Текст книги "Он погиб до полета Гагарина"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

А вот тех, кого врач-хирург Владимир Голяховский описывает как «военных в полковничьих папахах», – то есть это, вероятно, руководители эксперимента, исследовательских лабораторий, а то и всего института, – напротив, очень и очень интересовали причины трагедии. И если не в санитарной машине, поскольку ехали эти «полковники в папахах» отдельно на нескольких черных «Волгах», то еще в стенах самого института они могли попытаться даже расспрашивать пока находившегося в сознании Валентина Бондаренко о причинах пожара.

Отметим, что все вышеназванные люди, скорее всего, также являлись сотрудниками института. Центр подготовки космонавтов в то время уже располагался в Подмосковье, в Звездном городке, большая часть его руководства находилась в эти дни в Казахстане на космодроме Байконур, где готовился полет сначала пятого корабля-спутника (25 марта 1961 года), а потом – полет космического корабля с человеком на борту (12 апреля 1961 года). Поэтому представителей Центра подготовки космонавтов из числа описанных Владимиром Голяховским «полковников в папахах» можно с большой степенью вероятности исключить.

Валентин Бондаренко, если верить врачу Владимиру Голяховскому, прожил еще около шестнадцати часов (Ярослав Голованов утверждает, что только восемь). Мог ли в течение этого времени кто-то контактировать с пострадавшим и расспросить его о причинах пожара в сурдобарокамере? Вполне мог, если Валентин был в сознании или не находился в состоянии естественного или медикаментозного сна. Владимир Голяховский так описывает свои первые врачебные действия в отношении пострадавшего кандидата в космонавты:

«Первым делом следовало начать внутривенное вливание жидкостей с обезболивающими лекарствами, но в обожженных тканях невозможно было найти ни одной вены. Только на обеих стопах еще оставалась кожа. Я с трудом смог найти мелкую вену и ввел в нес иглу (пластмассовых катетеров тогда еще не было). Через иглу я ввел в сосуд морфин, и больной задышал спокойней» (8.13).

Нужно, однако, учитывать, что пострадавший ко времени поступления в Боткинскую больницу уже сильно ослабел – Владимир Голяховский пишет:

«Больной был еще жив, он с трудом поверхностно дышал и шевелил сгоревшими губами. Я наклонился вплотную к страшному лицу и разобрал еле слышные слова:

– Больно… Сделайте… чтобы не болело…» (8.13).

У Валентина Бондаренко констатировали ожоговый шок, а это значит, что с достаточно высокой степенью вероятности уже через один-три часа после травмирования в результате пожара его сознание могло стать спутанным, могла наступить общая заторможенность.

Все же не будем сбрасывать окончательно со счетов вероятность того, что расспрашивать Валентина Бондаренко о причинах трагедии могли и в течение тех шестнадцати часов, которые он провел в отдельной палате Боткинской больницы. Кто же мог его столь подробно расспросить?

Во-первых, это мог быть медицинский персонал Боткинской больницы, который оказывал помощь пострадавшему. Но из рассказа врача Владимира Голяховского ясно, что общую информацию о причинах происшедшего он пытается узнать не от пациента, а от загадочного старшего лейтенанта, которого он тремя неделями позже описываемых событий ассоциирует с Юрием Алексеевичем Гагариным:

«– Как случилось, что возник пожар в камере?

Он (старший лейтенант – С.Ч.) вздохнул:

– Просто случайность. Он (т.е. Валентин Бондаренко – С.Ч.) был в программе трехсуточного испытания, и как раз ночью программа должна была закончиться. Он собрался согреть себе еду на электроплитке, протер руки спиртовой салфеткой, и она коснулась раскаленной плитки. Воздух вспыхнул, он пытался его загасить, дал сигнал тревоги. Но пока его разгерметизировали – сгорел.

– Неужели обычная плитка? Это же опасно.

– Да, обычная, только спираль покрыта железом» (8.13).

