Текст книги "Султан Юсуф и его крестоносцы"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Крест оказался в руках султана Юсуфа, – коротко ответил рыцарь Джон.

– Всемилостивый Боже! – перекрестился хозяин дома и весь побагровел. – Я прожил на свете почти семьдесят лет и многое повидал, но у меня не хватает разумения понять, как же такое могло случиться, что даже Крест Господень не помог христианам!.. А как же тогда помогло им копье язычника, пронзившее саму плоть Христову? Ничего не понимаю!

– А может быть, крест был не настоящим? – негромко пробурчал «медведь».

– Господь с тобой, Бошо! – отшатнулся от него в сторону Дьердь Фаркаши.

– Тут не только вашего, но и всего человеческого разумения не хватит, – с видом уже ничему не удивляющегося мудреца изрек рыцарь Джон. – Разве что на Страшном Суде все узнаем. Только представляется мне, что для некоторых Страшный Суд начинается еще при земной жизни, дабы они не успели натворить лишних грехов и окончательно погубить свои души.

– А как же Крест Господень?! – все сокрушался простодушный хозяин.

– Копье – это копье, и всем ясно, для чего оно нужно, – вступил в разговор рыцарь Вильям Лонгхед. – А Крест Господень – не стенобитная машина, и нечего было таскать его по всем дорогам и на всякую драку. Господь не потерпел и отнял Живоносное Древо у христиан за непочтительное обращение. Так же вышло и со святым градом Иерусалимом. Что говорить, если сам патриарх иерусалимский выкупил себя из плена и отбыл со своим сундуком, полным золота, хотя мог выкупить еще тысячи пленников! Ведь все видели, что сундук, если и полегчал, то не больше, чем корова, когда наложит на дороге кучу.

– Неужели так и было?! – ужаснулся Дьердь Фаркаши.

– Да, я видел это своими глазами, – подтвердил Джон Фитц-Рауф.

Вновь за столом воцарилось тяжелое молчание, и я решил-таки удовлетворить неизбывное любопытство Катарины, дабы немного подсластить горечь сомнений, пропитавшую не только души гостей и хозяев, но – даже блюда и доброе вино.

– Султан Юсуф послал в Тиверию за княгиней Галилеи Эскивой целый отряд мамлюков. Когда супруга Раймонда Триполийского появилась в его стане, султан сам вышел к ней навстречу и пригласил к трапезе, – рассказал я с таким видом, будто между вопросом Катарины и моим ответом не было никаких упреков и никакого разговора. – Она была одета, если мне не изменяет память, в небесно-голубое блио [120]120
  Блио – Здесь: верхняя узкая одежда с длинными, до колен, и широкими рукавами, обычно украшавшаяся дорогим поясом ювелирной работы.


[Закрыть], поверх которого сверкала златотканная накидка цвета султанских знамен… Потом султан Юсуф выделил ей шатер, куда более роскошный, чем достался от его щедрот королю Ги де Лузиньяну. Наконец, когда султан вышел проводить графиню Эскиву на дорогу, ведущую к Триполи, он подарил ей чудесное ожерелье из бадахшанских рубинов.

– Кровавый подарок! – усмехнулся рыцарь Вильям. – Наверно, граф содрогнулся, когда увидел его.

– От чего граф действительно содрогнулся, так это от вести о падении Иерусалима, – вздохнул Эсташ де Маншикур. – Я думаю, что граф Раймонд был одним из немногих, кто честно принял на себя крест тяжкой вины. С каждым днем ему становилось труднее дышать, и вскоре он скончался.

– Упокой Господь его душу! – вновь перекрестился Дьердь Фаркаши и задал вопрос: – Так вы, мессир, защищали святой город Иерусалим в тот последний, горестный день?

– Увы, я не успел, – вздохнул рыцарь Эсташ. – По своим грехам я не удостоился этой чести. Я уже говорил, что угодил в капкан до дороге к Гробу Господню. Но здесь, среди нас за этим столом, есть избранные. Это доблестные рыцари Джон Фитц-Рауф и Ангеран де Буи.

Ночь уже давно правила миром, но хозяину явно не терпелось услышать историю о том, как пало христианское королевство. Рыцарям же явно не хотелось на этом первом приятном за все дни похода «привале» ворошить горькие воспоминания. Однако, увы, этим воспоминаниям полагалось стать платой за гостеприимство.

