Текст книги "Кризис и другие"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

№5. 11.03.09 «Завтра» No: 11

Продолжим всматриваться и сопоставлять, сопоставлять и всматриваться. Всматриваться во что? В специфику так называемой «перестройки», являющейся, как я уже показал, катастрофой определенного типа. Всматриваться – это значит выявлять тонкую структуру «перестройки», выявлять то, что я называю ее факторами. Что же касается сопоставления, то сопоставлять я хочу перестройку двадцатилетней давности («перестройку-1») и ту уже реально начатую «перестройку», которую сначала я, а теперь уже многие называют «перестройкой-2». Всматриваясь, мы нечто доуточняем. А сопоставляя – выявляем совершенно новый смысл того, во что сумели всмотреться.

Я уже описал шесть факторов так называемой "перестройки". Перехожу к седьмому.

Фактор #7 – неэластичность бюджета. Эта неэластичность вызвана разными причинами. Как причинами собственно политического характера, связанными с обещанным электорату процветанием (или хотя бы отсутствием изменений к худшему). Так и причинами, имеющими характер более сложный, мировоззренчески-элитный. Эти причины не позволяют ни ущемить интересы "сильных мира сего", ни перейти к диктатуре, подавляя голодные бунты, неизбежные при глубоком ущемлении интересов "слабых мира сего".

Почему невозможно ущемить интересы сильных – понятно. Действует круговая клановая порука. Каждый из "сильных мира сего", если его ущемить, способен подорвать политическую систему. Да и вообще, как говорил Фамусов, "ну как не порадеть родному человечку!".

Более сложный вопрос – почему нельзя перейти к диктатуре, подавляющей голодные бунты. Прежде всего, потому, что нет доверия к непосредственным исполнителям, которые должны эти бунты подавлять. А вдруг в критический момент они сами перейдут на сторону голодных?

К этому более или менее внятному обстоятельству добавляется обстоятельство несколько менее внятное, но еще более серьезное. Диктатура с подавлением голодных бунтов – это перераспределение власти в пользу подавителей этих бунтов. А сейчас налицо в лучшем случае паритет между теми, кто должен получать новые возможности в условиях диктатуры, и теми, кто в условиях диктатуры теряет возможности. Те, кто должны потерять возможности в условиях диктатуры, достаточно сильны для того, чтобы этой диктатуры не допустить. "И где гарантия ограничений? – спросят они у принимающих решение. – Начнется с того, что вы передадите "подавителям" отдельные позиции, а чем кончится? Тем, что "подавители" вас отстранят от власти?"

Итак, "ограничения сверху", "ограничения снизу"… Черная дыра кредитований, взятых не под получение сверхприбыли, а под банальное проедание… Все это уже проходили!

Фактор #8 "перестройки-1" (и, опять-таки, любой "перестройки") – взятие международных кредитов под политические обязательства. Например, под демократизацию. Или подо что-либо еще. Под то, что выгодно другим и невыгодно тебе.

Фактор #7 + фактор #8 = финансовой зависимости от внешних сил, всегда переплетающейся с зависимостью собственно политической. А это и называется – отказ от суверенитета де-факто.

В конце 80-х годов ХХ века объяснить гражданам СССР, что такое реальный неоколониализм, отработавший свои технологии на слаборазвитых странах, было невозможно. Господствовала наивная и абсолютно иррациональная вера в то, что Запад хочет обеспечить у нас процветание, что любые его происки – это выдумки коммунистов.

С тех пор прошло 20 лет. Кому-то хоть кол на голове теши. А кто-то так погрузился в теорию заговора, что его угроза неоколониальной зависимости, вполне реальная и сулящая ему много бед, – как бы и не интересует. А интересуют – фантасмагории, слагающие виртуальную реальность, подменившую реальность как таковую.

Но между этими двумя крайностями (пофигизмом и конспирологической шизой) формируется у нас на глазах и совсем иной контингент. Этот контингент состоит как из относительно благополучных продвинутых граждан, поживших на Западе и избывших в силу этого некоторые иллюзии по его поводу, так и из продвинутых граждан, которые совсем не благополучны, но вполне адекватны в плане понимания того, что именно на них надвигается.