Вряд ли информация о причинах пожара из уст самого пострадавшего могла интересовать и специалистов по ожоговой терапии, которые во главе с заведующим ожоговым центром Института хирургии имени А.В.Вишневкого Академии медицинских наук СССР Михаилом Шрайбером приехали помогать коллегам из Боткинской больницы спасать Валентина Бондаренко. Их целью было облегчение страданий и спасение пострадавшего, а не установление причин пожара в сурдобарокамере.

Во-вторых, узнать о причинах трагедии у самого Валентина могли попытаться его родственники. Но Владимир Голяховский пишет, что жену пострадавшего кандидата в космонавты Анну Бондаренко медперсонал больницы даже не решился пустить в палату, где находился Валентин Бондаренко:

«Привезли заплаканную жену Бондаренко. Что было делать, как показать ей обугленное тело без волос, без глаз, без губ? Сестра подвела ее к двери и показала его с расстояния» (8.13).

Правда, уже позже Анну Бондаренко все-таки провели к мужу:

«…Он узнал, что я пришла. Узнал... Говорит: «Ну, Анюта, все». И нас сразу увезли»

По воспоминаниям Анны Бондаренко, «в три часа дня на следующий день (то есть 24 марта 1961 года – С.Ч.) сказали, что он умер».

Следовательно, родственникам о причинах пожара Валентин Бондаренко сказать ничего не мог.

В-третьих, о причинах пожара Валентин Бондаренко мог еще сказать тем, кто целенаправленно интересовался бы именно самим фактом возгорания, то есть людям, которые должны были вести какое-то расследование. И вот тут возникает вполне закономерный вопрос: а были ли эти люди?

Увы, нет никаких данных, что по факту гибели кандидата в космонавты создавалась какая-нибудь правительственная или межведомственная комиссия для расследования причин трагедии. Нет никаких данных, что по факту гибели старшего лейтенанта Валентина Васильевича Бондаренко возбуждали бы уголовное дело военная или гражданская прокуратуры. Нет никаких данных, что по факту смерти человека вели дознание или расследование органы милиции или Комитета государственной безопасности СССР – впрочем, последний мог провести расследование негласно, руководствуясь поступившей информацией о случившейся трагедии из «первого отдела» НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины).

Расследование действительно было проведено только в рамках самого НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины) и курировавших его деятельность подразделений Министерства обороны СССР. В записи от 21 апреля 1961 года в своем дневнике генерал Николай Каманин свидетельствует:

«Сегодня вечером заседал Военный Совет ВВС, заслушали доклад генерал-майора А.Н.Бабийчука о причинах гибели слушателя-космонавта В.В.Бондаренко. Он семнадцатым по счету проходил 15-суточные испытания в барокамере. На десятые сутки, во время подогрева пищи на электроплитке в барокамере возник пожар, и Бондаренко погиб из-за сильных ожогов» (8.10).

Оставим «на потом» вопрос о том, насколько объективным было такое расследование фактически своих же собственных организационных упущений и халатности. Нас гораздо в большей степени сейчас интересует другое: могли ли сотрудники этих ведомств фактически допросить Валентина Бондаренко во время его пребывания в палате Боткинской больницы?

Думается, что нет. Во-первых, лечащие врачи (тот же Владимир Голяховский) вряд ли бы допустили военных чиновников к постели умирающего пострадавшего, если бы он даже был в состоянии давать какие-то показания. Во-вторых, опять же из воспоминаний врача-хирурга Владимира Голяховского следует, что «наверху» – в том числе и в самом Министерстве обороны СССР – никакой информации о причинах случившегося не было, о чем свидетельствует вал телефонных звонков, обрушившихся на самого дежурного врача Голяховского после поступления в Боткинскую больницу пострадавшего Валентина Бондаренко:

«Другие больные поступали для неотложного лечения, а телефон все звонил. Звонили большие люди и спрашивали о состоянии Бондаренко. Приходилось отрываться отдел и все снова объяснять» (8.13).

