу еще не нырял по-настоящему, сам.

Дмитрий взъерошил свои короткие черные волосы, в мокром виде ставшие еще более черными, и, зажав нос, показал, как это делать.

– А где мама? – спросил мальчик.

– Мама? Ты сильно хочешь к маме?

Тот пожал плечами.

– Может статься, не больно-то ты ей и нужен, своей мамаше, маленький Коремхеб... Но ты можешь остаться моим гостем, и я научу тебя всему, что умею сам... Ну, скажи, скажи, зайка, что ты этого хочешь!

Саша и на этот раз неопределенно повел худенькими плечиками.

– Решайся, маленький Кор! Время дорого...

Мальчику всегда нравилось, что этот взрослый дядя, Карлсон, не только меняет внешность, но и говорит с ним, как равный, как большой с большим... И он ничего не заставлял его делать, никогда не заставлял.

– Я хотел бы увидеть маму... – вздохнув, сказал Саша.

– Только увидеть – и все? Смотри, – и Дмитрий указал на берег.

Возле дерева на пригорке сидела рыжая Рената. Саша издал радостный возглас и побежал из воды ей навстречу. Мама пришла к ним, и они будут все вместе, а Карлсон научит их летать! Он починит ей крылья, и они будут летать все вместе!

Вода мешала двигаться, точно не хотела выпускать его из пруда. А Дмитрий смеялся, следуя за ним и не помогая.

Рыжая Рената бросила камешек в воду и поднялась. Едва она это сделала, Саша увидел, что это вовсе не мама, а просто какая-то девчонка, совсем на нее не похожая. Мальчик разочарованно остановился по колено в воде и обернулся. В его серых глазах был такой укор, что Дмитрий неожиданно ощутил растерянность. "Разве ТЫ ТОЖЕ умеешь обманывать?!" – словно спрашивал этот взгляд.

– Пойдем, поплаваем, – предложил Дмитрий, желая отвлечь его и думая, что прохладная вода прогонит внезапно подкатившую тошноту. Ему стало не по себе. Да, да, если бы ТОГДА все могли смотреть на мир ТАКИМИ глазами, он Тессетен, Темный Брат, Черный Горизонт, быть может, избрал бы себе другую Дорогу, иной Путь... И Время отвернулось от отступника с презрительной миной.

Но Саша уже не хотел веселиться. Ему тоже стало не по себе, и он попросился на берег. Дмитрий перекинул через плечо полотенце и пошел за мальчиком на ослабевших ногах. Теперь не он вел ребенка на свою дачу, а наоборот.

Недалеко от дома Дмитрию стало совсем плохо. Муть, поднимавшаяся из глубины души, не оседала. Он споткнулся и схватился за сук старого, трухлявого дерева, тутовника обхвата в три, изъеденного шелкопрядом, изувеченного дуплами, уродливого до невозможности.

– О, только не это!.. – вскрикнул он.

Саша обернулся, и Дмитрий укрылся от него за стволом, согнувшись в три погибели и дергаясь от неудержимых рвотных спазмов.

– Ормо... – слетело с языка недосказанное имя, и темная пена хлестнула у него изо рта, как и два дня назад.

Саша, ничего не понимая, стоял на тропинке среди одуванчиков и ждал спутника. Ему вдруг стало так страшно, что захотелось бежать и бежать без оглядки. Но он не знал, куда.

Вокруг было много тутовых деревьев, высоких, кустарникообразных, гладких и корявых – разных. И на всех наливались, зрели ягоды – на черном еще пока розоватые, а на белом еще зеленоватые, похожие на гусеничек. Черные вскорости обещают стать, как ежевика: крупными, сочными – а белые наполнятся слнечным янтарем и станут сладкими, как мед. Саша вспомнил, как тетя Рита говорила маме, что тутовник улучшает зрение. А к этому, старому и трухлявому, и подойти-то было страшно. Ни единой ягодки, от листьев – одни паутинчатые остовы, и того гляди – сверху на голову свалится противная, разъевшаяся волосатая гусеница.

