Текст книги "Федор Михайлович Достоевский"

Автор книги: Сергей Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава седьмая
«Преступление и наказание»

Истоки «Преступления и наказания» восходят ко времени каторги Достоевского. 9 октября 1859 года он писал брату из Твери: «В декабре я начну роман… Не помнишь ли, я тебе говорил про одну исповедь-роман, который я хотел писать после всех, говоря, что еще самому надо пережить. На днях я совершенно решил писать его немедля… Все сердце мое с кровью положится в этот роман. Я задумал его в каторге, лежа на нарах, в тяжелую минуту грусти и саморазложения…»

«Преступление и наказание», задуманное первоначально в форме исповеди Раскольникова, вытекает из духовного опыта каторги, где Достоевский впервые столкнулся с «сильными личностями», стоящими вне морального закона. «Видно было, что этот человек, – описывает Достоевский в «Записках из Мертвого дома» каторжника Орлова, – мог повелевать собою безгранично, презирал всякие муки и наказания и не боялся ничего на свете. В нем вы видели одну бесконечную энергию, жажду деятельности, жажду мщения, жажду достичь предположенной цели. Между прочим, я поражен был его странным высокомерием».

Но в 1859 году «исповедь-роман» не был начат. «Вынашивание» замысла продолжалось шесть лет. За эти шесть лет Достоевский написал «Униженные и оскорбленные», «Записки из Мертвого дома» и «Записки из подполья». Главные темы этих произведений – тема бунта и тема героя-индивидуалиста – синтезировались затем в «Преступлении и наказании».

8 июня 1865 года, прося денег у А. А. Краевского, Достоевский предлагал ему для «Отечественных записок» свою новую работу: «Роман мой называется «Пьяненькие» и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч. и проч.»

11 июня А. А. Краевский ответил Достоевскому отказом – ввиду отсутствия у редакции денег и наличия большого запаса беллетристики. 2 июля 1865 года, испытывая тяжелую нужду, Достоевский вынужден был заключить кабальный договор с издателем Ф. Т. Стелловским. За те же три тысячи рублей, которые Краевский отказался заплатить, Достоевский продал Стелловскому право на издание полного собрания сочинений в трех томах да еще обязался написать для него новый роман объемом не менее десяти листов к 1 ноября 1866 года. А если бы писатель не представил роман к этому сроку, то он терял бы на 9 лет права на все свои литературные произведения в пользу Стелловского.

Этот кабальный договор позволил Достоевскому выплатить самые неотложные долги и бежать в конце июля 1865 года со 175 рублями за границу от кредиторов и долговой тюрьмы. Он хочет спокойно поработать над своим первым гениальным произведением. Но за границей денежная драма принимает новую, совершенно неожиданную остроту. За пять дней в Висбадене Достоевский проигрывает в рулетку все, что имеет, вплоть до карманных часов.

Достоевский пишет отчаянные письма с просьбой прислать деньги – А. Е. Врангелю, но не получает ответа; А. И. Герцену – но безрезультатно; И. С. Тургеневу – однако тот посылает всего лишь 50 талеров; умоляет своих петербургских знакомых продать какому-нибудь журналу его будущее произведение и прислать ему 300 рублей в качестве аванса, но ни один столичный журнал не соглашается на такие условия. В начале августа в Висбаден приезжает А. П. Суслова, но их совместная нищенская жизнь в убогом отеле продолжается недолго.

Нужда писателя принимает катастрофические размеры. Суслова вскоре уезжает в Париж. «Рано утром мне объявили в отеле, – пишет Достоевский 10/22 августа 1865 года из Висбадена А. П. Сусловой, – что мне не приказано давать ни обеда, ни чаю, ни кофею. Я пошел объясниться, и толстый немец-хозяин объявил мне, что я не «заслужил» обеда и что он будет мне присылать только чай. Итак, со вчерашнего дня я не обедаю и питаюсь только чаем… Нет выше преступления у немца, как быть без денег и в срок не заплатить». Через два дня Достоевского лишают света: «Скверно то, что меня притесняют и иногда отказывают в свечке по вечерам, в случае если остался от вчерашнего дня хоть крошечный огарочек».