– Пусть продолжит Дауд, – велел Джон Фитц-Рауф, – а когда покажутся стены Иерусалима, тогда наступит очередь доблестного Ангерана де Буи.

– Почему я, а не вы, мессир? – растерялся Добряк Анги.

– Потому что вы продержались на стенах Святого Города дольше, чем я, – невозмутимо объяснил рыцарь Джон.

– Жизнь убедила султана Юсуфа, что прямые дороги, ведущие к Иерусалиму, всегда обманчивы и опасны, – напомнил я своим благородным слушателям. – Поэтому он решил поступить так, как раньше поступал в Сирии, и пошел в дальний обход, собирая по пути христианские крепости.

Сначала он двинулся на север. Грозная Акра сдалась султану без боя. Также без особых усилий он принял от защитников Сидон и Бейрут. Тир был мощной крепостью. Именно в Тире находились в ту пору большинство рыцарей, спасшихся в битве при Хаттине, и среди них – один из самых доблестных рыцарей Палестины, Балиан Ибелинский. Когда первый приступ окончился неудачей, султан Юсуф подумал, что осада Тира отнимет много сил и времени, и этого времени будет достаточно, чтобы христиане вновь собрались с духом. Поэтому он снял осаду и поспешил дальше.

Взяв добром Джебаил, султан повернул на юг и дошел до Аскалона. По его воле, плененные король Ги де Лузиньян и Великий Магистр Жерар, следовали вместе с ним. Под стенами Аскалона султан пообещал даровать им свободу, если они убедят защитников города открыть ворота и сдаться. Бывшие повелители и вправду попытались усмирить боевой дух осажденных, однако те не только главу Ордена тамплиеров, но и самого короля, обругали со стен последними словами и послали к чертям в преисподнюю. Аскалон храбро сопротивлялся почти неделю, однако не смог устоять. Несмотря на то, что при осаде города, султан потерял двух своих эмиров, он проявил к пленникам столь необычайное милосердие, что все они плакали от счастья, восхваляли султана, а некоторые даже приняли веру Пророка и остались в городе. Султан запретил своим воинам грабежи и позволил христианам покинуть Аскалон и забрать свое имущество. Он выделил большой отряд мамлюков для того, чтобы проводить их до Александрии. Там их устроили на постой, обеспечив провиантом. Потом их посадили на корабли, принадлежавшие купцам-христианам, и отправили в Европу. Поначалу купцы воспротивились оказать благодеяние единоверцам, но султан пригрозил им, что, если его требование не будет выполнено и жители Аскалона не будут благополучно доставлены на христианские земли, то ни один торговец больше никогда не ступит на берег богатого Египта. Так потеря выгоды устрашила купцов куда сильнее, чем потеря их собственных христианских душ.

В тот самый день, когда султан Юсуф вступил в стены Аскалона, произошло затмение дневного светила. Сумрак наступил именно в тот час, когда султан принимал послов Иерусалима. И мусульмане, и христиане – все замолкли, пораженные явлением, и стали молиться про себя, стараясь не выказать страха перед иноверцами. Каждый воспринял знамение по-своему. Видимо, христиане вдохновились тем, что тьма накрыла мусульман в день их торжества, и стали думать, что Всевышний поможет им устоять перед воинством Ислама. Они, верно, не сообразили, что солнце покрылось черной копотью и над самим Иерусалимом. Во всяком случае, едва посветлело, как они отвергли все предложения султана, заявили, что будут защищать город до последнего вздоха, и гордо удалились. От султана они напоследок услышали клятву в том, что раз ему не удается взять Святой Город милосердием, которое так ценят христиане, значит он возьмет его мечом.

Когда двери закрылись за иерусалимскими послами, султан грустно улыбнулся и сказал: «Сегодня я видел воочию затмение разума.»

В тот же день султану принесли письмо, которое не только подивило его, но и подняло ему настроение, испорченное горделивыми франкскими мужами. Послание было от Балиана Ибелинского. Этот доблестный рыцарь писал, что у него теперь нет сомнения в печальной истине: за грехи христиан Всевышний отдаст мусульманам Святой Город и произойдет это в самое ближайшее время. Далее Балиан сообщал, что в Иерусалиме находятся его супруга, греческая царевна Мария, и просил султана позволить ему беспрепятственно проехать в Иерусалим и забрать оттуда жену, ее детей и имущество.

