Текст книги "Султан Юсуф и его крестоносцы"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Добряк Анги поднял глаза. Он виновато посмотрел на англичанина, а потом опасливо покосился в сторону монахини Катарины.

– Я тоже надеялся искупить все свои грехи, – тихо признался он. – И по этой причине мне очень хотелось остаться поближе к Гробу Господню.

Глава 12
О смертных грехах и безгрешной смерти

На другое утро, после трапезы, на которой сумасбродной монахини Катарины не было, Дьердь Фаркаши попросил рыцаря Джона уединиться с ним для разговора. Спустя час я оказался следующим, кто узнал добрые новости.

Оказалось, хозяин предложил Джону Фитц-Рауфу, а в его лице и всем благородным рыцарям, необыкновенную службу.

События, происшедшие в усадьбе, чудесным образом умиротворили враждовавших родственников. Оба после рассказов о гибели Иерусалимского королевства не сомкнули глаз и провели ночь в переговорах. Их итогом стало соглашение о том, что для хранения священной реликвии более не годятся мирские стены, а самое место ей – в монастырской ризнице, среди других реликвий.

Мужи благоразумно решили отправить частицу копья святого Лонгина в монастырь, некогда основанный на средства вдовы одного из Фаркаши, которая и осталась в нем настоятельницей вплоть до своей кончины. Неподалеку от монастыря сходились границы Венгерского королевства, Штирии и Австрийского герцогства. Оттуда было рукой подать до самой Вены, и, по слухам, именно в тех местах появлялся необычный странник огромного роста с внешностью и замашками короля. От его грозного окрика поджимали хвосты самые злые псы-волкодавы. На одном постоялом дворе ему приглянулся хозяйский конь, и он выложил за него цену табуна, а в одной харчевне заплатил за окорок, как за породистого жеребца. Когда же на него напала какая-то воровская шайка, ему хватило только раз махнуть своим мечом, как все они разбежались, наделав в штаны.

– Ни дать ни взять король Ричард, – уверенно предположил Джон Фитц-Рауф и от слухов, переданных ему Дьердем Фаркаши, перешел к делам более насущным. – Так вот, все складывается как нельзя лучше. Если только эти венгерские увальни не задумали какой хитрости… Хозяин говорит, что они с родственником долго рядились, кому и как сопровождать реликвию до монастыря, чтобы все вышло по-честному. Вдруг Бог надоумил его и указал на нас. Мы, мол, никому из Фаркаши родичами не приходимся и реликвия нам не нужна, а нужны, как всяким благородным дворянам, кони и оружие. Хозяин говорит, что убедил родича, хотя и пришлось попотеть. И вот он теперь предлагает нам ненадолго поступить к ним, обоим Фаркаши, на службу и доставить в монастырь и реликвию, и эту их буйную монахиню…

Тут рыцарь Джон слегка изменился в лице, и взгляд его словно провалился сквозь меня в какой-то глубокий колодец.

– Доверчивые венгры, ничего не скажешь, – заметил я, почувствовав какую-то неясную тревогу.

– С какой стороны на это посмотреть, – с хрипотцой в голосе заметил англичанин и прокашлялся; после этого его голос снова обрел твердость. – Половину из нас конями, оружием и провизией хозяин, а другую половину – его родич. Каждый из них выставляет еще по шесть своих воинов. Получается, что мы тут – вроде стенки между клетками и нужны для того, чтобы они не передрались в дороге. Исполним дело – можем идти на все четыре стороны. Вот и вся служба… Что скажешь, Дауд? Нам как будто по пути. Да и присягу мы вроде ничем не нарушим, если возьмемся за это дело.

– А что там за монастырь? – невольно спросил я, продолжая прислушиваться к своей тревоге.

– Женский, разумеется. Если верить хозяину, там не больше трех десятков монахинь, – ответил Джон Фитц-Рауф, словно желая развеять мои опасения, которые не скрылись от его взора. – Монастырь святой Марии Египетской.

– Той самой, что начинала блудницей, а потом прозрела, ушла в пустыню и много лет каялась в грехах? – напряг я свою память.