В маленькой комнате, без денег, без еды, «в самом тягостном положении» и «в совершенном отчаянии», «сжигаемый какой-то внутренней лихорадкой», при огарке свечи и в полной нищете, как и его герой Раскольников, Достоевский приступил к работе над романом «Преступление и наказание». (И не тот ли огарок свечи вспомнил Достоевский, когда писал центральную сцену романа – чтение Раскольниковым и Соней Евангелия: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».)

Оставив «Пьяненьких», Достоевский в Висбадене задумал повесть, замысел которой явился зерном будущего «Преступления и наказания».

В сентябре 1865 года Достоевский решил предложить новую повесть журналу «Русский вестник». В письме к издателю этого журнала М. Н. Каткову Достоевский излагает подробную программу своего произведения, его главную идею: «Это – психологический отчет одного преступления. Действие современное, в нынешнем году. Молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шаткости в понятиях, поддавшись некоторым странным, «недоконченным» идеям, которые носятся в воздухе, решил разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна…, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. «Она никуда не годна», «для чего она живет?», «полезна ли она хоть кому-нибудь?» и т. д. – эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем, чтобы сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства – притязаний, грозящих ей гибелью…и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении «гуманного долга к человечеству» – чем уже, конечно, «загладится преступление», если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой глухой, глупой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете, и которая через месяц, может быть, сама собой померла бы.

…Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы, никаких на него подозрений нет и не может быть. Тут-то и развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое, убили убеждения, даже без сопро [тив-ления]. Преступник сам решает принять муки, чтобы искупить свое дело».

Достоевский продолжает усиленно работать над планом новой повести в Висбадене, затем на пароходе, возвращаясь в Петербург из Копенгагена, где он гостил неделю у своего семипалатинского друга А. Е. Врангеля. (Вернувшись после отпуска на место службы в Копенгаген, тот нашел два отчаянных письма Достоевского, послал ему деньги и пригласил на обратном пути погостить у него.)

В Петербурге повесть незаметно перерастает в большой роман, и Достоевский решает пожертвовать всем уже написанным и начать все сначала. Главы нового труда в середине декабря 1865 года Достоевский отправил в «Русский вестник». Первая часть «Преступления и наказания» уже появилась в январском номере журнала за 1866 год, однако полностью оно еще не было закончено. Работа над дальнейшим текстом продолжалась весь 1866 год.

Успех первых книжек «Русского вестника» с «Преступлением и наказанием» обрадовал и окрылил Достоевского. 29 апреля 1866 года он пишет своему другу, священнику И. Л. Янышеву: «Надо заметить, что роман мой удался чрезвычайно и поднял мою репутацию как писателя. Вся моя будущность в том, чтоб кончить его хорошо».

Однако четвертая глава четвертой части – чтение Раскольниковым и Соней Евангелия – смутила щепетильных редакторов «Русского вестника» М. Каткова и Н. Любимова (они посчитали «безнравственным», что Евангелие – самую нравственную книгу в мире – читают убийца и блудница), и они отказались ее печатать. Достоевскому пришлось ее переделывать и доказывать, что в ней нет ничего безнравственного.

Посылая исправленную главу в редакцию «Русского вестника», писатель умолял: «А теперь до вас величайшая просьба моя: ради Христа, оставьте все остальное так, как есть теперь». Но благонамеренные редакторы не вняли просьбе гения: они вычеркнули ряд строк «относительно характера и поведения Сони». В сознании М. Каткова и Н. Любимова никак не укладывалось, что именно проститутка проповедует учение Христа и наставляет героя на путь его возрождения. Не понимали М. Катков и Н. Любимов, что в чтение убийцей и блудницей вечной книги при тусклом отблеске огарка свечи Достоевский вкладывает глубокий, символический смысл: еще не все погасло в душе Раскольникова, еще теплится в ней тусклое пламя огарка, но надо покаяться, смириться, чтобы это тусклое пламя огарка разгорелось в негасимый свет.

