Текст книги "Небо остается чистым. Записки военного летчика."

Автор книги: Сергей Луганский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Три дня в районе Карельского перешейка бушевала метель. Нечего и говорить, что вся наша авиация крепко засела на своих аэродромах. Мы знали о готовящемся наступлении и ждали улучшения погоды.

Стандартных, подготовленных аэродромов в Финляндии не было, и нашему полку пришлось базироваться на нескольких наспех оборудованных площадках. Снег валил так густо, что нечего было и думать расчистить поле, подготовить взлет. Домики, в которых мы жили, заваливало по самые крыши. Со стороны посмотреть – даже странно: бугор снега и из него вдруг тянется вверх струйка дыма. Не было видно даже крыш.

В часы вынужденного безделья летчики собирались вместе и начинались бесконечные разговоры. Теперь уже у всех нас появился кое-какой опыт, и мы могли сделать какие-то выводы относительно силы противника, увидеть и оценить боевые качества своих самолетов. Но и здесь решающее слово принадлежало старшим товарищам, у которых за плечами были бои в Испании и Монголии. По их словам выходило, что на наших истребителях стоит недостаточно мощное вооружение.

– В Испании мы увидели, как надо бить фашистов,– говорил командир полка.– Одно плохо – оружие на наших ястребках надо срочно менять. Истребителям необходимо пушечное вооружение.

И он рассказывал, как в боях под Барселоной, отражая налет вражеской авиации, наши летчики с трудом поджигали тяжелые бомбардировщики. Для бомбардировщиков пули из пулеметов были мелки, легковаты.

28 февраля пурга наконец утихла. Мощный артиллерийский шквал потряс укрепления белофиннов. В воздух поднялась авиация.

Низко над землей, почти на бреющем полете, проносились к линии фронта эскадрильи истребителей. Сверху хорошо видны результаты работы нашей артиллерии. Весь, передний край противника буквально перепахан. На девственно-белом снегу чернела развороченная земля, валялись обломки дотов и дзотов, дымились взорванные склады.

С заранее подготовленных позиций двинулись в наступление наши танки. Окрашенные в белый цвет, они почти сливались со снегом. Следом за танками поднялась пехота.

Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника.

В этот момент со мной произошел крайне неприятный случай.

Совершенно неожиданно я почувствовал, что с моим самолетом творится что-то неладное. Его вдруг дернуло, вскинуло и, несмотря на все мои отчаянные усилия, перевернуло. Земля близко, и без запаса высоты я ни за что не смог бы выправить машину. На раздумье и принятие решения оставались считанные секунды. Вот-вот самолет могло кинуть в штопор, и тогда…

Сильным, заученным еще в школе, рывком я выбросился из кабины и камнем полетел вниз. Вскоре, однако, раскрылся парашют, и меня так дернуло, что заболели ключицы. Но самое прискорбное было то, что от такого резкого рывка с ног моих слетели тяжелые меховые унты и я остался в одних носках. А мороз тогда стоял свыше пятидесяти градусов, и мы даже на лицо надевали предохранительные маски из тоненьких кротовых шкурок.

Озноб в ногах я почувствовал еще в воздухе, когда висел, держась за тугие стропы и с беспокойством посматривая вниз – куда же я приземлюсь? Бело было внизу, пустынно.

Опустился я в глубокий, высушенный морозом сыпучий снег. Тяжелый, раздутый купол парашюта сильно потянуло вбок. Я упал, потянул за стропы. Купол свернулся и лег на снег. Освободиться от парашюта было делом одной минуты. Затем я вынул пистолет и огляделся. Эскадрилья моя ушла вперед, кругом было тихо, белофиннов не видно. Видимо, я находился на нейтральной полосе. Однако стоило мне приподняться, как раздалась короткая автоматная очередь. По снегу рядом со мной как строчку прострочило. С величаво замерших в морозном сиянии деревьев тонкой кисеей посыпался снег. Я снова зарылся и стал высматривать. Как, неужели белофинны? Нет, живым они меня не возьмут!

