Текст книги "Султан Юсуф и его крестоносцы"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Глава 10
О лжи здоровья и правде недугов

Итак на исходе той бурной ночи мы согрели кожу и мышцы у костра, разожженного сквайромИваном, потом разгорячили кровь вином, что он нам принес, основательно подкрепились и заставили ее бойко бежать по жилам, занявшись печальным, но необходимым делом. Мы стали таскать в грот тяжелые камни, надеясь превратить его в могильный склеп Жана де Браса.

Закончив это необычное погребение, мы решили покинуть это удобное для укрытия, но все же опасное место. В гроте нас могли застать врасплох, без труда перекрыв все пути.

Мы подозревали, что рус где-то украл добро, которое он приволок в грот, но ошиблись и, узнав, откуда все взялось, даже повинились перед оруженосцем рыцаря Джона.

Оказалось, что рус еще со дня своего пленения в Иерусалиме сумел сберег один тирский динар, засунув его за щеку. Потом он хранил богатство в укромном углу застенка. И вот теперь, возблагодарив Бога за спасение из бушующих вод, он потратил заветный динар на первом постоялом дворе, до коего сумел-таки добраться во мраке ночи. Он клялся, что некогда честно заработал его, ухаживая за конями какого-то торговца-турка.

– Тирский динар? – переспросил рыцарь Джон. – Наверно, хозяин удивился?

– Я этого не приметил, – небрежно махнул рукой сквайрИван. – Его хибарка стоит у большой торговой дороги, а по ней кто только по этой дороге ни шныряет. Погрыз, он, конечно, мою денежку. Но отдал все, что я за нее просил, безо всякого торга.

– И он даже не полюбопытствовал, откуда ты такой взялся? – спросил я его, в свою очередь.

– А чего спрашивать? – хмыкнул рус. – Я же говорю: прямо под окнами проезжая дорога. Тут таких, как я, белобрысых, славянского племени, бывает немало. В харчевне сам видел. Даже поздоровались.

– Что, и хозяин – твой соплеменник?! – совсем поразился рыцарь Джон, явно собравшись поверить, что буря занесла нас прямо в русские земли, на такой край света, откуда ни до какой Англии хоть три года скачи – не доскачешь.

– Нет. Племени славянского, но рода иного, потому и зовутся по-иному – словенами, – широко улыбаясь, успокоил своего господина сквайр. – И язык у них со своими причудами. Но если ухо навострить и мыслью не разбегаться, то многое можно понять. Да и встречал я словенских купцов в моем родном Новом Городе и немного обучился их говору. А еще я узнал, что ближайший здешний город Сенем именуется. Он в той стороне.

И рус указал рукой на север.

Лазутчик из сквайраИвана получился такой же толковый, как пловец и кормчий. Такой пригодился бы и султану, и Старцу Горы.

Теперь уж и Камбалы не требовалось, чтобы понять, куда нас выбросили волны. Волей Божией, мы оказались даже ближе к цели, чем было намечено заранее, перед началом похода. Хорватский город Задар, где нам, по велению султана, полагалось высадиться целыми и невредимыми, при конях и оружии, располагался много южнее. Нас же гостеприимно принял берег Славонского герцогства, которое так же, как и Хорватия, представляет собой часть Венгерского королевства.

– Как бы там ни было, тирские динары здесь на дорогах не валяются, – подытожил наш короткий военный совет рыцарь Джон. – Хоть Айвен и не выглядит в этих краях диковинным эфиопом, но за ним могли проследить.

Иван поспешил успокоить нас и сказал:

– Я путал следы, как заяц…

– …у которого заплетались ноги, – добавил Эсташ Лысый, вызвав дружный хохот.

Однако, с какой стороны мы ни рассматривали положение дел, все получалось, что именно этому «зайцу» предстояло теперь стать нашим проводником и разведчиком, ибо любой другой из нас (не говоря уже обо всем отряде) появившись на людях, сразу приковал бы к себе куда больше подозрительных и просто любопытных взоров.