Таких продвинутых граждан, обеспокоенно вглядывающихся в реальность, – отнюдь не мало. Им я и предлагаю рассмотреть нижеследующую модель обеспечения неоколониальной зависимости. Модель эта отработана до блеска. Никакого отношения к теории заговора она не имеет. Она абсолютно конкретна. Она очень, очень широко применяется с тем, чтобы затащить туземцев в особую ловушку. В эту ловушку можно затащить совсем примитивное племя. А можно – и страну, чьи габариты и возможности, история и культура в принципе никак не свидетельствуют о ее примитивности.

Как ни странно, этапы – одни и те же. Каковы же они?

На первом этапе туземный вождь или диктатор создает себе сам некие проблемы. А ему помогают в этом. Созданные проблемы не позволяют вождю или диктатору уйти с занимаемого им поста. Что это за проблемы? Например, вождь съедает своего конкурента, а также членов его семьи. Но не всех и не до конца. Соответственно, уйти он не может. Как только он уходит – его самого с семьей съедают члены недоеденных им кланов. Которые и зубы сохранили, и аппетит, и иные возможности для съедания.

На втором этапе этот туземный вождь, который чем-то должен для других мотивировать собственную незаменимость, сам заражается культом личности, и ему в этом опять же всячески помогают. Поначалу этот культ является для вождя всего лишь средством легитимации. Вождь объясняет племени, почему он должен остаться, исходя из высших соображений. Вождь, сохраняя трезвость, делает поначалу различие между своими реальными побуждениями и предлагаемым племени политическим мифом. Но лишь поначалу. Со временем и вождь начинает верить в миф, заражаясь культом личности, созданным им самим для других.

На третьем этапе туземный вождь, зараженный культом личности, начинает грезить о великих целях своего племени, связанных с его, вождя, личной миссией.

На четвертом этапе этот вождь затевает множественные конфликты, порожденные как его псевдоидеологическими грезами, так и сугубо прагматическими причинами. Одновременно с этим вождь втягивается в дорогостоящие проекты, связанные с подтверждением своих и племенных мессианских амбиций.

Эти четыре этапа слагают начальную фазу игры, ведущейся по неоколониальным правилам. Важно при этом, чтобы экономическая конъюнктура и менталитет туземного вождя в совокупности воспрепятствовали созданию мобилизационной идеологии, с помощью которой племя и впрямь может выйти на какие-то новые рубежи. Для того, чтобы этого не произошло, вождю надо внушать, что он просвещенный, добрый и мягкий диктатор, а мобилизационная диктатура неизбежно окажется жесткой, что нехорошо. Далее надо указывать на то, что народ ждет от доброго и мягкого вождя обеспечения долгожданной сытости, процветания. А потому большую часть средств, полученных от благоприятной конъюнктуры, надо тратить на это самое процветание, а также на амбициозные проекты и все прочее.

По завершении четвертого этапа ловушка захлопывается. Вождь становится заложником сразу многих обстоятельств. Каких именно?

Обстоятельство #1 – амбициозные проекты, от которых вождь уже не может отказаться по разным причинам – как внутреннего, так и внешнего характера.

Обстоятельство #2 – множественные конфликты (опять-таки, как внутреннего, так и внешнего характера). Пока вождь у власти, этим конфликтам грош цена. Но как только он от власти откажется, те же конфликты обеспечат ему быструю неминуемую жизненную катастрофу. Если речь идет об африканском вожде – его буквально съедят. Если речь идет о вожде азиатском – то его повесят или расстреляют. Если речь идет о европейском "нарушителе" неких норм – его будут мариновать в Гааге. В любом случае, вождь это понимает и от власти отказаться не может.