Из всего рассмотренного нами выше следует практически однозначный вывод, что о причинах пожара получить информацию непосредственно от Валентина Бондаренко могли только заинтересованные сотрудники НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины). И сделать это они могли только в очень узкий момент времени – от извлечения пострадавшего кандидата в космонавты из горевшей сурдобарокамеры и до момента помещения его в военную санитарную машину для отправки в Боткинскую больницу. Мы пока не будем сомневаться, что в суете по оказанию первой медицинской помощи пострадавшему такая информация была сотрудниками НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины) действительно получена.

При рассмотрении «дела о пожаре» обнаруживается весьма любопытный факт: версия о причинах пожара в промежутке между днем трагедии в марте 1961 года и опубликованием весной 1986 года в газете «Известия» статей Ярослава Голованова – то есть в течение периода информационной засекреченности случившегося события – меняется весьма существенно. Посмотрим, как это происходит:

1) 22 марта 1961 года после полудня врач-хирург Владимир Голяховский спрашивает у некого «военного врача полковника Иванова», который был в числе тех, кто доставил Валентина Бондаренко в Боткинскую больницу, о причинах происшедшего:

«Выяснилось, что этого молодого больного – Валентина Бондаренко, двадцати четырех лет – привезли к нам прямо из института космонавтики, возле метро «Динамо», всего в трех километрах от нас. Он получил ожоги час назад, когда находился внутри испытательной барокамеры с повышенным содержанием кислорода. Внезапно в ней произошел пожар, и Бондаренко оказался в атмосфере горящего воздуха. Пока смогли разгерметизировать камеру, прошло около получаса, и все это время он горел. На нем был специальный костюм, который частично предохранял его вначале. Но потом сгорел и костюм, осталась только специальная обувь – поэтому на стопах сохранилась кожа.

– Что это за барокамера, в которой он находился?

– Я вам скажу, только не для распространения: это модель космического корабля для человека. Бондаренко проходил в ней испытания – готовился к полету в космос» (8.13).

То есть полковник Иванов, – вероятно, военный врач из самого НИИ-7 (Института авиационной и космической медицины) о причине пожара еще ничего толком не знает – «внезапно в ней (в сурдобарокамере – С.Ч.) произошел пожар».

Вообще-то этот «полковник Иванов» – далеко не загадочная личность. В книге мемуаров генерал-майора медицинской службы, заместителя начальника Главного военно-медицинского управления (с 1959 по 1974 год) Александра Николаевича Бабийчука читаем:

«Среди авиационных врачей, чьи работы были связаны с обеспечением первых высотных полетов на самолетах и аэростатах и в дальнейшем послужили космической медицине, можно назвать В.В.Стрельцова, Д.Е.Розенблюма, М.П.Бресткина, А.П.Аполлонова, В.А.Спасского, Е.Н.Гришанова, Д.И.Иванова» (8.14).

Впрочем, Иванов – очень распространенная фамилия на Руси. Может быть, это «не тот» Иванов? Да и вообще за давностью лет Владимир Голяховский мог напутать с фамилией и воинским званием собеседника. Либо же «полковник Иванов» по каким-то соображениям скрывал в разговоре с врачом Боткинской больницы свою настоящую фамилию: мало ли что, например – секретность проводимых в институте работ.

Однако ниже в мемуарах Александра Николаевича Бабийчука находим дополнительную информацию:

«Параметры искусственной атмосферы стали предметом изучения Д.И.Иванова, В.Б.Малкина, И.П.Чернякова и других.

…Как с точки зрения психологической перенесет длительное одиночество и изоляцию от внешнего мира? Огромную сложность представляли проблемы поддержания в кабине корабля определенной температуры, влажности и чистоты воздуха, удаления продуктов жизнедеятельности человека и т. д.» (8.14).