Нас осталось двенадцать: семь рыцарей, четверо оруженосцев и я, соглядатай султана. И мы очень надеялись, что Господь неспроста оставил такое благоприятное число и что Он оставит его в сохранности до конца похода.

Однако нас ожидали немалые тяготы. Мы не имели ни денег (кроме нескольких монет, что я прятал в поясе на самый черный день), ни оружия. И какому рыцарю пришло бы в голову ронять свое достоинство, вооружаясь кривой секирой для рубки кустарника? А главное, у нас не было никаких запасов провизии.

Никому из благородных господ не хотелось отпраздновать свое возвращение на христианские земли посвящением в разбойники. Против такого вынужденного занятия нашелся и более благоразумный довод: слух о разбое сразу прокатился бы по округе и местные бароны наверняка затеяли бы на нас охоту.

Целую неделю мы продвигались на север, к пределам Штирии, сторонясь проезжих путей и нахоженных дорог. Устраивали хитроумные облавы на зайцев и прочую мелкую дичь. Порой не брезговали и улитками. Мы останавливались в горных рощицах и ущельях, в заброшенных, отдаленных овчарнях и сараях, а сквайрИван, тем временем, сновал по ближайшим селениям, выпрашивая хлеб и вино. Раз-другой ему удавалось улизнуть, прихватив с собой курицу.

Но главным нашим врагом и мучителем оставался холод. Он сковывал члены крепче железных кандалов. Бывало, что благородные рыцари с грустью вспоминали застенки аль-Баррака. Те иерусалимские зимы и нескончаемые ночи плена уже начинали казаться им приятными сновидениями в сравнении с ужасными днями и ночами голодной свободы. Признаться, и у меня целыми днями зуб на зуб не попадал, и порой я засыпал, с равнодушием обреченного предполагая, что назавтра Солнце осветит своими ясными, но бесплодными лучами мой холодный труп.

– Вот мы и в аду, – хрипя и шмыгая носом, заметил как-то рыцарь Джон. – В ледяных безднах Тартара. Но теперь я предпочел бы погреть свои кости и повариться в адских котлах.

В те дни я, бывало, урывками продолжал свой рассказ о жизни султана, когда удавалось хоть немного отогреться у костра и слова уже не коченели во рту вместе с языком.

Я убеждал господ рыцарей, что жизнь полна странных противоречий. Великий правитель Мосула Имад ад-Дин Зенги некогда первым из правоверных начал джихадпротив франков и отнял у них эдесские земли. И однако же именно благодаря его внукам христианские короли смогли спокойно править на землях Палестины лишние двенадцать лет.

– Как такое могло случиться? – удивлялись рыцари.

И я объяснял им, что после захвата Дамаска султан Юсуф уже в начале 1175-го года по христианскому летоисчислению мог двинуться на франков с большим войском. Однако после смерти атабека Нур ад-Дина он, что называется попал ногами в его же узкие, жмущие со всех сторон сапоги. Ведь когда-то и атабек опасался своих тщеславных и коварных родичей, правивших Мосулом. У них никогда не хватило бы воли и мужества начать великую войну против неверных, зато они не преминули бы нанести удар атабеку в спину, если бы тот двинулся на Египет или на Палестину и если бы, на свою беду, понес в войне с франками или Фатимидами чувствительные потери. Тщеславие сельджукских правителей Рума тоже вызывало у Нур ад-Дина большие опасения. Что уж говорить про гордого курда, чей род потеснил теперь с земли благородных Зенгидов? Потомки Зенги теперь шипели, как змеи в своих норах.

Да, среди правителей земель Ислама не было согласия, и если между ними все же стояла непрочная стена мира, то даже в полдень она отбрасывала на обе стороны две долгих тени злобы и недоверия.

В году 1180-ом (а по мусульманскому исчислению – в 576-ом) умер греческий император Мануил, и его преемник, Алексей Второй, предпочел заключить мирный договор уже не с Иерусалимским королем Бальдуэном, а с султаном Юсуфоим, надеясь на его помощь в войне против сицилийских норманнов. Так греки отвернулись от франков. В эти же годы Египет богател и процветал как не процветал и при Фатимидах. Здесь купцы Венеции и Генуи находили для своих предприятий наибольшую выгоду. Не только европейское золото оседало в Каире и Александрии, но – и лучшее европейское оружие, в том числе самые мощные дальнобойные арбалеты, которые не умели делать на Востоке.