Дяди Карлсона не было довольно долго. Саша боялся подойти к тому дереву и поджидал чуть в сторонке.

Наконец тот вышел – с дикой тоской в глазах, бледный, как полотно.

– Извини, племянничек, не до тебя мне сейчас... – осипшим голосом сказал он и, приволакивая правую ногу, поплелся к дому.

Саша ощутил его запах – травяной и молочный одновременно. Так пахнет теплое свежее молоко и отвар из ромашки... И еще Саша почувствовал, что на душе у Дмитрия – невероятное облегчение пополам с дикой скорбью...

– Ваня, ну скажи, что случилось, из-за чего вы подрались, что было дальше?! Ну?! – почти со слезами на глазах просила Люда насупленного мальчишку и виновато оглядывалась на молчавшую Ренату. Кирилл и Марго тоже пока не вмешивались.

Ванина бабушка ворчала себе под нос: "Чего привязались к ребенку, спрашивается?!" – и, громыхая, мыла посуду в кухне. Ей не нравились ни эти две богатые вертихвостки, ни нянька маленького малохольного шизика. Было бы из-за кого гоношиться! От такого и следовало ожидать, что рано или поздно он выкинет что-нибудь подобное...

– Ванечка! – взмолилась Люда. – Он же твой друг, вы всегда так хорошо играли! Вы поссорились, да? Ну, все ссорятся, ничего страшного...

– Подождите, Люд, – вдруг сказал Кирилл и, пригладив залысины, подошел к мальчику. – Ну их, этих куриц, Иван! Пойдем, поговорим, как мужчина с мужчиной. А то кудахчут, кудахчут, спасу нет...

– Ни сна, ни отдыха... – пробурчала бабушка и с ожесточением стала тереть противень с пригарками от пирога, в душе больше ругаясь на тетку из рекламы, пристающей ко всем со своим чистящим средством, от которого толку – как от козла молока. Драишь, драишь... Тьфу ты, пропасть!..

Рената молча развернулась и ушла, а Марго осталась. У нее, конечно, чесался язык высказать Люде все, что она думает о ее поступке, но не стоит делать этого здесь и сейчас. Тем более, что сама нянька казнит себя больше, чем кто бы то ни было. Никто не покарает тебя сильнее, чем ты сам...

Сидя в машине подруги, Рената неподвижно смотрела в небо через приопущенное боковое стекло. Ей в ответ подмигивали звезды, беззаботные такие, особенно та, алая, на плече у Шагающего...

С шумом, закладывающим уши, перед глазами развернулась картинка: она одна внутри просторного шарообразного зала, и поток света льется с неба ей на макушку. Она купается в нем, блаженствует и наполняется чем-то новым, а точнее – хорошо забытым старым – невидимым и бескрайним. Параллельно картинке в голове, но отстраненно от разума возникает что-то вроде... комментария, что ли: "Выход через спирит-уровень через ментальную проекцию и соединение с общностью "куарт", в данный момент пребывающих в статическом состоянии"... И каждое слово в отдельности, да и вся фраза в целом – понятны, просты, как школьное "квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов".

Она не поняла, куда вернулась, когда в машину вдруг подсели Марго, Кирилл и Люда. Мир в единочасье стал другим... Или это я стала другой? Что-то произошло... Что-то сдвинулось с мертвой точки. С точки невозврата...

Кажется, Кирилл, обращаясь к ней, что-то говорит:

– ...и Сашок, видно, вспомнил, что отдавал ему своего дракончика... – он протянул на ладони черный талисманчик из обсидиана – "Было бы, ради чего мальчонку пытать, а то из-за какого-то дерьма! Совсем зажрались, капиталисты проклятые, Сталина на вас нету..." – и Рената машинально взяла его. Стал, значится, требовать его назад... А Ваньке не понравилось, что на него наезжают, он парень с крутым характером, вот так и поцапались... И растащил их какой-то дядюшка в круглых очках и кожаном – если не брешет – пиджаке... Ну, а может, и не в пиджаке, а, скажем, в куртке... Этот соврет – недорого возьмет... Эк он меня на шоколадку раскрутил! А пуговки, говорит, на одежке забавные были, с буквами. Ванька алфавит печатный малость знает, но буквы, говорит, написаны "по-взрослому" – прописью, что ли?