Уточним: «параметры искусственной атмосферы» – это как раз работа с искусственными воздушными смесями разного состава и при разном давлении, в том числе и в сурдобарокамере. Именно этим и занимается Д.И.Иванов.

В другом информационном источнике находим еще большую конкретизацию направлений научной деятельности полковника медицинской службы, профессора Дмитрия Ивановича Иванова:

«Исследования, направленные на решение указанных вопросов, проводились во все периоды разработки космических СОЖ. Так в работе Д.И.Иванова, В.Б.Малкина, И.Н.Чернякова и др. (1961-1963) была показана возможность длительного, до 30 суток, пребывания человека в замкнутой камере малого объема, с гипобарической нормоксической атмосферой: высота – пять-семь километров, О2 (кислород – С.Ч.) – 35-50%» (8.15).

В этом же источнике имеется и перечень тематических научных работ уважаемого Дмитрия Ивановича:

«– Иванов Д.И., Использование барокамеры во врачебной экспертизе // Воен.-мед. журн. – 1948. – № 10;

– Иванов Д.И., Малкин В.Б., Черняков И.Н. и др. Изменение основных физиологических функций при длительном пребывании человека в условиях пониженного барометрического давления и ограниченного пространства // Авиационная и космическая медицина. – М., 1963.;

– Иванов Д.И., Малкин В.Б., Черняков И.Н.и др. Автоматический анализ суточных периодических изменений ЭЭГ человека // Проблемы космической биологии. – М.: Наука, 1965. – Т. 4. – С. 642-646.;

– Иванов Д.И., Хромушкин А.И.Системы жизнеобеспечения человека при высотных и космических полетах. – М.: Машиностроение, 1968» (8.15).

Как видим, в сфере профессиональной деятельности полковника Иванова именно «то, что нужно» – вопросы, связанные с исследованиями в сурдобарокамерах.

Значит, «полковник Иванов» – не выдумка врача Владимира Голяховского. Такой человек действительно существовал и занимался с 1959 года искусственными атмосферами для будущих космических кораблей. И это еще одно подтверждение правдивости воспоминаний Владимира Голяховского.

2) На следующий день после пожара в СКБ-48, 23 марта 1961 года, собеседник врача Владимира Голяховского – загадочный старший лейтенант якобы из отряда космонавтов – излагает версию причин трагедии уже несколько иначе:

«Собрался согреть себе еду на электроплитке, протер руки спиртовой салфеткой, и она коснулась раскаленной плитки. Воздух вспыхнул, он пытался его загасить, дал сигнал тревоги» (8.13).

Интересно, кто снабдил старшего лейтенанта этой информацией? Ведь вряд ли он мог слышать ее сам – часть отряда космонавта (шесть человек) готовилась к полету на космодроме Байконур, остальные – готовились к предстоящим экзаменам в подмосковном Звездном городке.

Отметим, что версия причин трагедии в течение суток трансформировалась из возгорания по неизвестной причине в пожар в результате оплошности самого пострадавшего;

3) Вечером этого же дня 23 марта 1961 года получил «неприятное сообщение из Москвы» генерал Николай Каманин, находящийся с первой «шестеркой» космонавтов на космодроме:

«Погиб слушатель-космонавт старший лейтенант В.В.Бондаренко. Нелепая первая жертва среди космонавтов. Он погиб от пожара в барокамере на десятые сутки 15-суточного эксперимента, проводившегося в Институте авиационной и космической медицины. Причина возникновения пожара пока неизвестна» (8.10).

В этот момент вместе с генералом Николаем Каманиным в его номере находилась вся шестерка готовящихся к полету космонавтов: вечером они часто собирались, слушали рассказы генерала о его боевом прошлом. Павел Попович вспоминал:

«Мы уже собирались прощаться, пожелали гостеприимному хозяину спокойной ночи, но вдруг зазвонил телефон. Поначалу нас это совсем не встревожило, а генерал Каманин взял трубку и долго молча слушал. По его лицу прошел какой-то ток, мы насторожились. Почему-то подумали, что это касается нас, замерли в тревожном ожидании.