Но даже в такое, казалось бы благоприятное для джихадавремя султан Юсуф лишь редкими наездами беспокоил франков и то, по сути дела, – лишь в наказание за их разбойничьи набеги на земли Сирии и на проходящие по Заиорданским землям караваны.

Султан дважды осаждал грозный Керак, логово разбойного Рейнальда де Шатильона, не признававшего никаких законов чести и договоров, и дважды уходил обратно, в Сирию. Франки засчитали себе две победы и кичились своими неприступными стенами. На самом же деле эти два коротких похода нужны были султану только для того, чтобы хоть частично обезопасить синайские пути в Мекку и убедить багдадского халифа в том, что все его помыслы подчинены только джихаду, а не распре с единоверцами. То же самое можно было сказать и о морской осаде Бейрута, и о битве с франками у крепости Бофор, в каждой из которых враги разошлись, понеся небольшие потери и приписав победу себе.

Между тем, именно распря с единоверцами, не давала покоя сердцу и рассудку султана Юсуфа. Он знал, что большая война с Мосулом неизбежна и потребует немало жертв среди мусульман, а потому в те годы султан не раз был беспощаден в отношении франкских пленников.

– Если я буду убивать воинов Мосула, которых по законам Ислама не могу продать в рабство, а на живых кафирах наживать богатство, – сказал он как-то своему катибу, – то сначала меня проклянет багдадский халиф, а потом – весь дар аль-Ислам.

Жестокими казнями султан решил отпугнуть франков, как настырных ворон. Сначала он обезглавил всех рыцарей, захваченных в плен после их неудачного нападения на крепость Харим. Потом горькая участь постигла всех защитников пограничной франкской крепости у Брода Иакова, что стояла у реки Иордан. Все они были казнены и сброшены в крепостной колодец, а саму крепость султан повелел разрушить до основания. Король Бальдуэн и его подданные содрогнулись, а правители Халеба и Мосула призадумались. Что же касается воинов вероломного Рейнальда де Шатильона, не раз нарушавшего перемирия, то им в плену и вовсе было непозволительно мечтать о каком-либо милосердии. Когда Рейнальда обуял безумный замысел напасть на священную Мекку и его войско, двинувшись в поход, было разгромлено под Айлой, то пленников сначала прогнали, как овечье стадо, по всем главным городам Египта, а потом отослали в Мекку, где их казнь стала делом священного Правосудия. В Мекке собрались многие шейхи, в том числе и верховные учителя суфийских братств. Каждый из них поочередно брал в руки саблю и отсекал столько голов, сколько было ему по силам и сколько соответствовало его духовному достоинству среди правоверных. И каждый шейх, послужив орудием Исламского Правосудия, прославлял султана Салах ад-Дина ибн Айюба, великого воина Пророка.

В течение двух лет Ангел Смерти Асраил приходил по ночам к султану «с докладом» едва ли не так же часто, как в светлое время дня являлся к нему катиб Имад ад-Дин. Султан уже не вскакивал всякий раз со своего ложа в холодном поту и не озирался по сторонам в тревоге, а только открывал на несколько мгновений глаза, убеждаясь, что Асраил не стоит наяву над его изголовьем, потом опускал веки и засыпал снова, хладнокровно дожидаясь вестей.

В том же 576-ом году умер багдадский халиф аль-Мустади, и его трон занял другой Аббасид – аль-Назир. Султану донесли, что аль-Назир очень честолюбив и к тому же благоволит к шиитам, хотя и скрывает свои пристрастия.

«Перед этимпавлином придется рассыпать золотые зерна, ничего не поделаешь», – с тяжелым вздохом подумал султан и направил в Багдад самых мудрых послов с богатыми дарами.