– Вензель "А" и "Д"... – пробормотала Рената.

– Кошмар! – отозвалась Марго.

– Кирюш, мне очень нужно подумать. Завезете меня домой?

– Ты что, мать?! Искать надо твоего "АДа"! Такая зверская символика – и на свободе?! Кирилл, а ты что думаешь?

– Не знаю, королева... В плане – где его искать... Я тебе по нашей картотеке кучу всяких "АДов" скачаю, а он, может, у нас и не значится...

– Он у вас не значится, – твердо сказала Рената. – Завезите меня. Мне надо...

Она вышла у своего подъезда. Люда виновато смотрела на нее.

– Простите меня, Рената... – прошептала она срывающимся голосом. – Я, конечно, знаю, такое не прощается, меня будут судить, но...

– Люд! – поморщилась та. – Давай не будем?

Нянька расплакалась. Ренате было не до нее, и она повернулась к дому.

– Ренат! – Марго вытащила локоть поверх опущенного стекла. – Может, мне с тобой побыть? Кирюха машину запаркует – и тоже к нам... А?

– Спасибо, Марго... Мне действительно надо подумать. Одной. Угу?

– Ну, смотри! Звони, если что. Я все равно сегодня не усну...

Рената вошла в подъезд.

Как страшно заходить в пустую, совершенно пустую, словно абсолютный вакуум, квартиру! Здесь не было даже МЕРТВЫХ вещей. Мертвое – это бывшее ЖИВОЕ, одушевленное... Здесь была пустота – отсутствие всего, как за триллионы триллионов лет до Мгновения Создания... Ничто.

Она улеглась на диване и закрыла глаза. Нить, ниточка... Веди меня, клубочек! Ты идеально круглый... Ты – совершенство по своей природе...

Ася уже не надеялась на звонок. Лучше бы она поехала с родителями в сад! Владислав впервые так подвел ее: обещал позвонить, а сам исчез. Если бы она уехала, то хотя бы не так переживала, что с ним что-то случилось... Ну вот, конечно, сразу мысли о себе... А вдруг и правда что-то стряслось? Не дай бог!

О, господи, ведь милый Горец исчез точно так же, без предупреждения... Помои мне, господи, не дай судьбе повториться! Это будет не просто жестоко, это... это...

Мелодичный звонок в прихожей все-таки заставил ее вздрогнуть. Ася заглянула в глазок и, радостно улыбнувшись, распахнула дверь.

– Как же так, Влад?! – она кинулась ему на шею. – Я уже извелась! Где ты был?!

– Привет, Незабудка! – он зацепил указательным пальцем кончик ее носа, закрыл за собой дверь и засмеялся. – Точку мы ставили, понимаешь?

– Какую точку? – Ася подумала о чем-то материальном – о какой-нибудь торговой "точке", например, и потому не совсем поняла, почему Влад занимался этим сам, да еще и так долго.

– Ой, и не спрашивай, не спрашивай, красавица моя! Большую такую точку!..

Ася не выдержала и снова порывисто обняла его. Влад, веселый, как никогда, подхватил ее, роняя едва снятую куртку, и поцеловал – открыто, без напряжения и постоянного контроля над собой. Так, как надо.

– Я люблю тебя, Незабудка! – он, такой громадный по сравнению с нею, сильный, без труда, но очень аккуратно подкинул Асю на руках и сделал шаг в комнату: – Узнала?!

– Влад, Влад, я думала, что состарюсь, пока дождусь тебя!

