Текст книги "Небо остается чистым. Записки военного летчика."

Автор книги: Сергей Луганский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Пулеметные очереди с разведчика все злее и продолжительней. Хвостового стрелка явно подводят нервы. Он уже не выжидает верной возможности, а сразу же открывает огонь, едва я появлюсь в полосе видимости. Надо полагать, и возненавидел же он меня!

Иногда я оказываюсь так близко возле «хейнкеля», что мне отчетливо видно злое лицо немца. Он весь взмок, но по-прежнему не выпускает из рук пулемета. Длинные очереди то и дело устремляются в мою сторону. И вдруг я слышу – пулемет затихает. Делаю один маневр, другой – тихо. Что он: хитрит, выжидает? Осторожно приближаюсь и продолжаю следить за немцем. Ого, как упарился! Но бешеные глаза его настороженно прикованы ко мне, и на сердце у меня тревожно екает: кажется, я зарвался, хлестанет он меня сейчас очередью! Однако пулемет молчит. Что с ним? Хорошо вижу, что стрелок ругается, злой, и вдруг он бросает пулеметы и выхватывает ракетницу. «А-а, так у тебя патроны кончились! Ну, ракетница твоя мне не страшна». Теперь уж без всякой боязни сближаюсь до предела. Несколько мгновений я держусь так близко, что мы с немцем смотрим друг другу в самые зрачки. Лицо стрелка свела гримаса злобы и отчаяния. «Да, брат, не уберег патроны-то!» Сощурившись, летчик прицелился и выстрелил из ракетницы. Я нажал гашетку: длинная очередь отбросила немца назад.

«Хейнкель», по существу, остался совсем неприкрытым.

Огромная грузная машина плывет прямо подо мной. Мы летим невысоко, и на земле я различаю быструю тень распластанных крыльев. «Хейнкель» несет крупные, четко нарисованные кресты, которые постоянно кажутся мне зловещими. И по себе знаю и ребята рассказывают, что стоит только увидеть эти ненавистные кресты, как руки сами собой тянутся к пулемету. А тут еще свастика на хвосте, напоминающая нелепого изломанного паука. Фюзеляж самолета выдается вперед, по бокам, с той и другой стороны, разливаются мерцающие круги – работающие пропеллеры. Во всю мощь двух своих моторов вражеский разведчик тянет за линию фронта к своим.

Может, во время стремительного пикирования мне кажется, что я различаю немецких пилотов под плексигласом кабины. Они, поглядывая на мой атакующий самолет, беспокойно крутят головами в гладких, затянутых под подбородками шлемах.

Сближаясь почти вплотную, из всех пулеметов поливаю моторы вражеской машины. Отчетливо вижу: прямое попадание. Но вот что удивительно: не горят! Захожу в новую атаку, стреляю еще, еще, опять вижу, как длинные очереди попадают прямо в баки с горючим – все равно не горят. Не могу ничего понять. Не обман же зрения! Лишь позднее я узнал, что с некоторых пор немцы стали применять резиновые обкладки внутри баков с горючим. Отдельные пулевые пробоины моментально затягиваются эластичной резиной.

Еще не зная этой новинки, сильно раззадоренный, я, по старому опыту, весь огонь сосредоточиваю на левом моторе. Но понадобилось несколько заходов, прежде чем показывается дымок. На этот раз не помогла и резина.

Кружусь сверху и вижу, что «хейнкель» начал терять высоту. Теперь можно подождать. Вражеский самолет пошел ниже, ниже, ясно – сейчас сядет. А дым из мотора все гуще, показалось пламя. Вот самолет запахал по полю, пыль поднялась столбом: сел на фюзеляж. Не успела рассеяться пыль, как распахнулась дверца, выскочили двое летчиков, вытаскивают третьего, убитого стрелка, отнесли подальше от пылающего самолета, положили на землю.

Приземлился разведчик на нашей территории. Я пролетел над ним совсем низко. Немцы даже не посмотрели в мою сторону. Высокие, в черных кожаных курточках, они стояли безучастно, зная наперед все, что должно произойти.