Спустя три с половиной месяца в Дамаск прилетела весть о кончине Сайф ад-Дина Мосульского. Но и на этот раз султану оставалось лишь тяжело вздохнуть, потому что роду Зенгидов, можно сказать не намного убыло, а силы даже прибыло, поскольку Мосул тут же достался брату покойного, Изз ад-Дину, самому тщеславному и самому плодовитому из потомков Зенги.

А вслед за этой новостью всего через три дня прилетела новая – черная, как ворон. Султан Юсуф узнал, что в Александрии умер его брат Тураншах, доблестный военачальник, но бесталанный правитель. Увы, Тураншаха погубило тщеславие. Он недолго повластвовал в Дамаске и возомнил себя равным своему великому брату. Еще недавно ничто так не воодушевляло Тураншаха, как бешеная скачка и яростная битва. Но в Дамаске он поддался искушению, и верноподданные чиновники навели на него порчу своим раболепием. Султан отстранил старшего брата от власти, и все члены семьи и рода искренне поддержали его волю. Но воля самого Тураншаха, завоевателя Йемена и Нубийских земель, оказалась сломленной, и как сломанную саблю, ее уже нельзя было сковать вновь. Тураншах уехал в Египет и там предался роскоши и развлечениям, как некогда доблестный эмир Ширку, чего Всемогущий Аллах не терпел в этом курдском роду храбрых воинов и мудрых правителей. Судьба дяди Ширку не послужила Тураншаху предупреждением, потому он и сам так быстро зачах.

В то лето по всей Сирии и Палестине царила жестокая жара, сопровождавшаяся поистине смертоносной засухой. И вот король Бальдуэн предложил султану заключить перемирие. Салах ад-Дин с нескрываемой радостью принял предложение, возблагодарил Аллаха, за то что Всемогущий там вовремя просветил неверных, и перемирие было заключено на целых два года как с Иерусалимским королем, так и с графом Раймондом, правившим в Триполи.

Едва был заключен этот договор, как повелитель сельджукского Рума Килич Арслан стал угрожать одному князьку, союзнику султана Юсуфа. Султан воспользовался поводом и в начале осени двинулся с большим войском на север. Ему удалось устрашить не только сельджуков Рума, но и армян Киликии. Румский султан отправил к Салах ад-Дину своего самого хитрого посла. Посол осторожно предупредил сына Айюба о том, что, если тот вторгнется в пределы Рума, то Килич Арслан пустит по всему Востоку слух, будто султан Египта сговорился с франками и при их поддержке пытается захватить весь дар аль-Ислам. Эта коварная угроза не слишком оскорбила Салах ад-Дина, поскольку он и не собирался тратить силы на войну с Румом. Султану достаточно было слегка припугнуть Килич Арслана гулом копыт и облаками пыли. Ветер дул с юга, так что повелителю сельджуков достаточно заложило уши и забило пылью глаза. На этот раз Салах ад-Дин первым предложил султану Рума и христианскому правителю Малой Армении заключить договор о добрососедстве и совместных действиях против франков, если те осмелятся нарушить пределы любого из трех государств. Договор между тремя правителями был клятвенно заключен на два ближайших года.

Вскоре в Дамаск прибыли послы от багдадского халифа. В своем послании аль-Назир выражал свою благосклонность к «истинному вершителю джихада» и подтверждал все его права на завоеванные земли. Зенгиды притихли.

Очень довольный положением дел, султан вновь решился оставить Дамаск и удалился в Египет. Проведенные там полтора года были временем спокойным и благополучным.

На исходе года пребывания султана в Египте, его застала весть о новой кончине. Внезапно, от колик, умер правитель Халеба, ас-Салих. Султану донесли, что, вполне вероятно, юноша стал жертвой отравления, а кто из его ближайших родичей повинен в убийстве, о том правителю Египта и Сирии оставалось только гадать.

На этот раз султан решил не торопиться к дележу, как стервятник, а сначала поглядеть издали, как поведут себя алчные Зенгиды, пока остававшиеся в живых. Он не сомневался, что в этих обстоятельствах, что бы ни произошло по воле Аллаха без его, султана, участия, все будет к лучшему. И он оказался прав.