Рыцарь Джон нахмурил брови и кивнул:

– Той самой… Только Мария Египетская ушла в пустыню по своей воле, а если иную блудницу загонять туда силком, то… то, я думаю, ничего хорошего из этого не получится.

Я пристально посмотрел англичанину в глаза, но увидел в них только свое отражение и то, что сам я вовсе не христианский священник и рыцарь Джон Фитц-Рауф пришел ко мне не исповедываться.

– С дюжиной здешних забияк мы, конечно, справимся, – сказал я, – но как-то все слишком складно выходит. И Мария не какая-нибудь, а Египетская. И монастырь как раз по дороге. Как будто заманивает нас кто…

– На море мы тонули, голодать голодали. Должен же Бог нам когда-нибудь помочь в добром деле, – с досадой проговорил Джон Фитц-Рауф; на этот довод трудно было чем-то возразить, а тем более – на следующий: – И скажи мне, Дауд, каким еще честным способом можно приобрести оружие и коней?

Мы двинулись в путь на следующий день.

Утро было туманным, промозглым. Вокруг усадьбы стоял запах кисловатой гари. Неподалеку от ворот виднелся старый дуб. На его обломанной ветви сидела ворона и каркала во всю глотку.

– Не нравится мне эта тварь, – тихо заметил рус Иван, проходя мимо меня. – Что-то не по-нашему орет.

Я попросил лук. Птица поперхнулась и, не успел я прицелиться, как она тяжело замахала мокрыми крыльями и скрылась в тумане.

Перед отъездом рыцарь Джон спросил у хозяина, есть ли до монастыря, кроме прямой, какая-нибудь окольная, но не чересчур долгая и запутанная дорога. Дьердь Фаркаши сразу догадался, что мы все же опасаемся нападения со стороны людей «медведя» Бошо, и с воодушевлением рассказал о целой дюжине дорог. Мы потом выбрали одну почти наугад.

Двинулись мы в путь таким порядком: впереди пошел отряд Дьердя Фаркаши, за ним последовала повозка с реликвией, за реликвией потянулся совсем иного рода груз – повозка с монахиней Катариной. За ней шествовало войско рыцаря Джона, и наконец замыкали войско люди «медведя» Бошо.

Джон Фитц-Рауф добился того, чтобы никаких котелков и прочих тяжестей к монахине не приковывали и не привязывали.

– Сбежит, – вздыхал, провожая нас, Дьердь Фаркаши.

– Удерет, как заяц, – соглашался и «медведь» Бошо.

– У нас глаза есть, – отмахнулся рыцарь Джон.

– А ночью? – не мог успокоиться хозяин усадьбы.

Но у англичанина и на это был ответ:

– У нас есть Дауд, а он видит ночью, как кошка.

Лукавая монахиня умело воспользовалась тем, что у благородных рыцарей есть глаза и уши. Глаза она им вскоре так намозолила и так доняла всех, что рыцарь Джон наконец не выдержал и повелел поменять местами повозки. А было вот что: Катарина подняла задний полог своей повозки, села, как у открытого окна, и принялась искушать несчастных рыцарей всякими вопросами, намеками и колкими словечками. Дошло до того, что даже их кони как будто напились вина и стали идти по дороге вкривь и вкось.

Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.

Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.

Даже если бы он не крикнул перед этим «Подождите меня!», мы все равно замерли бы на месте от удивления.

– Что за бес в него вселился?! – провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.

Ждать долго не пришлось. Вскоре мы увидели не одного, а двух всадников. Ехали они не слишком торопливо. Наконец мы разглядели, кого прихватил с собой Вильям Лонгхед и удивились еще больше. С ним приближался священник, и был этот священник смертельно напуган.

Сам рыцарь Вильям весь сиял от счастья.

– Я как увидел церковь, так меня осенило! – воскликнул он. – Как же мы раньше не догадались!

– Что ты задумал, Вильям? – мрачно спросил его Джон Фитц-Рауф.

– Радуйтесь! Я привез вам свободу! – объявил рыцарь Вильям. – Сейчас святой отец очистит нас от всех чертовых клятв и присяг! Слава Богу, он кое-как разумеет по-франкски.

