Текст книги "Небо остается чистым. Записки военного летчика."

Автор книги: Сергей Луганский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

На следующий день я поехал проведать товарища. Летчики собрали передачу.

– Пусть поправляется скорей,– наказывали они, провожая меня.– А то, глядишь, и война кончится.

В госпитале мне выдали халат, я долго шел по длинному коридору, отыскивая палату. Наконец нашел. Володя был еще очень слаб. Он чуть не заплакал, увидев меня.

– Ведь такое зло берет, товарищ капитан! Откуда только ее черт вынес, эту «семерку»? Слышу только– р-раз!– и горю.

Я, как мог, успокаивал товарища:

– Ничего, Володя, «семерка» от нас не уйдет. Попадется как-нибудь. Рассчитаемся и за тебя. Тут вот товарищи собрали: ты ешь, поправляйся скорей.– Я выложил на тумбочку гостинцы летчиков.

Но Володя не мог ни о чем другом думать: только о злосчастной «семерке».

– Не упустите,– наказывал он.– И следите за ней знаете как! Очень коварная тварь. Из засады, можно сказать, бьет.

– Лежи, лежи. Поправляйся.

Рассчитаться за Володю нам удалось очень скоро.

К тому времени господство нашей авиации в воздухе было полным, и мы, несмотря на то, что против нас дрались немецкие асы, иногда позволяли себе появляться над вражеским аэродромом вчетвером или впятером – Телегин, Дунаев, Шутт, Корниенко, все Герои Советского Союза.– Бросаем вызов: «Выходи драться. На взлете бить не будем». Как правило, немцы предпочитали отсиживаться в укрытиях. Вражеская служба наблюдения еще заранее предупреждала своих летчиков: «Ахтунг, ахтунг! В воздухе…»– и далее шло перечисление наших фамилий. Немцы тоже приметили наши машины.

Собственно, не приметить их было трудно. Я сейчас мысленно представляю себе, как выглядели тогда наши самолеты. У каждого на борту в несколько рядов были четко выведены звездочки,– лицевой счет сбитых вражеских машин. А счет к тому времени у каждого был немалый – двадцать, тридцать, а то и более самолетов. Весь фюзеляж усеян звездочками. Летали Герои Советского Союза, летчики, прошедшие войну чуть не с самого первого дня. Перед такими иной ас, увидев, невольно заробеет.

Не нужно к тому же забывать, что немецкие летчики набирались опыта в боях с плохо подготовленным противником. Фашистская военная машина была давно нацелена на войну, самолеты в Германии, особенно боевые истребители, являлись в свое время лучшими. И не мудрено, что, летая на хороших машинах, немецкие летчики выходили победителями в схватках с французами, поляками, увеличивали счет сбитых самолетов, набирались уверенности. А это очень много: выходить на бой уверенным в себе, хладнокровным. Молодым летчикам, которые поднимались в небо, часто не хватало как раз этого: уверенности в себе. Нам, советским летчикам, опыт доставался дорогой ценой. Наши ребята уходили в бой, умея зачастую лишь водить самолет. Но уж те, кто уцелел, прошли такую выучку, что им не страшен был никакой враг. Пусть немец хоть с измалеванным тузом, хоть с драконом,– плевать. А вот немцы, завидя наши машины, на фюзеляже которых зафиксирован весь счет сбитых врагов, зачастую побаивались и уходили от прямого боя. Одно дело – расстреливать неопытных, робевших в первом бою мальчишек. И совсем другое – иметь против себя летчика, прошедшего выучку в три долгих фронтовых года.

Так что советская авиация могла теперь похвалиться и своими асами.

Ас – слово французское. Означает: туз. Так называют выдающихся летчиков-истребителей.

Первыми асами были летчики мировой войны 1914– 1918 гг. Сначала это звание присваивалось официально, и, чтобы получить его, нужно было сбить десять вражеских самолетов. Понятно, что асом становился человек смелый, большой выдержки, умеющий безупречно владеть самолетом.

Немцы особенно кичились своими летчиками. Они звали асов рыцарями воздуха. Самым знаменитым «рыцарем» считался барон Рихтгофен, отличившийся в первую мировую войну. В войне с Советским Союзом Рихтгофен командовал 4-м воздушным флотом. Немецкие летчики этого флота, пожалуй, самого лучшего в Германии, были нашими постоянными противниками.

Гитлеровская пропаганда специально создавала культ аса. Она рекламировала их, как сверхчеловеков. Отсюда и украшения, измалеванные на фюзеляжах самолетов: тузы, драконы, женские ножки. Пусть каждый видит, что перед ним не рядовой летчик, а выдающийся: ас!

У советских летчиков в войне установилась совершенно другая традиция: они украшали свои самолеты звездочками. Сколько сбитых врагов – столько и звездочек.

Культ аса, или сверхчеловека, не соответствует духу Советской Армии. В буржуазных армиях, раньше – в гитлеровской, а теперь – в американской, выдающиеся летчики являются по существу своему индивидуумами. У них что-то общее с кинозвездами. Они заносчивы, высокомерны – каста избранных. Наши же, советские, асы ничем не выделяют себя из всей массы летчиков. Обладая высокими индивидуальными качествами, они сражаются в групповых боях наравне со всеми, выручают товарищей, передают им свой опыт.

Мне приходилось встречаться со многими советскими асами, и я могу уверенно сказать, что все они просты в обращении, прекрасные товарищи, ничуть не кичащиеся своими заслугами.

С тех пор как я побывал у Володи Бабкина в госпитале, перед глазами у меня все время стояло осунувшееся лицо сбитого в бою товарища. Парень сильно переживал, не находил себе места. Вот же проклятая «семерка». Встретить бы ее!

И встреча с «семеркой» состоялась. Получилась она, можно сказать, совсем неожиданно. Мы вылетели на прикрытие и удачно провели все задание; штурмовики отбомбились, повернули назад. Немецких истребителей не было, хотя обычно они появляются моментально.

«Мессершмитты» встретили нас на обратном пути. Часть наших ребят отправилась провожать штурмовики на аэродром, а несколько самолетов ввязались в воздушный бой.

Немцы, по всей видимости, вылетели на свободную охоту. Каждый «мессершмитт» украшен каким-нибудь изображением. Эти яркие пятна на фюзеляжах вражеских машин видны издалека. У наших ребят тоже приметные самолеты: я вижу ряды звездочек у Телегина, Дунаева, Корниенко, Кузьмичева. У всех «стариков» полка за плечами не один десяток боев.

Во время сближения с противником, когда мы, разгоняясь, набирали высоту, я увидел на одном из «мессершмиттов» крупную цифру «7». Тотчас вспомнился Володя. Так вот она, «семерка»! И с той минуты я старался не спускать с нее глаз.

Однако в самый ответственный момент боя она неуловимо исчезла из поля моего зрения. Не пойму, как это случилось. Скорее всего потому, что я загляделся на действия товарищей. Бывают мгновения, когда просто глаз не оторвешь от филигранной работы умелого мастера воздушного боя. Сознавая превосходство противника в количестве, командир полка не кинулся в лобовую атаку, а приблизившись, оттянул на себя несколько вражеских машин и лег в крутой разворот. Немцы устремились в погоню хороводом. Тогда Федор каким-то немыслимым нырком заскочил в хвост последнему из преследователей и пулеметной очередью срезал его.

Мы потом разбирали этот бой, и Федор пояснил, что немцы, совершенствуя свои истребители, добавляли им вооружение и броневую защиту, а значит – утяжеляли их. Тяжелый самолет – грозная машина, но в определенных условиях. Нашим истребителям немцы стали проигрывать в маневренности. Вот этим-то и воспользовался Телегин.

Он и из атаки вышел легко и стремительно, как жалящий овод: был – и нет его. Тяжелым немецким машинам нужно было выписать громадную дугу виража, чтобы вновь занять боевую позицию.

Лихо сбил вражескую машину и Дунаев.

Залюбовавшись работой товарищей, я вдруг почувствовал крепкой силы удар по правой плоскости своей машины. Понял – пушечная очередь. Глянул вбок и близко, совсем рядом, увидел хищные очертания немецкого самолета. Я сразу узнал его,– это была та самая «семерка» с червовым тузом. Немец свалился на меня сверху, дал очередь и свечой пошел вверх.

Не знаю, почему немец выбрал именно вертикальный маневр. Скорее всего по шаблону. Раньше это им давало известное преимущество, теперь же – никакого. Прошло то время, когда немцы неуязвимо чувствовали себя на вертикалях.

Выправив машину, я кинулся в погоню. Внутри у меня все кипело. Ну, думаю, сейчас будем рассчитываться!…

Немец, как видно, не ожидал преследования, потому, завершив подъем по вертикали, спокойно сделал переворот. Вот уж это было глупо: немецкие летчики не могли не знать, что мы теперь охотно принимаем бой и на вертикалях. Так что погони он обязан был остерегаться.

В тот момент, когда «семерка» опрокинулась на спину, я всадил в нее длинную очередь. Тут уж никакого спасения быть не могло. Не закончив переворота, вражеский самолет вспыхнул и беспомощно рухнул на землю.

В этом бою мне удалось сбить еще один самолет.

Теперь Володя Бабкин мог спокойно залечивать свою рану. «Семерка» сгорела на земле.

Вечером я, как обычно, побрился, сменил подворотничок и отправился в госпиталь. Меня долго не пускали в палату. Пришлось найти дежурного врача и объяснить ему, почему я так настойчиво добиваюсь свидания с раненым. Дежурил седой неразговорчивый доктор с пышными усами. Выслушав меня, он бросил из-под густых бровей испытующий взгляд.

– Что ж, причина уважительная. Даже вполне…

Пройдите.

Дежурная нянечка, не пускавшая меня в палату, ворчливо заметила:

– Настырные вы все, молодые. Будто в кино пришел или на базар. Тут мучаются люди, понимать бы надо.

– Так я и добиваюсь, чтоб человек не мучился. На минутку ведь просился…

– На минутку…– В груде халатов она отыскала какой почище, встряхнула, оглядела и только тогда протянула мне.

– Постой, постой!– закричала она, когда я ринулся на лестницу.– Куда летишь? Твоего вниз перевели, в другую палату. Сюда вот иди.

– А почему вниз?– насторожился я, и недобрые предположения тотчас пришли в голову.– Что-нибудь… не того?

Но нянечка снова занялась своим вязанием, проговорив:

– Потому и перевели, что здоровый.

«Значит, все хорошо!»– обрадовался я.

Длинный белый коридор. Множество дверей. «Где же искать Володю?» Запахивая накинутый на плечи халат, я быстрыми шагами пошел по коридору. На улице было темно, в палатах горел свет. На впритык составленных койках лежали раненые. Кое-где в палатах слышался смех.

Володя издали увидел меня и нетерпеливо приподнялся.

– Лежи, лежи. Все в порядке.

– Встретили все-таки?

– Встретил и рассчитался. Даже с процентами получил.

Бабкин удовлетворенно откинулся на подушки.

– Спасибо, товарищ капитан! И у меня дело на поправку пошло. Вниз перевели.

К нашему разговору прислушивались раненые. Палата затихла. Каждому было интересно узнать, как там и что…

Володя стал спрашивать о товарищах. Я подробно рассказал, как в бою отличились все – и Шутт, и Дунаев, и Телегин.

– Ох, скорей бы уж подняться! Так и война может кончиться.

– Еще успеешь. Ребята тебе шлют привет, завтра зайдут проведать. Ну, я пошел, Володя. Завтра у Телегина день рождения.

– Привет ему. И поздравьте, товарищ капитан.

– Будет сделано.

Этот фронтовой день нам, летчикам истребительного полка, запомнился надолго. Я, например, помню его и по сию пору.

Начался он празднично. Рано утром летчики явились с поздравлениями. Федор Телегин, усмехаясь, принимал подарки: мундштук, перочинный нож. Кажется, ребята из эскадрильи Дунаева отыскали маленькую куклу. Настроение у всех было приподнятое. День рождения командира полка всегда отмечается, как семейный полковой праздник.

После поздравлений разговор перешел на воспоминания. Каждый припоминал, как праздновались дни рождения в мирное время. Уточнялись мельчайшие подробности.

– Вот у меня,– рассказывал Николай Шутт и мечтательно щурил глаза.– Ну, встаешь утром и уж чувствуешь: праздник. Пахнет даже праздником! Это там на кухне разные шуры-муры… Ну, рубаха отглажена, кругом чистота. А главное – жена как ангел. Чувствует момент и на стол выставляет бутылку: тоже, заметьте, собственного рецепта. Заранее все готовилось! Ну, дальше…

Однако начинались полеты, и Николай скомкал свой рассказ.

– Вот жизнь пошла,– с сожалением вздохнул он.– Даже вспомнить некогда. А ведь как жили! Как жили!

Летчики разошлись, и мы с Телегиным остались одни. Командир полка выглядел вялым, озабоченным. Я поинтересовался, что случилось.

– Да ничего вроде особенного,– хмурясь, сказал Федор.– Просто какое-то дурацкое состояние. Сон, видишь ли, плохой приснился. Вот и не выходит из головы.

– Бро-ось. Выдумал тоже! Ты что, суеверный, что ли?

– Какое там суеверный! Но вот что-то тут…– Федор постучал себе по груди,– тут что-то побаливает.

Я внимательно посмотрел на осунувшееся лицо командира.

– А может, тебе просто отдохнуть надо? Ведь замотались. Давай-ка отдохни сегодня. День вроде будет спокойный, мы тут сами…

И я уговорил Телегина поехать в деревню, помыться в бане, выспаться и не думать о полковых делах. Федор уехал.

– Если что – пошлешь за мной,– наказал он напоследок.

У меня стало спокойней на душе. Командиру полка на самом деле следовало давно уж отдохнуть. За последние дни он не знал ни минуты покоя. При любом мало-мальски ответственном задании Федор обязательно вылетал сам. Он был, пожалуй, самым опытным из «стариков».

Жизнь на аэродроме шла своим чередом. Летчики получали задания, улетали, возвращались и докладывали мне о сделанном.

День так и закончился бы без происшествий, если бы неожиданно не позвонил командир дивизии генерал Баранчук. Он спрашивал Телегина. Я кое-как объяснил его отсутствие и выразил живейшую готовность выполнить задание.

– Нет, нет,– ответил генерал.– Нужен сам Телегин.

Сейчас я к вам выезжаю.

«Не придется Федору отдохнуть»,– подумал я.

Все еще надеясь сберечь отдых командира полка, я встретил генерала.

– Где Телегин?– едва поздоровавшись, спросил он.

Дальше скрывать его отсутствие не было возможности.

Выслушав меня, генерал сокрушенно покачал головой.

– Плохо дело. Но все равно – садись, поехали,– и генерал направился к своей машине.

Я сел впереди, рядом с шофером, и стал показывать дорогу.

– Устал Федор?– спросил со своего места генерал.

– И устал, и… вымотался.

– Ничего не сделаешь,– снова как-то загадочно проговорил генерал, глядя на недалекую рощицу, разбитую артиллерийским огнем: торчали лишь сломанные, расщепленные пеньки.

Спрашивать, что за срочная надобность в командире полка, было неудобно, хотя вопрос так и вертелся у меня на языке. Но я знал, что генерал по пустякам не стал бы его беспокоить. Сам боевой летчик, он прекрасно понимал, насколько устает в боях человек и как иногда важна для него коротенькая передышка.

Показалась околица деревни, мы влетели в улицу. Я подсказывал шоферу: «Направо… Налево…».

– Стоп. Вот здесь!– и мы вышли из машины.

Федор только что помылся в бане и находился в самом благодушном настроении.

– Едем!– коротко приказал командир дивизии.

Вскочив с кровати, Федор засуетился. Благодушие его как рукой сняло. Через минуту он был готов.

– Сюда,– предложил ему генерал, пропуская впереди себя в машину.

С Федором мы успели только переглянуться, но я постарался дать ему понять, что командир дивизии в настроении и нисколько не сердит, не застав на месте командира полка.

Поехали.

По дороге генерал объяснил, чем вызвана такая необходимость. Оказалось, корпус «петляковых» под командованием самого И. С. Полбина идет на бомбежку и нам нужно не только прикрыть их, но и постараться заранее блокировать вражеские аэродромы. Задание ответственное, связанное с чем-то таким, о чем не знал и сам генерал.

– В общем, сам понимаешь,– заключил он, будто извиняясь за вынужденное беспокойство.

День выдался серенький, облачный – самый неприятный для летчиков. Видимость никудышная.

Готовя полк к вылету, Федор распорядился, что полетят сегодня одни «старики».

Мы поднялись и тут же затерялись в облаках. Летать пришлось рассредоточенно, полагаясь в критический момент только на собственные силы и опыт.

С «петляковыми», что шли ниже нас, мы постоянно поддерживали связь. Иногда в редких разрывах облаков становился виден четкий строй бомбардировщиков. Всякий раз я спешил отыскать глазами флагманскую машину. Ее вел сам И. С. Полбин.

– «Колос»… «Колос»…– время от времени раздавался в наушниках глуховатый голос генерала. Ему немедленно отзывался Телегин. Наш истребительный полк прикрытия был подчинен командиру соединения бомбардировщиков.

Настороженные русские голоса перекликались в эфире, как в темном непроходимом лесу. Видимость по-прежнему оставалась отвратительной.

Появилась уверенность, что так вот, под прикрытием облаков, мы беспрепятственно выйдем к намеченному объекту. Однако ближе к цели облачность вдруг стала редеть. Временами мы отчетливо видели друг друга. А вскоре в наушниках раздался твердый командирский голос Телегина,– он заметил вражеские самолеты. Навстречу нам шли «Фокке-Вульф-190».

Теперь пробил наш час. Вражеские перехватчики не должны были войти в соприкосновение с бомбардировщиками.

«Петляковы» продолжали двигаться к цели. Ревя моторами, они вонзались в плотную пелену облаков, на несколько секунд исчезали с глаз, затем снова показывались в голубых просветах. С распластанных крыльев бомбардировщиков отслаивались клочья облаков. Мокрые плоскости блестели и вспыхивали на солнце.

Телегин сделал перекличку эскадрильям. Отозвались по очереди все – Дунаев, Корниенко, Шутт. Многословных наставлений не было – за долгие месяцы войны мы научились понимать друг друга с полуслова.

Решение командира полка было таким: пользуясь облачностью, рассыпаться и вести бой каждый в одиночку, без ведомых. Летчики все опытные, каждый может постоять за себя.

Выясняется, однако, что такого же плана придерживаются и немецкие летчики. При сближении с нами «фоккеры» рассыпали строй, и теперь каждому предстоит выбрать себе соперника. Для нас задача усложняется лишь тем, что предстоит постоянно наблюдать, все ли «фоккеры» «заняты», не увязался ли кто за «петляковыми».

Первым завязал бой Телегин. Он отбил одну машину в сторону и погнался за ней. Вражеский летчик привычным маневром пытался ускользнуть в облака, но Телегин прицепился к нему намертво. Оба самолета скрылись.

Через минуту из облака вывалился настоящий факел – «фоккер» грохнулся на землю.

Первая удача как бы задала тон всему поединку. Командир полка, как всегда, показывал пример.

Бой еще не разгорелся в полную силу, только завязывались отдельные схватки. Сцепившиеся пары чертили небо по самым замысловатым кривым. Стрельба слышалась изредка: у противника хватало опыта открывать огонь только с верной дистанции.

В то, что произошло дальше, трудно было поверить. Никто и не видел, как все случилось. Из облака, откуда только что вывалился пылающий «фоккер», вдруг показался еще один горящий самолет. Будто что-то подтолкнуло меня в сердце – я сразу узнал машину командира полка. Самолет обреченно летел на землю. Видимо, в облаках Телегин не заметил подкравшегося врага и получил неожиданную очередь. Я тотчас же спикировал следом за горящей машиной командира полка. Была слабенькая надежда, что сам Федор жив и выбросится на парашюте. Но все напрасно…

Коротенький бой, всего минута, снова схватка – и какая потеря… Бой этот так и не разгорелся в полную силу, словно немцы только затем и вылетели, чтобы сбить командирскую машину.

Пользуясь разбросанной облачностью, «фоккеры» рассыпались по небу, попрятались, ушли от боя.

Плохо помню, как мы довели задание до конца. «Петляковы», сбросив бомбовой груз, взяли курс на базу. Мы шли, как полагается, над ними, но в наших наушниках траурная тишина. Похоже было, что мы возвращаемся с похорон. Да, собственно, так оно и было. Мы лишились своего боевого командира, своего товарища…

Излишне говорить о той горечи, которую испытывали не только летчики нашего полка, но и других соединений, близко знавшие Федора Телегина. А нас с Федором связывала фронтовая дружба, крепче которой, как это знают только однополчане, нет ничего на свете.

На следующий день меня вызвал на военный совет командир штурмового корпуса генерал Рязанов. Я прибыл рано утром. В штабе уже все были на ногах. Меня без задержки провели к генералу.

– Товарищ генерал, капитан Луганский прибыл по вызову!

Командир корпуса внимательно посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что он хочет расспросить о подробностях гибели Телегина. Они знали друг друга очень давно, воевали бок о бок. Я не сомневался, что генерал очень переживал неожиданную утрату.

– Вот так…– грустно произнес генерал, опустил голову и с минуту посидел молча, барабаня пальцами по столу.

– Полк примете вы!– сказал наконец он, и это прозвучало как приказ. Я не был готов к такому разговору, я вообще не ожидал такого поворота и стал решительно отказываться, ссылаясь на молодость, на неопытность (мне и в самом деле казалось немыслимым заменить Федора Телегина). Однако генерал оборвал меня и повторил приказ снова, В армии, а тем более на фронте, в боевой обстановке, спорить не принято, и я, вытягиваясь, вскинул руку к пилотке.

Итак, на плечи мои легли обязанности командира полка. Помимо хлопот, связанных со сложным хозяйством, каким является авиационный полк, я должен был неизменно принимать участие в боевых вылетах. Летал на задания я и раньше, но теперь за мной следили десятки глаз, ибо нигде, как в авиации, не ценится так умение командира полка. Как старший товарищ, он обязан быть смелее, искуснее, неутомимее других. В этом отношении он постоянный образец для подчиненных, особенно для молодых летчиков (вспоминаю, как все мы всегда брали пример с Федора Телегина).

Из первых дней моего пребывания на этом посту мне вспоминается один довольно интересный случай.

В штабе полка, где мы находились с Кузьмичевым, раздался телефонный звонок. Трубку взял Кузьмичев.

– Слушаю!… Здравия желаю, товарищ генерал! Да, да, здесь. Передаю трубку.

– Сам!– шепнул мне Кузьмичев, протягивая телефонную трубку.

«Сам» или «хозяин»– на нашем условном языке командир дивизии. Генерал Баранчук, поздоровавшись, передал приказание организовать воздушную разведку. Предварительно он указал несколько квадратов, на которые следовало особо обратить внимание. Я занес все на карту.

– Разрешите выполнять?

– Кого думаешь послать?– спросил генерал.– Он знал всех летчиков полка,– по крайней мере, всех «стариков».

Мгновенно прикидываю в уме – кого?

– Сам полечу, товарищ генерал!

– Н-ну, добро,– немного замешкавшись, согласился генерал.– Буду ждать.

– Мог бы и не сам,– заметил Кузьмичев, когда разговор с генералом закончился.– Кого с собой возьмешь?

– Усова. Слетаем, проветримся.

Виктор Усов был молодой летчик из недавнего пополнения. Я взял его к себе ведомым, и мы уже несколько раз вылетали на задания.

– Иди готовься, я его сейчас вызову,– сказал Кузьмичев, поднимая телефонную трубку.

Перед тем как вылететь на разведку, договариваемся с Усовым, что он будет меня прикрывать, а я наблюдать за местностью и заносить все замеченное на карту.

– Посматривай кругом внимательней!– напоминал я.

– Не первый раз, товарищ командир!

Слетали мы очень удачно. Пролетая над тылом врага, засекли множество танков, механизированных частей и других войск. Все это немцы сосредоточивали для контрудара. Судя по количеству и концентрации военных сил, удар готовился в самое ближайшее время. Интересно, знают ли об этом в штабе? Видимо, догадываются. Противник сосредоточивался как раз в тех квадратах, на которые мне указал командир дивизии.

Стремясь побыстрее доставить ценные сведения, мы тут же легли на обратный курс. Разведав такие важные для нашего командования данные, рисковать нецелесообразно. На обратном пути нам могли встретиться немецкие охотники. Волей-неволей пришлось бы вступить в бой. Поэтому, чтобы не искушать судьбу, мы снизились до предела и так, на бреющем полете, благополучно миновали линию фронта. Все шло хорошо. Вот-вот должен был показаться наш аэродром.

Как потом выяснилось, два немецких истребителя давно уже следили за нами. Они засекли нас еще далеко в тылу, но, не решаясь напасть в открытую, тоже перешли на бреющий полет и незаметно крались позади, выбирая удобный момент. Такой момент наступил, когда мы стали заходить на посадку: я впереди, Виктор за мной.

Хорошо помню: земля все ближе, прямо перед глазами посадочный знак «Т» и вдруг панический голос в наушниках:

– Товарищ командир, «мессеры»!

Это с земли заметили вражеских охотников.

Все дальнейшее заняло какие-то секунды. Виктор Усов, оберегая меня, без всякой подготовки бросается на врага и сбивает ведомого, но сам попадает под огонь ведущего. Горит «мессершмитт», горит и самолет Усова. Виктор, впрочем, успел выброситься на парашюте и удачно приземлился на своем аэродроме. Потом он рассказывал, что, не отстегивая парашюта, лежал на земле и смотрел за воздушным боем. И только потом, когда все кончилось, он опомнился, увидел себя, запутавшегося в стропах, поднялся на ноги. Как летел, как приземлился, он не мог припомнить.

В воздухе остались двое – я и немецкий летчик.

– «Мессер» на хвосте! «Мессер»…– звенит в наушниках истошный голос.

Положение мое критическое: понятно и без подсказки с земли. Я шел на посадку и уже выпустил шасси. Самое беспомощное положение. В качестве добычи я представлял собой великолепную мишень. И летчик знал это,– недаром он так долго крался за мной. Схватки в открытую он благоразумно решил избежать. Видимо, его насторожила пестрота моей машины: надпись на борту, множество звезд на фюзеляже. Он знал, что перед ним далеко не новичок. Поэтому-то и решил действовать только наверняка.

Как стервятник, бросился на меня «мессершмитт». Сбить самолет на посадке или на взлете – пустяковое дело даже для необученного летчика. Исход здесь только один – гибель. И если я все-таки уцелел, то спас меня от верной смерти только счастливый случай.

Дело в том, что при выпуске шасси самолет сильно «проседает» в воздухе. Вовремя, очень вовремя просел мой самолет. Я слышал, как над головой прошла длинная очередь.

Мимо меня промелькнул силуэт «мессершмитта». С ревом пронесся он и взмыл вверх. Сейчас его положение предпочтительнее. Он хозяин ситуации, он атакует. Пока у моего самолета еще не убрано шасси, надо успеть зайти на боевую позицию, спикировать еще раз и уже теперь не дать промаха.

На фюзеляже вражеской машины я успеваю разглядеть кокетливый пиковый туз. А, старый знакомый. Видимо, решил мстить за своих.

Получив возможность осмотреться, я быстро убрал шасси и приготовился. Но драгоценные секунды все равно потеряны, и опытный противник это использует. В воздушном бою как в шахматах: потерянные темпы помогают сопернику развить неотразимую атаку.

Так и теперь: пока я выходил из беспомощного положения, немец уже зашел ко мне в хвост.

Кому из летчиков не знакомо то непередаваемо сложное чувство, когда видишь у себя на хвосте врага, причем врага опытного, хитрого и беспощадного, врага, который знает твое бессилие и уж постарается не выпустить тебя из когтей. Любой из летчиков на месте немца ни за что бы не выпустил добычи. Такая выгодная позиция! Азбука… Ко всему прочему нужно учесть, что бой происходил на глазах всего аэродрома – летчиков, техников, бойцов охраны. «Командир полка дерется!…» А у меня нарядная, вся в звездах и с дарственной надписью алма-атинцев машина. Как тут можно было осрамиться? И в этот момент я почувствовал, что та пестрота моей машины, над которой я до сих пор не задумывался, обязывает ко многому.

Но «пиковый туз», как ни крути, на хвосте.

Всем существом своим ощущаю хищную и стремительную нацеленность врага. Он раздосадован, разозлен. Промахнуться из такого положения! И теперь, в новой атаке, он весь собран, потому что больше удобной позиции не подвернется. Дай он мне возможность развернуться, и бой пойдет на равных. Но не ради этого «мессер» крался за мной так долго. Он собрался в комок, чтобы эта его атака была успешной, последней.

От ожидания удара хочется пригнуть голову. Ведь очередь последует вот-вот! Я, кажется, чувствую, как фашист нашарил своими пулеметами мою незащищенную голову. Закрыться бы, спрятаться. Но в то же время понимаешь, что прятаться некуда.

Новую пулеметную очередь немец всадил почти в упор. Всадил плотно и злобно. Но – снова удача для меня! Он лишь разбил мне фонарь, приборную доску, прострелил пистолет и парашют. Сам я остался цел, только сильно обожгло ногу. Верю и не верю собственной удаче. Два раза подряд!

Но теперь надо самому переходить в наступление.

Резко беру ручку на себя, и машина послушно взмывает вверх. Сейчас разговор пойдет совсем другой.

Смотрю: где немец, откуда собирается атаковать? А может быть, он уже убрался подобру-поздорову? Но нет, «мессершмитт» висит надо мной чуть сбоку, нацеливается опять. Решил, видимо: или пан или пропал!

Гадать не приходится: передо мной бывалый волк. Решаю навязать ему бой на глубоких виражах. В бою, а тем более в воздушном, соображаешь очень быстро, в какие-то мгновенья. Тактика боя созревает как бы сама собой, чуть ли не механически. Соображаю, что у меня уже совсем не оставалось горючего, значит, машина намного легче «мессершмитта». К тому же бой на глубоких виражах – дело давно знакомое. Попробую измотать немца на перегрузках.

Итак, он принял бой, не уклонился и азартно лег за мной в вираж. Он был по-прежнему уверен в себе. А может быть, решил, что неудачи в конце концов перестанут его преследовать. В самом деле, сколько можно? Промахнуться два раза подряд из таких выгоднейших положений!

Наши машины стали носиться друг за другом, находясь почти в перпендикулярном положении к земле. Я оглянулся на преследователя и заложил вираж как можно круче – на самом пределе. Расчет оказался верным. Мой самолет был легче, поэтому я обращался по кругу гораздо меньшего диаметра. Постепенно я оторвался от противника и стал догонять его, а повиснув у него на хвосте, дал длинную очередь. Видимо, сказалась перегрузка,– стрелял я не совсем точно: разбил немцу только фонарь и спинку сиденья.

Что ж, теперь удача улыбнулась немцу.

Однако я был хозяином положения и не выпускал инициативы. Со следующего захода я влепил снаряд прямо в магнето «мессершмитта». На этот раз выстрел был прицельный и точный. «Пиковый туз» снизил скорость, пропеллер у него заработал вхолостую и скоро остановился. «Мессершмитт» начал планирование.

Бой был выигран.

Немец планировал, быстро теряя высоту. Иногда «мессершмитт» клевал носом, но летчик умелым властным маневром выравнивал машину и ровно вел ее к земле. Черный зловещий самолет с ненавистными эмблемами фашистской авиации был обречен и представлял сейчас беззащитную мишень. Соблазн расстрелять его был велик, но я сдержался и подождал, пока он не сядет.

«Пиковый туз» приземлился в трех километрах от нашего аэродрома.