Весной 1866 года Достоевский, как он писал 9 мая А. Е. Врангелю, собирался уехать в Дрезден и «засесть там на 3 месяца и кончить роман, чтоб никто не мешал». Но многочисленные притязания кредиторов не дали возможности «сбежать» за границу, и лето 1866 года Достоевский проводит в подмосковном селе Люблине, у своей любимой сестры Веры Михайловны Ивановой. Некоторое представление о жизни писателя в семье Ивановых в Люблине дает дачная жизнь семейства Захлебининых в рассказе Достоевского «Вечный муж». На даче у Захлебининых собирается веселая молодежь, «дачные соседки-подружки», среди которых выделяется «бойкая и вострая» девица Марья Никитишна, «зубоскал и даже умница», портрет которой был срисован Достоевским с подруги дочерей В. М. Ивановой Марии Сергеевны Иванчиной-Писаревой. Молодые люди играют в пословицы, в горелки, барышни поют романсы под рояль и устраивают театральные представления в саду, а вечером за самоваром – шутки, смех, споры и веселые разговоры.

Большая и дружная семья В. М. Ивановой состояла из пяти дочерей и трех сыновей. Особенно ценил и любил Достоевский старшую дочь, двадцатилетнюю Соню – девушку редкой душевной чистоты и безграничной доброты. (Через два года писатель посвятит ей роман «Идиот», как бы отождествляя ее по своим высоким нравственным качествам с главным героем романа Львом Николаевичем Мышкиным, хотя первоначальный толчок этому образу мог дать гостивший в это время в Люблине племянник писателя, сын его другой сестры, Варвары, молодой врач Александр Петрович Карелии, необычайно кроткий и смиренный человек, прозванный даже за некоторые странности и причуды «идиотом».)

Вторая дочь В. М. Ивановой, восемнадцатилетняя Маша, ставшая вскоре блестящей музыкантшей, ученицей Н. Г. Рубинштейна (причем Достоевский говорил, что она вся «прелесть, грациозность, наивность», «ярко объявившийся талант»), вспоминала через шестьдесят лет о пребывании писателя в Люблине в 1866 году:

«Дни и вечера Достоевский проводил с молодежью. Хотя ему было сорок пять лет, он чрезвычайно просто держался с молодой компанией, был первым затейником всяких развлечений и проказ. И по внешности он выглядел моложе своих лет. Всегда изящно одетый, в крахмальной сорочке, в серых брюках и синем свободном пиджаке, Достоевский следил за своей наружностью и очень огорчался, например, тем, что его бородка была очень жидка. Этой слабостью пользовались его молоденькие племянницы и часто поддразнивали дядюшку его «бороденкой»…

Во всех играх и прогулках первое место принадлежало Федору Михайловичу. Иногда бывало, что во время игр он оставлял присутствующих и уходил к себе на дачу записать что-либо для своей работы. В таких случаях он просил минут через десять прийти за ним. Но когда за ним приходили, то заставали его так увлеченным работой, что он сердился на пришедших и прогонял их. Через некоторое время он возвращался сам, веселый и опять готовый к продолжению игры…»

Студент Московского межевого института Н. Фон-Фохт вспоминает, что в играх с молодежью в Люблине Достоевский предложил однажды воспроизвести сцену из «Гамлета», причем в этой шуточной пародии он изображал сам тень короля, закутавшись с головою в простыню, был очень весел и «почти всегда что-нибудь напевал про себя, и это лучше всего обозначало хорошее настроение его духа»78 В Люблине Достоевский услышал романс на слова Г. Гейне «Du hast Diamanten und Perlen» («У тебя брильянты и жемчуг…»). В «Преступлении и наказании» этот романс поет Катерина Ивановна Мармеладова.

Глубокая, чистая, духовная любовь Достоевского к Сонечке Ивановой, увлечение писателя невесткой сестры Еленой Павловной Ивановой, предчувствие близких радостных перемен в личной жизни, общение с замечательной молодежью, боготворившей его, успешная работа над «Преступлением и наказанием» – все это сделало люблинское лето 1866 года первым счастливым временем в жизни Достоевского после смерти жены и брата.

Однако в Люблине Достоевский оказался вынужденным одновременно с «Преступлением и наказанием» думать над другим романом, обещанным издателю Ф. Стелловскому при заключении с ним в 1865 году кабального договора. Писатель решается на невероятный, фантастический план, который он изложил в письме к А. В. Корвин-Круковской от 17 июня 1866 года: «Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь: написать в 4 месяца 30 печатных листов, в двух разных романах, из которых один буду писать утром, а другой вечером, и кончить к сроку. Знаете ли, добрая моя Анна Васильевна, что до сих пор мне вот этакие эксцентрические и чрезвычайные вещи даже нравятся. Не гожусь я в разряд солидно живущих людей… Я убежден, что ни единый из литераторов наших, бывших и живущих, не писал под такими условиями, под которыми я постоянно пишу, Тургенев умер бы от одной мысли. Но если б вы знали, до какой степени тяжело портить мысль, которая в вас рождалась, приводила вас в энтузиазм, про которую вы сами знаете, что она хороша, и быть принужденным портить, и сознательно!»

Достоевский совершил писательский подвиг: он «сделал небывалую и эксцентрическую вещь», правда, не в четыре, а в шесть месяцев. В Люблине был составлен план «Игрока» – романа для Стелловского – и продолжалась работа над «Преступлением и наказанием». Однако, возвратившись в Петербург, Достоевский совсем забыл об обязательстве Стелловскому: за месяц до истечения срока контракта ни одной строчки «Игрока» еще не было написано. Писатель весь во власти своего первого большого романа, который почти весь 1866 год печатался в «Русском вестнике».

«Преступление и наказание» в какой-то мере продолжает тему «Записок из подполья». Очень рано Достоевскому открылось таинственное противоречие человеческой свободы. Весь смысл и радость жизни для человека именно в ней, в волевой свободе, в этом «своеволии» человека. И это «своеволие», полемизирует Достоевский в «Записках из подполья» с произведением Чернышевского «Что делать?», сделает невозможным построение «хрустального дворца», будущего социалистического общества (Четвертый сон Веры Павловны).

В «Преступлении и наказании» проблема «своеволия» получает несколько иное художественное решение. Писатель вскрывает сущность «своеволия» Раскольникова: за словами Раскольникова о «благе человечества» (эквивалент «хрустального дворца») отчетливо проступает «идея Наполеона» – идея одного избранного, стоящего над человечеством и предписывающего ему свои законы.

Достоевский ставит еще один вопрос: допустимо ли нравственно построение этого «хрустального дворца»? Допустимо ли, чтобы один человек (или группа людей, что равноценно) взял на себя смелость, присвоил себе право стать «благодетелем человечества» со всеми вытекающими отсюда последствиями? Старуха-процентщица – символ современного зла. Допустимо ли ради счастья большинства уничтожение «ненужного» меньшинства? Раскольников отвечает на этот вопрос: возможно и должно, ведь это же «простая арифметика». Но Достоевский всем художественным содержанием романа отвечает: нет, невозможно – и последовательно опровергает своеволие («наполеонизм») Раскольникова.

Если один человек присваивает себе право физического уничтожения ненужного меньшинства ради счастья большинства, то «простой арифметики» не получится: кроме старухи-процентщицы, Раскольников неожиданно убивает и Лизавету – ту самую униженную и оскорбленную, ради которой, как он пытается внушить себе, и был поднят топор.

«Преступление и наказание» считается самым социально острым произведением Достоевского: писатель убедительно показывает, что капитализм создает еще большую пропасть между бедными и богатыми. Вот почему в «Преступлении и наказании» Достоевский художественно исследует глубочайшую этическую проблему человеческого общежития – проблему примирения бесконечной ценности человеческой личности и вытекающей отсюда равноценности всех людей с реальным неравенством их, логически приводящим, по-видимому, к признанию их неравноценности.

Убеждение в неравноценности людей – основное убеж дение Раскольникова. Для него весь род человеческий делится на две неравные части: большинство, толпу обыкновенных людей, являющихся сырым материалом истории, и немногочисленную кучку людей высшего духа, делающих историю и ведущих за собой человечество.

На первый взгляд его рассуждения о двух разрядах очень логичны. Раскольников верит в свою «теорию» даже тогда, когда идет доносить на себя, даже после суда, на каторге. Но, несмотря на убеждение в своей правоте, он под влиянием Сони, ее правды принимает наказание за преступление, которого, по его убеждению, не совершал. Что-то высшее, чем доводы рассудка, побеждает его волю. Эта борьба заглохшей совести, протестующей против пролитой крови, и разума, оправдывающего кровь, и составляет душевную драму Раскольникова после преступления. Это и дорого Достоевскому.

Даже когда совесть – непонятный Раскольникову нравственный инстинкт – окончательно побеждает, когда Раскольников уже томится на каторге, разум его все не сдается I и все отказывается признать свою неправоту. «И хотя бы судьба послала ему раскаяние – жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут!.. Но он не раскаивался в своем преступлении… Вот в чем одном признавал вал он свое преступление: только в том, что он не вынес его и сделал явку с повинною».

Эта явка с повинною доказывала в его глазах не то, что его теория неверна, а то, что он сам не принадлежит к числу великих людей, которые могут преступать нравственные законы. «Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон или нет? – так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон…»

И только на каторге, буквально на последней странице романа, в душе героя совершается переворот: он возрождается к новой жизни. Нравственное сознание победило. Таков выход из трагедии Раскольникова. Совесть, натура оказались сильнее теории. «В теории ошибочка вышла», – ехидно говорит Свидригайлов Раскольникову.

В чем же ошибочность теории Раскольникова? С точки зрения утилитарной морали, с точки зрения Лужина, против нее совершенно нечего возразить. Чтобы в государстве было больше счастливых людей, нужно поднять общий уровень зажиточности, а так как основой хозяйственного прогресса является личная выгода, каждый должен о ней заботиться и обогащаться, не беспокоясь о любви к людям и тому подобных романтических бреднях. Лужинский призыв к личной наживе – неизбежное следствие лозунга Раскольникова: «сильному все позволено». Недаром на рассуждения Лужина: «Наука… говорит: возлюби одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано», – Раскольников говорит: «Доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать».

Если на минуту допустить, что в каком-то частном случае общество может выиграть от убийства, то распространение в нем равнодушия к человеческой жизни, несомненно, опасно и невыгодно для него; поэтому общество заинтересовано в том, чтобы убийство внушало страх человеку совершенно независимо от того, каковы будут последствия убийства. Все это так, но ни малейшим образом не колеблет теории Раскольникова: ведь и он согласен, что масса должна быть подвластна слепому инстинкту страха крови. Он требует только свободы от этого инстинкта для немногих избранников человечества, которые могут ради счастья людей «переступить закон», а с точки зрения утилитарной морали убийство человека, если оно увеличивает сумму счастья в обществе, нравственно.

Именно неотразимая логика этого рассуждения и губит Раскольникова: он не боится правды, не хочет подчиняться слепым инстинктам – и гибнет. Следовательно, в его рассуждении была какая-то ошибка.

Раскольников и ему подобные, продолжает Достоевский развивать второй аргумент против «бунта» Раскольникова, исходят первоначально из гуманной идеи, из благородного и великодушного порыва – защитить униженных и оскорбленных, бедных и страдающих (исповедь Мармеладова и письмо матери и явились последним решающим звеном в «бунте» Раскольникова). Следовательно, развивает свою мысль Достоевский, диалектика «идеи бунта» такова, что если Раскольников и ему подобные берут на себя такую высокую миссию – защитников униженных и оскорбленных, то они неизбежно должны считать себя людьми необыкновенными, которым все позволено, то есть неизбежно кончать презрением к тем самым униженным и оскорбленным, которых они защищают.