Николай Петрович, завершив разговор, не поднимал глаз, о чем-то думал.

– Погиб старший лейтенант Бондаренко, – после долгой паузы сказал генерал. Это была первая потеря на нашем пути. Теперь нас уже не двадцать, а девятнадцать. – Можно было предположить, что будут потери, но не такие же...

Валентин Бондаренко погиб в барокамере на одиннадцатые сутки пребывания. Многое было неизвестно. Ему оставалось пробыть в заточении еще четверо суток, и эксперимент был бы завершен, многие из отряда его уже прошли. Мы готовы были немедленно вылететь в Москву, вернуться в Звездный, хорошо представляя, какая там обстановка. Но двадцать четвертого начинала работать Государственная комиссия. Мы впервые должны были присутствовать при вывозке ракеты на старт, а Гагарин и Титов, облачившись в скафандры, подняться на лифте к космическому кораблю...» (8.16).

То есть руководители Центра подготовки космонавтов, оставшиеся «на хозяйстве» в подмосковном Звездном городке и не поехавшие на Байконур, по состоянию на вечер 23 марта 1961 года еще ничего толком не могут сказать генералу Каманину и шестерке космонавтов, поскольку сами точно не знают о причине пожара. Тогда как о ней узнал загадочный старший лейтенант, посаженный полковником Ивановым в приемной Боткинской больницы? И если он – якобы кандидат в космонавты – откуда-то об этом узнал, то почему немедленно не доложил эту информацию по команде руководству Центра подготовки космонавтов?

Отметим, что к вечеру 23 марта 1961 года версия о причинах пожара снова трансформировалась – «причина возникновения пожара пока неизвестна».

4) Проходит почти ровно месяц с момента трагедии и 21 апреля 1961 года генерал Николай Каманин на страницах своего дневника отражает еще одну трансформацию версии пожара в сурдобарокамере СКБ-48:

«На десятые сутки, во время подогрева пищи на электроплитке в барокамере возник пожар, и Бондаренко погиб из-за сильных ожогов» (8.10).

Эта версия содержится в материалах заседавшего вечером 21 апреля 1961 года Военного Совета ВВС, который заслушал «доклад генерал-майора А.Н.Бабийчука о причинах гибели слушателя-космонавта В.В.Бондаренко» (8.10).

(Напомним, что Александр Николаевич Бабийчук – генерал-майор медицинской службы, заместитель начальника Главного военно-медицинского управления с 1959 по 1974 год – С.Ч.).

То есть это официальная версия причин гибели кандидата в космонавты старшего лейтенанта Валентина Васильевича Бондаренко. И в ней нет никаких медицинских процедур и смоченной спиртом ватки, которую кандидат в космонавты якобы не глядя бросил в мусорную корзину, а попал на открытую спираль электрической плитки. Нет в этой версии ни слова и о том, что Валентин не подал вовремя сигнал тревоги и сам пытался тушить разгоравшийся в сурдобарокамере пожар. Скорее всего, Валентин Бондаренко собирался поужинать, поскольку жил по «перевернутому» графику, и с 14 до 23 часов должен был спать – выше мы уже пришли к выводу, что трагедия, скорее всего, произошла около 11-13 часов 22 марта. Причиной же возгорания во время подогрева пищи могло стать все, что угодно. Например, короткое замыкание в электрической сети – и не обязательно на самой электроплитке.

5) Прошло ровно двадцать пять лет и весной 1986 года появляются публикации Ярослава Голованова в газете «Известия»: «медицинские процедуры», «мокрая ватка», опасные и несвоевременные действия Валентина Бондаренко.

Зададимся вопросом, откуда получил эту информацию журналист Ярослав Голованов?

Выше мы уже упоминали о мытарствах Ярослава Голованова, когда он хотел получить «добро» на публикацию информации о первом космическом отряде в высших эшелонах советского военного руководства. «Добро» журналисту военные так и не дали. То есть доступа к тексту доклада А.Н.Бабийчука на момент публикации статей в «Известиях» он не имел. Следовательно, в основу «версии Голованова» легли воспоминания кого-то из участников тех событий. Никто из кандидатов в космонавты и руководителей Центра подготовки космонавтов очевидцем трагедии в марте 1961 года не был. Значит, первичным источником информации о гибели Валентина Бондаренко мог быть только кто-то из сотрудников Института авиационной и космической медицины.

Но тогда вполне закономерно возникает вопрос: почему версия этого сотрудника ИАКМ, рассказанная журналисту Голованову, так разительно отличается от версии, изложенной в докладе генерал-майора А.Н.Бабийчука? Не был ли доклад генерал-майора медицинской службы изначально просто попыткой официально замять неприятный вопрос о гибели кандидата в космонавты в одном из подчиненных ему подразделений?

Видимо, стопроцентно прав академик И.Н. Фридляндер, который в своей книге «Воспоминания» писал:

«В таких ситуациях (аварий и катастроф – С.Ч.) во все времена и во всех странах неукоснительно действуют два постулата. Постулат второй (менее важный) – надо постараться выяснить истинную причину катастрофы. Постулат первый (более важный) – при расследовании ни в коем случае нельзя допустить, чтобы виновной оказалась ваша фирма, и, если у вас есть какая-либо информация, вредящая вашей фирме, ее не стоит оглашать. Правда, бывают редкие, как правило, вынужденные исключения».

Вполне возможно, что в «деле Валентина Бондаренко» таких «вынужденных исключений» не случилось. Поэтому и результат логичен и прогнозируем: Бондаренко все равно не вернуть, а судьбы и карьеры десятков людей могут быть искалечены навсегда, если дело дойдет до серьезного «разбора полетов». Поэтому концы в воду прячутся сами собой – пишется доклад, который полностью удовлетворяет всех и «закрывает вопрос» на многие годы.

Но вовсе не обязательно считать и версию Голованова чистой правдой. По-прежнему остаются сомнения, откуда сотрудники Института авиационной и космической медицины, беседовавшие с журналистом, получили информацию о происшедшем внутри самой барокамеры – то есть о событиях, участником которых был сам погибший Валентин Бондаренко. Не факт, что смертельно обгоревший кандидат в космонавты вообще что-то говорил спасавшим его людям. Не факт, что его слова были правильно интерпретированы. Не вложили ли фразу «Никого не вините, я сам виноват» в уста умирающего Валентина Бондаренко сами сотрудники института, работавшие в день трагедии около сурдобарокамеры? Кто вообще опрашивал дежурную смену операторов? Кто и как фиксировал их показания? Не корректировались ли потом эти показания в угоду «нужной версии»? Ведь никакого действительно независимого, вневедомственного и объективного расследования трагической гибели Валентина Бондаренко не было.

Изложенные выше обстоятельства смерти Валентина Бондаренко вполне могли быть просто сфальсифицированы как в период подготовки доклада генерал-майора А.Н.Бабийчука, так и позднее, чтобы прикрыть чьи-то серьезные упущения в организации и проведении самого эксперимента, чтобы замаскировать чью-то халатность.

А были ли вообще такие упущения и халатное отношение? Не наговариваем ли мы на обеспечивавших эксперимент уважаемых и весьма добросовестных людей? Не возводим ли напраслину?

В этой связи возникает множество вопросов, связанных как с внутренним обустройством самой сурдобарокамеры, так и с проведением испытательных работ на ней:

1) Освещение внутри СКБ-48.

Из анализа изображений на фотоснимках сурдобарокамеры видно, что для освещения в ней использовалась лампа, похожая на обычную настольную лампу на передвижном штативе. У этой лампы металлический конусообразный корпус – следовательно, и свет от нее будет расходиться световым конусом. Зоны вне этого светового конуса оказываются в полутени.

Поэкспериментируем: станем внутри светового конуса. Пространство за его пределами будет казаться нам затемненным. Мусорная корзина, стоящая где-то на полу, – вне зависимости от того, где она расположена (под боковым рабочим столиком, сбоку от кресла испытателя или в одном из свободных углов сурдобарокамеры), – оказывается в полутемной зоне.

Не удивительно, что при таком освещении смоченная в спирте использованная ватка может улететь «не туда».

Почему для проведения экспериментов в сурдобарокамере использовалось именно такое – направленное – освещение?

2) Корзина для мусора.

Конечно, лучше всего ее расположить справа от кресла испытателя, под навесным рабочим столиком – хотя бы с точки зрения экономии места на полу предельно тесной сурдобарокамеры.

Но если вы встанете из кресла, мусорная корзина, стоящая под навесным столиком, становится вам не видна. Если же за вашей спиной или над головой горит яркая лампа, дающая конус света, ситуация только усугубляется – корзина оказывается еще и в теневой зоне.

Если исходить из версии, что Валентин Бондаренко действительно бросил использованный ватный тампон в мусорную корзину, то сразу же возникает вопрос: а почему для эксперимента в сурдобарокамере используется мусорная корзина без крышки – снимаемой вручную или полуавтоматически при нажатии ногой на специальную педаль?

Как вообще опорожнялась эта мусорная корзина? Через какое-то время в зависимости от ее заполнения или один раз после завершения 10-15 суточного эксперимента по изоляции испытателя от окружающего пространства?

Наверное, это зависит от того, какой мусор в ней мог оказаться:

А) использованные ватные тампоны;

Б) смятые листы бумаги – если испытателю разрешалось что-либо писать, – кроме рабочих записей в прошитых блокнотах, – еще и на обычных листах бумаги;

В) отходы от рабочей деятельности испытателя (например, опилки и обрезки, если испытателю разрешалось заниматься различными рукоделиями во время «отсидки»);

Г) упаковки от продуктов питания (тубы, пустые консервные банки, бумажные и пластиковые пакеты и т.п.).

И если мусор категорий А, Б, В в принципе можно складировать в течение 10-15 суток до завершения программы испытаний (если не обращать внимания на то, что этот мусор пожароопасен), то отходы категории Г лучше все же периодически убирать – во избежание появления внутри сурдобарокамеры запахов, сопровождающих процесс гниения остатков пищи.

Почему в сурдобарокамере использовалась открытая корзина для мусора?

3) Ассенизационно-санитарное устройство (туалет).

Судя по описаниям и фотографиям, оно находилось в тамбуре сурдобарокамеры, который мог закрываться герметично с обеих сторон. Это позволяло с какой-то периодичностью опорожнять туалет, не создавая внутри помещения сурдобарокамеры проблем с запахами и гигиеной и не прерывая течение эксперимента. Испытатель закрывал герметично внутреннюю дверь, дежурная смена наружных операторов открывала наружную дверь и опорожняла туалет. Затем наружная дверь герметизировалась, уравнивалось давление внутри камеры и в шлюзе, и испытатель вновь мог открыть внутреннюю дверь.

Сразу же возникает вполне логичный вопрос: почему Валентин Бондаренко не использовал герметичный шлюз, чтобы укрыться от вспыхнувшего пожара внутри камеры? Это же элементарное решение! Видимо, кандидат в космонавты не использовал шлюз для экстренной эвакуации потому, что пожар сразу перекинулся на его одежду, – бессмысленно прятаться в шлюзе, если горишь ты сам.