Обстоятельство #3 – раскрученные самим вождем потребительские ожидания его соплеменников. Вождь мог бы сделать ставку на воодушевление соплеменников. К примеру, Мао Цзэдун сделал такую ставку и выиграл. Да и не он один. Но вождь уже построил свой культ на другом – на том, что он принес соплеменникам сытую жизнь. Вождь сам поверил, что в этом – благо. Соплеменники поверили. Средств, обеспечивающих крутой идеологический разворот, у вождя нет. Вождь уже движется по той колее, которая задана предыдущим временем и его ключевой идеологемой сытости. Сдвигаться в другую сторону вождь боится и брезгует.

Обстоятельство #4 – разогнанная до чудовищных объемов коррупция. Эта коррупция (могу привести многочисленные исторические примеры) сознательно поощряется извне. Но и без подобного поощрения она вспухает, как на дрожжах. И является "черной дырой", в которую все проваливается. Дырой, которую вождь уже не может зашить, ибо развлекается так его собственная опорная группа. Доходов становится меньше. Умерить аппетиты своей опорной группы вождь не может. Умерить аппетиты своего племени – тоже. Коридор сужается, в конце – стенка.

Обстоятельство #5 – невозможность "диктатуры развития" в связи с несоответствием между требованиями к кадрам подобной диктатуры и качествами существующего "опорного контингента". Невозможность смены этого контингента. Невозможность и нежелание обращаться к мобилизационной идеологии.

Обстоятельство #6 – невозможность даже грубой диктатуры. Поскольку грубая диктатура предполагает усиление "кровавых силовиков", опасных и для самого вождя, и для его ближайшего окружения.

Обстоятельство #7 – рост протестных настроений, вызванный ущемлением доминирующей потребительской мотивации племени. Мотивации, когда-то разогнанной самим вождем, но теперь приобретающей неподконтрольный ему характер.

Обстоятельство #8 – оформление протестных настроений в оппозиционное политическое движение.

Обстоятельство #9 – невозможность уступить этому оппозиционному движению, возглавляемому теми, кого вождь сильно задел, но не добил. И кто теперь сам хочет не только задеть, но и добить вождя.

Что делает вождь, загнанный в ловушку из этих девяти обстоятельств? Он, скажем, берет кредиты. Он их берет и берет. Как отдавать? Находятся отговорки. "Вот-вот наступит благоприятная конъюнктура, и отдадим". Да что там отговорки! Надо день прожить да ночь продержаться. Снизу подпирает, сбоку подпирает, сверху подпирает. Берешь кредит на любых условиях.

На пятой фазе этой – подчеркиваю, элементарной, неконспирологической, всюду ведущейся игры, – тебе кредиты дают.

И заодно готовят абсолютно послушную воле кредитора оппозицию. Ее идеологически обрабатывают. Тренируют. Пестуют. Проверяют в разного рода конфликтных ситуациях. Одновременно с этой проверкой сажают на компромат. И так далее.

На шестой фазе той же игры вождю кредиты уже не дают. Этим организуется одномоментный политический взрыв. Вождь и его команда беспощадно, показательно уничтожаются. Это уничтожение сопровождается информационной истерикой по поводу "жуткой ситуации, в которую вождь загнал страну". Отвечают за эту ситуацию только вождь и его присные.

Кровавое подавление группы вождя и постреволюционная усталость, наступающая сразу же за революционным взрывом, вызывают высочайшую пластичность племени. Победители грабят это племя, как хотят. Грабеж при вожде становится детским лепетом по отношению к новому грабежу. Новый грабеж происходит на паях с иноземцами, которые (а) выдали кредиты и требуют их возврата и (б) сформировали абсолютно им послушную оппозицию. Кроме того, иноземцы поддерживают состояние вялотекущей гражданской войны, пугая оппозицию тем, что недобитый трайб вождя может снова ожить и тогда уже вырезать всю оппозицию под корень.

В итоге оппозиция начинает грабить именно лихорадочно. Племя вымирает. Богатства вывозятся из страны резко активнее, чем прежде. Те, кто дали кредиты вождю, получают от оппозиции не возврат на условиях "ставка ЛИБОР плюс 2%", а многие сотни или даже тысячи процентов на каждый вложенный доллар. А зачем иначе они устраивали такую – хоть и примитивную, но дорогостоящую – спецоперацию?