Умирая, ас-Салих, дети которого едва вышли из младенческого возраста, завещал свои владения двоюродному брату, Изз ад-Дину. Тот сразу поспешил в Халеб и, едва похоронив родственника, взял в жены его мать. Казалось, могущество Изз ад-Дина многократно возросло в одночасье и ему уже впору на равных противостоять султану. Но не тут-то было. Все дело испортил родной брат Изз ад-Дина, правитель Синджара Имад ад-Дин. Он всегда считал, что когда-то, при раздаче наследства отца, его обделили. Поэтому он держался независимо и свое время заключил с султаном Юсуфом свой отдельный мирный договор.

И вот в этом Имад ад-Дине тщеславие Зенгидов взяграло с удвоенной силой: видно, в его сердце воскрес дух умершего ас-Салиха. Имад Синджарский немедля потребовал от брата отдать Халеб ему, угрожая в противном случае встать на сторону Салах ад-Дина. Султану оставалось только довольно потирать руки.

Изз ад-Дин устрашился такого поворота дел и предложил брату обмен: Халеб на Синджар. Тот сразу согласился, и братья поехали друг другу навстречу, но, как говорят, разными дорогами.

Тогда султан и решил, что настало время вновь возвращаться в Сирию.

Когда он выезжал из Каира во главе четырехтысячного отборного войска, до него из толпы донесся голос, пророчивший строками стихов, что Египет уже никогда не увидит своего султана. Салах ад-Дин посчитал, что оборачиваться в самом начале пути – дурная примета. Но пророчество сбылось: египтяне уже никогда не увидели со стен Каира, как на востоке поднимается золотистая заря султанских знамен.

Другим событием, которое султан посчитал важным поводом к возвращению в Дамаск, стало разбойное нападение Рейнальда де Шатильона на безоружный караван, отправившийся из Египта в священную Мекку.

В те же дни, спасаясь от морской бури и возлагая свои надежды не только на молитву, но и на мирный договор между франками и султаном, в порту Дамьетты высадились полторы тысячи христианских паломников, направлявшихся к святым местам земной жизни их пророка Исы.

Окажись на месте сына добродетельнейшего Айюба, любой иной правитель из пределов дар аль-Ислама, он, не задумываясь, сразу отправил бы всех иноверцев в их христианский рай или же, на худой конец, разослал бы по невольничьим рынкам. Но для султана всякий паломник, даже иноверец, был человеком, достойным особого почета. Христиане стремились душой и телом в Иерусалим, и он отправил их невредимыми в Иерусалим, только перед дорогой заковал всех в кандалы, будто рабов. В своем послании к королю Бальдуэну, он написал, что со стороны благородного франка будет делом чести продержать паломников на положении рабов до тех пор, пока разбойный барон не вернет султану награбленное добро, деньги и плененных караванщиков.

Вскоре султану донесли, что немощный король Бальдуэн попытался образумить Рейнальда де Шатильона, но бессовестный наглец отмахнулся от своего короля, как от назойливой мухи, и к тому же многие приближенные короля назвали этого разбойника героем.

– Все же надо было отправить это стадо неверных в каменоломни, – заметил катиб султана, имея в виду паломников. – Сам Аллах послал их нам в возмещение потерь.

– Твое «возмещение» – горсть дирхемов, – покачал головой султан. – Знай, Имад: за ту свободу, что я даровал неверным, я получу горсть золотых динаров.

Даже мудрый катиб не смог догадаться, откуда возьмется такая выгода, и тогда султан открыл ему глаза, сказав:

– Вот увидишь, Имад, теперь сам пророк Иса отвернется от франков и не станет выгораживать их перед Всемилостивым и Всемогущим Аллахом.

Вновь обосновавшись в Сирии, султан стал призывать всех правителей, эмиров и принцев, подвластных Зенгидам, перейти под его власть. Он пообещал им, что, если они исполнят его волю и помогут султану в войне против неверных, то он признает их вечные права на владения и сам немедля, со всем своим войском придет на помощь к любому из них по первой же просьбе. Как только между сторонниками Зенгидов начался разброд, султан двинулся на север и захватил город Синджар.