Огонь охватил весь самолет. Взрывается бак с горючим. Немцы, оглянувшись, оттаскивают убитого еще дальше. Они не пытаются даже бежать. Куда тут убежишь? Степь, ровная степь. Просматривается кругом далеко-далеко.

Кружусь на небольшой высоте, дожидаясь, пока к месту посадки разведчика не прибудут наши. Кто знает, может, летчики все же решатся дать тягу или займут оборону. Сверху мне с ними легко будет справиться.

Далеко в степи показалась густая пыль. Еще немного, и я увидел бешено несущуюся машину. Наши! И не одна машина, а несколько. Тяжелая плотная пыль густым хвостом тянется за ними и долго висит в воздухе.

Немцы пока не видят машин. Один из них расстегивает курточку, затем стаскивает шлемофон и сердито отбрасывает в сторону. Садится на землю и горько опускает голову. Другой не выдерживает и бросает взгляд вверх, на мой самолет. И только третий, убитый стрелок, лежит, опрокинувшись навзничь, в сухой выжженной солнцем траве. Этот отлетался навсегда.

Приближаются автомашины. Мне видно, как из них на ходу выскочили автоматчики и офицеры. Немцы даже не пошевелились. Все, теперь можно лететь домой.

Над аэродромом я сделал традиционную «бочку» и повел самолет на посадку. Сверху вижу Ивана Лавриненко. Он радостно бежит с банкой белил – рисовать на фюзеляже очередную звезду. Вижу Дунаева. Он уже закончил бритье, умылся, пришил чистый подворотничок. Стоит нарядный, свежий, ждет, когда я вылезу из кабины.

– Что там?– кричит издали. В голосе его никакого беспокойства: будто соседа за плетнем окликает: «Интересно, а если бы хвостовой стрелок влепил мне пулеметную очередь?»

Но теперь не до размышлений. Подбегает сияющий Иван Лавриненко и, глядя на засохшую мыльную пену на моих щеках, смеется:

– Вот добрая примета, товарищ капитан. Небритому везет. А вы не верите!

Пена засохла и неприятно стягивает кожу. Надо было бы хоть стереть.

– Ну тебя с твоими приметами. Горячая вода еще есть?

– Есть. Идите, добривайтесь. А скажите, товарищ капитан, немцы не дивились, что вы такой голый казаковали?

Тут только я обратил внимание, что в спешке забыл одеться. Так и взлетел полуголым, без гимнастерки, с намыленным лицом. Смеется Дунаев, не могу и я удержаться от улыбки. Видимо, потому-то и замешкался, перед тем как выстрелить из ракетницы, хвостовой стрелок. Разглядев меня как следует, он, ясное дело, не мог побороть изумления. Оно и в самом деле – такое встречается не часто.

Утром следующего дня за мной приехал полковник из штаба фронта и увез с собой. Там я как следует рассмотрел вчерашних сбитых немцев. Рослые блондины. Один из них, как мне сказали, имеет старший офицерский чин. «Видимо, он-то и вел самолет»,– подумал я, вспоминая, как искусно маневрировал «хейнкель».

Пленные, все такие же безучастные, как и вчера у своей горящей машины, сумрачно моргали опаленными ресницами. Я пригляделся к ним. Тот, что помоложе, медленно, словно нехотя, перевел на меня взгляд. Старший же продолжал упорно смотреть куда-то вдаль. Когда младший что-то тихо сказал ему, он лишь презрительно дернул щекой, но ничего не ответил, даже не переменил позы. «Старый волк»,– подумал я.

Оказывается, везли они какие-то очень важные сведения для своего командования. В нашем тылу в погоню за ними поднялись два истребителя. Одного из них вражеский стрелок сбил сразу же. Другой летчик получил ранение и не смог продолжать погони. «Значит, вот почему так скоро кончился у него боезапас! Действительно повезло…»

В штабе фронта меня поздравили с успехом командир штурмового корпуса генерал-лейтенант М. Г. Рязанов и наш старый знакомый В. И. Алексеев. Батя на прощание даже ухитрился сунуть мне небольшую посылку.