– Раз этого не избежать, то давай стариться вместе. Никуда ты теперь от меня не денешься, Попутчица!..

Она обвила руками его шею и положила голову на твердое, словно камень, загорелое плечо Влада.

Глаза открылись перед рассветом. Как получилось, что, не ожидая, совсем не ожидая, она уснула и даже не видела снов?!

На диване, полностью одетая, по-прежнему на спине, вытянувшись в струну, как мумия в саркофаге...

Ответ пришел совсем не с той стороны, с которой она ждала. Он выскочил исподволь и замкнул недостающие звенья разорванного когда-то круга...

Подобно той привычке, какая вырабатывается, если расслабляешь, расконцентрируешь взгляд, чтобы в абстрактном цветовом узоре разглядеть зашифрованную там стереокартинку, Рената поняла, что может то, чего не только не могла, но о чем даже не знала раньше. И обрадовалась, как радуется человек, впервые увидевший объемную картинку своими глазами: только что ему тыкали "Да вот, вот здесь! Смотри! Ну как же ты не видишь?!" – и тут, потеряв уже всякую надежду, он перестает ВСМАТРИВАТЬСЯ... И тогда... Впрочем, какое там – обрадовалась "так же"! Так не радуются даже сбывшейся мечте, встрече с человеком, которого считали давно потерянным и по которому скорбели... Так не радуются рождению долгожданного первенца...

Рената знала, КТО она. Отныне и навсегда – знала. Не только та, что неслась на бешеном коне по степи, с именем "Нереяросса", не только та жрица из храма Феникса в Северном Столпе – Гелиополисе с длинным и странным именем "Нефернептис" – "Прекрасная Нептида", не только Танрэй заблудившаяся на жизненном пути правительница страны Ин на земле Тайны, не только сотни, тысячи других, кем ей пришлось стать, вспоминая и забывая, находя и теряя, но и та ТАНРЭЙ, которая ПОМНИЛА и которая СУМЕЛА ПЕРЕДАТЬ – через десятки тысяч лет!!! Та, что обманула коварное Время и стала сильнее, мудрее и благороднее него...

ЗАРЯ, СВЕТ КОТОРОЙ ОТЛИВАЛ НА БОКАХ БЕЛОСНЕЖНЫХ ШАРОВ ЗДАНИЙ, БЫЛА СВЕЖА И НЕЖНА, СЛОВНО РУМЯНЕЦ НА ЩЕКЕ МЛАДЕНЦА. И ЗАРЯ ЭТА – ИДЕАЛЬНОЕ ДИТЯ МАТЕРИ-ПРИРОДЫ – САМА СЛОВНО ЛЮБОВАЛАСЬ ВЕЛИКИМ ГОРОДОМ, СОЗДАННЫМ В ГАРМОНИИ СО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ...

Код, адресованный самой себе и разбросанным по всему свету, точно так же запамятовавшим истоки соотечественникам, достиг одного из пунктов назначения... И достигнет еще не раз и не одного. Да будет так, пока светят звезды!

Она закрыла глаза и... взлетела над городом. Внутренний взор не искажал ничего – то же самое она увидела бы открытыми глазами...

Закружилась. Ощутила. И – резко, в три приема – раз! два! три! Скользнула к нужному месту на земле... Осталось присоединить тело, но... Не спеши, не спеши... Ты знаешь, что делать. Успокойся. Восторги подождут...

ДЕЙСТВУЙ!!!

Проклятье лежало на нас троих страшным грузом. Иногда оно казалось мне настолько тяжелым и вещественным, что стоит лишь протянуть руку – и ты коснешься его ядовитых щупальцев. Я свыкся с ним, как свыкается калека с горбом, как слепой перестает бунтовать и научается жить с увечьем... Уже не скажу даже, после какого воплощения я научился МОЛЧАТЬ. В этом была заслуга нашего друга-врага... Мы вновь встретились в Кемете, и много воды утекло в Ниле с тех пор, как страна наших "куарт" превратилась из Ин в Кемет, Египет, Тайну... И столько же, если не больше, ей предстояло утечь к тому времени, как ее назовут Египтом на моем последнем языке... Да, мы встретились там и узнали друг друга – вначале Ормона и я, затем она позволила и Сетену поговорить со мной. На тот момент они были несказанно сильны, а я... я был, как всегда, один и еще не свыкся со своим одиночеством...