Война с первых же дней оказалась совсем не такой, какой мы ее себе представляли. Все-таки что ни говори, а в наших ожиданиях фронтовых сражений было очень много мальчишеского. Не помогало и то, что наши старшие товарищи, получившие боевое крещение, кажется, ничего от нас не скрывали. Но нам из их рассказов запоминались лишь героические моменты. Да это и понятно: в свои двадцать лет мы и не могли представлять ее иначе. Только здесь, на фронте, мы ясно увидели, что такое враг. В том, что летчик из боя может не вернуться на свой аэродром – к этому мы были готовы. На то и война. Или ты его, или он тебя. Но вот о плене, о том, что можно попасть в руки врага и что с тобой будет – об этом мы не задумывались. А такой вариант не исключался. И вот однажды мы своими глазами убедились, что несет с собой плен и что такое безграничная жестокость обозленного врага.

Мне вспомнились товарищи по полку Гриценко и Корнюшин. Самолет командира эскадрильи Гриценко был подбит в воздушном бою, и летчик выбросился на парашюте. Приземлился он на вражеской территории. Сверху хорошо видно, как бросились к беспомощному летчику финские лыжники. Но не тут-то было! Кружа над поляной, летчики открыли сильный пулеметный огонь и заставили белофиннов залечь. А самолет лейтенанта Корнюшина пошел на посадку, чтобы подобрать попавшего в беду командира. Смельчак сел, но взлететь не смог. Видимо, помешал рыхлый глубокий снег. С отчаянием кружились летчики над оставшимися у врага товарищами. Что было делать? Горючее на исходе, нужно возвращаться на аэродром. Решили слетать на базу, быстренько заправиться и снова вернуться. Но когда вернулись, было уже поздно. Место, где приземлились летчики, было буквально перепахано. Все говорило о том, что здесь шел жестокий, отчаянный бой.

Мы потом с ужасом рассматривали обезображенные трупы летчиков. Белофинны вырезали на телах наших товарищей пятиконечные звезды, выкололи глаза, отрезали уши. Это было какое-то тупое, животное зверство…

Все виденное так и стояло перед моими глазами, и я со злостью сжимал в руке пистолет. Забыл даже о ногах, хотя лежать в снегу да еще совсем разутому было очень холодно.

«Нет,– думал я, не выпуская тяжелой рукоятки пистолета,– все, что угодно, только не плен. Живым не дамся».

Осторожно осмотревшись, я наметил себе путь и, не поднимаясь из снега, пополз. Автоматные очереди раздавались еще раза два или три, и всякий раз я зарывался в снег. Потом все стихло. Я понял, что меня заметила белофинская «кукушка»– одинокий, притаившийся в засаде автоматчик. Гнаться за мной он не мог, в его возможностях было лишь подкараулить, когда я высунусь. Я уполз, и «кукушка» потеряла меня из виду.

Теперь можно было подняться и оглядеться как следует. Снег доходил до пояса. Где-то позади глухо рокотал бой. Но здесь, на этом участке, стояла удивительная тишина. Далеко ли наши? Я с беспокойством пощупал свои ноги – они уже не чувствовали боли. Неужели обморозил? Да нет, вроде не похоже. Тогда скорее к своим! Спасение мое только в быстроте. Сначала я бежал в шлемофоне и толстом теплом комбинезоне. Скоро стало жарко, я задыхался. Тогда я сбросил мешающий мне комбинезон и налегке, в одних носочках, побежал.

Сейчас трудно сказать, сколько мне пришлось бежать. Помню лишь, что бежал я не переставая, бежал из последних сил, бежал и все видел перед собой неуклюжего безногого инвалида. Только бы не отморозить ноги!

Когда становилось совсем уж невмоготу, пот заливал глаза и сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, я садился в снег и хватался за ноги. Сначала мне казалось, что они совсем не чувствуют боли. Я принимался тереть, щипать и – о, радость!– становилось больно. Значит, не все еще потеряно. Вскочив, я снова бежал.

