Текст книги "Путаный след"
Автор книги: Сергей Давыдов
Жанр:
Детские остросюжетные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Не езди к камню! – вдруг донеслось до него. – Стой, не езди к камню!
– Что? Кто это? – вздрогнув, обернулся Калина, сразу натягивая вожжи. Но никого не было вокруг. Послышалось ему, что ли…
– Не езди к камню! – повторил невидимый голос. – Слышь!
– Да кто это? Где ты? – все страхи разом вернулись к Калине.
– Да я же, Митька! Думал, не доберусь до тебя.
– Митька, – изумился Калина. – Где ты? Чего надо-то? Ну?
– В воде я, – ответил Митька и чуть приподнялся из кювета. – У камня мина-то!
– Митька… и вправду, – опешил Калина, не веря своим глазам. – Откуда тебе известно про мину? Врёшь, поди! – Он дернул вожжи. – Нельзя стоять-то мне, увидят. И ты уходи давай. Опасно здесь! Уходи, уходи!
Митька, пригибаясь, брёл за ним по кювету.
– Не ходи туда, говорят. Рванешься! Мина возле камня.
– Ты это вправду? – что-то соображая, замедлил шаг Калина.
– Вправду! У самого камня. Глубоко, бороной-то не зацепит.
– Не зацепит? Да откуда тебе известно?
– Знаю, если говорю. Не ходи! Конь может наступить, и всё тогда! Стой, говорю, нельзя же…
– Бороной не зацепит, – медлил Калина.
– Ну! В глубине она. Если б не лошадь, дак ничего б, – Митька вдруг нырнул в кювет, – Калина, немцы смотрят!
Калина, вздрогнув, обернулся. Водитель махал ему с пригорка.
– Шнель, шнель! – донесся его крик.
– Пошли вы к черту со своим шнелем!
Митька отозвался из кювета. Голос его напряженно дрожал.
– Зови их!
– Кого это? – не понял Калина.
– Да немцев этих!
– Зачем?!
– Скажи, что мина у камня. Один выход!
– Погоди, – ответил Калина. – Надо сообразить.
– Чего тут! Скорей зови!
– Дак они спросят: откуда ты знаешь? Не видно ж там мины!
– Да скажи, что мелькнула в грязи. Пусть они из автомата стрельнут туда. Она сразу и взорвётся. Зови. А я уйду пока.
И Митька стал быстро уходить по кювету к кустам.
– Шнель! – орали с пригорка теперь уже оба немца. – Шнель! – размахивали они автоматами.
– Ну и плешь получается! – пробормотал Калина. – Значит, стрельнут, и всё… Подумать надо!
Митька добрался до спасительных кустов. Наконец-то в безопасности. Здесь его никто не увидит. Удалось всё-таки спасти Калинушку! Часа два, не меньше, пришлось ползти сюда для этого, и в любую минуту могли его немцы увидеть со своего пригорка. Но не зря же его учил Сверлилкин терпению минера и находчивости разведчика.
«Как будто знал Калина, не боронил сразу с этой стороны. Вот и жив остался, – радовался Митька. – Ещё бы мамку спасти… Ничего, я сегодня к партизанам уйду. Там Сверлилкин. Уж он-то придумает, как её вызволить!»
Митька всей душой верил в безграничные способности своего Сверлилкина.
«Приказал же он нам с мамкой в партизаны уходить Надо было сразу и уходить. Он то знал, если велел. Придется всё рассказывать. И про Шашкина, и про эту мину. Заругается, ведь не велел ставить, не велел! Вот что получилось. Ладно хоть Калина не убился. А ведь мог!»
Митька раздвинул кусты и поглядел на дорогу: позвал ли Калина немцев?
– Ой, – вырвалось у него. – Это что же он делает! Не поверил мне. Ведь сейчас рванется! Ой… – Митька в страхе прижался лицом к земле, закрыл руками уши. – Сейчас рванет… пропал Калина. Из-за меня пропал! – всхлипнул он.
– В чём дело? – сказал водитель. – Теперь он взял лошадь под уздцы. Чем это объяснить?
– Меня это совсем не интересует. Лишь бы скорей! За задержку отвечаю я! – выкрикнул ефрейтор.
– Но он идёт теперь ещё медленней. Устал, я думаю.
– Просто понимает, собака, что если мины не было до сих пор, то она где-то здесь! Но ползти ему я не позволю! От этого камня еще целых полкилометра. С такой скоростью он и за час не проползет.
Ефрейтор сложил ладони рупором и заорал:
– Шнель! Шнель, собака. Я приказывай!