Вот что такое "перестройка-2" с точки зрения так называемого "спецкредитования". О суверенитете в этой ситуации, коль скоро она возникнет, говорить, согласитесь, будет смешно. Но возникнет ли у нас нечто подобное?

Приглядимся к нашему "политикуму" под этим углом зрения.

В чем специфика наших либерально-западнических групп, готовящихся к двусмысленному политическому реваншу? В том, что никаких шансов выиграть в условиях свободной политической конкуренции у этих групп нет. А потому им нужны совершенно другие условия. Чем более суверенной будет страна, тем ниже их шансы на всё сразу – на власть, на участие в прибылях, на высокий социальный и политический статус.

А вот если начнется спецкредитование, то ситуация резко изменится. Вождь, который берет спецкредиты, начинает "приподнимать" те политические группы, на которые ему указывает спецкредитор. А это так называемые либерально-западнические группы. Как могут наши либералы-западники восстанавливать потерянные позиции, не имея поддержки внутри страны? Только сражаясь за ослабление страны и попадание ее в зависимость от симпатизирующего им спецкредитора. Это их неотменяемый, естественный, фундаментальный жизненный интерес! Есть зависимость страны от нужного им спецкредитора – будет и у них положение, статус, все остальное. Чем больше будет зависимость страны от спецкредитора – тем крепче будет их положение и тем выше будет их статус.

Но предположим, что спецкредитование осуществят в нынешней ситуации какие-нибудь неудобные для либералов незападные иноземные центры. И что? Они ведь тоже чего-нибудь потребуют, помимо элементарного возвращения кредитов. Любое такое требование – есть изменение траектории движения в сторону, отвечающее внешним интересам. Интересам страны, которая дала этот кредит. В принципе неважно, повторяю, кто его даст – Запад, Восток, Юг… Это важно для лоббистов. Западных прежде всего, потому что они верят в укрепление зависимости России именно от Запада и имеют к этому основания. Но о чем-то могут мечтать и другие лоббисты – восточные, южные.

Страна же… Ее в любом случае потянут за веревочку в ненужную для нее сторону. А уж если потянут сразу в несколько сторон, то… Впрочем, читатель не нуждается в длительных разъяснениях по поводу того, что бывает, если несколько сил (к примеру, лошадей) тянут человека в разные стороны…

Завершив рассмотрение спецкредитного фактора, одного из простейших и наиболее существенных, я могу заняться чуть более сложными вещами. И задать читателю вопрос: если утром гусь гогочет, а вечером им будут угощаться, то когда началась для гуся катастрофа? Ведь не тогда же, когда ему свернули шею? И не тогда, когда зажарили?

Вопрос мой имеет прямое отношение и к политической практике, и к теории катастроф. Для неспециалиста катастрофа – это момент. А для специалиста – это процесс. Но ведь неспециалист… он… ну, не знаю… как минимум, он, наверное, читал сверхпопулярный в советское и постсоветское время роман Булгакова "Мастер и Маргарита".

Я апеллирую к этому роману именно потому, что он сверхпопулярен и в каком-то смысле достаточно прост. А также потому, что в нем действительно изложена теория катастроф, адаптированная к пониманию неспециалистом. Я не особый почитатель Булгакова вообще и этого его романа в частности. Но мне дозарезу нужно, чтобы и политики, и эксперты, и мои сколь-нибудь продвинутые сограждане не просто уяснили себе, что катастрофа – это не миг, а процесс со своими фазами, но и по-настоящему прониклись пониманием подобного обстоятельства. Пожалуйста, потратьте силы на то, чтобы проникнуться. Это очень пригодится! И с политической, и с бытовой точки зрения.