Благоприятные обстоятельства сложились в священный месяц рамадан, когда по законам Ислама вести войну запрещено. Катиб аль-Исфахани и многие советники султана высказывали свои опасения по этому поводу, однако султан ответил им так:

– Если я теперь поступаю против воли Всемогущего Аллаха, то Он не отдаст мне Синджара.

Наконец дошла очередь и до Халеба.

Султан вновь подошел к стенам города в конце месяца мухаррама 579-го хиджры, то есть в мае 1183-го христианского года, и напомнил Имад ад-Дину, потомку Зенги, что еще недавно тот вместе со своим братом пытался заключить против него тайный союз с франками. Действительно, одно из писем к королю франков было перехвачено людьми султана. Султан пообещал, что в ближайшее время это письмо окажется перед глазами багдадского халифа.

Имад ад-Дин заколебался, однако горожане, надо отдать должное их стойкости, остались верны присяге покойному сыну великого атабека Нур ад-Дина и решили защищать свой город до последнего вздоха. Осада началась.

Минуло меньше года со дня внезапной кончины доблестного Фарукшаха, правившего Дамаском, и вот под стенами Халеба род султана постигло новое несчастье. Стрела, пущенная с городской стены, нанесла смертельную рану одному из братьев Салах ад-Дина, двадцатилетнему Тадж аль-Малюку.

Узнав об этом, Зенгид дрогнул и направил тайного посла к султану. Тот был немало удивлен предложенным договором. Имад ад-Дин обещал, что отдаст Халеб и будет готов под началом султана воевать против неверных в том случае, если Салах ад-Дин вернет ему родной Синджар и еще несколько окрестных селений.

– Вот теперь и вправду за горсть медных дирхемов мы можем получить целый мешок золотых динаров, – признал катиб аль-Исфахани.

Приближенные Зенгида открыли ночью северные и южные врата, и войско султана вступило в город. Жители были застигнуты врасплох и все разом оцепенели. Никто не мечтал дожить до утренней зари, однако уже на рассвете султан велел начать торг на рынке и через своих глашатаев громогласно объявил на площадях и перекрестках, что все горожане освобождаются от присяги, данной покойному ас-Салиху и могут не беспокоиться ни за свои жизни, ни за свое имущество. С опаской выглянув из своих жилищ, жители Халеба увидели над бывшим дворцом великого атабека три желтых знамени султана и одно, на стороне Мекки, черное, аббасидское.

Султан ненадолго задержался в Халебе. Он передал город в «управление» своему десятилетнему сыну аль-Захиру, вернулся в Дамаск и стал выжидать.

Для нападения на Мосул нужен был значительный повод, иначе не трудно было лишиться благорасположения багдадского халифа, который уже присылал письма Зенгидам и султану с призывом о вечном примирении. И такой повод появился, хотя пришлось дожидаться его целых два года. Изз ад-Дин долго не решался на враждебные действия, но наконец осмелел и попытался захватить один из некогда подвластных ему городов – Ирбиль. Нынешний правитель Ирбиля подчинялся султану, и, разумеется, он сразу попросил своего покровителя о помощи.

Султан немедля вызвал в Дамаск своего брата аль-Адиля, до того дня управлявшего Египтом вместе с аль-Фадилем. Теперь он поручил аль-Адилю, спокойному и рассудительному, каким был их отец Айюб, управлять Сирией. Египет он вновь оставил на аль-Фадиля, а сам во главе войска двинулся на Мосул.

Надо сказать, что Мосул был еще более грозен и неприступен, чем Халеб. Султан рассчитывал сломить сопротивление Зенгида скорее измором, нежели таранами, метательными машинами и подкопами. Втайне он надеялся, что Изз ад-Дин в конце концов дрогнет, как и его брат. В сердцах у всех Зенгидов была натянута какая-то слабая жилка, способная порваться при появлении врага.

Однажды, на исходе первого месяца стояния под Мосулом, катиб аль-Исфахани явился в шатер к султану и молча поклонился ему.

– Имад, у тебя такой вид, будто ты очень торопился и поспел ко мне раньше самого Асраила, – с улыбкой проговорил султан, сдерживая, однако, тревогу и с подозрением глядя на свиток, который катиб держал в руках, словно убитую змею.