Вот почему человечество у Раскольникова делится на два лагеря: «избранные», «власть имеющие» – и «тварь дрожащая». Поэтому для Раскольникова важно не счастье людей, а вопрос: кто он – «избранный», «власть имеющий» или «тварь дрожащая»? И в этом главный аргумент Достоевского против всех идей и теорий бунта – ниспровержения существующего строя (Раскольников не изображен социалистом, но для Достоевского это не имело значения, – он брал общую категорию бунта).

Третий аргумент Достоевского против «бунта» Раскольникова вытекает непосредственно из его «разрешения крови по совести». Ведь если разрешить себе «кровь по совести», то неизбежно превратишься в Свидригайлова, которому вечность мерещится вроде деревенской бани – «закоптелой и по всем углам пауки». Свидригайлов – тот же Раскольников, но уже окончательно «исправленный» от всяких предрассудков. Он воплощает одну из возможностей судьбы героя. Свидригайлов преграждает Раскольникову все пути, ведущие не только к раскаянию, но даже к чисто официальной явке с повинной. И не случайно только после самоубийства Свидригайлова Раскольников учиняет эту явку с повинной.

«Натура» – один из символов художественной и человеческой веры Достоевского. Четвертый аргумент Достоевского против «бунта» Раскольникова заключается в словах Порфирия Петровича: «Действительность и натура… есть важная вещь, и уж как иногда самый прозорливейший расчет подсекают!» Натура человека, считал Достоевский, противится любым доводам разума, если они идут вразрез с ней. Действительно, хотя Раскольников и не испытывает раскаяния, он чувствует себя отрезанным от всех людей и даже с родной матерью не может встретиться так, как раньше, а «ведь надобно же, – как говорит Мармеладов, – чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти».

Наиболее последовательно защищает «натуру» человека Разумихин. Он отвергает всю надуманную теорию Раскольникова, отвергает просто потому, что преступление претит здравому человеческому смыслу, претит натуре человека.

Наконец, последний, пятый аргумент Достоевского против «бунта» Раскольникова не соотносится непосредственно с самим романом и с «бунтом» его героя, а является аргументом писателя против общей категории бунта, против любого бунта как такового. Именно с «натурой» связано неверие Достоевского в переустройство мира по «логике» и «разуму», его взгляды на проблему добра и зла в человеке. Роман «Преступление и наказание» написан Достоевским после каторги, когда убеждения писателя приняли религиозную окраску. Поиски правды, обличение несправедливого устройства мира, мечта о «счастье человеческом» сочетаются в Достоевском с неверием в насильственную переделку мира. Думая, что ни в каком устройстве общества не избегнуть зла, что душа человеческая всегда останется та же, что зло исходит из нее самой (мысль, положенная еще в основу ранней повести «Двойник»), Достоевский отвергает революционный путь преобразования общества, ставя вопрос лишь о нравственном совершенствовании каждого человека.

Важнейшую роль в романе играет Соня Мармеладова. Именно она прежде всего олицетворяет собой правду Достоевского. Если одним словом определить натуру Сони, то это слово будет «любящая». Деятельная любовь к ближнему, способность отзываться на чужую боль (особенно глубоко проявившаяся в сцене признания Раскольникова в убийстве) делает образ Сони идеальным (в хорошем смысле слова). Именно с позиций этого идеала в романе и произносится приговор.

Для Сони все люди имеют одинаковое право на жизнь. Никто не может добиваться счастья, своего или чужого, путем преступления. Грех остается грехом, кто бы и во имя чего бы его ни совершил. И Соня, тоже «преступившая» и загубившая душу свою, «человек высокого духа», одного «разряда» с Раскольниковым, осуждает его за презрение к людям и не принимает его «бунта», его «топора», который, как казалось Раскольникову, был поднят во имя ее. Соня, по мысли Достоевского, воплощает народное начало, русскую народную стихию: терпение и смирение, безмерную любовь к человеку. Поэтому столкновение Раскольникова и Сони, мировоззрение которых противопоставлено друг другу как идеологическая основа всего романа, очень важно. Идея «бунта» Раскольникова, по мысли Достоевского, «аристократическая» идея, идея «избранного» – неприемлема для Сони. Только народ в лице Сони может осудить «наполеоновский» бунт Раскольникова, заставить его подчиниться такому суду и пойти на каторгу– «страдание принять».