Итак, сюжет из Булгакова как одна из метафор, разъясняющих теорию катастроф…

Аннушка захотела купить масло. И в тот момент, когда она только захотела его купить, уже нечто началось… В любом случае, катастрофа началась не тогда, когда Берлиозу отрезало голову, а раньше. Воланд это всячески подчеркивает, указуя на то, что Аннушка, де, мол, "уже разлила масло", а значит, катастрофа началась… А начавшись, развертывается. Лекция Воланда вполне могла прозвучать на каком-нибудь нью-йоркском закрытом обеде. Не потому, что Нью-Йорк – это "город Желтого Дьявола", а Воланд – понятно, кто. А потому, что лекция Воланда – на тему о катастрофе. О том, что катастрофа – это нечто, разворачивающееся во времени.

В теории катастроф всегда есть место метафизике, эсхатологии и много еще чему. Не зря я назвал ее синтезом топологии и мифологии. Поверьте, это именно так.

Итак, Воланд в своей лекции о катастрофе, читаемой Берлиозу, всячески подчеркивает, что разлитое масло – есть часть катастрофы. Что когда вы идете к трамваю, а рядом с рельсами разлито масло, то это тоже определенная фаза катастрофы (в той же степени, в какой амбициозные проекты вождя в совокупности с отказом от мобилизационной идеологии являются фазой катастрофы). Воланд Берлиоза в этом убеждает – а Берлиоз Воланду не верит. Что ж, и гогочущий гусь не верит, что будет подан в соответствующем кулинарном исполнении на чей-то там "закрытый обед".

Что гогочущий гусь, что оптимистичный Берлиоз, что какая-нибудь вдруг лопнувшая огромная корпорация (та же Lehman Brothers, например… да и у нас есть на этот счет очень яркие примеры из прошлого). Что – политическое руководство, элита, класс в целом… Оптимистичность настоящего не означает, что оно не беременно катастрофой.

У Ленина была работа "Грозящая катастрофа и как с ней бороться". Если вы хотите бороться с катастрофой, то вам мало признать ее наличие в виде развертывающегося процесса (Аннушка вышла из дома, Аннушка идет покупать масло, Аннушка купила масло, Аннушка разлила масло, и так далее). Это необходимо, но недостаточно. А что же достаточно? Вам, помимо признания того, что вы уже интегрированы в процесс под названием "катастрофа", надо выявить тонкую структуру именно той катастрофы, в которую вы вовлечены, – и начать игру. Катастрофа играет с вами, а вы с нею.

Нельзя играть с катастрофой – и уж тем более выигрывать у нее (а в принципе возможно и это) – не зная, "що це таке и з чим це йисты". Воланд мог, конечно, поговорить с Берлиозом на языке топологии или мифологии. Но он предпочел язык конкретного примера. Аналитиком он был, согласитесь, не худшим. И его рекомендациями по поводу необходимости использования в лекциях о катастрофе языка конкретных примеров пренебрегать негоже.

Так вот, примеры…

Вы, к примеру, переживаете скверный период в своей жизни. У вас возникли денежные неурядицы. Вы ими фрустрированы. Вам приходится отказываться от каких-то программ, с которыми вы связывали смысл жизни. У вас осложняются отношения с теми, кого вы в эти программы опрометчиво включили. А это могут быть и близкие, и друзья, и уважаемые вами единомышленники. Вы устали от всего этого… Вам тошно… У вас на почве этого еще и со здоровьем какие-то неприятности начались…

Что вам надо делать для того, чтобы преодолеть такое давление на вас совокупности разного рода тягостных обстоятельств? Притом, что обстоятельства пересекаются почему-то в одной точке и друг друга подпитывают (к вопросу об "идеальном шторме", к которому апеллировал в Давосе Владимир Путин).

Фраза "что мне делать?" состоит из трех слов.

Первое слово – "что".

Второе слово – "мне".

Третье слово – "делать".

Катастрофа начинается тогда, когда вы сводите эту фразу из трех слов к фразе из двух слов: "Что делать?".