У меня упало сердце. Я обвел пристальным взглядом всех «рыцарей султана» и заметил, что их пока что не тронуло воодушевление, охватившее англичанина. Они все еще были в недоумении, растерянно переглядывались, и переводили взоры то на рыцаря Джона, то на своего нежданного «освободителя». Впрочем, я не обманывался: вздыхать с облегчением было еще рано.

– Вильям, ты какую давал клятву? Помнишь? – тихим и очень холодным голосом вопросил Джон Фитц-Рауф. – Ты хочешь освободиться от клятвы спасти нашего законного короля Ричарда?

Вильям замер. Потом он оглядел своих товарищей и увидел, что, как говорят христиане, пророку лучше не появляться в своем отечестве. В его глазах мелькнули злые огни.

– Что у тебя с головой, Джон? – огрызнулся он, замечая, что его никто не собирается хвалить за сообразительность. – Я будуспасать своего короля. Только буду делать это свободным, по своей собственной воле… как и полагается законнорожденному дворянину.

– Ты помнишь, как ты получил истинную свободу, Вильям? – словно грозный судия, вновь вопросил его рыцарь Джон.

Вильям Лонгхед заскрежетал зубами, сжал кулаки и прорычал:

– Проклятье! Вы все привыкли сидеть на цепи, как собаки… Если хочешь, Джон, стань свободным, и мы вместе пойдем дальше. А если не хочешь, то я отпущу святого отца и буду сам искать нашего короля. Я не останусь с рабами нехристя. Я – уже свободный человек.

Тут я наконец вздохнул с облегчением. Рыцарь Вильям совершил жестокую ошибку. Он хотел похвалиться своей свободой. Не вышло. И он, сорвав злость, оскорбил благородных дворян. Не стоило ему называть их «цепными собаками», а тем более «рабами».

Рыцарь Джон изменился в лице. Таким я его еще не видел. Глаза его словно провалились в глазницах и стали темными безднами. Лицо окаменело.

– Что ты сказал святому отцу, Вильям? – с трудом проговорил он, словно ему стало невмоготу дышать.

Рыцарь Вильям вновь застыл на несколько мгновений, прозрев, что вот-вот наступит какая-то страшная развязка, и признался с заслуживающей похвалу твердостью:

– Я сказал святому отцу, что под страхом смерти был вынужден дать клятву нехристю, и просил святого отца разрешить меня от этой клятвы.

Потом Вильям Лонгхед тяжело сглотнул и добавил:

– И святой отец разрешил меня от всех клятв и присяг.

Все стояли, затаив дыхание, словно окаменевшие. Только священник испуганно вертел головой и часто пускал изо рта клубы пара.

Джон Фитц-Рауф сделал шаг навстречу Вильяму Лонгхеду. С таким видом не судья, а приговоренный к казни делает первый шаг к плахе, когда находит в себе силы преодолеть страх смерти.

Внезапно он обратился не к рыцарю Вильяму, а к священнику, и произнес неторопливо и очень вежливо:

– Святой отец, не уходите. Вы нам еще очень пригодитесь.

– Как вам будет угодно, мессир, – прошептал священник.

Похоже было на то, что он, даже если бы захотел, то не смог бы сдвинуться с места.

А рыцарь Джон Фитц-Рауф расправил плечи, глубоко вздохнул, и голос его зазвучал, как раскаты грома:

Мессир Вильям, мы сражались против сарацин, и вы дважды спасли мне жизнь. Я помню это и останусь благодарным вам до конца своих дней. Но теперь вы нарушили клятву, данную мне, и тем самым посягнули на мою собственную честь… ибо я не в силах нарушить свою клятву… Я велю вам, мессир, обнажить свой меч. Я вызываю вас, мессир, на честный поединок… Всем отойти в сторону!

– Мессир, – обратился к рыцарю Джону Эсташ де Маншикур, – это будет драка матросов, а не честный поединок. Нужен рыцарский суд равных.

– Мертвецам нужен только один суд! – огрызнулся рыцарь Джон. – Теперь лишь один Господь нас рассудит!

– Это верно, – подтвердил Вильям Лонгхед.