Второе проклятье было сильнее первого, и на семь династий Кемета, сменявших одна другую, я лишился возможности делать что-либо вообще: астральная личность в потопленной лодке не могла воплощаться. Но я помнил все – я был и останусь душой-разумом, а душа не забывает ничего, ее не ограничивают стены сознания, сросшегося с бренным мозгом. Проклятье не давало мне пошевелиться, я безвозвратно упустил массу вещей...

Тогда и пришел Учитель. Он наблюдал за нашими "куарт" еще со времени создания, расцвета и падения Великого Оритана, а узнал он их-нас и того раньше... Учитель приоткрыл мне узкую щелочку бытия, и я смог вступить во взаимодействие с его душой-разумом. Правда, ненадолго. В то время Учитель находился в состоянии статики, но готовился к очередному воплощению. Уже тогда он обогнал в мудрости всех нас. Я и сейчас мало что знаю и почти ничего не умею: частые воплощения, не всегда в людей, как уж получалось, без передышки, не удобряют, а напротив, истощают почву для размышлений.

"Тобой движет нечто более сильное, и тебе не нужна излишняя эрудиция, стариковская мудрость, – сказал Учитель. – У тебя совершенно другой Путь, чем, скажем-скажем, у меня. Ты – черное в белом и белое в черном... Победит сильнейший"...

И он предложил мне следующее: если стремление мое к цели поможет мне выбраться из смирительной рубашки проклятья и вернуться к своим, то он станет моим старшим, Верховным, Попутчиком.

Я бился долго, но нашел способ увеличить "щелочку", чтобы протиснуться через нее в чужое сознание и попасть в "чистое пространство" – в тело новорожденного, в облике которого хотел прожить тогда сам Учитель. Он оставил шанс мне.

Смирительные ремни проклятья Сетена и длительное бездействие души дали свои результаты: при рождении была длительная асфиксия, а я не мог, никак не мог оставить это тело. Я давно не видел людей, стал сентиментален, и мне было жаль младенца. Боль была дикой: сама смерть вцепилась мне в глотку и не давала вздохнуть. Врачи поставили на мне крест и оставили на морозе. Я прощупал умирающий мозг. Он забудет многое, и это отразится на мне, потому что на данный период я единое с ним целое. Но у меня не было права бросить его, и я заставил заполненные слизью легкие втянуть воздух и закричать.

Всю жизнь этого мальчика, всю МОЮ жизнь после заключения я положил на то, чтобы ВСПОМНИТЬ. И под конец добился своего. Передо мной расстилалась тьма ступеней, на которые предстояло карабкаться, и я уже не был ни Алом, ни Хранителем Ала – я был чем-то новым и привыкал к этому новому. Я учился молчать. Даже тогда, когда хотелось закричать, объяснить, убедить... Заблудившемуся между реальностями и звездами Пилигриму нельзя говорить, его рот забит песком, глаза – завязаны черной лентой, поднять которую он сможет только на определенной ступени, много-много поколений спустя. А вот выплюнуть песок невозможно до самой вершины... Только Учитель может ГОВОРИТЬ, да и то осторожно, дабы не обжечь ненужным знанием незрелые души, копошащиеся у фундамента. Все меньше и меньше зависело в ИХ жизни от меня... Тот, кто тоже был мной – частью меня, – и Она забывали все сильнее и сильнее, ком ошибок рос, они запутывались в сетях, хотя жизнь почти всегда сводила их вместе. Лишь не было рядом меня... Сколько сотен лет я потратил, чтобы найти их...