Тогда исчезает субъект ("мне"). Действие обезличивается. У вас отнимают право на рефлексию: "А что такое "я"? Не должен ли я, чтобы начать нечто делать, стать другим? Существую ли я в виде субъекта действия? Не начинают ли по отношению ко мне, как к субъекту, осуществлять операцию под названием "диссоциация" (иначе – "распад субъекта", "потеря целостности")? Обладаю ли я бытием, достаточным для действия? Позволяет ли внутренняя структура моего "я" осуществить действие? А, может быть, мне и не нужно осуществлять никаких действий как волевых актов, направленных вовне? Может, мне всего лишь надо с кем-то посоветоваться? Не с психоаналитиком, так с философом? Или священником? А может, мне надо одному походить по лесной тропинке и подумать? Или книжку почитать? Или выспаться как следует?"

Что такое подобного рода вопросы, задаваемые самому себе? Это вовсе не уход от решения проблемы. Это другой подход к ее решению. Подход, основанный на аналитике себя как субъекта действия. На адекватности устройства себя как субъекта действия. На возможности преобразовать себя как субъект действия. То есть, на уходе от обезличивания действия. А значит, на отказе от технологического невроза. И на замене технологии как панацеи – субъектологией как необходимым компонентом решения проблемы.

Но поди ты у нас откажись от технологии как панацеи, от пантехнологизма, гипертехнологизма и так далее! Наше интеллектуальное сообщество, занятое "сопровождением принятия решений", сильно деформировано. В нем преобладают так называемые политтехнологи. То есть профессионалы по обезличенным действиям. Ибо технология – это и есть обезличенное действие. Это не "что МНЕ делать?", а "что делать?".

Технологу не важно, КТО будет что-то делать. Ему важно только спланировать и скомбинировать действия как таковые. Действия своего заказчика, которому он, технолог, и не может, и боится вменять что-то по части какой-то там, тудыть-растудыть, субъектности. Начнешь что-то такое вменять – так схлопочешь, что мало не покажется. Поэтому технолог всегда постулирует, что заказчик абсолютно субъектен – идеален и совершенен. А дело в том, что именно этот заказчик еще может учинить, кроме того, что он уже учинил. Какие каверзы, тонкие, знаете ли, приемчики… Заказчику это очень нравится. Это и безобидно, и практично, и конкретно. Что заказчику нравится, то и превалирует. А начав превалировать, диктует свои правила. Так жизнь устроена, что превалирующее не просто превалирует, а сжирает все, что не есть оно.

Я не хочу скомпрометировать профессию политического технолога. Слава богу, что в России появились политические технологи, способные спроектировать и осуществить достаточно нетривиальные и эффективные действия. Я всего лишь хочу сказать, что субъектология (рефлексия на субъектность, теория субъектности, проектирование субъектности) – это одна профессия. А технология – это СОВСЕМ другая профессия.

На одном давнишнем симпозиуме в Крыму один политический технолог гордо заявил: "Я занимался разными проектами, осуществлял разные технологии в соответствии с проектным заданием. В том числе, и технологии построения тайных обществ, как орденского, так и другого типа".

Я не смог удержать смех, а технолог очень обиделся. А смех я удержать не мог потому, что даже партийное строительство – это уже не технология, а субъектология. Кадровая политика – это уже не вполне технология. Технолог создать Орден тамплиеров или Орден иезуитов – не может. А тот Орден, который создаст технолог, – это барахло. На постмодернистском языке – "симулякр" (полная фикция) или "практикабль" (частичная фикция, бутафория, которую надо выдавать за натуральный предмет).

Бернар Клервоский – не был технологом. И Игнасий Лойола – тоже. Они субъектологи, у них другая профессия. Когда они субъект создавали, они его наделяли технологиями. Но сначала они его создавали. Конечно же, они, уже создавая субъект, ориентировались на то, какими технологиями будет наделено созданное. И все-таки создание субъекта – это одно. А его технологическое вооружение – это совсем другое.

Первая деформация в рамках совокупного российского сообщества политических интеллектуалов (иначе – экспертного сообщества) – гиперпреобладание технологов при гипердефиците субъектологов. И выведение сообществом за скобки – по причине такого преобладания и всего, что из него вытекает, – всей субъектологической тематики в целом.