В лице Раскольникова Достоевский казнит революционный «бунт» собственной молодости. (Недаром Раскольников «жил» в доме Шиля, где был арестован петрашевец Достоевский, и недаром в эпилоге «Преступления и наказания» писатель рисует картину Омского острога, где он сам провел четыре каторжных года, будучи, как и Раскольников, «ссыльно-каторжным второго разряда».)

Проблема религиозности Достоевского, сущность православной этики в ее взаимоотношениях с этической концепцией писателя – это идея усовершенствования мира путем христианской нравственности. Самая трудная проблема на этом пути, точнее говоря, неразрешимая проблема для нашего «эвклидова» ума – это проблема мирового зла. Преодолевается она у Достоевского мистической идеей вины каждого за всех. (Вот почему православный Миколка берет на себя вину Раскольникова.) Неотмщенное безвинное страдание заставляет Раскольникова и Ивана Карамазова отвергнуть мир во имя оскорбленного нравственного чувства, требующего мести, но есть нечто более высокое, чем месть, – это прощение и любовь.

Спасает и воссоединяет отпавшего человека с богом только любовь, считал Достоевский. Сила любви такова, что она может содействовать спасению даже такого нераскаявшегося грешника, как Раскольников. Религия любви и самопожертвования приобретает исключительное и решающее значение в христианстве Достоевского.

И если Достоевский всегда сохранял в сердце человеческий образ Иисуса, преклоняясь перед его внутренней нравственной силой и красотой, то к богочеловеку-Христу, к идее бессмертия писатель пришел после переоценки ценностей на каторге. «…Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация, – писал он. – А высшая идея на земле лишь одна, а именно – о бессмертной душе человеческой…»

Мысль о неприкосновенности любой человеческой личности играет главную роль в понимании идейного смысла романа. Главный герой «Преступления и наказания» хотел логически обосновать, рационализировать нравственный закон, который по самому своему существу не допускает этого. Он хотел вполне рациональной морали и логическим путем пришел к ее полному отрицанию. Раскольников искал доказательств нравственного закона и не понимал, что он не требует доказательств, не должен, не может быть доказан, ибо он получает свою верховную санкцию не извне, а из самого себя. Почему личность всякого человека представляет собой святыню? Никакого основания для этого привести нельзя – таков закон человеческой совести. Недаром в подготовительных материалах к роману Достоевский запишет: «есть один закон – закон нравственный».

Каково бы ни было происхождение этого закона, он реально существует в душе человека и не допускает своего нарушения. Раскольников попробовал его нарушить и пал. И так должен пасть каждый, кто, обладая духовным сознанием, нарушает этот закон, закон человеческой совести. Этот закон провозглашает, что всякая человеческая личность есть верховная святыня, ибо от высоконравственного человека до злодея существует бесчисленное множество незаметных переходов: на какой же из этих степеней личность перестает быть священной?

В образе Раскольникова Достоевский казнит отрицание самоценности человеческой личности и всем содержанием романа показывает, что любая человеческая личность, в том числе и такая отвратительная, как старуха-процентщица, священна и неприкосновенна и что в этом отношении все люди равны.

Все, даже самые идеальные, мерила добра, правды и разума меркнут перед величием и значительностью самой реальности человеческого существа, перед его духовностью.

Идея высшей ценности человеческой личности нашла в авторе «Преступления и наказания» своего мощного за щитника и выразителя. Мысль о неприкосновенности всякой человеческой личности играет главную роль в понимании идейного смысла романа.

Вот почему после «Преступления и наказания» должен был обязательно появиться роман «Идиот», после «бунтаря» Раскольникова, проповедовавшего «разрешение крови», – идеальный, «положительно прекрасный человек», «князь-Христос» – Лев Николаевич Мышкин, всем своим существом, каждым жизненным шагом проповедующий любовь к ближнему.