Возможно, что последовательность возникновения пожара внутри сурдобарокамеры в день трагедии была такой:

– возгорание вследствие попадания ваты на электроплитку или короткого электрического замыкания по иной причине;

– огненная вспышка в перенасыщенном кислородом воздухе;

– возгорание шерстяной ткани, из которой был пошит костюм кандидата в космонавты;

– возгорание других предметов внутри сурдобарокамеры (рабочего кресла, оборудования и т.д.).

Планировалось ли изначально штатное использование шлюза в качестве временной зоны эвакуации для испытателя в случае пожара в основной камере?

4) Электроплитка.

Судя по фотографиям сурдобарокамеры СКБ-48, – «той самой», – которые можно отыскать в сети интернета, не ясно, какая именно в ней была электроплитка в день трагедии: с открытой или закрытой спиралью? На фотоизображениях, сделанных в разное время, можно обнаружить два типа электроплиток:

– круглая плитка с открытой спиралью;

– плитка с закрытой спиралью на квадратной основе.

Если в музее экспонируется «та самая», «гагаринская», сурдобарокамера, то кто и зачем заменил электроплитку? Не для того ли, чтобы подкрепить одну из версий пожара визуальным «доказательством»?

Ну, и главный вопрос: как вообще могла появиться внутри СКБ-48 электрическая плита, способная при определенных условиях вызвать пожар, в перенасыщенном кислородом помещении сурдобарокамеры?

Почему электроплитка, которая в музейной экспозиции стоит на рабочем столике рядом с креслом испытателя, в день трагедии – по некоторым версиям – оказалась у ног кандидата в космонавты, да еще и рядом с наполненной мусором корзиной?

5) Кухонное и рабочее оборудование.

На фотографиях в СКБ-48 можно обнаружить чайник, термос, металлическую кружку и кастрюлю. Интересно, что на фотоснимках и на кинопленке, отснятых во время реальных тренировок кандидатов в космонавты в сурдобарокамере в начале 60-х годов, кухонная утварь полностью отсутствует – может быть, чтобы не «дегероизировать» образ покорителя космоса. А если присмотреться к фотоснимкам, которые можно найти в интернете, то «меняются» и чайники внутри СКБ-48. Наверное, теперь уже никто и не скажет, какой из чайников на этих фото действительно «гагаринский».

Кстати, и рабочее кресло испытателя в СКБ-48 тоже разное на фото, сделанных в разное время. А еще на некоторых старых фотоснимках появляется кушетка для сна, которой почему-то нет в музейной экспозиции.

Поскольку в СКБ-48 нет кранов с проточной водой, то вода для испытателя на 10-15 суток эксперимента должна либо содержаться в большом баке, либо периодически подаваться внутрь порциями (например, суточными). В сутки человеку для комфортного существования требуется около двух литров воды. На всех фотографиях СКБ-48 отсутствуют сколько-нибудь заметные емкости для хранения воды. Вполне возможно, что бак для воды просто убрали из экспозиции музея.

Поскольку для кипячения воды может быть использован чайник, а для хранения горячего чая – термос, то кастрюля в ходе эксперимента могла быть использована только:

– для варки или разогрева жидкой пищи;

– для нагрева в горячей воде запаянных металлических консервов в целях их разогрева.

В СКБ-48, скорее всего, не было холодильника (хотя в некоторых описаниях сурдобарокамеры утверждается, что в ней имелся «небольшой холодильник» – возможно, его установили уже после трагедии в марте 1961 года – С.Ч.), чтобы обеспечить испытателя замороженными свежими продуктами на все 10-15 суток. Поэтому вряд ли было возможно сохранять в замкнутой герметичной камере запасы картофеля, лука, моркови и других продуктов, чтобы испытатели могли варить себе обед самостоятельно. Кроме того, у разных испытателей могли быть разные кулинарные «таланты».

Подтверждение именно такого использования электроплитки для разогрева пищи можно найти в воспоминаниях Героя Советского Союза, летчика-космонавта СССР Германа Степановича Титова, которые опубликовал журналист Борис Лукьянов в своей книге «Мы верим, друзья, караваны ракет…»: