Текст книги "Он погиб до полета Гагарина"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

21.10. Закончила записи. Шифратор волнует меня больше, чем нужно бы. Черно-красная таблица и особенно счет времени (17 раз по 20!) наводят страх и скуку великую.

Устала. С удовольствием растянулась бы сейчас на полу, да ведь испугаются до смерти!

20 мая 1962 года.

10.15. Воскресенье, день веселья!

Как вы поживаете, мои дорогие мужички? Есть ли у вас запасы воды-еды? Надеюсь, что Санька здоров и у тебя, Юра, хорошее настроение. Да нет, ворчишь, наверно: «Вечно ее черти где-то носят!» Ладно, это запретная тема.

Не знаю, кто сегодня в той комнате, и от этого немножко неуютно – у разных смен разные почерки. Сегодня забыла сообщить, что проснулась, а сразу зажгла «Латр. на 60», так они, вредные, не почесались, пока я не проделала все по порядку. Как будто не ясно – раз я что-то зажигаю, значит, проснулась! В общем, я была сконфужена.

...Настроение прекрасное. Купаюсь в волнах блоковских стихов.

...Ну, хватит, пора, наконец, приниматься за работу – имею в виду доклад. Как всегда, впуталась в историю – ну, что бы мне взять простую, ясную тему! Так нет же, понадобилась «творческая»! Словом, «мастерица варить кашу». Как-то расхлебаю?..

Тема доклада была: «Социализм – надежная стартовая площадка для советских космических кораблей» – сокращенный вариант фразы из обращения ЦК КПСС в связи с успешным завершением полета Германа Титова. Она, эта фраза, тогда везде мелькала, звучала по радио, висела на домах, на демонстрациях ее носили в виде лозунга.

Я очень убедительно показала в докладе, что это именно так и есть, очень гордилась тем, что мы первые в космосе, как будто это было моим личным достижением, и считала, что это так и должно быть. И нисколько не сомневалась тогда, не сомневаюсь и теперь, что такое настроение было едва ли не у всех советских людей.

16.25. Начала читать эту здоровенную книгу и неожиданно так увлеклась, что сама удивилась. Материала для доклада полным-полно, и у меня уже «бьется сердце и горит голова».

...Обо мне сегодня очень заботятся: холодильник работает почти непрерывно, температура 20, влажность 70 – 80%. Спасибо, люди!

22.35. Увлеклась докладом, читаю целый вечер. Удивительно, как успели столько написать и издать про космос всего за год!

Ничего не происходит, как на Луне. Чувствую себя совершенно обычно, настроение бодрое и очень хорошее.

Доклад получился красивый, в нем было много цитат, в том числе стихотворных. Такие, например, строчки:

«Нашим стартом к неведомым звездным просторам

Были звезды на шапках и картузах!»

В бытность мою в отряде я приобретала книги в Специальной книжной экспедиции по спискам, которые присылались летчикам-космонавтам (нам их отдавали те, кто не пользовался). Потом, когда Ю. был в Отряде гражданских космонавтов (с 1970 по 1979 год муж Валентины Пономаревой Юрий также проходил подготовку в отряде космонавтов – С.Ч.), для них периодически привозили книги в книжный магазин в Подлипках.

Я всегда отправлялась туда сама – не могла отказать себе в этом удовольствии. Меня препровождали в подсобное помещение, где на полках и стеллажах горами лежали книги, и я могла копаться в них сколько угодно. Хотелось взять чуть ли не все, и иногда получалось рублей на 200, а то и на 300 – по тем временам сумма весьма значительная.

Дома книги долго лежали горой на полу, мы их перебирали, рассматривали, раскладывали; у меня была своя горка, у Ю. – своя. В течение месяца-двух они так и лежали, потом постепенно рассасывались – прочтешь или просмотришь и ставишь на полку.

Но все это так, к слову.

Доклад был не только красивый, но и очень искренний, я писала то, что думала и чувствовала, недаром же у меня «билось сердце и горела голова». Получила за него высший балл, а Масленникову доклад так понравился, что он приказал прочесть его нашим солдатам. Я перепугалась, но, к счастью, до этого не дошло. А доклад потом потерялся.

...Сообщила на Землю, что лечу к созвездию Эридана: меня давно уже подмывало что-нибудь такое сделать – пусть хоть улыбнутся. Может, шутка и не люкс, ну и ладно, все равно буду лететь к созвездию Эридана.

21 мая 1962 года.

8.15. Проснулась. Проделала все утренние манипуляции. Все хорошо. Чувствую себя прекрасно. Лечу к Эридану!

Сегодня понедельник, придет много людей. В той комнате у меня два больших друга – Миша и Ира. Поэтому днем, когда они там, мне как-то лучше.

...Пришел Миша – гудит радио, это очень приятно. Сейчас, наверно, начнется Окуджава, и тогда пропала зарядка!

...Жду музыку с замиранием сердца...

Музыку «давали» часто, в основном песни тех лет. Особенно мне нравилась «В нашем городе дождь» – отвечала тогдашнему настроению. И очень нравился Окуджава.

Окуджава стал потом одним из любимейших моих поэтов-песенников, а в «сурде» объектом моих размышлений была песня «Опустите, пожалуйста, синие шторы»... Она записана в моей тетрадке и вся разрисована крючками и завитушками – видно, не так-то просто было моей душе, взращенной различными маршами энтузиастов, постичь сокровенный смысл песни...

12.05. Дали чай. Ух, красотища!

Надо уметь быть благодарной людям не только тогда, когда сидишь в клетке. (Чушь получилась, но – ясно.)

16.40. Кажется, я совершенно не тоскую о внешнем мире, ну, нисколечко! И меня даже ничуть не интересует, какая стоит погода. И не стремлюсь я увидеть солнце. Похоже даже, что мне совсем не хочется уходить отсюда. Мне хорошо, занятий достаточно, вода-еда есть. Я даже не испытываю потребности видеть людей. Может, не люблю людей?

Люди за стенкой, к вам я отношусь с огромной теплотой и благодарностью. Когда дали чай, я чуть не растаяла от теплых чувств!

Ира и Миша, вы еще там?

19.45. Чрезвычайное происшествие! Мой большой друг Миша прислал записку! Трудно передать, как я обрадовалась.

А дело вот в чем: передала в отчетном сообщении, что траектория моего полета искривилась, а они испугались и решили, что что-то не в порядке. Ну, как они не понимают, я же лечу к Эридану! Мало ли что может в пути случиться! А если все благополучно и ничего не происходит, то зачем тогда и лететь! Теперь и не знаю, лететь ли мне дальше – вдруг сочтут мою шутку за сдвиги в психике??

Мне осталось жить здесь всего два дня. Это жаль, я не успею сделать и половины намеченного. И зачем взяла столько книг?! Да еще этот детектив! Пока догадалась отложить его в сторону, прошло три дня, и осталось всего ничего.

22 мая 1962 года.

Сегодня мне плохо, состояние совершенно угнетенное. Сижу неподвижно в кресле, в камере гробовое молчание. Не знаю, в чем дело. Неужели меня сбила с панталыку моя нелепая выдумка с Эриданом и их реакция? Немного же мне надо...

Кажется, я запуталась с днями, и быть мне здесь еще четыре дня. А еды у меня почему-то на три. Как же так?..

Я проснулся на мглистом рассвете

Неизвестно которого дня...

... Миша, вы пришли? Не знаю, почему, но именно Миша есть тот человек, которого я больше всего хочу видеть. Интересно – если не считать по числам, не могу сказать, сколько здесь живу, два дня или две недели.

14.20. Они думают, что мне тяжело. Сегодня записка – перевалило за половину. А меня это нисколько не волнует. Похоже, милый Миша волнуется больше, чем я. И, кажется, они от души желают мне успеха. Хоть бы намекнули, хорошо ли все идет, ведь я тоже от души желаю себе успеха. И дозарезу хочется узнать, каковы результаты. Мне кажется, не очень: с шифратором путаюсь, с триггерной стимуляцией, с часами, словом, со всем. Юрка сказал бы: синдром отличника – любишь поплакаться.

Прочла у Юрия Германа: «Милые, хорошие, родные люди!» И мне тоже хочется завопить во всю силу легких: «Милые, хорошие, родные люди!» Почему? Я же не лечу никуда! Сижу в тепле, в светле, вода-еда есть. Наверно, у меня неустойчивая психика, хотя я всегда считала наоборот. Все-таки жизнь в изоляции есть нечто противоестественное.

Ну вот, мысли перешли на Саньку. Стоп, машина!

Мы готовились к полету чуть больше года – какая, в сущности, короткая дистанция! Можно сказать, спринтерская. Каждый шаг на этой дистанции – сурдокамера вот, например, – это был реальный шаг к реальной цели, и каждая из нас хотела достичь этой цели во что бы то ни стало, и на каждом испытании казалось, что вот тут-то все и решается. И поэтому всегда была установка на максимальное напряжение сил и на получение максимально высокой оценки. Точно так же я потом думала, что если не выполню программу парашютной подготовки – то все, конец, и продолжала прыгать с травмой. Знаю, что подобные «эпизоды» случались и у других.

Только позже я стала понимать – даже блестящий успех в каждом конкретном виде подготовки ничего не решал. Все было гораздо сложней...

23 мая 1962 года.

С добрым утром, с добрым утром,

И с хорошим днем!

Спала как убитая, снов не показывали. Когда зажгли свет, не могла понять, что к чему и что надо делать.

Настроение прекрасное. По предварительным расчетам, лететь еще двое суток. Как-то примет нас эта незнакомая планета? Как отнесутся ко мне коренные жители?..

...Не представляю, как это я отсюда выйду, кажется, что мне надо здесь жить если не до конца дней своих, то очень долго.

Сидела сегодня в темноте и думала: а что, если бы меня посадили без света? Или хотя бы без книг? Было бы у меня такое же хорошее настроение?

Действительно, это вопрос. Следующему потоку книг не дали. Ни с кем из них, правда, ничего не случилось, а занимались они кто чем умел: кто рисовал, кто лепил, а кто стихи сочинял. А если Бог, как мне, талантов не дал?..

Я, признаться, со страхом думала о возможности оказаться в изоляции без книг и с уважением смотрела на тех, кто это перенес: не могла представить себе, как бы просуществовала без чтения и без занятий. Едва ли не только что научившись читать, я не расставалась с книжкой, читала всегда и везде: в метро, в трамвае, даже на ходу. Как понимаю теперь, просто не могла (может, боялась?) оторваться от книжки, потому что не умела оставаться наедине с собой – мне нечего было самой себе сказать.

13.45. Ни чаю, ни писем, ни музыки... Решили меня не баловать. Что ж, могу и без чая, гораздо хуже безмолвие. Когда они никак себя не проявляют, мне кажется, что они плохо ко мне относятся: рассердились или я им неприятна. Для меня очень важно, как люди ко мне относятся, я всегда остро это чувствую. А тут – ничего. Пустота.

16.00. Подозреваю, что там сегодня какие-то посторонние люди, поэтому у меня так тихо. Да и у них, кажется, тоже тихо. Сегодня, пожалуй, впервые не ощущаю вокруг себя никакого движения, и мне немножко грустно.

И чаю не дали!

19.30. Включили последние известия. Но я могу и без них.

Пришла к выводу, что если бы меня продержали здесь еще недельку, это пошло бы на пользу: дописала бы доклад, прочла бы все свои книжки, позанималась бы английским. К тому же я не рвусь отсюда, только очень хочу видеть своих мужичков – скоро уж две недели...

...Иногда чувствую себя маленькой мышкой в громадной клетке. Громадные люди стоят около клетки и смотрят на меня сверху вниз. И это кажется до того нелепым! Скажите, уважаемые мои доктора, неужели вы ожидали, что я сойду с ума? Что у меня появятся галлюцинации? Что буду стучать кулаками в дверь и вопить: «Откройте!»? Я чувствую себя хорошо, настроение ровное, спокойное, и я не ожидала, что будет по-другому.

21.30. У нас там сейчас праздник. Все принарядились, во всяком случае, девчонки – в платьях, а именинник при галстуке. На столе – шампанское, ананасы, торт. Как раз в этот момент, наверное, поднимают тост. Я надеюсь, что мой бокал налит. Я поздравляю вас, Николай Петрович (Н.П.Кузин, преподаватель физкультуры. – прим. ред.)!

Ирина говорит, что мне остался один день и послезавтра меня привезут, Н.П. рассказывает какую-нибудь смешную историю, девчонки хохочут, и только меня нет – я сижу здесь, серьезная и спокойная, и сочиняю всю эту чепуху. И на душе у меня тепло. А танцы будут? Ай-ай-ай, один кавалер и четыре дамы! А может, есть еще кто-нибудь? Может, пришел «милый доктор»? Тогда будет весело. Выходит, хуже всего мне.

А после танцев будет песня. Татьяна скажет: «Давайте споем Валину любимую», – и будут долго думать, какая же моя любимая. Если погода хорошая, пойдут гулять, будут считать звезды. В сотый раз скажут Н.П., что его звезда называется Бетельгейзе, а не Медельвейс, и что она – вон она. А Танька поищет Вегу. И потом долго еще не угомонятся.

А завтра у них полеты.

24 мая 1962 года.

У меня сегодня очень тихое настроение. Уж не жду от жизни ничего я... Ни писем, ни чаю. Чай, правда, дали. В глубоком молчании. И даже не знаю, кто.

16.00. Ну, похоже, я выговорилась. Душа молчит. Ни мыслей, ни чувств. Тихо.

20.00. Вдруг, подумала, что мне осталось быть здесь всего ничего, и сердце защемило...

Сочинила отчетное сообщение о посадке на планету ГНИИКОЗИА (Неправильная аббревиатура названия института – Государственный научно-исследовательский испытательный Ордена Красного Знамени институт авиационной и космической медицины (ГНИИОКЗИАиКМ) – прим. ред.). И задумалась – хорошо ли это? Если бы можно было спросить Ю.! Очень может быть, что этого делать не следует. Да неужели уж они такие неулыбчивые люди! Ведь я не назойливо, только утром и вечером... И всего несколько слов! Ну, все равно, останавливаться поздно. Взялся за гуж – полезай в кузов!

И тут возник конфуз: я неправильно написала аббревиатуру названия Института. Но все равно – на этой планете ГНИИКОЗИА местные жители встретили меня очень тепло, радостно и взволнованно, как будто я и впрямь вернулась из космического полета.

Ну, а я, конечно, просто-таки таяла от теплых чувств...»

Вполне возможно, что и у Валентина Бондаренко были примерно такие же мысли и ощущения во время отсидки в сурдобарокамере, как и у его коллеги Валентины Пономаревой. Начатый 13 марта 1961 года эксперимент проходил нормально.

Трагедия произошла на десятые сутки. В это день предполагалось закончить эксперимент. Приборы зафиксировали внутри сурдобарокамеры парциальное давление четыреста тридцать шесть миллиметров.

О том, что случилось в тот весенний день 1961 года, большинство советских граждан смогли узнать только через четверть века – в апреле 1986 года, когда журналист Ярослав Голованов опубликовал в «Известиях» серию откровенных статей о подготовке первого отряда советских космонавтов. С тех пор именно эта, «головановская» версия событий в марте 1961 года тиражируется и в той или иной форме воспроизводится во всех книгах по истории космических полетов. Поэтому предоставим слово Ярославу Голованову:

«Погиб военный летчик Валентин Васильевич Бондаренко. Не в космосе погиб, на земле. Это случилось 23 марта 1961 года. Валентин был самым молодым в первом отряде космонавтов (ему было 24 года). Согласно расписанию тренировок, он в тот день заканчивал десятисуточное пребывание в сурдобарокамере – как и других космонавтов, его испытывали одиночеством и тишиной. Давление в сурдобарокамере было пониженным, что компенсировалось избыточным содержанием кислорода. Сняв с себя датчики после медицинских проб, Валентин протер места их крепления ваткой, смоченной в спирте, и не глядя бросил эту ватку, которая упала на спираль включенной электроплитки. В перенасыщенной кислородом атмосфере пламя мгновенно охватило маленькое пространство сурдобарокамеры. На Валентине загорелся шерстяной тренировочный костюм, но он не подал сигнал тревоги на пульт, пробовал сам сбить пламя. Дежурный врач сразу открыть герметичную дверь, не выровняв давления снаружи и внутри, не мог. На все это требовались лишние секунды. А их не было. Когда Валентина вытащили из сурдобарокамеры, он был еще в сознании, все время повторял: «Я сам виноват, никого не вините...» (6.9).

Из этого описания трагедии следует, что Валентин Бондаренко погиб из-за собственной ошибки – не посмотрев, куда бросает, бросил пропитанную спиртом вату, и ватный шарик упал на электроплитку. Более того, Валентин не подал сигнал тревоги и сам пытался погасить пламя собственными силами, что привело к задержке спасательной операции. То есть три последовательные ошибки и привели кандидата в космонавты к гибели.

После эвакуации Валентина из сурдобарокамеры его немедленно доставили в ближайшую больницу – Боткинскую.

Восемь часов больничные врачи боролись за его жизнь. Тело кандидата в космонавты было так обожжено, что даже инъекции медицинские сестры не рискнули делать в места ожогов. Препараты вводили с помощью шприцев в единственные не обгоревшие участки кожи – в ступни ног.

Сотрудники НИИ-7 для спасения жизни Валентина Бондаренко предлагали свою кровь и кожу для пересадки.

Валентина Пономарева, кандидат в космонавты и дублер Валентины Терешковой, пишет в своей книге «Женское лицо космоса»:

«Он (Валентин Бондаренко – С.Ч.) прожил восемь часов, лежал, весь увернутый бинтами, в виде белого кокона. Когда привезли жену – прощаться, она бросилась к его ногам. Он сказал: «Анечка, это ноги...»

Анна Бондаренко всю жизнь вспоминала тот страшный день в марте 1961 года со слезами. В Звездном городке ей сообщили о разыгравшейся трагедии и повезли в Москву, в больницу, к мужу. Провели в отдельную палату. Анна увидела Валентина, полностью перебинтованного. Он был в сознании:

«Да, он узнал, что я пришла. Узнал... Говорит: «Ну, Анюта, все». И нас сразу увезли. В три часа дня на следующий день сказали, что он умер».

К сожалению, врачи оказались бессильны… Спасти Валентина Бондаренко не удалось, и после нескольких часов страшных мучений, он скончался от ожогового шока.

Так 23 марта 1961 года, за девятнадцать дней до полёта Юрия Гагарина, погиб Валентин Бондаренко. Это была первая потеря в отряде космонавтов. Это вообще была первая потеря в мировой пилотируемой космонавтике…

К сожалению, так и не удалось разыскать информацию, как и когда проходило прощание с телом кандидата в космонавты Валентина Васильевича Бондаренко. Генерал Николай Каманин и космонавты первой «шестерки» в эти дни безвыездно находились на космодроме Байконур – шли последние приготовления к запуску пятого советского корабля-спутника и к апрельскому старту Юрия Гагарина. Видимо, в церемонии официального прощания, – если она вообще была вопреки пресловутому «режиму секретности», – участвовали только остававшиеся в то время в Подмосковье одиннадцать коллег Валентина по отряду космонавтов и администрация Центра подготовки космонавта. Тело кандидата в космонавты было решено в закрытом гробу отправить в Харьков – туда, где жили его родители…

3 апреля 1961 года вторая группа слушателей-космонавтов – Аникеев И.Н., Беляев П.И., Волынов Б.В., Горбатко В.В., Заикин Д.А., Комаров В.М., Леонов А.А., Рафиков М.3., Филатьев В.И., Хрунов Е.В. и Шонин Г.С. – сдала выпускные экзамены по курсу общекосмической подготовки. Экзамены у лидирующей «шестерки» преподаватели приняли еще раньше. Если бы не трагедия 23 марта 1961 года, в этот список из одиннадцати человек обязательно добавилась бы фамилия Валентина Васильевича Бондаренко…

В тот же день 3 апреля 1961 года Никита Сергеевич Хрущев провел очередное заседание Президиума ЦК КПСС. Один из вопросов повестки дня был весьма необычен – членам партийного руководства предлагалось принять решение о запуске первого человека в космос, советского человека. Президиум ЦК партии подробно рассмотрел вопрос и единогласно дал «добро» на запуск во второй декаде апреля 1961 года космического корабля «Восток» с человеком на борту. Вопрос о причинах гибели кандидата в космонавты Валентина Бондаренко руководство советских коммунистов не рассматривало – это был «вопрос ниже уровня Президиума ЦК КПСС».

Валентина Васильевича Бондаренко похоронили в городе Харькове на Филипповском кладбище (иногда его еще называют «десятым»), – совсем недалеко от дома его родителей.

Существует мнение, что кандидата в космонавты Валентина Бондаренко опасались – опять же, из соображений секретности! – хоронить по месту жительства семьи, в Подмосковье. Поэтому и отправили гроб с телом погибшего по месту жительства родителей.

Чуть позже на могиле Валентина Бондаренко установили каменный обелиск, на котором была высечена стандартная надпись: «Светлой памяти от друзей-лётчиков». Жил, мол, молодой летчик-истребитель, летал и погиб в обычной авиационной катастрофе.

Секретность – секретностью, но военное командование постаралось всемерно облегчить жизнь семье погибшего кандидата в космонавты. 16 апреля 1961 года под грифом «Секретно» было издано особое распоряжение, подписанное Министром обороны СССР П.Д.Малиновским. В этом документе предписывалось: «Обеспечить семью старшего лейтенанта В.В.Бондаренко всем необходимым как семью космонавта».

За Аней Бондаренко и осиротевшим Санькой сохранили жилье и льготы.

После триумфального полета в космос Юрия Гагарина советское руководство щедро наградило всех причастных к грандиозному свершению. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 июня 1961 года за успешное выполнение задания правительства был награжден орденом Красной Звезды и старший лейтенант Валентин Васильевич Бондаренко (посмертно).

А уже 1 июля 1961 года приказом Главкома ВВС №897 старший лейтенант Валентин Васильевич Бондаренко был исключен из списков Вооруженных сил СССР как погибший.

Трагическая гибель Валентина Бондаренко 23 марта 1961 года заставила многих специалистов задуматься о том, что в космонавтике мелочей не бывает. Испытания для будущих пилотов космических кораблей стали готовиться тщательнее. С тех пор и по сегодняшний день во время подготовки космонавтов на тренажерах в Центре подготовки космонавтов и в родственных ему по виду деятельности структурах больше трагических случаев не было.

Семья погибшего кандидата в космонавты еще несколько лет прожила в Звездном городке, а потом…

– Мы с мамой после гибели отца прожили в Звёздном ещё несколько лет и уехали к родным в Харьков, – рассказывал сын космонавта Александр Валентинович Бондаренко. – Думали, там будет полегче жить. Отдали здесь двухкомнатную квартиру и получили такую же в Харькове. Помогали ли нам? Матери за отца выплачивали около ста рублей в месяц, – пока мне не стукнуло шестнадцать. Больше никто о нас не вспоминал...

Через много лет кандидат в космонавты и дублер Валентины Терешковой Валентина Пономарева напишет в своей книге «Женское лицо космоса»:

«После завтрака, как было приказано, явилась к начальнику Центра (подготовки космонавтов – С.Ч.) Евгению Анатольевичу Карпову для знакомства. Это помню хорошо: я коротко рассказала о себе – кто, да откуда, да из каких, хотя все это он знал и сам. Потом он рассказал, какая жизнь меня здесь ожидает и из чего будет складываться подготовка. С удивившей меня извиняющейся интонацией сообщил, что старшей группы назначена Терешкова, так как она имеет опыт комсомольской работы, а я, хоть и старше по возрасту, такого опыта не имею, да к тому же у меня семья и ребенок. Я ничего не поняла – не претендовала я ни на какие посты, да и не знала, что в любом армейском коллективе, даже из двух человек, обязательно должен быть старший и что это может иметь какое-то значение.

Над столом Евгения Анатольевича висели два портрета – на одном был Гагарин, а на другом неизвестный мне молодой человек в военной форме. Я слушала Карпова и ломала голову – кто же это такой? Евгений Анатольевич проследил за моим взглядом, но ничего не сказал.

Позже рассказал Леонов: это Валентин Бондаренко, член первого отряда космонавтов. Он погиб 23 марта 1961 года – сгорел при испытании в сурдобарокамере. Это случилось так: смоченный спиртом кусочек ваты, которым Валентин протирал кожу после записи физиологических функций, попал на включенную плитку. Пожар вспыхнул мгновенно: атмосфера в камере была кислородная. Быстро открыть массивную герметичную дверь было невозможно...

Я слушала Леонова, а на спине между лопатками сидел мороз...

Память о нем отряд хранил свято. На служебных совещаниях, когда отмечались очередные успехи или подводились очередные итоги, на всех застольях по поводу космических и некосмических праздников его вспоминали с любовью и болью. Когда Гагарин поминал Бондаренко, мы слушали благоговейно: он был первый, кто погиб на этой дороге...

Его похоронили в Харькове, где жили родители. Туда и перебралась его вдова с маленьким Сашей. Отряд не выпускал их из поля зрения. Бывало, кто-нибудь – Гагарин или Попович – говорил: «Скоро Новый год, надо послать подарок Саше Бондаренко». Или: «Пришло письмо от Ани Бондаренко, она пишет...» Когда требовалась помощь, помогали.

Мир узнал о нем только четверть века спустя...»

Глава 7. А был ли человек?

Первый искусственный спутник Земли был запущен Советским Союзом. Первым в космосе стал советский человек – Юрий Гагарин. Алексей Леонов первым вышел в открытый космос из космического корабля. Советские станции первыми проложили трассы к Луне, Венере и Марсу…

Увы, но и первая космическая драма в пилотируемой космонавтике тоже разыгралась в советской стране. Имя Валентина Васильевича Бондаренко открывает список тех сынов человечества, которые, увлеченные мечтой о полетах в космос, стали на звездную дорогу, однако так и не смогли дойти до заветной цели.

Но узнали люди Земли о трагедии, разыгравшейся в марте 1961 года, только спустя четверть века после того, как она произошла.

Подготовка советских космонавтов в те годы велась в глубокой тайне. Фамилии не летавших в космос пилотов засекречивались вплоть до середины 80-х годов прошлого века, до самого начала «перестройки». При этом советскому народу еще и откровенно врали об отсутствии серьезных проблем и трагических случаев при подготовке космических полетов. Так, например, в книге Бориса Лукьянова «Мы верим, друзья, караваны ракет…» приводится цитата из дневника некого инженера-испытателя Л.Марьянина, который «решительно опровергает вымыслы зарубежной печати»:

«За все время подготовки советских космонавтов не было ни одного несчастного случая или вообще какого-либо неприятного случая. Это следует отметить в связи с отдельными высказываниями в зарубежной прессе о якобы имевших место в СССР авариях при подготовке космических полетов. Никаких аварий ни с кем не было».

И далее в той же книге, в том же духе, но уже применительно именно к сурдобарокамере:

«Все советские космонавты успешно прошли испытания одиночеством, продемонстрировав высокие моральные качества, стойко перенесли исключительное нервное напряжение».

Формально все правильно. Прошли испытания, продемонстрировали моральные качества, перенесли напряжение… Вот только «забыл» сказать уважаемый автор, что один из будущих советских космонавтов трагически погиб при этих «испытаниях одиночеством».

Из-за пресловутой дымной пелены секретности даже близкие друзья Валентина Бондаренко не знали подлинную причину его смерти.

Леонид Голенко, одноклассник Валентина по средней школе, вспоминал:

«Через год мама сообщила мне в письме: «Валя Бондаренко сгорел на ракете»... Считаю, что это судьба, мелочей в жизни не бывает, особенно в таких экстремальных профессиях. Ему был знак – не иди в летчики. Валю ведь не приняли в одно авиаучилище, а потом расформировали второе, куда он все-таки поступил! Но Бондаренко никогда не сдавался, шел к своей мечте. И погиб…».

Некоторые исследователи космонавтики считают, что именно после трагической смерти Валентина Бондаренко в Советском Союзе было принято окончательное решение впредь отказаться от проектирования космических аппаратов с обогащенной кислородом атмосферой. Но, как мы уже писали выше, гибель кандидата в космонавты была надежно скрыта советским руководством.

Многие аналитики, работающие в области космонавтики, полагают, что если бы не эта секретность, то, возможно, удалось бы избежать гибели троих американских астронавтов при весьма сходных обстоятельствах в январе 1967 года.

Так генерал Николай Каманин отмечал в своем дневнике:

«28 января (1967 года – С.Ч.).

Поспешность всегда приводила и приводит к печальным последствиям: астронавты Гриссом, Уайт и Чаффи стали первыми жертвами освоения космоса. Американцы часто и много писали о русских космонавтах, якобы погибших в космических полетах. Судьба распорядилась иначе: первыми погибли американские астронавты. Правда, до этой трагедии были случаи гибели космонавтов и у нас, и в США, но эти случаи не были связаны непосредственно с космическими полетами. В 1961 году у нас погиб в барокамере из-за собственной халатности слушатель-космонавт В. В.Бондаренко, в прошлом году разбились на самолете два американских астронавта, но то были никому неизвестные люди. А вчера мир потерял двоих из тех, кто уже побывал в космосе. Из первых сообщений следует, что несчастье произошло в результате пожара на старте при тренировке астронавтов в корабле «Аполлон», установленном на ракете «Сатурн» (7.1).

Как знать, может быть то, что трагическая гибель Валентина Бондаренко была засекречена, косвенно ударило и по американской космонавтике. Если бы за океаном вовремя узнали о трагедии с советским кандидатом в космонавты, то вполне возможно могли бы предотвратить гибель экипажа «Аполлон-1», которая произошла спустя шесть лет, 27 января 1967 года при наземных испытаниях ракеты-носителя «Сатурн-1Б» и основного блока пилотируемого лунного корабля. Кабина «Аполлона» заполнялась чистым кислородом под давлением 1,14 кг/ см2. Даже при атмосферном давлении 0,35 чистый кислород легко поддерживает открытый огонь. А при указанном выше давлении опасность возрастает многократно. Увы, никто из американских разработчиков не смог спрогнозировать возможную аварийную ситуацию. Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства США (НАСА) подготовило инструкцию по безопасности экипажа и обслуживающего персонала стартовой позиции объемом в 213 страниц. Но в этой инструкции не были прописаны действия на случай внезапного пожара внутри самого космического корабля.

Вскоре после начала тренировки Вирджила Гриссома, Эдварда Уайта и Роджера Чаффи произошло возгорание от электрической искры. Экипаж немедленно сообщил о пожаре на борту. На стекле телемонитора, который транслировал изображение астронавтов через иллюминатор выходного люка, заплясали языки пламени. Спасатели немедленно бросились к люку корабля, чтобы его открыть, но тут же отпрянули назад – от корабля шел жар, как от раскаленной печи. Во время вскрытия кабины экипажа двое из двадцати семи членов стартовой команды получили сильное отравление угарным газом. Люк удалось открыть лишь через несколько минут. Астронавты к тому времени были уже мертвы, они сгорели заживо.