– Чтобы было чем обмыть,– шепнул он, заговорщически подмигивая.

Как-то вечером, на одном из полевых аэродромов под Харьковом, мы услышали чеканный голос Левитана, зачитывавшего Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам-истребителям Н. Дунаеву, И. Корниенко и С. Луганскому. Все награжденные были из нашего полка.

Излишне говорить о том, какое это волнующее и радостное событие было для всех нас. До поздней ночи царило возбуждение на аэродроме. О многом вспомнили мы в тот памятный вечер, о многом переговорили, в частности и о том, что знак высшей воинской доблести, которым удостоили нас партия и народ, обязывает бить врага еще искусней, еще беспощадней.

Утром в полк приехал Батя. Я ничего не знал о приезде генерала. Сообщил мне об этом вездесущий, всезнающий техник Иван Лавриненко. Запыхавшийся, он прибежал в землянку.

– Батя прилетел, товарищ капитан. Только что.

Я сразу к вам…

Мы еще вчера гадали, когда же получим правительственные награды. И вот генерал уже в полку. Я догадывался, с какой целью прилетел он, но технику старался не показать и вида. Лавриненко был расстроен моим показным равнодушием.

– Как думаете, товарищ капитан,– допытывался он,– будет сегодня вручать?

– Едва ли,– небрежно обронил я.– Хотя, может, и будет.

Техник испытующе оглядел меня,– так мать осматривает дочь перед тем как проводить ее на первый танцевальный вечер.

– Может, побреетесь?– несмело предложил он.– Я все это мигом.

– Брось, Иван. Ты лучше вот что – есть у тебя белые нитки? Вот и принеси мне поскорее. У меня одни черные остались. Подворотничок хоть подошью.

– Мигом, товарищ капитан!– просиял техник.– Скидывайте пока гимнастерку. Я – сейчас!

Предчувствие техника, да и наши ожидания оправдались: генерал прилетел вручать правительственные награды. Торжеств не было. Начинался день, мы были уже у боевых машин. С помощью Лавриненко я едва успел переменить подворотничок. Генерал показался на поле и стал обходить всех по порядку. Орденами и медалями были награждены почти все летчики нашего полка. Тут же, у машин, ребята расстегивали комбинезоны и привинчивали награды к гимнастеркам. Батя подошел к моему самолету, остановился. Позади меня замерли техник и моторист. Генерал достал ярко блеснувшую звездочку и знаком показал, чтобы я расстегнул замок комбинезона. Орден и звездочку он повесил мне сам.

– Ну…– проговорил он, и мы обнялись.

Там, на краю, где генерал уже побывал, гулко заработали моторы самолетов. Чья-то машина, подпрыгивая, тронулась на старт. За ней потянулись на взлет другие. Генерал отступил от меня на шаг, что-то сказал и четко взял под козырек. Над аэродромом стоял такой гул, что не расслышать ни слова. Я тоже вытянулся по стойке «смирно».

Батя хлопнул меня по плечу и пошел дальше. Невысокий, коренастый, он шагал вразвалку, приминая пожухлую осеннюю траву летного поля. Мой сосед Меншутин, к которому направился генерал, приготовился к встрече.

Застегнув распахнутый на груди комбинезон, я полез в кабину. Настроение было приподнятое. Застегнувшись, затянув молнию комбинезона до самого горла, я все же осязаемо чувствовал на своей груди новые награды: Золотую Звезду и орден Ленина.

– Товарищ капитан, поздравляю!– негромко позвал снизу Иван Лавриненко. Он и моторист, дождавшись, когда генерал перешел к соседнему экипажу, приблизились ко мне. Я был уже на плоскости. Было что-то трогательное в их преданных товарищеских взглядах, и мне стало не много совестно, что я под впечатлением всего случившегося забыл о них.

Свесившись с плоскости, я протянул руку.

– Спасибо, друзья. Спасибо за все!

Лавриненко, отступая от самолета, помахал рукой:

– Счастливо!