Тогда рыцари стали расступаться, освобождая место для ужасной междоусобной распри. Я заметил, что именно в эти мгновения растерянность и недоумение оставили их. Борьба чувств в их душах прекратилась, сомнения растаяли. Поединок был для них понятным явлением. Он мог легко решить, на чьей стороне правота и чью сторону им принять. У меня же возникли опасения, как бы не дрогнула тяжелая рука рыцаря Джона Фитц-Рауфа.

Вильям Лонгхед положил руку на рукоять меча и, дождавшись, пока все отойдут, обратился к своему земляку. Он справился с горьким недоумением, справился и с гневом. Он собрался с силами и сказал по-дружески:

– Джон, я не жалею ни о чем. Что бы ни случилось, я всегда буду считать тебя самым благородным человеком из всех, кого я встречал в своей жизни. Скажи мне, Джон, это твое последнее слово?

– А я не встречал никого доблестней тебя, Вильям, – признался рыцарь Джон. – Но мне больше нечего сказать.

С хищным свистом меч Вильяма Лонгхеда вылетел из его ножен.

– Так будь же ты проклят! – прорычал рыцарь Вильям и бросился на Джона Фитца-Рауфа, норовя достать его раньше, чем тот успеет защититься.

Но тот успел. Мечи столкнулись, и от звона с ветвей деревьев мелкими искрами посыпался иней.

Рыцарь Вильям размахнулся вновь, еще сильнее. А Джон Фитц-Рауф ответил не коварным, а всего лишь оборонительным ударом: мечи должны были столкнуться вновь. Но вдруг меч Вильяма Лонгхеда замер, словно сама рука рыцаря вдруг замерзла и превратилась в ледышку. Меч рыцаря Джона, не встретив преграды, рассек рыцарю Вильяму ключицу и ушел глубоко в живую плоть.

Вильям Лонгхед выронил меч, который тут же упал на землю у него за спиной, и со сдавленным стоном тяжело опустился на колени.

– Боже милостивый! – прошептал Джон Фитц-Рауф и невольно потянул к себе свой меч.

Рыцарь Вильям ткнулся лицом в землю. Кровь потекла из него рекой и задымилась на мерзлой земле.

Джон Фитц-Рауф бросился к умирающему. Небрежно оставив меч на земле, он перевернул рыцаря Вильяма лицом вверх и приподнял его за плечи.

– Зачем ты сделал это, Вильям?! – сдавленным голосом воскликнул он. – Прости меня!

– Только так я мог отплатить! – прохрипел тот. – Прощаю тебя, Джон! Священника! Скорее!

Трясущийся от ужаса священник склонился над рыцарем Вильямом.

– Отпустите мне грехи, святой отец! Торопитесь! – скрежеща зубами теперь уже не от гнева, а от боли, прохрипел англичанин, и у него изо рта прямо в лицо священнику вылетели брызги крови.

Священник прочел разрешительную молитву, и рука его конвульсивно вздрагивала, будто обжигаясь об сгорающие грехи английского рыцаря.

– Пусть теперь все подойдут! – потребовал рыцарь Вильям.

Он вдруг лишился чувств, но, когда все обступили его, снова очнулся, будто сам Всемогущий Творец даровал ему еще один вздох жизни ради самого последнего признания.

– Там… у Акры было… я предал… нет, не предал… – забормотал он. – Просто я струсил и… и увернулся. Копье попало в моего друга. Он стоял сзади… Я исповедался тогда… Мне отпустили… Но мне все равно было плохо… Я хотел расплатиться честно, как подобает… Так лучше… Так очень хорошо.

Он вздрогнул, и голова его запрокинулась.

Джон Фитц-Рауф осторожно уложил покойника на земле.

– У вас есть кладбище? – спросил он священника.

– Конечно, есть, мессир! – судорожно закивал тот.

– Похороните его, – повелительным тоном сказал рыцарь Джон. – У нас мало денег. Возьмите, сколько сочтете нужным.

Священник снова испуганно закивал.

– И отпустите мне, святой отец, этот ужасный грех, – с тяжким вздохом сказал Джон Фитц-Рауф. – Сможете?

Тут священник застыл, словно у него вовсе отнялись руки и язык.

Рыцарь Джон пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на мертвеца.

– Хорошо. Я приду к вам на обратном пути, – сказал он, словно обращаясь не к нему, а к Вильяму Лонгхеду – Тогда я постараюсь быть готовым. А теперь начинайте отходную молитву.

Джон Фитц-Рауф принял решение проводить убитого им друга и доблестного рыцаря до самой церкви. Мы положили его в повозку, в которой находилась священная реликвия. Со священником мы расплатились конем рыцаря Вильяма и несколькими серебряными монетами. Святой отец пообещал, что не обделит дворянина крепким гробом и местом на кладбище.

Селение показалось вымершим, когда мы достигли его. Видно, все жители попрятались, увидев вдали «совсем нехорошее войско». Дурное предчувствие не оставляло меня.

– Уже сегодня местные бароны узнают о случившемся, – сказал я рыцарю Джон, когда мы уже вернулись на дорогу. – Сам священник расскажет им. У него нет другого выхода.

– Надо было, чтобы я отправил на небеса еще одного святого? – холодно вопросил англичанин, пристально посмотрев на меня.

Он щурился, будто едкий дым лез ему в глаза.

– На все воля Всемогущего Творца, – честно ускользнул я от ответа.

Не вызывало сомнений лишь то, что надо изо всех сил торопиться. И мы пустились по дороге вскачь. Повозки трясло. Монахиня Катарина затихла, будто ее и не было. Никто в тот день до самой ночи не проронил ни слова. Благородные рыцари старались не смотреть друг на друга. Сам Джон Фитц-Рауф скакал, не оборачиваясь по сторонам.

Для ночлега мы выбрали в лесу, казалось, самое глухое место, куда даже разбойники не захаживают. Нам было не привыкать. Предчувствие глодало меня все сильнее, и я вознамерился не смыкать глаз. Давно со мной такого не случалось, чтобы каждый шорох тревожил мой слух и заставлял тянуться к кинжалу. Мне не верилось, что люди «медведя» Бошо осмелятся напасть на нас, чтобы отбить священную реликвию. Не верилось и в то, что они могут сговориться о какой-нибудь подлости против нас с людьми Дьердя Фаркаши. Всю дорогу они держались подальше друг от друга и обменивались недобрыми взглядами. При этом и те, и другие с большим подозрением и опаской косились на нас.

Посреди ночи один из франков, Пейре д’Аламон, поднялся и отошел в сторону по нужде. Я заметил, что он слишком удалился от своих и решил составить ему общество.

– Опасаешься, что меня волки съедят? – с усмешкой прошептал он.

– Да. Двуногие, – прямо сказал я ему.

В непроглядной тьме послышалось журчание. Я распустил свой гульфик и едва присел, как в глазах у меня вспыхнула молния, и я тут же провалился во тьму, не описуемую уже никакими словами.

Но кто-то вдруг ухватил меня за плечи, поднял наверх и как следует потряс. Я очнулся и открыл глаза. В неверном свете головешки я смутно различил лицо рыцаря Джона.

– Пейре сбежал! – сообщил он, казалось бы безо всякого волнения.

Я вскочил на ноги, и мучительная боль пронзила мой затылок. Видно, Пейре д’Аламон искусно улучил мгновение и хватил меня по голове чем-то тяжелым.

– Посмотрите! Реликвия на месте? – волновался я, затягивая под животом все эти проклятые кафирские шнурки.

Шкатулка с частицей копья святого Лонгина оказалась не тронутой. Зато, когда я сунулся во вторую повозку, то обнаружил пропажу другого «сокровища» рода Фаркаши. Исчезла монахиня Катарина, и, разумеется, унес ее не ангел небесный.

– Тихоня! – злобно процедил сквозь зубы рыцарь Джон.

Действительно, за все время нашего нелегкого пути Пейре д‘Аламон как будто не произнес ни единого слова. Во всяком случае никто не вспомнил ни одного. Я сам не запомнил его голоса. Как потом рассказывал рыцарь Джон, Пейре д’Аламон сразу, без всякого удивления, без колебаний и вопросов принял его предложение вступить в отряд «рыцарей султана». Он ни разу ни в чем не проявил неудовольствия или какого-либо опасения. Никогда в его взгляде не было заметно подозрительной недоверчивости. Он не старался отличиться или показать себя. Он прилежно сражался, и, как уверял рус, добрался до берега почти без его помощи, сказав, что другим эта помощь нужнее.

– Как же я раньше не приметил, что они сговорились! – вздохнул рыцарь Джон, считая, что виноват в случившемся.

Я же не сомневался, что вся вина на мне. Зная, что рыцаря Джона мне не удастся успокоить так же, как и не удастся доказать ему свое утверждение, я все же заметил:

– Они не сговаривались.

– Еще скажешь! – с досадой отмахнулся от меня англичанин.

– Так и есть, – настаивал я на своем. – Я бы тоже заметил это. Дерзкая мысль пришла к нему в самые последние мгновения… Он – франк. А франки – люди, поддающиеся первому порыву.

– Значит, я был прав, – задумчиво проговорил рыцарь Джон. – Ее послал нам сам дьявол… Мне и самому закрадывались в голову всякие дурные мысли.

– Когда? – не сдержался я.

– В ночь перед отъездом, – не моргнув глазом, признался англичанин. – Но верь, Дауд, я устоял перед этим страшным искушением.

– Не суди и не судим будешь, так ведь говорил Иисус Христос? – напомнил я рыцарю Джону. – Чтобы знать, кто нам ее послал, мы должны точно знать, кто нас самих послал ей в качестве того, что вы, мессир, называете «страшным искушением».

В темноте я услышал недоуменное, а вернее недовольное сопение англичанина, не знавшего, что ответить.

Мы помолчали еще некоторое время, а затем сошлись на том, что теперь нас осталось еще меньше и что теперь действительно можно ожидать внезапного нападения со стороны людей «медведя» Бошо.

Оставалась надежда, что нам все же удастся беспрепятственно добраться до монастыря, быстро отдать в руки настоятельницы то, что еще удалось сберечь, и сразу убраться оттуда подобру-поздорову. Нам и вправду удалось достичь монастыря, но нельзя сказать, что при этом нам сопутствовала удача. Уже наступали сумерки, когда перед нами открылась долина, и мы увидели впереди серую гладь озера и темные очертания похожего на обтесанный камень монастыря, стоявшего на его берегу.

Мы двинулись дальше. И вот, когда мы уже преодолели на открытой местности половину пути, нас настиг гулкий, тревожный шум. Мы обернулись, и увидели, что опасения наконец сбылись. То была погоня. За нами скакало не менее полусотни всадников.

В тот же миг люди Бошо всем скопом рванулись к повозке. Один из них ловко спрыгнул с коня прямо в нее. Остальные быстро и умело развернулись боевым строем. Воины Дьердя Фаркаши поначалу слегка растерялись, не зная, на чьей стороне окажемся мы. Но тут рыцарь Джон пришпорил коня, появились мечи, и в мы в единый миг разрушили оборону повозки. Разбойники «медведя» Бошо повалились на землю, а самого юркого из них настиг мой кинжал. Он только успел высунуть голову из повозки, рассчитывая тут же прыгнуть в седло, когда стальное жало пронзило ему шею.

Я подхватил шкатулку, и мы помчались галопом по направлению к обители. Чуть позже я оглянулся и увидел, что храбрые воины Дьердя Фаркаши поступили самым благоразумным образом: они не последовали за нами, а понеслись к видневшемуся в стороне перелеску.

Что-то необычайное случилось в те мгновения с моим слухом. Я не слышал грохота копыт наших коней, будто они не скакали, а летели, едва касаясь верхушек замерзшей травы. Зато я прекрасно слышал, как скачут за нами вдогонку неизвестные враги, чувствовал затылком дыхание их коней, различил на слух несколько хриплых слов, явно ругательств, оброненных на немецком языке. Но еще более отчетливо доносился до моего слуха скрип монастырских ворот, которые норовили закрыться, лишив нас спасения.

А еще я слышал шум телеги и испуганные крики какой-то незнакомой монашки, изо всех сил погонявшей лошадь. Она мчалась на своей неуклюжей телеге к монастырю. Хотя она была ближе к спасению, чем мы, но ее кляча выбивалась из сил. Мы без труда обогнали ее, и рыцарь Джон, можно сказать, успел вставить в уже почти сомкнувшиеся створки ворот наконечник своей пики.

Вслед за пикой и мы сами успели протиснуться в святую обитель. Невесты Христовы, прячась кто куда, разбегались с криками, словно перепуганные куры. Только пожилая настоятельница, взмахивая руками, бесстрашно двинулась на нас, грозя страшными проклятьями.

– Мать Мария! – грозно окрикнул ее рыцарь Джон, едва успев спуститься с седла. – Вот послание от мессираДьердя Фаркаши! И вот частица копья святого Лонгина!

Он сделал повелительный жест в мою сторону, и я, ни слова не говоря, протянул шкатулку настоятельнице так, будто от усталости уже был готов уронить ее на землю.

Мать Мария перестала махать на нас руками, невольно обхватила шкатулку и замерла в растерянности.

Тем временем, за нашими спинами произошло удивительное, но печальное событие. Оказалось, что кляча, тащившая телегу, успела оступиться и рухнуть, и бедной монашке пришлось бежать к воротам, подхватив полы своих тяжелых одеяний. В этой суматохе о ней, конечно, забыли, и несчастная чуть не осталась один на один с разъяренным и очень «нехорошим войском». Так и случилось бы, не будь Добряка Анги.

– Помогите, черт вас подери! – вдруг услышали мы его натужный крик.

Тут-то мы и опомнились, и, кинувшись закрывать тяжелые ворота на засов, едва не прищемили носы первым всадникам. Только шумная волна немецких ругательств перекатилась через высокие каменные стены монастыря и обрушилась на наши головы.

Мы перевели дух и только тогда заметили, что спасенная монашка с трудом поддерживает Добряка Анги, а у того между лопаток торчит стрела.

Оказалось, что несколькими мгновениями раньше благородный Ангеран де Буи выхватил меч и, не задумываясь, кинулся пешим навстречу монашке, готовый в одиночку защитить ее от полчищ злодеев. Потом он уже вместе с ней на пару поспешил к воротам и, пропуская монахиню вперед, принял на себя одну из пущенных вдогонку стрел.

Рыцарь Джон грозно распорядился, чтобы франка отнесли в теплое помещение, а сам приказал мне следовать за собой.

Мы поднялись на невысокую угловую башенку, и англичанин громогласно обратился к нашим преследователям:

– Кто вы, и что вам нужно?!

Сумерки сгущались, и мы теперь могли различить лишь темную тучу, клубившуюся перед монастырскими вратами.

От тучи отделилось темное пятно, приблизилось к башне и остановилось на безопасное расстоянии.

– Мы ищем разбойничью шайку, которая промышляет в наших лесах, – донесся до нас голос, вещавший на очень хорошем франкском языке. – Мы должны убедиться, что это не вы. Откройте ворота!

– Это не люди Фаркаши, – негромко сказал я, на всякий случай подозревая самое худшее.

– Священник? – бросил через плечо Джон Фитц-Рауф. – Все-таки донес?

– Возможно. Ему ничего не оставалось, а то могли обвинить в сговоре с нами – ответил я. – Выходить к этим людям нельзя ни при каких обстоятельствах.

– Посмотрим, – с досадой, будто я задеваю его честь, обронил англичанин и снова в полный голос обратился к тому, кто был внизу: – Я первым просил вас назваться. Но готов уступить. Мы находимся на службе у мессира Дьердя Фаркаши и привезли в монастырь священную реликвию. Настоятельница монастыря, мать Мария, может подтвердить.

– Женщину под страхом смерти можно заставить признаться в чем угодно, – ответили нам. – Мы должны во всем убедиться сами, и поэтому повторяем требование открыть ворота. В третий раз просить не будем.

Кое-что в этом требовании мне очень не понравилось, и я сразу сказал об этом рыцарю Джону:

– Больше всего мне не нравится то, что он сохраняет вежливость и необычайно терпелив.

– Надеюсь, вы – дворянин, мессир! – крикнул Джон Фитц-Рауф. – Если да, то требую назваться. Лишь после этого мы примем решение!

– Я уступаю, и потому больше никаких переговоров не будет, – не менее вежливо пригрозил незнакомец. – Вы имеете честь говорить с Лотаром фон Остерфремде, ближним вассалом герцога Людвига Австрийского.

– Вот этого нам как раз не хватало! – с тяжелым сердцем прошептал я, теперь уже почти не сомневаясь, что ядовитые змеи уже ползут по нашему следу.

–  Мессир! – донесся снизу, но стороны обители, голос Эсташа де Маншикура. – Мессир! Ангеран де Буи умирает. Он просит вас обоих прийти к нему как можно скорее.

– Всемогущий Боже! – прошептал едва не в отчаянии рыцарь Джон. – Так мы не доберемся до короля Ричарда. Ангелы все-таки приберут нас тут всех по одному!

Он пообещал вассалу австрийского герцога, что вскорости примет решение, и мы поспешили вниз.

Ангеран де Буи дышал уже тяжело и часто. Его неподвижный взор был направлен в потолок, но, когда мы склонились над ним, он словно очнулся и очень обрадовался нашему появлению.

– Помолитесь за меня у Гроба Господня! – попросил он.

– Тот из нас, кто с Божьей помощью доберется до Иерусалима, обязательно помолится, – пообещал Джон Фитц-Рауф.

– Это очень хорошо! – с блаженной улыбкой проговорил Добряк Анги. – Я хотел вам сказать… Я так сожалею… Но вы должны знать, почему теперь настала моя очередь. – Он содрогнулся и натужно кашлянул. – Мне больше нет дороги… Мы со старшим братом играли наверху, в донжоне. Он полез в бойницу… Было скользко… Дождь… И он сорвался. Я еще мог ухватить его… но помедлил. Дьявол остановил меня… Я помню этот проклятый шепот… «Теперь все будет твое!» Брат разбился насмерть. Там были камни внизу. Они стали красными. Никакой дождь не мог смыть с них кровь моего брата… Я очень рад, что суд уже начался… а то уже нет никаких сил терпеть… Так тяжко… Так…

Он вновь содрогнулся – и затих.

Рыцари перекрестились.

Настоятельница стала умолять нас покинуть монастырь, обещая позаботиться о покойном. Она уверяла нас, что, если мы задержимся, чужаки наверняка ворвутся в обитель и устроят в ней ужасный погром. Что мы могли сказать ей в ответ, как успокоить?

– Здесь есть подземный ход! – вдруг подала голос монашка, которую спас покойный Добряк Анги.

Все это время она стояла позади нас, едва слышно всхлипывала и вытирала слезы со щек.

– Сестра Сусанна! – грозно прикрикнула на нее настоятельница. – Закрой рот! – И снова обратилась к нам умоляющим тоном: – Что из того, благородные господа, что есть ход, ведущий через подземелье в лес? Ведь они ворвутся и станут искать вас. И конечно же подумают, что мы были вашими пособниками. Тогда насилие будет куда ужасней! Неужели вы решитесь отяготить вашу совесть?.. Поберегите, наконец, вашу честь, благородные дворяне!

– Не отяготим, мать настоятельница, – с горькой усмешкой сказал Эсташ де Маншикур. – На наш воз больше не поместится…

После этого он обратился к нам:

– Теперь послушайте меня. Имеющий глаза да увидит… Видно, и впрямь сам Господь велит нам ответить на земле за совершенные грехи. Уж если кому и суждено добраться до короля Ричарда и оказать ему помощь, так только одному вам, мессир. – Разумеется, он имел в виду Джона Фитц-Рауфа. – А для меня этот монастырь, судя по всему, окажется чистилищем… Я как всегда слишком самонадеян.

– Что вы задумали, Эсташ? – с опаской спросил его рыцарь Джон.

– Нас осталось всего трое. С Даудом – четверо, – не ошибся Эсташ Лысый. – При такой численности уже не важно, сколько человек нападут на замок, где содержится в плену король Ричард. Возможно, что вдвоем будет даже проще исполнить это дело, порученное сул… – Он осекся и смущенно кашлянул. – Так вот. Раз уж повелось между нами исповедываться напоследок, то теперь моя очередь. Знайте уж и вы, мать настоятельница. Однажды, по молодости, я тоже… тронулодну чистую девушку. Ее родители были торговцами в Тулузе. Они поместили ее в монастырь, а потом я узнал, что она утонула. Поговаривали, что она сделала это по своей воле. Вот и вся исповедь. Аминь!