Уже одной этой деформации достаточно для того, чтобы в условиях развертывающейся катастрофы (проснувшейся и решившей сходить в магазин Аннушки, так сказать) экспертиза была сама по себе, а реальность сама по себе. Между тем, обсужденная мною выше деформация, увы, не единственная.

Вторая деформация связана с аналитикой. Дело не в том, что аналитиков слишком мало, или они слишком плохие. Их, во-первых, хотя и меньше, чем политтехнологов, но довольно много. И они, во-вторых, не плохие, а своеобразные.

Поясню, опять-таки, на примере. У вас есть машина. Ну, я не знаю… "Вольво"… Кто такой технолог? Это человек, который учит вас водить машину. Технолог не будет размышлять о том, не заменить ли вам "Вольво" "Мерседесом" или "Хаммером". Но он научит вас водить "Вольво". Сначала он научит вас водить эту машину прилично, потом – хорошо, потом – отлично. Потом вы станете мастером спорта по езде на "Вольво". Потом вы начнете участвовать в гонках. Один на один с каким-нибудь конкурентом, которого сопровождает не только технолог, но и субъектолог. Вы понесетесь вдвоем по шоссе. Обгоните конкурента. Доедете до конца шоссе. И увидите, что шоссе уткнулось в озеро. Ваш конкурент, приехав чуть позже вас, пересядет со своего "Вольво" на глиссер и понесется по водной глади. А вы можете либо сидеть на берегу, либо раздеться и плыть. Результат будет примерно одинаковый.

Но это – о разделении труда между субъектологами и технологами. А я вроде бы пример-то привел с тем, чтобы дефекты аналитики обсудить. Однако, во-первых, если не разграничишь в рамках примера технологию и субъектологию, то не доберешься до аналитики. А во-вторых, и аналитике место в этом моем примере найдется. Как преобладающей, так сказать, нормальной, так и другой. Аналитика всегда занята средой, в которой разворачивается гонка. Но нормальный аналитик – занят нормальной же средой. И за ее пределы – ни-ни.

Нормальный аналитик правильно замерит метеоусловия на вашем гоночном маршруте. Он обсудит, что делать, если шоссе окажется скользким. Но организацией взрывов на шоссе, искусственных задымлений, выдаваемых за естественные, он заниматься не будет. Не будет он заниматься и экстремальным изменением качества среды, в которой вам предстоит на вашем "Вольво" (субъекте) двигаться (действовать по технологической схеме). Среда для нормального аналитика – нормальна или квазинормальна. Заниматься другими средами он не хочет.

Нормальный технолог, специализирующийся на гребле, разъяснит вам все по поводу того, как грести. Нормальный аналитик, специализирующийся на той же гребле, даст вам рекомендации по учету вариаций погодных условий. Нормальный аналитик и технолог сообща разъяснят вам, что делать при наличии ряби на поверхности той глади, по которой будет двигаться ваша лодка.

Но ни нормальный технолог, специализирующийся на гребле, ни нормальный аналитик, специализирующийся на том же, не будут готовить и сопровождать ваше прохождение речных порогов высшей категории сложности. И не надо их упрекать в этом. У них другая специальность.

Большинство наших аналитиков – это "специалисты по спортивной гребле", занятые малыми (например, электоральными) флюктуациями той нормальной среды, в которой вы должны нормальным образом конкурировать с другим нормальным "гребцом". Подчеркиваю – это специалисты по малым флюктуациям нормальной среды.

А что? Спортивная гребля осуществляется в мало возмущенном ламинарном потоке. Те, кто ее сопровождают (нормальные "аналитики гребли", так сказать) опишут "от и до" свойства нормального же потока (потока событий, разумеется) по которому вам предстоит плыть. Они опишут это четко, без чрезмерных умствований, сухо, без драматизаций, адекватно донельзя. Но как только поток станет турбулентным, а уж тем более приобретет совсем сложный характер, – они скиснут.