Задвинув над головой прозрачный фонарь, я пустил мотор и повел машину на взлет. Первые тройки самолетов уже взмыли в воздух. Из-за вручения наград мы все сегодня чуточку припозднились. Но в этой задержке перед боем, в отеческом напутствии генерала, которое слилось с грохотом вдруг разом заработавших моторов, во всей этой коротенькой фронтовой церемонии награждения было что-то неизъяснимо торжественное, поистине незабываемое.

ЗА ДНЕПР!

Курская битва положила начало грандиозному летне-осеннему наступлению Советской Армии, развернувшемуся на фронте протяженностью в две тысячи километров – от Великих Лук до Черного моря. В результате этого наступления советские войска завершили освобождение западных областей Российской Федерации, приступили к освобождению Белоруссии, очистили от врага Левобережную Украину, Донбасс, заняли Таманский полуостров и создали плацдармы на Керченском полуострове и на севере Крыма.

Все попытки гитлеровского командования стабилизировать оборону на «Восточном валу» потерпели полный провал. У врага были отвоеваны области, имевшие крупнейшее военно-экономическое значение. Ведь достаточно сказать, что украинская железная руда, вывозившаяся в период оккупации в фашистскую Германию, покрывала треть всей потребности немецкой военной промышленности.

После Харькова противник безостановочно покатился к Днепру.

Успешное наступление вызвало необычайное воодушевление в советских войсках. Забывались и усталость от напряженных боев, и тяжесть длительных переходов. Всех охватило стремление быстрее гнать врага все дальше и дальше на запад, освобождая родную землю. Не дать противнику закрепиться на правом берегу Днепра, с ходу форсировать эту мощную водную преграду, создать плацдарм для наступления на Правобережной Украине – такая задача стояла перед советскими войсками.

Обращаясь к командирам и политработникам, Военный Совет фронта подчеркивал, что наступило время полного и окончательного изгнания врага со священной советской земли. Предстоящая Днепровская операция, говорилось в обращении, сыграет исключительно важную роль. Днепр – это рубеж стратегического значения. Гитлеровцы пытаются запугать Красную Армию утверждениями о том, что они заковали Днепр в железо и бетон, превратили его в неприступный «Восточный вал» Надо вселить в сознании каждого бойца твердую уверенность в успехе форсирования Днепра и захвате плацдармов. Поэтому все должно быть подчинено решению этой главной задачи. Важно – не дать противнику опомниться и закрепиться на правом берегу Для форсирования Днепра необходимо использовать все, что попадется под руку рыбачьи лодки, плоты, бревна, пустые бочки. Внезапность – важное условие победы на Днепре.

Порыв наступающих войск был настолько велик, что «Восточный вал» не устоял. Преодолевая яростное conpoтивление фашистов, наши передовые части уже 21 сентября вышли к Днепру, с ходу форсировали эту естественную преграду Южнее Киева был захвачен букринский плацдарм, а затем в двадцати километрах севернее города – лютежский плацдарм. Закрепившись на них, наши части тут же стали наводить переправы.

Ожесточенная разгорелось борьба в воздухе севернее и южнее Киева. Следует иметь в виду, что основные силы авиации противника базировались тогда на аэродромах Белая Церковь, Умань, Винница, и небольшое удаление от линии фронта позволяло фашистам с одной заправкой производить три-четыре вылета. Вражеская авиация неоднократно пыталась разрушить наши переправы через Днепр, но каждый раз навстречу фашистским бомбардировщикам поднимались наши истребители.

Советские передовые части, отбивая бешеные атаки гитлеровцев, успешно удерживали захваченные плацдармы.

Над Днепром разгорелись ожесточенные воздушные бои. Немецкие бомбардировщики группами по 20-30 самолетов в сопровождении большого количества истребителей стремились во что бы то ни стало разрушить переправы, подавить и уничтожить огневые точки и живую силу на плацдармах.

В этих условиях командиры истребительных авиационных дивизий организовали свои командные пункты рядом с командными пунктами командиров стрелковых дивизий и корпусов. Они лично руководили воздушными боями, перенацеливали летчиков в зависимости от обстановки, вызывали подкрепления с аэродромов. Группы наших истребителей водили в бой, как правило, командиры полков.

Солдаты и офицеры наземных войск с большой радостью встречали вести о каждой новой победе наших летчиков над воздушным противником. В своих письмах они выражали благодарность мужественным авиаторам, пресекавшим попытки врага бомбардировать войска на плацдармах и переправы через реку.

Снова, как в самый тяжелый период Великой Отечественной войны, нам приходилось совершать по восемь-девять боевых вылетов за день.

…С самого утра в штабе полка лихорадочное настроение. Суетятся связисты. Вот быстро прошел И. Кузьмичев и с озабоченным лицом скрылся у Федора Телегина. Нервозность обстановки передается всему аэродрому, и это заметно по техникам и мотористам. Они сегодня малоразговорчивы, деловиты, исполняют свои обязанности в заметно повышенном темпе.

Никто из летчиков ничего не знает, хотя каждый чувствует, что день предстоит не совсем обычный.

– Приказано: собраться,– говорит Иван Корниенко, с надеждой поглядывая на запертую дверь, за которой совещаются командир полка и замполит.

– Как на правом?– спрашивает Дунаев. У нас у всех в эти дни одна забота: держатся ли наши на правом берегу Днепра?

– Все хорошо. Точно знаю,– с уверенностью говорит Николай Шутт.

Появляются наконец Федор Телегин и Кузьмичев. Оба уже готовы в вылету. Лицо командира полка полно значительности. Мы поднялись, затихли разговоры. Ждем.

Объяснения командира полка недолги. Сегодня рано утром на командный пункт командира дивизии на левом берегу Днепра прибыл Главный маршал авиации А. А. Новиков. Он будет лично наблюдать за предстоящей операцией.

Сообщение, что и говорить, неожиданное.

– А сейчас – по машинам!– заканчивает краткий инструктаж командир полка.

Гурьбой вываливаемся из штаба.

– Значит, держись,– сказал мне Николай Дунаев, торопливо шагая к ребятам своей эскадрильи.

Направляемся в прикрытие штурмовикам. Задание как будто привычное, но все понимают, что если вдруг в дивизию пожаловал Главный маршал, значит, предстоящий бой будет не совсем обычным.

Успеваю предупредить ребят. Все подтягиваются. Сознание, что уходим на задание под наблюдением такого высокого начальства, заставляет настроиться по-особому.

Над командным пунктом дивизии грозной бронированной тучей прошли штурмовики, их ведет гвардии подполковник Чернецов. У штурмовиков задание – разметать наступающие порядки врага, не дать ему опрокинуть в Днепр небольшой отряд советской пехоты, закрепившийся на крохотном клочке земли на правом берегу. Бои там идут ожесточенные, все висит на волоске.

Следом поднимаемся мы, прикрываем штурмовики сверху. В несколько этажей строй советских самолетов направляется К Днепру.

Привычно связываюсь по радио с ведущим группы штурмовиков, называю свои позывные. Мне отвечает голос подполковника Чернецова. Вдруг подполковник спрашивает:

– Слушай, ты не воевал в Финляндии?

– Было дело.

– То-то голос знакомый,– басит подполковник, и я невольно гляжу вниз, на строй штурмовиков, будто надеюсь под фонарем ведущей машины разглядеть летчика.

– Ну, здорово, старый друг!– все так же раздается в наушниках.– Ведь вот где довелось встретиться!

Действительно неисповедимы пути фронтовые! Кто бы мог предполагать такую неожиданную встречу?

Подполковник предлагает как-нибудь встретиться – «отметить встречу». Конечно же я согласен.

Так мы на расстоянии друг от друга каждый во главе группы боевых машин толкуем неторопливо и совсем мирно, будто направляемся на прогулку.

– Надо, надо встретиться!– говорит Чернецов, перед тем как перейти на обычный, «предгрозовой» разговор, где уж совсем не будет места никаким воспоминаниям и дружеским излияниям.

Но я отвлекся.

Маршал и командир дивизии наблюдают за приближающимся боем. Даже невооруженным глазом хорошо видно, как с немецкой стороны показались «юнкерсы» и «хейнкели». Вражеских машин такое множество, что кажется – достаточно одного удара с воздуха и кончится все: оборвется ниточка переправы, с трудом наведенная саперами, перепахан будет каждый дюйм земли правобережного плацдарма.