Бежать было трудно: глубокий снег доходил порой едва ли не до груди. Кругом была тишина, безмолвие, хмурые, осыпанные снегом деревья. Чужая, страшная земля. В любую минуту из-за деревьев могли выскользнуть финские лыжники, рассыпаться цепью и… Но о том, что могло последовать, мне не хотелось и думать.

– Стой!– раздался вдруг громкий, повелительный окрик. Я бросился в снег и приготовил пистолет. Враг? Лыжники?

– Кто такой?– снова раздалось неподалеку. Я не видел, откуда спрашивают. Но русская речь подействовала на меня успокаивающе. Я встал во весь рост.

– Свой! Свой! Летчик!

Из-за деревьев показались вооруженные люди в белых халатах. Это было наше боевое охранение.

Бойцы провели меня в землянку и в несколько рук принялись яростно оттирать снегом. Здесь, в землянке пехотинцев, я впервые в жизни выпил стакан спирта (до этого я в рот не брал спиртного), выпил, согрелся и заснул.

Назавтра я был уже в своей части.

– Живой?!– обрадовались товарищи, увидев меня целым и невредимым.

– Братцы, смотри, кто пришел!

– Серега!… Родной!

На меня навалились и едва не смяли. Радовался Коля Муров, сдержанно хлопал по спине мой командир Владимир Пешков.

Радостно было снова очутиться в родной эскадрилье.

После объятий и расспросов командир звена Владимир Пешков объяснил, что произошло с моим самолетом. Оказывается, волна истребителей шла чересчур низко, и моя машина попала в струю от артиллерийского снаряда. Поток воздуха был настолько силен, что самолет перевернуло. Такие случаи, по словам Пешкова, бывали и раньше.

– Ну, все хорошо, что хорошо кончается,– резюмировал он.– Как чувствуешь себя?

– Прекрасно!– мне и в самом деле казалось сейчас, что никакой беды не было. Отдохнувший в солдатской

землянке, накормленный, я чувствовал себя бодрым, полным сил.

– Надо командиру эскадрильи представиться,– сказал Пешков.– Пошли.

Командир эскадрильи Иван Иванович Попов (Петр Неделин к тому времени был назначен командиром полка) был гораздо старше нас. Участник боев в Монголии, он носил на гимнастерке несколько правительственных наград.

Встретил меня Попов со сдержанной радостью.

– А мы уж думали… Ну садись, рассказывай. Как самочувствие? Летать можешь?

Мог ли я летать? После всего, что мне довелось пережить, я ни о чем больше не думал, как только подняться в воздух. Ну ее, эту землю, в небе куда покойней и надежнее!

– А мы вчера отличились,– говорил командир эскадрильи.– Жаль, тебя не было с нами. Вы еще не рассказывали?– спросил он у Володи Пешкова.

– Некогда было. Не успели.

Вчерашнее начало больших наступательных боев сложилось для наших летчиков удачно. После штурмовки позиций, на обратном пути эскадрилья встретила в небе самолеты противника. Враг не отвернул в сторону, как обычно, а навязал бой. Наши ребята, молодые летчики, показали не только отвагу, но и рассудительное хладнокровие. Потеряв два самолета, противник вышел из боя и ушел на свою сторону.

Слушая рассказ товарищей о вчерашнем дне, я испытывал неловкость за то, что не был с ними в бою. Я уж забыл, как бежал под автоматными очередями «кукушки», как полз в снегу. Мне не терпелось снова сесть в кабину и взлететь в небо.

Отправляясь в этот же день на боевое задание, я почувствовал, насколько сжился я с боевой машиной, с тем непередаваемым ощущением, которое испытывает летчик в полете. Я понял, что с небом теперь связана вся моя жизнь. Мне приятно было вновь взять в руки рычаги послушной боевой машины, видеть впереди и сбоку привычный строй эскадрильи. Здесь я на своем месте. Только после вчерашнего я как-то остепенился, словно стал старше, спокойней, рассудительней.

Денек стоял серенький, облачный. Мы шли еще над своей территорией. Где-то здесь вот – всматривался я в однообразную унылую картину внизу – произошло со мной вчера… Или нет? Да нет, приметы вроде бы знакомые. Вон полоса – мой след, как я полз. А вот и место, где я приземлился. Парашюта уже нет. Значит, были они на этом месте, искали меня… Я стал разыскивать место, куда свалился мой самолет, и не успел найти. Совсем близко, прямо перед нами, из облаков вдруг вынырнул вражеский разведчик – тихоходная двукрылая машина. Неприятельский летчик под покровом облаков незамеченным пробрался на нашу сторону и, время от времени «выглядывая» из облаков, производил съемку местности.

Неожиданная встреча застала меня врасплох. Слишком уж живо было в памяти все, что со мной произошло накануне.

– К бою!– раздался в наушниках твердый голос командира эскадрильи.

Вслед за машиной Володи Пешкова все наше звено легло в боевой разворот.

Воздушный разведчик, видимо, не сразу заметил опасность. Надо полагать, он вообще не ожидал встретить в таком месте советские самолеты. Тихонько плывя над землей, он терпеливо и скрупулезно занимался своим делом, занося на карту всевозможные военные объекты.

Дать ему уйти на свою сторону с собранными разведывательными данными было бы непростительно.

Когда вражеский летчик увидел нас, было поздно. Наши самолеты уже вышли на атакующий рубеж и приготовились к бою.

Финский разведчик круто отвернул в сторону и попытался было снова уйти в облака, но не успел. Командир нашего звена Владимир Пешков, покачав крыльями машины – «Делай, как я!»– устремился вперед и отсек разведчика от облаков. У Пешкова и у меня создалось великолепное положение для атаки. С двух сторон мы ударили по неприятельскому самолету из пулеметов.

Закончив очередь, я привычно положил машину в боевой разворот и вышел из атаки. Занимая новую позицию, глянул вниз и увидел, как сбитый самолет, пылая словно факел, летел к земле, а в небе покачивался белый купол парашюта. Вражеский летчик успел выброситься.

Новое наступление, предпринятое советским командованием в конце февраля, развивалось успешно. Сухопутные части и авиация стали действовать гораздо активнее: чувствовался приобретенный опыт. Летчики хорошо освоили район полетов, научились эффективно эксплуатировать самолеты в зимнее время. Это придавало им уверенность в своих действиях. Повысилась действенность бомбовых ударов, улучшилось качество воздушной разведки.

Основные события развернулись после того, как наступающие прорвали хваленую линию Маннергейма.

В результате полного сокрушения линии Маннергейма и охвата противника в районах Выборга, Кексгольма и Сортавала сопротивление финской армии было сломлено. Перед советскими войсками открылся путь в центральную часть Финляндии и к ее столице. Финская армия, понеся огромные потери, не могла остановить нашего наступления. Тогда финляндское правительство приняло предложение СССР о прекращении военных действий.

Гремели последние залпы.

После окончания военных действий наша эскадрилья была вызвана в Москву для получения правительственных наград.

Стояла ранняя северная весна. Товарищам предстояло перебазироваться на новые аэродромы. Мы вернемся к ним позднее, уже из Москвы.

Поезд быстро летел по прямой, как стрела, железной дороге из Ленинграда. В наших купе было весело, шумно. Мы опустили окна, весенний свежий воздух пьянил головы.

Вечно юной, неповторимо прекрасной показалась нам древняя Москва. Целыми днями ходили мы дружным табунком по ее улицам, площадям, скверам. Великий город строился, озеленялся, москвичи деловито спешили по своим учреждениям и заводам, а вечерами заполняли парки, кинотеатры, кафе. Это был последний мирный год советских людей, и хоть события в Абиссинии, в Испании, в той же Финляндии говорили о приближающейся военной грозе, все же невозможно было поверить, что ровно через год над нашей страной нависнет мрачная туча, разразится невиданная в истории кровопролитная война.