– Он даже не смотрит, – усмехнулся водитель. – Ступает, как по льду!
– Шнель, – багровея от натуги, вопил ефрейтор. – Шнель!
Но русский словно бы не слышал его.
– Не оглох ли он от страха? Мне рассказывали, что такое случается. От страха можно даже ослепнуть.
– Меня это не интересует! Пусть хоть ослепнет и оглохнет сразу, меня это не интересует! Мне надо, чтобы он шел быстрей!
Ефрейтор дал очередь из автомата вверх.
– Всё равно, – констатировал водитель. – Всё так же! Только-только миновал этот несчастный камень!
Ефрейтор стал наводить автомат туда, вниз
– Идиот! Я его изрешечу сейчас, – прорычал он в бешенстве.
– Стойте! Смотрите, он хлещет лошадь. Он уже бежит!
– То-то! – зло ухмыльнулся ефрейтор. – Сразу стал видеть и слышать, негодяй!
Калина поверил Митьке. Никто бы сюда зазря не пополз!
Он внимательно поглядел на камень и на полоску дороги возле него, по которой должна пройти борона.
«Он сказал, что мина глубоко и борона не зацепит… – соображал Калина. – Значит, она у самого камня и я был почти у неё, когда ехал в ту сторону. Мина глубоко, но лошадь, значит, может наступить! И гады эти теперь смотрят всё время. Ничего не поделаешь, придется звать их. Чего тут и рассуждать – жив хоть остался, и спасибо… Зря помирать, что ли…»
– Собака! – донеслось до него с пригорка. – Шнель! Шнель!
«Собака! – зло повторил про себя Калина. – Собаку ударь, дак она… – Он ещё раз внимательно поглядел на дорогу. – Я вам покажу собаку! А если… – Он вздрогнул от мысли, внезапно пришедшей к нему. – Нет… страшно… Лучше не надо!»
Но в него словно бы вселился другой человек. И этот человек словно бы шепнул ему: «Надо! Сколько же ты будешь терпеть и трусить. Или ты и взаправду червь!»
Калина, прищурившись, глядел на дорогу. А что, если взять мерина под уздцы и вести потихоньку и у самого камня отвернуть немного. А за камнем – назад. Борона и вильнуть не успеет…
– Опасно! – пробормотал он. – Ох, опасно. Рванусь!
– Шнель! Будем стреляйт! Шнель, собака!
Калина отшвырнул вожжи и, взяв мерина под уздцы, медленно повел его к камню.
– Что я делаю! – простонал он, удивляясь своему отчаянному поступку – Тпрру! Куда ты торопишься-то, леший! Ну, полегоньку! Вот сюда.
Гулко простучала автоматная очередь. Мерин сильно вздрогнул.
– Не бойсь! Пугают! – удержал его Калина, сам дрожа всем телом. – Ещё шаг, ну. А теперь в сторону, вот та-ак. Ой, – выдохнул он. – Разорвётся сердце!.. Ещё в сторону давай. А теперь назад! Тихонько только, – Калина поглядел на борону. Она всё же немного вильнула, но грязь тут же стала заплывать в борозды. Главное, немцы не всполошились! – Ну ещё, милай! Мы им покажем «собаку»! Ну… ну… вот и всё! А теперь пошёл! Пошёл, милай! Ага! Всё в порядке! Давай, давай! – ликовал Калина. – Живы ведь остались! Ну и ну!
Он плохо запомнил, как проделал до конца весь путь. Не слышал, как орал на него ефрейтор, угрожая чуть ли не виселицей за медленную работу. Он устало ждал, когда же ему можно ехать домой.
– Убирайся, собака! – наконец-то отпустил его ефрейтор. – Будь доволен, что остался жить! – он достал из коляски мотоцикла ракетницу, и зеленая ракета, описав дугу, повисла над шоссе. И тотчас с обеих сторон двинулись немецкие грузовики.
Калина живо отцепил постромки от бороны и забрался на лошадь.
– А ну-ка, милай! Нно! Уноси ноги-то!
Глава XI
ДВА ВЗРЫВА
Митька летел пулей через березовую рощу.
Он видел всё!
Он никогда не думал, что Калина на такое способен. Вот тебе и самый тихий человек в селе!
Вот тебе и «Калинушка убогонький»!
Жаль – Сверлилкин не видел.