Быстро идем на сближение. Стена на стену: кто кого?

Внизу, на Днепре, бьет вражеская артиллерия, от разрывов снарядов река кипит. В этом хаосе смерти неутомимо трудятся работяги саперы. Им некогда поднять головы, и они привычно не обращают внимания на вражеский обстрел. От них сейчас зависит многое. На левом берегу скопилось огромное количество наших войск. Вал наступающих с востока уперся в Днепр. Успех наступления зависит от целости переправ, которые то и дело приходится восстанавливать.

Приближающиеся «юнкерсы» и «хейнкели» выглядят устрашающе. Может быть, это оттого, что их такое множество. Высоко над ними идут «мессершмитты». Эти станут охотиться за нами. Но надо во что бы то ни стало не пустить бомбардировщиков. Смертоносный груз не должен обрушиться ни на переправы, ни на скопления наших войск.

Трудно передать, что в эти минуты творится в эфире. Я уж не говорю о том, что лихорадочно переговариваются немцы,– они тоже увидели нас, и тучу тяжелых штурмовиков, и строй истребителей, идущих в прикрытии. В наушниках я слышу множество русских голосов, причем многие кажутся очень знакомыми. Переговариваются командиры полков, слышатся короткие громкие команды. Отдают распоряжения командиры эскадрилий. В ожидании приближающегося боя каждый выбирает удобную позицию, хочет заранее занять положение для атаки.

Первоначально у нас складывается такой план: часть самолетов отвлекает на себя немецких истребителей, не давая им приблизиться к штурмовикам, другие же сопровождают штурмовиков к объектам бомбежки, чтобы обеспечить им «зеленую улицу» и спокойные условия для работы.

Распределяя таким образом свои силы и уже приступая к перестроению, мы заметили грозную армаду вражеских бомбардировщиков, надвигающуюся на правобережные плацдармы советских войск и на еле наведенные переправы.

Неожиданно по радио раздается твердый категорический голос, и все мы, летчики, узнаем голос Главного маршала авиации. Наблюдая за сближением воздушных армад снизу, маршал А. А. Новиков приказывает:

– Вступить в бой всем. Всем!

Коротко и веско. И сразу же новая картина предстоящего боя.

На командном пункте вовремя оценили приближающуюся опасность. Нам, истребителям прикрытия, хватит работы с «мессершмиттами». Немецкие летчики не дадут нам и выстрелить по бомбардировщикам. А пустить их к Днепру, значит поставить под угрозу успех всего наступления.

Приказ Главного маршала касается главным образом штурмовиков. Теперь их цель – приближающиеся «юнкерсы». Штурмовики тоже должны вступить с ними в воздушный бой.

Не меняя боевого строя, штурмовики, тяжелые бронированные утюги, устремились навстречу вражеским бомбардировщикам. Их удар был страшен. Немцы не ожидали, что «черная смерть» так вызывающе ввяжется в воздушную схватку. Приблизившись к армаде фашистских бомбардировщиков почти вплотную, штурмовики разом ударили из пушек и реактивными снарядами. Одним заходом они расстреляли сразу десять немецких машин.

Это было незабываемое зрелище. Начиненные бомбами «юнкерсы» взрывались от прямых попаданий, на землю летели лишь осколки. Вражеская эскадра запаниковала. А штурмовики, пройдя сквозь строй немецких бомбардировщиков, разметали их и стали разворачиваться на новую атаку. Нервы немцев не выдержали. Сначала один «юнкере», затем другой, а потом и все разом вражеские неповоротливые машины стали освобождаться от тяжелого бомбового груза. До Днепра они не дошли, и бомбы полетели на боевые порядки своих же войск. «Юнкерсы» один за другим разворачивались и ложились на обратный курс.

– Уходят!– услышал я голос Меншутина.– Будем преследовать?

Ответить я не успел, потому что в наушниках снова раздалась команда маршала Новикова:

– Капитану Луганскому… Капитану Луганскому. «Хейнкели» заходят на переправу. Не допустить бомбежки. Ни в коем случае не допустить!

Неужели все-таки прорвались? С какой стороны они появились?

Тревога маршала передалась и нам. Ни о каком преследовании бомбардировщиков не могло быть и речи, хотя цель они представляли соблазнительную. Мы даже штурмовиков оставили без прикрытия. Все повернули к переправам. И вовремя: «хейнкели» уже заходили для пикирования.

Как ведущий своей группы, я выбрал флагманскую вражескую машину.

Атаковать всегда полагается сверху. Это, так сказать, азбучная истина. Снизу такой тяжелый самолет, как «хейнкель», надежно защищен броней, и огонь истребителя для него безвреден.

Для принятия решения оставались мгновения. «Хейнкель» уже готовился заскользить вниз, на переправу. Он очень удачно вышел на цель, и мне показалось, что попадание в ниточку переправы неминуемо. Вот почему я даже не набрал необходимой для атаки высоты – было некогда.

Подбираясь к «хейнкелю» снизу, я увидел хвостовое оперение врага с четко намалеванным крестом. Радужное мерцание воздуха разливалось перед фюзеляжем моей машины: бешено работал пропеллер. Короткое, настороженное движение ручки управления – и неистово вращающийся пропеллер рубанул по рулю высоты фашистской машины. Мой самолет сразу же затрясло, бросило в сторону. Не отлетел ли пропеллер? Но, привычно взяв ручку на себя, я с левым разворотом четко вышел из атаки. Значит, все цело. «Хейнкель» же, потеряв управление, камнем падал на землю.

Наши ребята по всему небу гонялись за вражескими машинами, а внизу, на Днепре, продолжалась муравьиная работа саперов и пехоты.

Ни один «хейнкель» так и не успел спикировать на переправу. Мы подоспели вовремя. Советские истребители отогнали врага в сторону и навязали ему бой над степью. Теперь «хейнкелям» не до пикирования. Огрызаясь, как загнанные звери, они спешили выйти из боя и повернули к своим базам.

Плацдарм на правом берегу был сохранен, уцелели и переправы. С левого берега, прямо с марша, по наведенным мостам шла пехота, легкая техника. Подкрепления поступали непрерывно. Бой за Днепр был выигран. Войска, основательно закрепившись на правом берегу, готовились развивать наступление.

Но таран не прошел для меня даром. У моего истребителя оказался исковерканным пропеллер. Самолет держался в воздухе, но его трясло как в лихорадке и время от времени бросало в сторону. Управлять им становилось все труднее. Я снизился и на бреющем полете потихонечку потянул на свой аэродром.

Вечером этого дня к нам на аэродром приехал Главный маршал авиации А. А. Новиков. Он дал высокую оценку деятельности всех эскадрилий. Одновременно маршал поздравил нас с высокими правительственными наградами. Подполковник Чернецов получил звание Героя Советского Союза, я – орден Александра Невского.

Ночь прошла беспокойно. На аэродроме хорошо было слышно, как, не умолкая, била вражеская артиллерия. Приходилось только догадываться, что за ночь провели сегодня бойцы, закрепившиеся на пятачке земли на правом берегу Днепра.

Напряженно прошла ночь и у нас в полку.

Перед самым рассветом я поднялся со своего топчана. В землянке было темно. Закуривая, я при свете спички оглядел ребят. Все они лежали не раздеваясь. Увидев, что я встал, поднялся и Дунаев, попросил бросить ему спички.

Как всегда чуткий, Меншутин тотчас же проснулся и поднял голову.

– Что, уже?

– Спи, спи,– успокоил его Дунаев.

– Вот хорошо-то!– блаженно проговорил молодой летчик, укладываясь поудобней. Дунаев, поднявшись, набросил ему на босые ноги свалившуюся куртку.

– А ты чего не спишь?– спросил Дунаев, заметив в темноте блеснувшие глаза Корниенко.

– Уснешь с вами,– ворчливо проговорил тот, переваливаясь на другой бок.– Чего вас подняло ни свет ни заря?

– Все царство небесное проспишь!– с ласковым упреком заметил Дунаев, хотя по голосу товарища можно было без ошибки определить, что не спалось сегодня и тому.

– Пошли,– шепнул мне Дунаев, направляясь к светлевшему проему двери.

После землянки на воздухе нам показалось свежо. Выпала обильная роса. Дунаев, нагнувшись, рукой провел по траве – рука стала мокрой.

– Ясный будет денек,– хрипло проговорил он, сильно затягиваясь папиросой.

– Надо бы хоть вздремнуть часок,– сказал я, чувствуя, как тяжела голова и режет усталые глаза.

Николай Дунаев, ожесточенно затягиваясь потрескивавшей папиросой, смотрел в темноту и молчал.

– Надо бы,– вздохнул он, отбрасывая далеко в сторону светлячок окурка.– Да когда теперь?

На аэродроме в полной темноте уже угадывалось большое оживление. Изредка с той стороны, где базировались штурмовики, долетали приглушенные звуки. Там давно все на ногах. Штурмовикам сегодня предстоит много работы. А если штурмовикам, то и нам не знать покоя.

Незаметно стали вырисовываться деревья, скаты землянок, а вдалеке, еще не совсем ясно,– расчехленные самолеты. Светало быстро.

– Подъем!– сдержанно произнес Дунаев, вернувшись в землянку. Сказано было не громко, но привычный сигнал дошел до сознания каждого спящего. На фронте даже самый беспробудный засоня спит настолько чутко, что достаточно одной команды – и человек на ногах. Хотя, как замечалось, к посторонним звукам спящий солдат невосприимчив. Какой-то центр его сознания постоянно настроен лишь на командирскую команду. Иному можно выстрелить над ухом, и он не проснется, а достаточно ровным голосом произнести одно слово, и сна как не бывало.

Первым поднялся Корниенко. Он так и не уснул.

В сумерках занимающегося дня летчики с привычной сноровкой готовились к предстоящим полетам.

Еще не совсем развиднело, а на взлет уже пошли штурмовики. Загруженные до предела, машины тяжело разгонялись и там, в конце поля, с трудом отрывались от земли. Мы ждали своей очереди. Из кабины самолета я наблюдал за взлетом штурмовиков. На плоскостях, на фюзеляжах этих неутомимых воздушных работяг уже играли первые отблески утренней зари. На одной из машин я разглядел знакомый номер. Это пошел мой друг и земляк Талгат Бегельдинов. Сегодня Талгат повел звено.

Советским войскам предстояло сделать бросок, чтобы расширить плацдармы, дать простор для прибывающих подкреплений. Штурмовики направлялись на привычное дело: утюжить немецкие позиции.

У каждого командира штурмовиков есть свой почерк, свой стиль. Много раз наблюдая их в работе, я научился узнавать старых знакомых. Вот, например, сразу видно эскадрилью Степана Пошивальникова. Машины для штурмовки у него разворачиваются своеобразным веером. А вот Шубин, тот любит построение клиньями. Все продумано и отработано у каждого десятки раз. В своей манере работает и группа Драченко.

В бледном свете занимающегося дня штурмовики принялись долбить немецкие укрепления. В воздух полетела земля, обломки. Стала огрызаться зенитная артиллерия, но ребята Пошивальникова не обращают на огонь никакого внимания.

Немецких истребителей пока нет, и мы сидим без работы. С земли, я знаю, ведется непрерывное наблюдение. Командир корпуса штурмовиков генерал Рязанов находится сейчас на передовой. Мне слышно, как измученный бессонными ночами генерал хриплым голосом отдает команды по радио.

– Степа,– басит в наушниках генеральский голос,– Степа, еще один заход.

– Есть!– сдержанно отвечает Пошивальников и снова разворачивает свою эскадрилью.

Штурмовики проносятся низко над немецкими позициями, стреляя из пушек и пулеметов. Это уже их третий заход, у них больше не осталось ни бомб, ни снарядов. Израсходовав весь боезапас, штурмовики засобирались в обратный путь, но тут в наушниках снова послышался умоляющий голос генерала Рязанова: