Текст книги "Султан Юсуф и его крестоносцы"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Султану сообщили, что воины начали удаляться от стана и грабить местных жителей, что многие франкские крестьяне уже поплатились жизнью, пытаясь защищать свое хозяйство.

– Франки отняли у правоверных эту землю, и теперь мои воины делят ее между собою. Это справедливо. Но я запрещаю убивать тех кафиров, кто не имеет оружия в руках, – отдал повеление султан. – И только. И пусть воины не отходят слишком далеко. Их земля теперь никуда не пропадет. Я раздам ее воинам Ислама, как только вступлю в Аль Кудс.

На следующий день султан без опаски миновал крепость франков, называвшуюся Монжисаром. Он и не думал начинать осады, поскольку не заметил на ее стенах никакого движения. Да и что значила песчинка в сравнении с бесценной жемчужиной!

Проехав мимо цитадели, он только оглянулся на нее через правое плечо – и вдруг с левой стороны, с севера, послышался гул.

Конь султана прянул ушами и замер.

– Что там такое? – изумленно спросил султан, но не получил ответа, пока не увидел бежавших в панике египтян.

– Франки! Франки! – вопили они и мчались, как зайцы, обгоняя коней.

Их испуганные голоса уже тонули в грохоте, что неумолимо накатывался с севера. Там, с северной стороны, поднималось зарево.

– Откуда они взялись? – еще больше изумился Салах ад-Дин, привставая в седле.

Ответом ему был только грохот приближавшейся лавины.

– Сколько их?! – крикнул султан одному из эмиров, который пытался остановить бегущих, но его сносило вместе с конем, точно он угодил в горную реку.

– Там огненный всадник! – едва донесся сквозь шум его голос, и эмира понесло дальше, вертя, как в водовороте.

Другие эмиры, военачальники и родичи бросились к своему повелителю в надежде подхватить его слово, его веление.

Что мог приказать султан, как не остановить войско и повернуть вспять – на врага, словно свалившегося с небес. Но было поздно: не только египтяне, что горазды пускаться в бегство, на даже курды, туркмены и мамлюки – то есть вся армия – уже смешались, и сорвались в бегство.

Верные телохранители-мамлюки окружили султана плотным кольцом и вынесли его на высокий холм, в те мгновения «омывавшийся» со всех сторон уже не войском, а обезумевшим от паники стадом.

И тогда с высоты холма, поверх облаков пыли, султан все увидел своими глазами.

Франков было немного – не больше двух тысяч, – но они, казалось, уже не мчались, а действительно падали на убегавшее войско тремя огромными валунами, тремя отрядами, давя тех, кого настигали.

«Кара Аллаха!» – похолодел султан.

Он вспомнил, как сам не раз всего с двумя тысячами всадников, сплоченных, спаянных единым вздохом, разгонял многотысячные толпы горе-воинов, то и дело забывавших, за какой конец держать копье. Так было когда-то в Египте. Так было и в Сирии. «Долг!» – послышался сзади ехидный шепот Шавара.

Теперь он сам, султан Египта, в наказание за самонадеянность, был «награжден» таким же позорным поражением.

Алое зарево невиданной радугой переливалось над франками, и султану почудилось, будто прямо над их головами скачет призрачный воин в красном плаще. Он то таял, то возникал вновь – то над одним отрядом рыцарей, то над другим.

– Повелитель, уходим! Это сам Иблис! – крикнул начальник мамлюков, защищавших султана.

– Стоять! – сорвав голос, велел султан.

Он пытался разглядеть странную повозку, напоминавшую катафалк и мчавшуюся в середине одного из франкских отрядов. Он вдруг ясно ощутил, что именно в этой чудодейственной повозке заключена вся сила кафиров.

И когда султан догадался, что это за талисман, его бросило в жар.

На повозке восседал страдавший проказой король франков. Он тянул вперед меч… нет, вовсе не меч, а руку, у которой проказа объела все пальцы. Он, Прокаженный Король, сам вел в сражение свое войско и потому оно стало непобедимым [109]109
  Согласно более достоверной, но менее романтической версии, король Бальдуэн Прокаженный тогда еще «был в седле» и признаки проказы были выражены в меньшей степени.


[Закрыть].

– Я вижу, Всемогущий, на чьей Ты стороне! – подумал-прошептал султан Салах ад-Дин. – А правда – всегда на Твоей!

– Повелитель! Нас сомнут! Их слишком много! – выкрикнул за спиной султана командир мамлюков.

– Да, слишком много трусов, – пробормотал султан и позволил телохранителям унести его прочь из опасного места.

Вся дорога до Синая была усыпана копьями, мечами и саблями. Храбрые египетские воины бежали от франков, бросая все, что тянуло к земле, мешалось и напоминало о давно уже брошенной через плечо доблести. Беглецы поплатились за свою трусость вдвойне. На Синае многих безоружных египтян перебили или захватили в рабство бедуины.

Сам же султан свернул с позорной дороги вглубь Синайской пустыни и достиг подножия священной Горы.

Ничуть не смущаясь своих мамлюков, он первым соскочил с седла и, отряхнув пыль с одежд, опустился перед горой на колени.

– Всемогущий Аллах! – обратился он к Богу, подняв взор к вершине. – Ты говорил на этой горе со своим пророком Моисеем. Ты жестоко наказывал его народ за все ослушания. Ныне Ты, Всемогущий, наказал меня. Благодарю Тебя! Клянусь, что не забуду этого урока! И Ты, Всемогущий, прошу тебя, не отринь моей клятвы за мой проступок! Вразуми меня ныне, дай знамение!

Три дня и три ночи стоял султан под горой Синай, приглядываясь к горе и к небесам над нею. И вновь не получил никакого ответа, даже намека. Три дня и три ночи не появлялось над вершиной ни малейшего облачка. Стояла тишина. Ни одно из желтых полотнищ не шелохнулось от дуновения ветра.

«Так Всевышний призывает меня к терпению,» – подумал султан.

На четвертый день, в полдень, на севере появилось темное облачко.

Мамлюки приготовились было защищать повелителя, сплотились полукольцом, но вскоре вздохнули с облегчением и разомкнулись.

Над быстро приближавшейся конницей развевалось золотистое знамя султана. Всадников вел сам аль-Фадиль.

– Слава Аллаху! – воскликнув он, всплеснув руками и, когда султан обнял его, добавил уже шепотом: – Малик, я ищу тебя уже третий день по всей пустыне. У меня чуть сердце не лопнуло от страха.

– Если бы не боялся за меня, то нашел бы сразу, – ответил Салах ад-Дин.

Когда они тронулись в путь, аль-Фадиль все приглядывался к султану, удивляясь тому, что повелитель как будто совсем не сокрушен бедою и ничуть не огорчен. Около часа оба ехали, храня молчание.

– Всевышний указал мне истинную, единственную дорогу на Аль Кудс, – сказал султан, словно утомленный вопрошающим взглядом аль-Фадиля. – Хорошо, что я получил знамение теперь, а не позже. Солнце восходит на востоке. Направление истинного джихадане может бы против движения Солнца, с запада на восток.

Аль-Фадиль удивился еще больше, но так и не решился просить у султана объяснения того, что же он имеет в виду.

– Мне показалось, что я уже заслужил Аль Кудс и Господь отдает его мне… как дар, – продолжал султан. – Франки стали наказанием за гордыню… А их прокаженный малик достоин уважения.

– Говорят, ему помогал великий воин Джуржи, – осторожно заметил аль-Фадиль.

– Кто такой? – вопросил султан, бросив через плечо недоверчивый взгляд.

– Самый великий и доблестный воин кафиров. Он родился неподалеку от того места… где появились франки. В Лидде. Тысячу лет назад. Он поклонялся пророку Исе и был военачальником у одного малика-язычника. Этот Джуржи отличился во многих битвах, но, когда тот малик узнал о его вере, то приказал Джуржи отречься от нее. Тот отказался и был казнен.

Нетрудно догадаться, что аль-Фадиль рассказывал султану о том, кого вы, христиане, именуете Победоносным Георгием.

– И теперь, как говорят, он иногда появляется и помогает в битве франкам, – добавил аль-Фадиль.

– Это, верно, тот самый воин, который помог кафирам, когда десять тысяч воинов Ислама осаждали Антиохию? – вспомнил султан.

– Да. В городе оставалось всего три сотни воинов-кафиров, и они голодали, – подтвердил аль-Фадиль. – Если бы не Джуржи, они, конечно, не решились бы так отчаянно напасть на правоверных…

– …и обратить их в бегство, как трусливых овец, – договорил за своего замявшегося слугу Салах ад-Дин. – Значит, этот Джуржи действительно был великим воином и Господь посылает его вразумлять правоверных, когда они становятся кичливы и самонадеянны. Это еще одно подтверждение того, что Всемогущий Аллах принял мою клятву.

Аль-Фадиль рассказал султану, что эмир, которому было велено обложить Аскалон, клялся, будто видел, как Джуржи внезапно появился у крепости. Его конь без труда перемахнул через стену, а потом перескочил с башни на ближайшее облако и помчался галопом по облакам на юг, к Газе.

– Он уверял меня, что именно Джуржи передал воинам Храма послание франкского малика и воодушевил их поспешить ему на помощь, – поведал аль-Фадиль. – А как же иначе этот олух мог оправдаться, что упустил гонца из Аскалона?.. Как только отряд кафиров появился со стороны Газы, прокаженный малик распахнул ворота и отчаянно бросился в бой.

– Войско из одних эмиров… – пробормотал тогда султан.

– Каких эмиров? – не понял аль-Фадиль.

– Продолжай… – велел султан, но стоило аль-Фадилю открыть рот, как повелитель Египта и Сирии брезгливо взмахнул рукой и осек его: – Лучше продолжу я сам… Там, у Аскалона, наши славные воины, конечно, не смогли выдержать удар с двух сторон. Как же! И в лоб и с тыла. Они дунули врассыпную. Малик кафиров соединился с воинами Храма, разогнал овец и помчался догонять остальное стадо… А оно успело разбрестись по всей Палестине.

Он бросил на аль-Фадиля жгучий взгляд, и тот весь покраснел – впервые с того давнего дня, когда его в последний раз вздул за шалость отец.

– Прокаженный малик франков не только доблестный воин, но и весьма искусный охотник, – заметил султан. – В тот день он зашел не с юга, а сделал крюк и напал с севера. Остальное я видел собственными глазами. И воина Джуржи я тоже сам видел. Эмир не соврал.

Аль-Фадиль снова открыл рот да так и проехал целый фарсах, забыв его закрыть.

Будь Каир лодкой, он, конечно, опрокинулся бы, когда чуть ли не все его жители высыпали на восточные стены посмотреть, каким вернется султан после такого ужасного поражения. Немало оставалось в городе его недоброжелателей, с грустными вздохами вспоминавших времена Фатимидов и их белых знамен, времена, когда вино стоило на рынках втрое дешевле.

И вот как только на востоке подобно лучам Солнца появились всадники султана в золотистых одеждах, все ринулись на стены, отталкивая друг друга. Тут Каир потерял еще сотню египтян, в давке свалившихся с лестниц и стен.

Султан приблизился к воротам, и рты зевак раскрылись во всю ширь куда раньше, чем стали раскрываться врата.

В спокойном и победоносном величии султан вступал в Каир. Он выглядел таким величественным… и таким довольным, будто не бежал от врага, а возвращался с победой.

Даже самые прозорливые мудрецы Паутинного рынка, как ни приглядывались к султану, как ни щурились, как ни следили за ним из-за углов и из крысиных щелей, так и не приметили в чертах его лица ни одного вещего знака немилости Всевышнего, а в глазах – ни одного тлеющего огонька горечи.

Сразу поползли слухи, будто султан и впрямь одолел франков, а не они – его, а все пропавшие, не вернувшиеся назад египтяне на самом деле остались жить в Палестине, где разом обогатились и завели себе белокожих рабов и рабынь. Разные толки сталкивались между собой на узких городских улицах, завивались вихрями. Кое-где начались стычки.

На следующий день, выслушав доклад каирского мухтасибао том, что буйный народ утихомирен палками и плетками, султан собрал всех своих родственников и военачальников, участвовавших в неудачном походе на Аль Кудс.

– Кто виноват больше всех? – грозно вопросил султан. – Больше всех виноваты мы. Курды. Когда это было видано, чтобы наши воины бродили по округе, как мелкие воришки?

Курды низко опустили головы.

– Мы наказаны Аллахом, – сказал султан. – Кто-нибудь думает иначе?

Виновные перед Всевышним опустили головы еще ниже.

И тогда султан ошеломил всех новым вопросом:

– И есть ли такой закон в Исламе, чтобы наказанный получал жалование за свое наказание?

Все опустили глаза и стали бродить взглядами по замысловатым узорам на коврах.

– Нет такого закона, – твердо рек султан. – Раз так, то получать жалование до тех пор, пока мы не одержим первой победы над неверными – значит гневить Бога.

На сбереженные деньги Салах ад-Дин всего за месяц смог собрать и полностью снарядить новую пятнадцатитысячную армию.

Как только это дело было завершено, султан снова поспешил в Дамаск, откуда стали приходить тревожные вести. Доблестный воин Ислама Тураншах, который упросил брата сделать его шинаДамаска, оказался и вправду скверным правителем, как о том давно предупреждал мудрый дядя Шихаб ад-Дин. Деньги стали таять в пирах и развлечениях, а из Халеба стали прилетать «ночные соловьи» – письма от ас-Салиха, полные соблазнительных обещаний. У Тураншаха голова пошла кругом, но тут вовремя появился султан и быстро образумил братца.

Здесь, в Дамаске, султан в продолжение целого года был «подобием безмолвной и неподвижной Синайской горы».

«Гора велела мне быть терпеливым, – думал он, день за днем получая вести, что франки стали копошиться, как трудолюбивые муравьи, и по всей Палестине укрепляют свои каменные «муравейники». – Я дождусь. Будетверное знамение.»

Следующей весной король Бальдуэн решил основательно пополнить запасы провианта. Вещие предчувствия – дар Бога умирающим. Видно, терзаемый предчувствиями, он стал уже всерьез готовиться к защите своего королевства.

Каждую весну многочисленные стада овец начинали передвигаться в верховьях Иордана, на сирийской стороне, вблизи границ Иерусалимского королевства. И вот король палестинских франков надумал устроить на них настоящую бедуинскую облаву – окружить бессловесных тварей и загнать вглубь своей земли. Он не погнушался самолично участвовать в этой «охоте» и с небольшим войском направился к Баниасу.

Очень скоро султан получил известие, что овцы и козы движутся к северу, а франки – к пределам Сирии. Теряясь в догадках, что затевает прокаженный король, Салах ад-Дин снарядил в те края одного из своих племянников.

– Только понаблюдай за ними с безопасного расстояния. Дай им знать, что мы не дремлем и видим их, как орлы мышей, – напутствовал он Фарукшаха.

– А если они двинутся дальше, прямо на Дамаск? – задал Фарукшах вслух тот вопрос, что султан сам себе задавал в тот день уже много раз.

«Прокаженный малик и войско его «эмиров»… Слава и доблестная смерть, – размышлял Салах ад-Дин. – Он сам бы сделался для своих соотечественников и потомков подобием чудесного призрака Джуржи… Да, с него может статься.»

– Тогда мы дождемся малика франков у стен Дамаска, – наконец ответил он и себе, и племяннику.

На третью ночь Ангел Смерти Асраил, давний гость, появился вдруг во дворце и прошел мимо султана, гладя куда-то вдаль.

Салах ад-Дин вдруг почувствовал на сердце острую тоску и очнулся.

Невольно он посмотрел в ту сторону, куда шел Асраил. Там была глухая стена. Но какая стена может стать препятствием для Ангела, шествовавшего в ту ночь с юга на север?

– Неужели опять… – похолодев, прошептал султан.

Он думал о Фарукшахе, но почему-то никак не мог представить его мертвым.

– Тогда кто же? – спросил султан, обращаясь к пустой стене, но ответа от нее, разумеется, не получил, как и от горы Синай.

Фарукшах объявился поутру – живой, запыленный, потный и багровый от возбуждения.

– Повелитель! Я чуть не пленил самого короля франков! – не в силах сдержать гордости… и досады, закричал он на весь дворец.

– Однажды овца чуть не задрала волка, – проговорил султан, недовольно морщась, но и радуясь, что племянник цел и невредим.

Фарукшах оторопел и захлопал глазами.

– Волк вцепился ей в холку и потащил, а она вывернулась и нечаянно схватила его зубами за горло, – стал рассказывать султан старую притчу. – Ей бы крепко сжать челюсти, а она, дура, поперхнулась и стала отплевываться. Шерсть, видишь ли, не вкусная. «Вот если бы на нем росла молодая травка!» – подумала овца перед смертью… Вижу, что остыл. Теперь рассказывай, что случилось на самом деле.

А случилось то, что, следуя велению султана, Фарукшах со своим отрядом скрылся на холме, в лесу, и стал тихо наблюдать за франками. Те подошли очень близко и как раз под холмом решили сделать короткий привал. Слезли с коней, поставили пики шалашами и развалились кто где. Сам Бальдуэн был не на повозке, похожей на катафалк, а в седле. В ту весну он чувствовал себя лучше. Двое знатных рыцарей помогли ему спешиться.

Тут уж «орел» не выдержал и кинулся с небес на добычу, то есть отряд Фарукшаха (а по франкским меркам – целая армия) разом высыпал из леса и помчался вниз, на врага.

– Сколько их было? – перебил султан племянника.

– Не больше пяти сотен, – ответил тот и, словно решив скорее оправдаться за то, что нарушил приказ султана, добавил было: – А у меня…

– Я знаю, сколько дал тебе мамлюков, – опять резко перебил Фарукшаха султан.

Всадников-мамлюков в отряде Фарукшаха насчитывалось полторы тысячи.

– Жаль было упускать такую добычу, – горестно мотнул головой молодой и горячий Фарукшах. – Да, я чуть поймал самого малика франков! – снова забыл он о том, что словом «чуть» и муху не прибьешь. – Если б только не этот старик…

– Какой старик? – встрепенулся Салах ад-Дин.

– Среди кафиров был один знатный франк. Очень старый и седой, – поведал Фарукшах. – Большой, как вол. Его воины очень хорошо обучены…

– Сколько их было?! – не просто спросил, а сердито прикрикнул на племянника султан.

– Сотен пять, – пролепетал Фарукшах, не понимая, почему у повелителя так злобно засверкали глаза и стали раздуваться ноздри.

– Мне не лги! – процедил сквозь зубы Салах ад-Дин и совсем помрачнел.

– Три… Не меньше трех сотен… – от растерянности едва ворочая языком, признался доблестный Фарукшах.

– Войско из одних эмиров, – задумчиво проговорил султан, отвернувшись в сторону.

Он долго глядел в окно, в котором прояснялась весенняя голубизна, а его племянник сидел ни жив ни мертв, боясь вздохнуть.

– Продолжай, – наконец велел Салах ад-Дин.

– У него были очень хорошо обученные воины, – поспешил еще раз осведомить султана Фарукшах. – Они в мгновение ока все вскочили на коней и встали перед нами стеной. А в это время слуги посадили малика на коня и он пустился в бегство… Мы, конечно, потеснили франков и многих убили… Но они были очень хорошо вооружены. Так вот малик и успел спастись.

– А этот старик? Где был он? – продолжал пытать племянника султан.

– Он бился с нами ничуть не хуже молодых, – признался Фарукшах, видя, что султан не только желает знать правду о битве, но и вытянет ее всю, как ни юли. – У него тяжелая рука. Доблестный кафир, ничего не скажешь, – добавил он, зная, что султан любит, когда храброму врагу отдают дань уважения. – Только верный удар пики свалил его.

– Он убит?! – воскликнул вдруг султан так взволнованно, будто узнал о смерти кого-либо из своих верных эмиров.

Фарукшах совсем обомлел и даже потерял дар речи.

– Он убит, я тебя спрашиваю?! – весь превратился в грозовую тучу султан.

«Вот оно – знамение!» – беззвучной молнией мелькнула у него мысль.

– Мой воин смог ударить его в бок, под левую руку, – забормотал Фарукшах, не понимая, почему повелитель не славит его подвиг, а, напротив, как будто в чем-то винит. – Франк не опрокинулся навзничь, а ткнулся ничком в холку коня. Его подхватили и вывели из боя. Он оставался на коне…

Тут он запнулся, заметив, что султан облегченно вздохнул.

– Франки отступили за реку, а мы не стали гнаться за ними вброд, – продолжил он только потому, что султан явно ожидал от него продолжения рассказа.

Но тут Салах ад-Дин поднял руку и сказал:

– Правильно сделал. Там могла быть засада. Большое франкское войско. Иди. Ты заслужил награду. Настанет день, когда я сделаю тебя шина [110]110
  Шина – должность, соответствующая «военному коменданту» города; в свое время Салах ад-Дин, находясь в молодости на службе у атабека Наур ад-Дина, был шина Дамаска.


[Закрыть]в Дамаске.

Он сдержал обещание и в самом деле сделал племянника военным правителем Дамаса, а старшего брата сместил и перевел в Баальбек.

Когда обескураженный Фарукшах покинул покои, султан призвал к себе своего катиба и велел, чтобы лазутчики как можно скорее донесли, где находится Онфруа де Торон и как его здоровье.

Спустя несколько дней Имад ад-Дин явился к султану и сообщил, что франк, спасший своего короля от пленения, был смертельно ранен в сражении с Фарукшахом и скончался в своей недавно возведенной крепости, что называлась Хунином.

Катиб тоже немало подивился хмурому виду своего повелителя и, так же как раньше аль-Фадиль и Фарукшах, он потом ломал голову над словами, услышанными в тот час. Султан, сидя с сумрачным видом, вновь помянул тогда какое-то невиданное войско, состоящие из одних эмиров. «Разве можно собрать на землях Ислама такое войско?!» – недоумевал катиб.

Султан же, узнав у о смерти франка, долго сидел в задумчивости, а потом взял свою любимую саблю с большим рубином в рукояти и протянул катибу.

– Имад, я желаю, чтобы эта сабля легла в гробницу вместе с этим франком, – ошеломил он своего верного катиба. – Но об этом должны знать только я, ты и наш самый искусный посол, которого ты отправишь к малику неверных.

– Значит, четвертым посвященным должен стать сам малик франков? – спросил Имад ад-Дин, старательно делая вид, что он прозрел всю глубину тайны.

– Да. Я надеюсь на его благородство, – сказал султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб.

Осведомленные люди передали, что король Бальдуэн с почтением принял посмертный дар султана великому воину и сабля легла в гробницу Онфруа де Торона, по левую руку.

Сам же султан Юсуф и вправду воспринял смерть великого франкского воина, как знамение к началу джихада и осадил приграничную крепость, немногим севернее Генисаретского озера.

Осада выдалась, нелегкой и затяжной, и тогда султан вновь призвал к себе племянника и сказал ему:

– Тебе улыбнулась удача. Продолжай дело.

Окрыленный Фарукшах немедля устроил смелый набег на Галилею и Ливан, принадлежавшие франкам.

Однако на этот раз, как, впрочем, и предполагал султан, зазнавшемуся племяннику пришлось нелегко. Король Бальдуэн вместе с Раймондом Триполийским настигли Фарукшаха в долине Родников и, нанеся его войску большой урон, обратили в бегство.

Султан, между тем, не дремал. Сбылись оба его предчувствия – и дурное, доброе. Раймонд Триполийский, желая стяжать всю славу победителя, увлекся преследованием и вместе с рыцарями-тамплиерами далеко оторвался от королевского войска. Тут-то султан и обрушился на него.

Эта победа над франками, конечно, не рассеяла всю темную ночь поражения при Монжисаре, но все же показалась султану первыми лучами утренней зари. Враги были разбиты. В плену оказались Великий магистр Ордена тамплиеров, а также два очень знатных франка, проявивших великую доблесть под Монжисаром: Бальдуэн Ибелинский и Гюг Галилейский. Гюга тотчас выкупила из плена его мать, графиня Триполийская, за пятьдесят пять тысяч тирских динаров. Бальдуэну же пришлось немного потомиться.

Когда Бальдуэн Ибелин был доставлен в Дамаск и помешен в крепость, султан сам пришел к нему в застенок и сказал:

– Твоя стоимость – сто пятьдесят тысяч динаров.

– Столько просят только за короля, – сохраняя достоинство, твердым голосом ответил франк.

Однако у него на лбу при свете масляного огня засверкали капли пота.

– Я слышал о твоей доблести, которая стоит не меньше королевского достоинства, – сказал султан. – Или ты так не считаешь?

Франк не нашелся, что ответить.

Через несколько месяцев султан обменял на него целую тысячу пленников-мусульман и отпустил, взяв обещание, что тот сам привезет деньги. Брат пленника, Балиан, был женат на дочери греческого императора. Бальдуэн незамедлительно отправился в Константинополь, к своему венценосному родственнику, и доказал всему миру, что обладает незаурядной силой ума и истинно королевским достоинством. Он сумел выпросить у императора всю сумму выкупа и действительно привез деньги в Дамаск. Оба сохранили друг о друге самое высокое мнение: султан о Бальдуэне Ибелинском, а Бальдуэн – о султане.

Чем мог похвалиться Великий магистр Ордена рыцарей Соломонова Храма Одо де Сент-Аманд, так то – своей великой гордостью.

Султан предложил ему обмен: на любого знатного мусульманина, попавшего в плен к франкам.

– Равного мне не найдете, даже если вскроете все ваши могилы в Палестине, – ответил Великий магистр с высокомерной усмешкой.

Он остался непоколебим и, просидев год в застенке, сильно захворал. Султану донесли о недуге пленника, и повелитель правоверных решил изменить условие в пользу умеренного денежного выкупа. Когда катиб аль-Исфахани поднялся с этим известием в башню и перед ним отворили тяжелую дверь узилища, он обнаружил франка уже умершим. Великий магистр лежал с открытыми глазами, устремив неподвижный взгляд к маленькому, высокому окошку.

* * *

Едва своим внутренним взором я встретился с остекленевшими глазами Великого магистра тамплиеров, как за моей спиной послышался глухой скрежет, будто стала нехотя открываться проржавевшая в петлях дверь.

Все мы разом встрепенулись и увидели нашего добровольного «гонца». Едва держась на ногах, рус Иван пытался втиснуться в грот, груженый добром, как караванный верблюд. За каждым плечом он держал по большому мешку, а у него на поясе болталась секира дровосека, которая и тащилась со скрежетом по гранитной стене, когда рус еще подступал к гроту. Он был изрядно пьян. Сбросив мешки, он первым делом вытащил из одного бурдюк с вином и, словно не замечая никого из нас, кроме Жана де Браса, подполз к нему на коленях и назвал по-своему – Ванюхой. Он не без основания считал, что все Джоны, Иваны и Жаны в христианском крещении тезки и разница только в том, как какому народу Бог подвязал язык горлу в тот день, когда разрушил Вавилонскую башню.

И вот, вернувшись, рус первым делом затормошил Жана де Браса, поднося ему к губам бурдюк и говоря:

–  Ванюха! Я вина для тебя добыл!

А вино он назвал тогда тоже по-своему – брагой.

– Хлебни скорей и сразу полегчает, – как заправский лекарь, убеждал он раненого, но вдруг оцепенел, глядя на франка, а спустя несколько медленно отстранился и, осенив себя христианским знамением по-гречески, тихо проговорил: – Да ты не дождался меня…

Весь хмель слетел с него в единый миг.

Тут и мы все увидели, что Жан де Брас тихо умер, слушая историю, и теперь спокойно и неподвижно смотрел на угли костра, переливавшиеся алым жаром.

Все живые сразу зашевелились. Рыцарь Джон опустил умершему веки, и мы накрыли его одним из шерстяных покрывал, которые принес Иван. Словно следуя безмолвному приказу, мы принялись облачаться в еще полусухие, но все же согревшиеся у огня одежды, и, когда наш вид позволил без стыда явиться на погребение нашего умершего товарища, рыцарь Эсташ де Маншикур стал певучим голосом читать отходную молитву.

Потом в гроте наступила тишина, а за его пределами сквозь шум волн и ветра мы с трудом различили глухие всхлипывания. Иван потихоньку удалился из грота и теперь плакал поблизости.

Мы вышли наружу, и Джон Фитц-Рауф обратился к своему оруженосцу:

– Ты плачешь, как по родному брату. А ведь ты едва знал его.

Рус смутился от того, что его приметили, быстро смахнул рукавом слезы и, встряхнувшись, бодро вскочил на ноги.

– А как же, мессир! – уже веселым, хоть и не слишком твердым голосом ответил он своему господину. – Пока я его тянул до берега, то два раза чуть не захлебнулся насмерть. Кем же он мне стал после, как не братом? Да и сам Жан так и сказал мне, когда мы наконец достали коленками до дна: «Ты брат мне отныне!» Так и сказал. – Иван снова перекрестился и тяжело вздохнул. – А теперь опять ни одного родного человека нет у меня кругом до самого края света.

– Послал бы мне Бог такогобрата, – хмуро пробормотал рыцарь Джон.

Признаться, и меня смерть Жана де Браса опечалила больше всех других смертей, которые уже случились к тому часу. Я вдруг осознал, что рассказывал продолжение истории только ему одному, а все остальные были всего лишь случайными слушателями. Меня и до сих пор порою лишает покоя тайна, на каком же месте моего повествования Жан де Брас, по воле Творца, испустил дух.

ЗМЕИНАЯ ПОЧТА

Письмо третье

Великие Драконы Запада! Сообщаем, что нам удалось найти и задержать человека, служившего наемным лоцманом в Яффе и других городах Востока. Он был генуэзцем, не приписанным ни к одному из цехов, и носил прозвище Камбала. Он признался, что «рыцари султана» заставили его довести корабль до Задара, однако буря выбросила трапезундское судно на берег несколько южнее города. Большего узнать не удалось, поскольку пресловутый Камбала не выдержал пытки и быстро испустил дух. Надеемся, что это короткое и не слишком подробное сообщение все же облегчит вам нелегкие поиски.

Мира вам и процветания!