«Не-ет! – на бегу думал Митька. – Я бы так не сумел. От страха бы окочурился на месте! Когда он по мине шел, дак сердце у меня совсем остановилось, а если б самому такое пришлось…»
Из кустов Митьке не видна была хитрость Калины. Ему казалось, что мерин прошёл прямо по мине.
«Быстрей, – подгонял себя Митька, – Калина кругом поехал. За рощей встречу его! Быстрей, еще к ручью надо – помыться».
Запыхавшись, Митька добежал до ручья, бросился на колени и стал смывать с себя грязь – целый день сегодня ползал.
Исхлестанное ветками лицо горело, словно его пчелы изжалили.
Сперва он напился. Ключевая вода застревала в горячем горле.
– Ух… ха, – приговаривал Митька, кидая на себя пригоршнями воду.
– Ну и подлец же ты, Митька! – вдруг донеслось до него. – Ну и брехун! Всю жизню во мне убил. А всё зря!
На другом берегу ручья, понуро съежившись, упираясь коленями в тощую грудь, прижимая к сердцу больную руку, сидел обессиленный Калина. Шапку он где-то потерял, и русые волосы прилипли ко лбу. От шапки на голове остался круг, и там, в этом круге, волосы были безжизненно-серого цвета.
«Поседел, – понял Митька. – Сегодня».
– Что же ты, Митька-а, – со вздохом протянул Калина. – Где ж твоя мина-то? Сукин ты сын!
– Как где? Там она, – ответил Митька, всё разглядывая Калину.
– Да иди ты знаешь куда! Я было подумал, что ты партизан… Вот дурак, – сплюнул в сердцах Калина, – кому поверил!
– Да там же она! У камня.
Калина даже не посмотрел в Митькину сторону Он недоверчиво хмыкнул и повалился набок, вытягивая натруженные ноги с подрагивающими искривленными пальцами. Сапоги Калины отмывались на песчаной мели. От них шёл по воде мутно-желтый след.
– Как у меня сердце не порвалось. Эх-ма! Нашел партизана! Погляди-ка хоть, где у меня мерин?
– Вон, на поляне.
Калина усмехнулся.
– Говоришь, там она?
– Мина? Там!
– Где?
– Да у камня.
– Врешь!
– Сказал – не вру, – застучал себя Митька кулаком в грудь. – Не вру!
– Дак чего ж она не бахает тогда, а?! – выкрикнул Калина.
– Ещё бахнет. Вот сейчас может. В любую минуту, – заверил Митька.
Калина отмахнулся только и спросил сам себя:
– А где ж у меня борона-то? Вроде я без бороны сюда прискакал. Ничего не помню.
Теперь усмехнулся Митька.
– Ты же её там отцепил. Когда кончил.
– А ты откуда знаешь? Всё-то ты знаешь.
– У меня немцы мамку забрали, – сказал вдруг Митька. – В комендатуре она теперь сидит.
Калина вздрогнул.
– Да что ты! Вот беда-то, – испуганно ахнул он. – Из комендатуры назад никто не возвращался.
– Шашкин донёс! Я ведь мину-то сам ставил. Оттуда и знаю. Шашкину её хотел, а видишь, что получилось. Чуть ты не убился. Она там, там! Я её хитро поставил. Сразу две машины чтобы рванулись! Верь мне!
– В комендатуре… – Калина поднялся и, перешагнув через ручей, присел возле Митьки. – Ты подожди горевать, может, отпустят её.
– Не надо, – закусил губу Митька, чтобы не зареветь. – Не надо. Оттуда так не отпустят… Может, в лагерь пошлют, – добавил он с надеждой. – Может, сбежит ещё.
– Да-да. Она-то сбежит. Шустрая она, – утешал Калина, а сам горестно думал, что Анна пропадёт непременно. Такой уж у неё характер: на первом же допросе немцу в горло вцепится.
Всегда она была горячей, отчаянной на слова и поступки. Анна – двоюродная сестра его Кати.
На всю жизнь Калина считал себя обязанным ей. Когда вся Катина родня выступала против их брака, Анна приютила молодожёнов у себя. Не побоялась, пошла наперекор всем!
Только однажды обидела она Калину, но это случилось в горький час, и Калина стерпел эту обиду.
В начале войны, когда машины увозили из села мужиков, Калина пришел к военкомату. Знал, что его не возьмут с больной рукой. Пришел просто так, поглядеть.
У военкомата метались женщины и дети. Кричали, плакали, повисали на бортах грузовиков. Падали со стоном в густую пыль дороги.
Калину никто не замечал. Он моргал глазами в стороне – унылый инвалид.
Но вот и последний грузовик исчез из виду.
Женщины, всё ещё голося, поднимались с земли, брали на руки плачущих детей, но не расходились, жались друг к другу, сбившись в кучу.
Тут Анна и заметила Калину.
– Эй, ты! – сказала она жестоко. – Жалкая душа! С бабами остался, дак юбку-то надевай! Уберись ты хоть с глаз-то, не трави душу. «Мужик»! Эх, ты!
– Слушай, Митька! Объясни ты мне ещё раз про эту мину. Ничего ведь я не понял, что ты говорил. Отчего взрыва-то нет?
Митька постарался объяснить получше.
– Выходит, они обязательно рванутся. Хитро ты придумал.
– Да не я это. Сверлилкин.
– А-а, – протянул Калина, – я так и думал.
Он помолчал, потом достал из ручья сапоги, вылил из них воду, обулся и спросил:
– Как ты к этому камню-то пробирался. Ну-ка расскажи.
– Зачем? – удивился Митька. – Туда ого-го как трудно ползти, к кустам тем.
– Трудно, значит. А ты всё равно скажи.
– Да зачем? – не понимал Митька.
Калина поскреб рукой щетину на подбородке и сказал с силой:
– Хочу я своими глазами поглядеть, как они рванутся! Скажи скорей, как туда дойти. Ты на руку мою не смотри. Доползу!
– Долго же туда, – нерешительно проговорил Митька. – Она может раньше рвануть… ничего и не увидишь.
– А вдруг успею. Надо мне это, Митька, – Калина стукнул себя в грудь здоровой рукой, – вот как надо. Да скорее ты говори! – заорал он вдруг.
– Да чего говорить-то. Все одно сам не дойдёшь.
И Митька в третий раз за сегодняшнее утро пустился в трудный путь.
Они лежали в засаде как настоящие партизаны. У них только не было гранат и винтовок. Они лежали не в придорожных кустах, куда приползал Митька, чтобы предупредить Калину, а выше, на лесистом взгорке, с которого видна была эта дорога от самого развилка до начала асфальта. Все опасное место было как на ладони. Митька несколько раз дергал Калину, чтобы тот не очень высовывался.
Митька всё больше удивлялся Калине. Откуда у него снова силы взялись? Полз, да ещё как! Все время поторапливал, боялся, что не увидит взрыва.
Машины шли одна за другой. В сторону аэродрома они шли, низко приседая на рессоры. Какой-то тяжелый груз, затянутый брезентом, везли они. Назад ехали быстрее, прижимаясь к обочине, чтобы пропустить те, что ехали с грузом навстречу.
– Зачем же ты у камня зарыл! Они ж сюда не сворачивают. Камень-то мешает, – упрекал Калина.
– Ты рыбу ловил когда? – прошептал в ответ Митька.
– Ну.
– Крупную легко ль поймать? – Точно так ответил Митьке Сверлилкин, на такой же его нетерпеливый вопрос. – Терпение надо!
– Дак они тут никогда и не поедут, – усмехнулся Калина.
– Потерпим. Это ж не сверло заточить! – прошептал Митька.
Машины шли одна за другой. Одна за другой двигались им навстречу. Непрерываемый гул стоял над шоссе.
– Что же сейчас в селе-то делается? Катя уж, поди, на работу ушла. Не дождалась меня и убивается теперь, – вздохнул Калина.
А в селе царила паника. Сновали мотоциклы. Бегали солдаты в мышиных мундирах.
Разыскивали Сверлилкина. Искали Шашкина.
Штубе был взбешен: ещё двое ушли в партизаны! Надо с этим кончать!
Он приказал обыскать дом Шашкина. Штубе вызвал машину и сам подъехал к шашкинскому дому. Солдаты уже орудовали там. Обер-лейтенант лично командовал обыском.
– Оружие ищите! – прорычал Штубе. – Переверните всё к чертовой матери!
Солдаты стаскивали с чердака и швыряли вниз тяжелые шматы сала Кадушка с медом, гулко ударившись о землю, раскололась, и желтый густой поток пополз из-под нее. Прямо в него упал рулон черного сукна.
– Ничего нет, господин комендант!
– В сарай! – командовал Штубе. – А это что за погреб? Сбить замок! Обер-лейтенант, там надо особенно тщательно все проверить!
– Есть! – побежал обер-лейтенант к погребу. – Шульц! Берг! – позвал он с собой двоих солдат.
По замку били прикладом автомата, но замок был амбарным и не поддавался.
– Обер-лейтенант! – взвизгнул Штубе, теряя терпение.
Наконец-то принесли откуда-то тяжелую кувалду, сбили замок.
Обер-лейтенант с солдатами исчез в погребе. Штубе наклонился над входным проемом.
– Ну! Что там? Что, я спрашиваю!
– Сало, – донесся приглушенный голос обер-лейтенанта.
– Опять сало! Доннерветтер! Ищите лучше! Должно быть оружие!
– Сейчас. Ищем, – донеслось из погреба. – Шульц! Берг! Посмотрите в том углу. Здесь я справлюсь сам!
Это были последние слова обер-лейтенанта.
Это было последнее, что услышал Штубе.
Сильный взрыв расколол землю под ним…
От Штубе ничего не осталось (не говоря уже об обер-лейтенанте и двух солдатах) – пришлось немцам хоронить пустые гробы!
Так и случилось, что весь немецкий гарнизон и вновь назначенный комендант сочли Шашкина партизаном и за его голову была обещана награда.
Но в селе старухи, качая головами, говорили: «Ну и Шашкин! Вот подлец! Сам сбежал, а добро-то свое заминировал. Чтоб никому не досталось!»
Машины шли и шли по дороге. Ни одна из них не хотела сворачивать к щербатому камню.
– Ничего, – шептал Митька уже не так уверенно. – Большую рыбу поймать не просто.
Калина, вдыхая запах мокрой земли, молча смотрел на дорогу. Было ясно, что он не верит больше ни во что.
– Посмотри-ка, – толкнул его вдруг Митька. – Да не туда. Вправо. Что это… Никогда не видел!
Давя дорогу, проваливаясь в колдобины, завернула сюда с развилки огромная странная машина. Впереди у нее были две пары больших колес, а дальше под широкой и высокой платформой стальные гусеницы.
Шофер сидел высоко в кабине без боковых дверей, и вместо крыши над ним был броневой щиток. Широкий туполобый радиатор был скошен назад, и от него исходило зыбкое марево тепла.
Это был автомобиль-тягач. Для особо тяжелых, негабаритных грузов. Он вез на своей платформе высокое двуствольное орудие. Зенитную установку для охраны аэродрома. Задранные кверху стволы угрожающе целились в небо.
Сзади платформы был еще прицеп. На нем сидели семь немцев в касках. Расчёт зенитной установки.
– Митька! – Калина, забыв обо всём на свете, приподнялся. – Колея-то у неё, погляди, широченная!
Митька быстро дернул его назад.
– Сам вижу. Убери голову-то!
– Ишь! Земля аж гудит!
Два глубоких рубчатых следа тянулись за машиной, словно две канавы, и на дне их желтел песок.
– До песка достаёт. Вот тяжесть! – заметил Митька. – Это хорошо. До песка-то тут грязи да гравия с полметра!
– Не-е, – вздохнул Калина. – Ничего у нас не выйдет. Маленькие мы с тобой люди для такого дела!
Но Митька ещё раз посмотрел на широко расставленные друг от друга гусеницы автомобиля-тягача, и в сердце его застучала надежда.
– Подожди ты! – прошипел он сердито. – Смотри!
Рыча, как тяжелый танк, беспрерывно подавая сигналы, автомобиль-тягач полз вперёд.
Вращал руль водитель под бронированным козырьком.
Покачивались семь рогатых касок.
Стволы презрительно смотрели в небо, словно собираясь плюнуть в него.
Щербатый камень был уже недалеко.
– Видишь. Не заденет. Каб поближе сюда… эх-ма! Кто мы такие, чтобы эдакую силу одолеть!
Митька и сам видел, что машина пройдёт в стороне от мины.
– Ничего. Ещё другие будут. Всё равно кто-нибудь рванется.
– Другие! Жди их.
Машина-тягач поравнялась со щербатым камнем.
– Hy-y… совсем в стороне, – разочарованно вздохнул Митька. – Я думал, наедет!
– Надо было тебе к камню ставить. Додумался!
И тут произошло непонятное.
Автомобиль-тягач вдруг начал подниматься на дыбы, задирая кверху тупое рыло, и откуда-то взявшееся стремительное чёрно-белое пламя чиркнуло по радиатору и охватило его весь.
Орудие махом повалилось назад, раздавив прицеп и сидевших на нём.
И только тут до Митьки с Калиной долетел грохот взрыва.
Он был каким-то несильным по сравнению с тем, что наделал.
Пламя охватило весь автомобиль.
Орудие лежало среди обломков прицепа.
Ни один немец не вылез из-под него.
С других грузовиков уже бежали сюда немцы, крича, стреляя из автоматов в придорожные кусты.
– Лежи, Митька! Леший ты мой, – радостно прошептал Калина. – Совсем ты мне сердце-то измордовал. Это где ж у тебя мина-то была, стервец! Совсем в стороне!
– Да нет же, – отозвался Митька, прижимаясь к земле, потому что шальные пули засвистели неподалёку. – Всё правильно. Это она от сотрясения. Ну… как это Сверлилкин-то говорил, сдето… сдетонировала!
РАССКАЗЫ
ЖИВЫЕ ЛИНИ
Рассказ
Всю весну и лето жил дед Антон на Цыганском острове. Ни он немцев не видел, ни они его. На ранних, едва проснувшихся рассветах ловил дед рыбу. Поздними непроглядными вечерами приплывали к нему на камьях деревенские ребятишки, в узелках у них были картофельные лепешки, луковинки, куски тяжелого, горьковатого хлеба Взамен дед вытаскивал из тростника садок и выпускал в камьи скользких и холодных, как подводные голыши, линей. В стареньких выдолбленных из толстых деревьев камьях колыхалась вода, и лини начинали носиться по ним, поднимая брызги. Ребятишки уплывали, а дед приносил в землянку узелки, торопливо развязывал их и каждый раз горько сокрушался, что не принесли ему ребятишки хотя бы на одну закрутку махорки. Но что могли поделать ребята: в деревне совсем не было мужиков, а одноногий пасечник Гриша давно курил мох.
Дед Антон ушел на Цыганский остров после того, как провел болотами к партизанам двух наших летчиков. Самолет упал в трех километрах от деревни, лётчики прыгнули с парашютами, и дед разыскал их здесь, в зарослях Цыганского острова.
Оставаться в деревне после этого было опасно, всякие люди наведывались, и дед с пасечником выкопали на острове землянку. В ней дед прожил весну и лето, и ни он немцев не видел, ни они его.
Так бы и просидел он всю войну, наверное, если бы от тоски по табаку не пришла ему в голову дерзкая мысль – сходить в районный центр Пустошку на базар, может, там удастся выменять рыбу на осьминку махорки. Сперва он гнал от себя эту мысль: Пустошка была далеко, добираться до нее нужно часа два, мало ли кого по дороге встретишь, и немцев в Пустошке полно, кто знает, дадут ли рыбу продать, ещё отнимут и надают по шее. Но желание свернуть козью ножку с настоящей махоркой дразнило всё сильнее…
Дед шёл лесными тропами и тоскливо думал, что война видна даже здесь, в лесу. Осень. Все полянки красным-красны от брусники, грибы выбегают прямо на тропинки. Раньше лес по осени был полон народа, отовсюду слышались голоса, а сейчас пропадает лесное богатство, даже дети боятся из дому нос показывать.
На кочке возле тропинки, дразня красной бархатной шляпой, стоял крепенький подосиновик. Дед не удержался, бережно снял с плеча корзину и отломил белую, хрупкую ножку. Несколько крупных, прозрачных капелек скатилось с гриба.
– Вот ведь какое добро пропадает, – прошептал дед и положил гриб в корзину. На дне её, уложенные в сочную речную траву и завернутые в мокрую холстину, лежали крупные лини. Линь – рыба живучая. Дед рассчитывал живыми донести их до Пустошки. С тех пор, как помнит дед себя, рыбаки в этих местах продавали рыбу живой. В этом был свой рыбацкий шик, только у самых неопытных она засыпала раньше времени.
Тропинка выбежала из леса и запетляла одичалым, поросшим сорными цветами полем. Дед не был здесь с начала войны и помнил это поле голубым от зацветающего льна.
Но вот и дорога. Безлюдная, с тревожно гудящими проводами, с черными лужами. Вступив на нее, дед тоскливо пожалел о том, что выбрался со своего надежного острова. Какое-то смутное предчувствие беды вселилось в него.
Он успел отшагать по дороге километра два, когда догнала его подвода. Седоков было двое. Полная, не знакомая деду женщина правила лошадью. Сбоку, свесив ноги в крепких немецких сапогах с широкими раструбами голенищ, сидел парень. Он хмуро и подозрительно оглядел деда и приказал женщине остановить лошадь.
– Что в корзине? – спросил он, спрыгнув с телеги и подойдя к деду.
– Линьки.
– Что? – не понял парень.
– Так… рыба… Линьки. На базар несу.