– Малик, я принес письмо от аль-Фадиля, – мрачно ответил катиб.

– Кому письмо? Мне или тебе? – с этим вопросом султан указал на сломанную печать свитка.

– Письмо направлено тебе, малик, но аль-Фадиль приложил к нему другое, вовсе без печати, – сообщил ал-Исфахани. – И оно было направлено мне. Аль-Фадиль просил меня прочесть послание к повелителю Египта и Сирии, а потом решить, отдавать его тебе, малик, или не отдавать.

Сам не зная почему, султан облегченно вздохнул.

Аль-Фадиль всегда знал подходы ко двору, – заметил он. – А то разве он сумел бы уберечь голову при Фатимиде… Так что же ты решил, Имад?

– Вот письмо, малик, – только и сказал катиб, протягивая свиток повелителю.

– Со сломанной печатью… – проговорил султан, и рука катиба дрогнула. – Что ж… Вы оба не даете мне повода усомниться в вашей преданности. Прочти мне письмо, Имад.

Аль-Исфахани развернул свиток перед своими глазами, и несколько мгновений султану казалось, то ли катибу не хватает в шатре света, то ли он вдруг разучился читать.

Наконец катиб кашлянул и стал читать негромким и неровным голосом.

Вот какие дерзкие слова написал аль-Фадиль, всегда осторожный и предусмотрительный:

«Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Малик, да благословит тебя Аллах!

Ныне я обращаюсь к тебе с горькой речью, ибо уже много дней и ночей боль точит мое сердце и тяжелые мысли не дают мне покоя.

Малик, ты, покидая Каир, назвал Египет блудницей, что тщетно пытается разлучить тебя с любимой женой, Сирией. Нет, Египет вовсе не блудница, а любящая мать. Она долго пребывала в плену и по воле Аллаха была освобождена, чтобы вскормить твою славу и твое великое могущество.

Малик, в Египте ты обрел свою силу. И что же творишь ты ныне? Обрекаешь мать на нищету, отнимая у нее все богатства и раздавая их безродным честолюбцам за то, чтобы они ходили за тобой, как голодные уличные собаки, то поджимая хвосты, то норовя вцепиться в ногу.

Уже долгие годы, малик, ты тратишь ее богатства на бесконечную войну – и с кем? Я напомню тебе, с кем: с мусульманами, а не с неверными. С потомками славного Зенги, который отвоевал у франков обширные эдесские земли. Можешь ли ты, малик, мой господин, которому я служу верой и правдой, похвалиться тем, что изгнал неверных хотя бы с одной камхи [111]111
  Камха – мера площади, равная 61,46 кв. м.


[Закрыть] . священной земли, захваченной врагами истинной веры? А ведь ты уже столько лет правишь богатым Египтом, имеешь в своей власти столько стран, сколькими обладал раньше разве что Искендер Двурогий [112]112
  Искендер Двурогий – Так на Востоке называли Александра Македонского.


[Закрыть] , и по сей день водишь по всему Востоку грозное войско. Но чьей крови ты пролил за эти годы больше – крови франков или единоверцев? Если некому сказать тебе, некому открыть тебе глаза, то скажу я, твой верный слуга, готовый заплатить головой за слово правды. Если собрать в один сосуд всю кровь поверженных тобой франков, а в другой – кровь павших от твоей руки воинов Ислама, то из первого не утолит жажду и птенец стервятника, а во втором захлебнется лев.

Малик, призываю тебя: восстанови мир на землях Пророка, заключи мир с Зенгидом и более не истощай египетскую корову; ее вымя не бездонно и сосцы уже воспалились от беспрерывной и безжалостной дойки. В Египте уже становится неспокойно. Слышен ропот. Нил в этом году так сильно вышел из берегов, что затопил многие поля и селения. Это – плохое предзнаменование. Бедуины склоняются к бунтам.

Дурное предчувствие не оставляет меня, малик. Если, к радости неверных, распря на землях Пророка будет продолжаться, то от нас отвернется Всемогущий Творец, а по Его воле – и великий Аббасид, потомок Мухаммада, да пребудет с ним вечно милость Аллаха.

Благодарение Аллаху! Он воистину всеблагой повелитель и прибежище.»

По мере чтения голос у аль-Исфахани садился и наконец перешел в хриплый шепот, будто горло катиба прохватило жестоким ветром хамсином. Только заключительное славословие Всемогущему Богу чудесным образом исцелило чтеца и вернуло ему силы.

Аль-Исфахани опустил свиток и стал приглядываться к повелителю правоверных.

Султан же ничуть не изменился в лице, не побледнел, не побагровел от гнева, только застыл весь, как восковое изваяние, и взгляд его долго пронизывал катиба насквозь, словно пустое место.

Наконец султан ожил и заметил своего катиба.

– Признайся, Имад, – с усмешкой обратился к нему султан. – Ведь сейчас ты прочел это письмо впервые…

У аль-Исфахани опять пересохло горло. Он не знал, что ответить, и следующий вопрос султана показался ему новой пыткой:

– Ты заметил в письме хоть одно слово клеветы? – спросил его Салах ад-Дин, но не стал долго мучить и ответил сам: – Я рад тому, что у меня есть честные слуги, которым можно доверять.

Тут катиб взбодрился и решил осведомить султана об одном подозрительном событии:

– Малик, есть сведения, что аль-Фадиль отправил какое-то письмо Изз ад-Дину.

– Неужели? – приподнял бровь султан. – Это меня радует. Если он в том письме также не поскупился на правду, то у Зенгида будет не меньше поводов к размышлениям, чем у меня.

В начале осени в Армении умер Ахлат, правивший теми самыми землями, откуда пошел род султана. Ахлат признавал над собой власть сына Айюба, и султан сразу двинулся с войском на север, как только узнал, что владения, потерявшие хозяина, успел прихватить один сельджукский атабек. Восстановив справедливость, султан тут же вернулся к стенам Мосула, давая понять Изз ад-Дину, что тот в конце концов ослепнет, глядя на желтые знамена, окружающие его город.

Но в один из вечеров султана охватил сильный жар, и он слег. Лихорадка стала томить его с каждым днем все сильнее и сильнее, и вскоре он слабым голосом отдал приказ отойти к Харрану.

Ночами султан не мог сомкнуть глаз и ожидал увидеть наяву Ангела Смерти Асраила.

– Всемогущий Аллах! Ты послал мне письмо аль-Фадиля раньше Своего грозного гонца, – прошептал он однажды, едва разжимая челюсти от нестерпимого озноба. – Я возжелал собрать все земли Пророка под одним знаменем, дабы восславить Твое величие. Я надеялся на Твою безграничную милость и возжелал утвердить на землях Пророка свой род, дабы прекратить распри между правоверными и одним ударом смести франков в море. Я был верен своей клятве, Всемогущий! Ныне я осознаю, что совершил великий грех и вышел за пределы смирения пред Твоей волей! Теперь я признаю, что Ты, Всемилостивый и Всемогущий, изрек Свою волю словами аль-Фадиля…

Асраил все не являлся, а болезнь все ожесточалась. Несколько раз великий султан забывался в бреду. И вот он решил призвать к себе своих родичей, чтобы объявить, кто из них получит главное наследство – власть над родом, Египтом и Сирией.

Султан рек, что в случае его кончины власть перейдет в руки его брата, аль-Адиля. И тут же, на одре болезни, Аллах открыл султану горькую истину: его собственный род, как и род Зенгидов, как и роды всех великих правителей прошлого, обречен на распри. Сын эмира Ширку, Назир ад-Дин, громогласно объявил, что он остается старшим в роду и что власть над Египтом некогда досталась Юсуфу, сыну Айюба, только благодаря доблести Асада ад-Дина Ширку, его неизбывному желанию очистить Египет от ереси и подчинить страну великому атабеку Нур ад-Дину. И раз так, заключил свою речь двоюродный брат султана, то теперь по всей справедливости настает черед властвовать прямому наследнику египетского везира Ширку.