Группу летчиков часто останавливали москвичи и подолгу не отпускали, расспрашивая о военных эпизодах. А неутомимые московские мальчишки ходили за нами неотступно.

Милые, неугомонные мальчишки! Совсем еще недавно я сам такими же восторженными глазами смотрел на летчика в форме, который приезжал в Алма-Ату набирать курсантов для Оренбургского училища. И вот теперь мне самому приходится удовлетворять жгучее любопытство мальчишек.

А ребятня хочет знать все, в каждом из них бьется горячее сердчишко будущего Чкалова, Серова, Громова. Многие из этих мальчишек повзрослели раньше поры, и вскоре нам довелось встретиться с ними на фронтовых перекрестках…

Между тем наступил день вручения наград. Нечего и говорить о том волнении, которое мы испытывали, пересекая Красную площадь от Исторического музея к Спасской башне. На всех нас уже были заготовлены пропуска.

Мы прошли мимо Мавзолея, он еще не был открыт. Часовые хранили вечный покой вождя.

В Кремле, на небольшой площади, мне бросилась в глаза оранжевая окраска древних зданий. Близко один от другого стояли соборы. Высоко в небо уходил тонкий столб звонницы Ивана Великого. Знаменитый колокол стоял на земле, рядом лежал толстый медный осколок.

По каменной брусчатке, вдоль бесконечного ряда сиявших на солнце окон мы идем к парадному подъезду Большого кремлевского дворца. Испокон веков в этих царских древних покоях происходили чествования, награждения, юбилеи. Теперь в этих священных для русского народа помещениях правительство страны принимает нас, фронтовых летчиков. Сыновья крестьян, рабочих с волнением поднимаются по широким, устланным коврами лестницам.

В Георгиевском зале нас принял Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкин. Он объявил, что М. И. Калинин сейчас выйдет к нам, и как бы между прочим заметил, чтобы мы были поаккуратнее с рукопожатиями.

– Люди вы молодые, силы у вас хоть отбавляй!– добавил он с улыбкой.

Отворилась небольшая боковая дверь, и вышел всесоюзный староста, маленький сухонький старичок с бородкой клинышком. На нем серый в полоску костюм, простенькие очки. Взгляд пристальный, отеческий.

Все поднялись и не садились до тех пор, пока М. И. Калинин не прошел на свое место за большим столом. И снова я испытал необъяснимое волнение, тот непередаваемо высокий настрой души, когда в твоей жизни впервые происходит что-то значительное, западающее в память на всю жизнь.

Процедура вручения наград проходила неторопливо. Негромким голосом секретарь называл фамилию награжденного, летчик поднимался, привычно поправлял под ремнем гимнастерку и четкими легкими шагами выходил вперед, к столу, на котором стопкой лежали документы и дипломы, стояли коробочки с орденами и медалями.

Для меня наивысшим моментом душевного напряжения явилась минута, когда под сводами Георгиевского зала раздался внятный голос секретаря:

– Сергей Данилович Луганский!

Так же, как и мои товарищи, я с замиранием сердца направился к столу.

– Поздравляю вас, Сергей Данилович, с правительственной наградой,– тихим голосом произнес Михаил Иванович Калинин.

Помня предупреждение А. Ф. Горкина, я бережно подержал в ладонях слабую старческую руку.

Нужно сказать, предупреждение было весьма кстати. Помню по себе, в момент вручения награды у меня было такое чувство, что я с трудом удержался, чтобы не сжать изо всей силы руку Калинина. Таковы были радость и благодарность.

Ордена и медали получили все летчики нашей эскадрильи. Иван Иванович Попов, командир эскадрильи, получил орден Красного Знамени, командир звена Владимир Пешков был удостоен звания Героя Советского Союза.

Тут же, в Кремле, товарищи помогли мне прикрепить к гимнастерке орден Красной Звезды.