Парень нагнулся и, сбросив в лужу подосиновик, запустил руку в корзину. Пошарив в ней, он вытер руку о штанину и коротко приказал:
– Садись.
Телега тронулась, а парень продолжал допрашивать:
– На базар, значит?
– На базар, милый.
– Ты что ж – разбогатеть хочешь? – Парень вплотную придвинулся к деду. От него пахло винным перегаром и табаком.
– Табачку хочу выменять. Какое – разбогатеть! Осьминочку бы махорки…
– Махорки! – парень презрительно усмехнулся и, достав из кармана пачку сигарет, вытащил одну и прикурил от маленькой блестящей зажигалки. Затянувшись, он выпустил струю дыма в сторону деда. У деда запершило в горле, потемнело в глазах, закружилась голова. Не отрываясь, смотрел он на сигарету.
– На базар, значит, шёл, – снова повторил парень, не обращая внимания на жадные взоры деда. – Это хорошо, что на базар. Господин комендант велел всем ходить на базар. Он даже приказ написал, чтобы люди занимались свободной торговлей. Мы вот тоже везем кое-что. – Парень показал на большой сундук, стоящий на телеге. – Но мы люди солидные, подожди – скоро магазин откроем. – Он пьяно улыбнулся и протянул деду окурок.
Дед задрожал, но, собрав все силы, отвернулся от медово пахнущего окурка и произнес:
– Не, я махорку только уважаю, а от этого кашель у меня.
«Откуда ты, ворон, взялся? – думал дед. – Всех я в этих местах знаю, а тебя отродясь не видел. Ишь, рожа сытая, а ведь русский, прости господи! Всех война разбросала, перекалечила, а этому благодать от неё!»
Так и ехал он до Пустошки, отвернувшись. Парень к нему больше не приставал.
В Пустошке дед слез с телеги и, поблагодарив, хотел было снять корзину, но парень остановил его.
– Э, нет! Так дело не пойдет, – сказал он и, запустив руку в корзину, вытащил оттуда двух самых больших линей.
– Теперь в расчете, – засмеялся парень, кинув извивающихся линей на телегу.
Мимо обгорелых и заколоченных домов, минуя станционные пути, дед пробрался к базару. Только возле самого базара впервые встретился ему немецкий солдат в зеленом мундире. Солдат покосился на корзину, сделал было шаг к деду, но махнул рукой и отвернулся.
– Пронесло, слава тебе… – прошептал дед. – Ох ты! Ну и базар. Эх-ма!
До войны базар был шумным и веселым местом. Визжали поросята, подпрыгивали связанные по ногам петухи, рыбаки вытаскивали из корзин лоснящихся на солнце живых рыбин. Теперь же весь базар расположился на нескольких деревянных лотках, за которыми две-три унылые фигуры меняли тряпки на хлеб, да какая-то бабка продавала подсолнухи.
– Зря я шел! Какие тут покупатели, собак – и то не видно.
Он поставил было корзину на прилавок, но передумал и сунул ее вниз под ноги.
– Нечего хвастаться. Кому надо, и так спросит.
Сразу же к нему подошла бабка с семечками.
– Что меняешь? – спросила она. Губы ее были черны от шелухи.
– Иди, иди. Ничего тут для тебя нет. Не меняю я. Продаю.
– Кто ж теперь продает, старая ты башка! – заругалась бабка. – На кой пес тебе деньги? Давай на семечки менять. У тебя хлеб, поди? Али мед?
– Иди, говорят. Нечем мне щелкать твои семечки, – отмахнулся дед.
– Сказывай, что у тебя? – не отставала бабка. – Могу и на деньги купить.
– Спрос, кто спросит – тому в нос! Махорки у тебя нема? Нет. Ну и иди.
Бабка еще потопталась, вздохнула и сказала, отходя:
– Коменданта ещё не было сегодня! С какой ноги этот леший фюлер встанет – неведомо… Ох, ох! Но торговцев не трогает.
Никто больше к деду не подходил, и от нечего делать он дважды перечитал приказ коменданта, в котором разрешалось всем честным крестьянам вести торговлю.
– Торговля-я, – про себя усмехнулся дед. – Кислый воздух продают!
Невысокая, по глаза закутанная в черный платок женщина остановилась у прилавка.
– Да никак дедушка Антон? Жив еще, – тихо сказала она.
Дед оглядел ее внимательно, но признать не смог.
– Жив, жив. А ты-то кто? Знакомый голос-то, а не признаю никак.
– Что меняешь? – все так же тихо спросила она. – Еды бы какой!
Он все приглядывался к ней.
– Каб не платок, узнал бы, может. Еды, говоришь, – он решился. – Линьки у меня. Сегодняшние.
Она даже переступила с ноги на ногу. Недоверчиво покачав головой, переспросила:
Линьки?
Он улыбнулся:
– Ну.
– Живые, скажешь?
– Другими не торгуем. Тухлых сам не люблю и другим не сую! – похвастался он и снова спросил: – Чья же ты? Укуталась, да и говоришь, ровно тебя подслухивают!
– Живые лини! Как в праздник! Да не смотри, дедушка Антон, не узнаешь. Анка я – стрелочникова жена.
Он даже ахнул про себя. Жена стрелочника Ивана, расстрелянного, как он слыхал, немцами.
– Анка! Да как ты изменилась!
Она быстро сказала:
– Прячусь я с детьми по людям. Найдут – беда будет. А деться некуда. Так вот каждый день и ждем смерти… Что ты за линьков-то просишь?
– Табачку хотел, – проговорил было дед и вдруг подтолкнул корзину к ее ногам. – Бери! Всех бери, слышишь! Не подохну я без табаку!
– Постой, дедушка Антон, – остановила она его. – Твоё счастье. Есть у меня махорка. От Ивана осталась. Сейчас я тебе принесу да заодно и мешок под рыбу возьму.
И она торопливо ушла. А дед стоял и всё думал, как обрадуются ее ребятишки, когда она нажарит им рыбы.
– Пёс бы с ним и с табаком, – приговаривал он.
Анка еще не успела вернуться, как дед услыхал громкие слова:
– Торговля надо обязательно! Торговлей не будет бандит!
– Комендант! – бабка с подсолнухами принялась вытирать прилавок рукавом.
Дед увидел невысокого немца с узорными погонами на плечах кожаного пальто. На щеке немца чернело большое родимое пятно. Глаза цепко осматривали все вокруг.
Два автоматчика, как две тени, двигались за спиной коменданта. А он быстро шагал вдоль лотков, брезгливо оглядывая торгующих.
– А, и ты тут, – проворчал дед, увидев, как к коменданту, сияя и кланяясь, подбежал тот самый парень, что подвез сегодня его. Он что-то сказал коменданту. Тот тоже улыбнулся и потрепал парня по плечу. Потом подошел к лотку, где расположились старьевщики.
– Здесь он торговать! – показал немец на парня. – Он – честный торговлец! Вы убирайтесь! Туда. К забор.
Старьевщики, суетясь и дрожа, стали собирать свой скарб
– Только бы Анка сейчас не пришла, – испугался дед. – Беда может быть!
– Шнель! – крикнул немец старьевщикам. – Ну!
Из-под лотка старьевщиков выскочила напуганная кошка. Комендант нагнулся и погладил её рукой в перчатке. Парень быстро выхватил из кармана какой-то кусок и бросил его кошке.
– О-о-о, – одобрительно пропел комендант. – Тоже любишь скотинушка!
И тут дед увидел Анку. Она шла через базар к нему.
– Пронеси нелегкая, – прошептал дед и вздрогнул, заметив, что парень наблюдает за Анкой.
– Анка, беги, – шептал дед. – Неужто не видишь, а? Эх!
А парень уже двинулся в сторону коменданта, не сводя с Анки глаз.
Комендант как раз подошел к лотку, за которым стоял дед.
И вдруг дед рванул корзину на прилавок. Он опрокинул её, и зелёные лини хлынули на прилавок вместе с мокрой травой.
Линьки! Сладкие да свежие,
лучше, чем прежние-ее!
Не ешь свинину,
Покупай линину-уу! –
Нараспев во весь голос завопил дед.
– Что такой! – закричал комендант, и пятно на его щеке задергалось.
От крика Анка подняла голову, на мгновение замерла и тут же метнулась в сторону и исчезла из виду.
– Слава богу, – проговорил дед про себя и снова заорал:
Ли-ни-и!! Ли-ни-и!
Сладкие да свежие,
лучше чем…
– Молчать! – гаркнул комендант и поискал глазами парня.
Тот в секунду подлетел.
– Что есть такое? – тихо спросил немец. – А?
– Дак простая рыба. Вку-усная больно, – услужливо-быстро ответил парень. – Свежачки. Мм. Попробовали бы. Вкуснее нет, – повторил он.
Но немец поднял к его лицу кулак в перчатке. Пятно на щеке задергалось еще сильнее.
– Почему она живая?! – показал он на линей. – Почему?! Ей больно! Она мучается!