От волнения, от необычности момента я не находил себе места. В какой-то миг мне показалось даже, что я стою на нашей Веригиной горе и мне хочется лететь, лететь. Но я тут же взял себя в руки и стал наблюдать за процедурой награждения. Утешало меня то, что товарищи мои тоже волновались, хотя многие из них были постарше.

Впоследствии мне довелось много раз получать всевозможные награды, но такого волнения, такого невыразимого подъема, как в тот памятный день тысяча девятьсот сорокового года, я уже не испытывал никогда.

На прощание мы всей эскадрильей сфотографировались с М. И. Калининым и вышли на Красную площадь. Солнце щедро заливало огромный город. На Красной площади было все так же торжественно и величаво. Мавзолей уже был открыт, народ длинной лентой двигался от самого Александровского сада. Сумрачно застыли у кремлевских стен сизые ели. С разноцветных маковок Василия Блаженного на нас, казалось, взирали века богатой событиями российской истории. В безоблачном голубом небе над Кремлем парило полотнище государственного флага Страны Советов.

Здесь, на Красной площади, мы все как один поклялись не жалеть ни сил, ни трудов, ни жизни своей, чтобы всегда чистым и безоблачным оставалось небо над нашей Отчизной. Это была пламенная клятва, идущая из глубины сердец, и скоро, очень скоро обстановка потребовала от нас и немыслимых трудов, и напряжения всех сил, а от некоторых – и жизни

ПРИШЛО БОЛЬШОЕ ИСПЫТАНИЕ

В мемуарной литературе началу войны отведены самые волнующие страницы. Я прочел множество воспоминаний, и всюду о первом дне войны пишется с возмущением. Да это и понятно: слишком неожиданно, слишком коварно враг нарушил мирную жизнь миллионов советских людей.

Вторая мировая война вошла в жизнь нашей страны как великое бедствие.

Воскресенье 22 июня должно было пройти у нас, как обычный выходной день в воинской части. На стадионе намечалась встреча волейболистов, ближе к вечеру – футбольный матч. Вечером в клубе готовился концерт художественной самодеятельности.

Встал я в этот день несколько позже обычного, вышел на балкон. С высоты третьего этажа мне хорошо виден наш аэродром. Было солнечно, жарко.

Большой южный город пришелся летчикам по душе. Мы прибыли сюда сразу же после получения наград. Местом нового расположения нашего авиационного полка был выбран Ростов-на-Дону.

Фронтовая жизнь постепенно отходила в прошлое. Миновало всего несколько месяцев, а мы уже втянулись в новый распорядок, почти такой же, как в Пскове. Те же самые учения, то же изучение материальной части. В полк прибывало пополнение, летчики получали новые машины.

Так что и день 22 июня не должен был внести в эту размеренную жизнь никаких изменений.

«Но что это?»– вдруг насторожился я. Вместо привычной покойной картины аэродрома я увидел, как по полю бегают солдаты охраны, разбирают оружие и занимают оборону. Блаженное воскресное состояние слетело мигом.

– Маша,– крикнул я жене,– посмотри. Что-то неладно!

А в дверь квартиры уже стучал посыльный:

– Товарищ старший лейтенант, тревога!

Так началась война.

Собираясь на аэродром, я отказался завтракать. Жена не настаивала. Ей и самой не лез кусок в горло. Она лишь спросила:

– Как ты думаешь, Сережа, надолго это?

Бедные женщины! Кто мог сказать, сколько им придется ждать и волноваться за своих близких?

Успокоив жену, я выбежал из дому.

На аэродроме техники спешно готовили самолеты. Когда мы прибежали, одно звено истребителей уже поднялось в воздух для патрулирования. Боевые машины унеслись в жаркое небо и скоро скрылись из глаз. Они искали врага, но враг еще был далеко. Как сообщила вечерняя сводка, немецко-фашистские войска вели бои на границе. Но в той же сводке говорилось, что авиация противника бомбила Киев, Львов, Одессу и другие города. Трудно было представить, что старинные красивые города подвергаются сейчас варварской бомбардировке, рушатся здания, дым и гарь поднимаются в ясное летнее небо. Что собой представляет война, мы уже знали.

В штабе полка царила боевая, почти фронтовая обстановка. Беспрерывно звонил телефон. Командование отдавало распоряжения. Люди подтянулись, приготовились к самому худшему. Сознание, что враг нарушил наши границы, что идет война, льется кровь, наложило отпечаток на все наши действия.

Нашему полку было приказано: обеспечить охрану моста через Дон. Значит, скоро нужно ждать немцев и сюда, к Ростову?! Вот уж это никак не укладывалось в голове. Неужели враг проникнет на нашу землю так далеко?

В обед у столовой нас всех ждали семьи. Женщины плакали. Мы, как могли, успокаивали их. Тогда не думалось, что немцы продвинутся вперед. Мы были уверены, что коварного захватчика остановят на границе, а затем перенесут боевые действия на его территорию.

Однако с каждым днем сводки становились все безрадостней. Враг мощной лавиной наступал на огромном фронте. Создалась угроза Ленинграду, наметилось Смоленское направление: немцы рвались к Москве.

У нас пока было относительное затишье. Дни проходили в учебе. Мы жили на аэродроме, спали под самолетами и ждали приказа вылетать. Вечерами все собирались у репродукторов. Новости были угрожающими. Немецкие войска наступали.

Враг приближался к Москве.

Война для советского народа началась неожиданно. Но мы тогда не знали о той громадной государственной работе, которая проводилась в предвидении неминуемой беды. Международная обстановка осложнялась с каждым днем, над Страной Советов нависала грозная опасность, и партия проводила целый ряд мероприятий, направленных на укрепление нашей оборонной мощи.

Прежде всего большие задачи удалось выполнить в течение славных пятилеток. Пятилетние планы были направлены и на то, чтобы экономически обеспечить победу, если придется воевать. Страна создала новые и передовые отрасли промышленности – автомобильную, тракторную, авиационную. Развились нефтедобыча и нефтеперерабатывающее производство, как раз те отрасли, которые со временем помогли нам выиграть жестокую войну. Перед самой войной мы уже имели новейшие образцы танков, самолетов, подводных лодок, артиллерийского вооружения. Увеличивалась общая численность армии, а такие современные рода войск, как танковые и механизированные, возросли в 12 раз!

Партия и правительство видели опасность войны и делали все для того, чтобы отстоять Отчизну в грозный час.

Когда утром 1 сентября 1939 года фашистская Германия напала на Польшу, в Москве в этот же день внеочередная сессия Верховного Совета СССР приняла Закон о всеобщей воинской обязанности.

Еще 25 февраля 1941 года Центральный Комитет партии и Совнарком СССР приняли важнейшее постановление «О реорганизации авиационных сил Красной Армии». Оно определило план перевооружения авиачастей, формирования новых авиаполков, зон противовоздушной обороны. Документ этот во многом ускорил подготовку наших Военно-Воздушных Сил к приближающейся войне.

Из воспоминаний наших видных военачальников теперь известно, что перед самым началом войны в пограничные округа под строжайшим секретом стали стягиваться дополнительные войска из глубины страны. И этот дальновидный шаг помог сорвать гитлеровский «блицкриг», измотать фашистские войска уже в первые дни военных действий.

Так что делалось и сделано было много.

Героические наши войска грудью встретили фашистские лавины и с предельным напряжением сил сдержали натиск коварного врага.

Ростов до некоторого времени был глубоким тылом. Но сознание того, что западные наши рубежи уже обагрены солдатской кровью, что через Двину и Буг переправляются чужеземцы, их грохочущие танки, артиллерия, самоходные орудия,– все это не давало покоя. «Коварное, вероломное нападение»,– билась в голове неотвязная мысль.

По мере того как разворачивались боевые действия, к нам в округ стали прибывать на переформирование полки и дивизии с фронта. Позднее эвакуировались авиаучилища и курсы из Полтавы, Одессы, Чернигова. Они заняли аэродромы всюду, где можно было разместить технику и людей.

Война медленно, неумолимо приближалась и к Дону. Фронт был уже недалеко от Ростова.

Наконец пришел приказ вылетать и нам. Нас собрали по боевой тревоге. Командир полка И. И. Попов коротко доложил обстановку. Нам предстояло перебазироваться в район Таганрога.

В последний вечер нам разрешили сходить домой – проститься с семьями. Родные заволновались. Куда мы летим, когда вернемся? И вернемся ли? А что тогда будет с ними?

Тяжело дался всем нам этот последний разговор с родными. Времени на свидание нам было отпущено в обрез, мы то и дело поглядывали на часы.

Собираясь уходить, я окинул взглядом свою комнату, подошел к кроватке. Дочка спала.

– Будить жалко…– сказал я жене.

Она молча утирала слезы.

– Возьми, ничего. Потом уснет.

Бережно поднял я на руки теплое беззащитное тельце ребенка. Дочка проснулась и заплакала. Жена, тоже не переставая плакать, взяла ее и проводила меня.

Я ничего не ответил жене на ее вопрос, когда мы теперь увидимся. Да и что можно было обещать? Все мы понимали, что начавшаяся война не на месяц и не на два. Чтобы сломать хребет ворвавшемуся на нашу землю зверю, понадобятся годы, понадобится множество жертв…

Рано утром перед рассветом прозвучала команда: по самолетам.

– Как твои?– успел я спросить у Володи Пешкова. Ничего не сказав, он только махнул рукой. Да и что было говорить?

Вылетали мы эскадрильями – одна за другой. Первой поднялась эскадрилья Владимира Пешкова. Мы построились в боевой порядок и взяли курс на запад. Там, впереди, отчаянно дрались наши войска. Мы спешили им на помощь.

Как известно, большую роль в первоначальном успехе немецких войск сыграла авиация. Стремясь уничтожить советскую авиацию и с первых дней войны захватить господство в воздухе, немецкое командование сосредоточило крупные силы. К дню вероломного нападения фашисты перебазировали к нашим границам около четырех тысяч самолетов. Помимо этого более тысячи самолетов насчитывалось у Румынии и Финляндии.

Внезапность нападения позволила врагу уничтожить много наших самолетов непосредственно на аэродромах. Как выяснилось, в первый день войны свыше тысячи немецких бомбардировщиков подвергли неоднократным налетам шестьдесят шесть приграничных аэродромов, в первую очередь те, на которых базировались полки, вооруженные новыми типами самолетов. В ночь на 22 июня диверсионные группы врага нарушили связь и в значительной мере парализовали управление ВВС. Поэтому командующие округами не имели возможности выяснить обстановку, быстро и четко поставить боевые задачи подчиненным соединениям, организовать взаимодействие и принять меры по выводу частей из-под удара, рассредоточив их на полевых аэродромах.

Тяжелее всех пришлось летчикам Западного особого военного округа, где командующим ВВС был наш старый знакомый И. И. Копец, бывший командир бригады в Пскове.

Однако несмотря на крайне тяжелую обстановку, наши летчики смело вступали в схватки с врагом, нанося ему серьезный ущерб на земле и в воздухе. За первые две недели боев немцы потеряли свыше 800 самолетов, и ныне немецкие историки вынуждены признать, что, несмотря на достигнутую ими внезапность, «русские сумели найти время и силы для оказания решительного противодействия». (Воспоминания подполковника гитлеровских ВВС Греффрата).

Сейчас можно только восхищаться героизмом наших славных соколов. Летая на самолетах устаревших конструкций, явно уступавших немецким в скорости и маневренности, они с поразительным мужеством принимали неравный поединок в небе.

На первых порах, пока мы не встретились с врагом лицом к лицу, до нас доходили разнообразные слухи. О техническом оснащении фашистской авиации рассказывались буквально чудеса. Будто их самолеты не берет ни снаряд, ни пуля. Особенно превозносились вражеские бомбардировщики «юнкерсы», которые обычно шли под солидным прикрытием «мессершмиттов».