«Вот кого направляет Аллах моим лучшим послом в Иерусалим!», – воскликнул султан Юсуф и велел немедленно отправить Ибелину письменный ответ и проездную тамгу [121]121
  Тамга – подорожная «грамота» или особый медальон, позволявшие свободно передвигаться по дорогам Востока, на землях, принадлежавших правителю, выдавшему тамгу, или – его вассалам.


[Закрыть].

Султан взял с Балиана клятву, что тот поедет в Святой Город без оружия и не задержится в нем дольше одной ночи.

Однако через несколько дней от Балиана пришло новое письмо, уже из самого Иерусалима. Я слышал, как катиб Аль-Исфахани читал его, потом сам держал письмо в руках и потому помню дословно. Вот что писал султану этот славный франкский рыцарь:

«Великий султан Египта, Сирии и Месопотамии!

Вскоре, по попустительству Божьему, ты начнешь осаждать Святой Город. Твоему войску будут противостоять на стенах три сотни мужчин и полторы сотни подростков, способных держать в руках оружие. На каждого из них приходится по полсотни дрожащих от страха перед твоим могуществом женщин и детей. Сам патриарх Иерусалима призывает меня возглавить защиту города. Если я покину моих единоверцев в столь безнадежный час, то меня постигнет позор, куда более мучительный, чем все адские муки.

Великий султан! С сокрушенным сердцем я вынужден отказаться от своей клятвы. Мою тяжкую вину разделит со мной моя семья.

Балиан Ибелинский»

Когда катиб прочел письмо султану, тот некоторое время сидел в задумчивости, но на его лице не промелькнуло ни тени гнева или досады. Наконец он вздохнул и тихо проговорил: «Если бы этот франк был моим эмиром, то получил бы Иерусалим в управление… Тогда бы и осада не понадобилась.» К этому он добавил, что огорчаться нечему, поскольку теперь в Иерусалиме появился поистине достойный и благоразумный человек, с которым можно будет начать переговоры о сдаче города сразу после первого приступа, ведь этого приступа будет достаточно, чтобы уважить достоинство Балиана. «Он примет мои условия, если мы склоним его на свою сторону уже сегодня», – довольно заметил султан, находя все новые выгоды в сложившемся положении дел. «Каким образом?» – удивился катиб. Султан не ответил ему, а просто повелел отправить в сторону Иерусалима новое послание Балиану Ибелинскому, а вместе с посланием – отряд мамлюков. Вскоре отряд вернулся, сопровождая супругу Балиана, который искренне доверился повелителю Египта и Сирии, а ныне – и почти всей Палестины. Султан принял царевну Марию со всей учтивостью и отправил дальше, в сторону Тира.

– Почему у нас нет таких благородных королей?! – не сдержавшись, воскликнула монахиня Катарина.

– Много ты их видела, – пробурчал «медведь» Бошо.

– На следующий день нашим взорам открылись вдали стены Иерусалима… – сказал я и замолк.

Над столом вновь воцарилась тяжелая тишина, и взоры всех рыцарей, точно острия копий, обратились в мою сторону. Их, конечно, очень «тронуло» это мы. Только рыцарь Джон Фитц-Рауф казался все таким же невозмутимым. Он спокойным тоном обратился к Ангерану де Буи и попросил его продолжить повествование, как бы с противоположного берега.

– А мы увидели вас… – начал рыцарь Ангеран и мягко улыбнулся. – Теперь-то ясно, что не было никакой надежды удержать город, но тогда мы были так воодушевлены, что не ведали ни страха, ни отчаяния. Да, мы все поначалу были готовы умереть за веру, претерпеть страдания вместе с нашим Господом Иисусом Христом.

Доблестный Балиан сделал все, что мог. Когда он прибыл и патриарх Ираклиус убедил его принять тяжкий крест власти, рыцарей в Святом Городе можно было пересчитать по пальцам одной руки. Тогда Балиан призвал к себе всех юношей старше шестнадцати лет, происходивших из благородных семей. Вы бы видели, какой грустный взгляд был у него, когда он всех по очереди посвящал в рыцари. С таким видом отпевают покойников. Потом он посвятил в рыцари еще тридцать иерусалимских торговцев, известных своим благочестием. Для них это был великий праздник. В своем воодушевлении они превзошли даже мытаря Закхея [122]122
  Мытарь Закхей – один из евангельских персонажей, начальник сборщиков налогов, обращенный в веру Иисусом Христом; он пообещал раздать половину своего имения нищим и воздать вчетверо тем, кого обидел поборами.


[Закрыть]и отдали все свои деньги на то, чтобы всех, кого можно, снабдить оружием… Но город был переполнен беспомощными людьми: женщинами, стариками, детьми. Всех надо было прокормить. Балиан торопился. Он, с позволения патриарха, приказал даже снять серебряную крышу с часовни Гроба Господня, разрезать ее и закупить на это серебро провизию в ближайших селениях. Все молились. Все надеялись на милость Божию… Однажды Балиан тихо проронил в моем присутствии: «Или случится чудо, или – бойня. Сто лет назад здесь было избиение мусульман. Господь уже решил, чем мы за это заплатим.»

И вот на Яффской дороге заколыхались желтые знамена султана. Сарацины только успели подойти к стенам, как сразу бросились на приступ. Понятно, что забрать Священный Город было их вожделенной мечтой почти целый век. Но в тот день смерть, похоже, страшила нас куда меньше, чем их, и мы легко отбились. Еще пять дней мы, несмотря на их несравнимый численный перевес, отбивали приступы с таким воодушевлением и, кажется, с такой легкостью, будто невидимое воинство ангелов сражалось на нашей стороне… На шестой день мы вдруг увидели, что войско султана снимается с места. Все плакали от счастья. Мы думали, что истинное чудо случилось: султан устрашился и уходит… Но на другое утро по мере того, как на востоке вставало солнце, вместе с ним поднимались над священной Масличной горой и знамена Саладина. И когда стан его расположился прямо над Гефсиманским садом, где Господь Иисус Христос был предан Иудой и отдан в руки язычников, наш дух внезапно ослаб и силы тоже стали быстро убывать… Не могу объяснить, почему это произошло. Может быть, именно потому, что все прозрели истину: на этот раз сарацины не уйдут, они будут только прибывать, как саранча, султан не отступится от Ирусалима и будет стоять на Масличной горе хоть до скончания века… Все наконец осознали, что придется умереть. В тот день впервые за всю неделю осады я услышал на улицах женский плач.

Ангеран де Буи замолк и задвигал кадыком. Видно, у него от воспоминаний пересохло в горле.

– Так и было? – вдруг спросил меня рыцарь Джон. – Султан действительно решил взять город во что бы то ни стало? Или, как бывало раньше, он имел в запасе еще какие-нибудь обходные пути-дороги?

– Истинная правда, – подтвердил я те предчувствия, о которых говорил Ангеран де Буи. – На этот раз султану некуда было деться. Он так и сказал своему катибу: «Если я не возьму Святой Город, то в моем войске у меня обнаружится больше врагов, чем в самом Иерусалиме». (Я не стал хвалиться тем, что султан тайно признался в этом лишь мне, а вовсе не своему мудрому катибу.) – В первые дни осады солнце было на стороне защитников. Оно слепило глаза воинам султана. И вот султан Юсуф решил подступить к городу с другой стороны и взять солнце себе в союзники. Он даже воодушевился, когда узнал, что именно с Масличной горы вознесся в небеса Иисус Христос. Султан даже повелел поднять свой шатер подле часовни Вознесения и приставил к ней стражу, дабы никто из его воинов по неразумию не осквернил ее.

Вот что сказал султан тем утром, глядя с вершины горы на стены Иерусалима и врата, которые христиане назвали вратами святого Этьена, по имени их первомученика:

«В эти врата вошли христиане сто лет назад. Они убили тысячи невинных и беспомощных. Ныне я увижу, на чьей стороне Всевышний и вместе с Ним сам Иисус, так усердно призывавший к милосердию. Ныне я отделю ложь от правды.»

По его приказу был начат подкоп на склоне, спускавшемся от города к Кедронскому потоку. Вскоре воинам султана удалось поколебать стену и сделать в ней огромную брешь.

По правде говоря, со стороны не было заметно, что боевой дух осажденных стал рушиться вместе со стеной. Они сражались с той же доблестью, с тем же отчаянием, что и в первые дни. Однако всем, по обеим сторонам бреши, стало ясно, что тел защитников не хватит, чтобы эту брешь залатать ими и укрепить кровью. Христиане были обречены сдаться. Днем раньше или днем позже.

Наконец Балиан Ибелинский стал убеждать патриарха, что милость султана, которой тот уже прославился на весь свет, может стать ни чем иным как земным воплощением милости Божией…

– Нет! – решительно прервал меня рыцарь Джон. – Это патриарх обратился к Балиану с просьбой начать переговоры с султаном.

– Вот как? – удивился я, первый раз услышав об этом.

– Да, пока сам патриарх не убедился, что чуда не произойдет и христианам придется-таки заплатить за все грехи, совершенные ими на Святой Земле, никто не смел заговорить о сдаче. Я сам видел, с каким облегчением вздохнул сам Балиан, когда патриарх стал печально вздыхать о судьбах невинных детей, которых сарацины убьют или продадут в рабство. Балиан Ибелинский даже не стал выслушивать долгие увещевания патриарха, а сразу прервал его и отправился в стан султана в одиночку и безоружным. О чем они говорили, ты, Дауд, верно, знаешь куда лучше нас.

– Да, – с невольной гордостью кивнул я. – Мне довелось присутствовать при переговорах султана Юсуфа с Балианом Ибелинским. Я очень хорошо запомнил их мирную беседу, которую порой заглушал шум сражения у врат святого Этьена. Ведь, насколько мне известно, Балиан не отдавал приказа о сдаче, надеясь, что султан согласится на его условия.

Увидев вдали знатного франка, султан Юсуф очень обрадовался и послал ему навстречу дюжину своих телохранителей. Однако, когда Балиан приблизился, султан напустил на себя очень строгий вид.

«Я полагал, что твое благоразумие предотвратит бессмысленное пролитие крови», – сказал он Балиану.

«Сдать город без сопротивления означало для всех христиан снискать вечный позор, – спокойно ответил франк, прекрасно говоривший по-арабски. – Ничуть не меньший того, что снискали бы воины султана, если бы теперь отступились от города.»

На это султан ничем не мог возразить. Он указал с вершины Масличной горы на стены Святого Города и тем же строгим тоном вопросил франка:

«Когда-то вы, христиане, устроили в этих священных стенах жестокую резню. Чем вы отличаетесь от древнего царя Ирода, который убивал младенцев? Назови мне хоть один повод поступить иначе и простить вам великую жестокость».

«Верно, – с коротким поклоном признал Балиан. – Первые крестоносцы, мои предки, не знали пощады. Их было мало, а жителей в городе много, и франки боялись мятежа. Но их опасения не искупают их грехи. Теперь потомки расплачиваются… Я не могу назвать ни единого повода отменить древний закон «кровь за кровь». Ни единого, кроме истинного милосердия, коим ты, великий султан, уже создал себе вечную славу.»

«Значит, если я проявлю истинное милосердие, то ты признаешь, что сегодня Иисус Христос, которого вы считаете Сыном Божьим, невидимо находится здесь, на моей стороне, – и султан указал на стоящую рядом часовню, – а вовсе не с вами, франками.»

«Пути Господни неисповедимы», – в глубоком смущении проговорил Балиан упавшим голосом.

«Ты, а не я, сказал о расплате, – сказал довольный султан. – Христиане должны заплатить хотя бы за нелегкий труд моих воинов. Иначе мои воины возропщут первыми, а потом поднимут свои голоса правители других стран на землях Пророка. Хотя одного моего слова было бы достаточно, чтобы христиане константинопольской веры [123]123
  Имеются в виду православные.


[Закрыть]открыли мне ночью ворота. Они перед нами не виноваты… Итак я назначаю очень милосердный выкуп. Десять динаров за каждого мужчину, пять за женщину и всего один за ребенка».

«Ты воистину милосерден, великий султан, – сказал Балиан, – но никак не менее двадцати тысяч несчастных никогда не смогут оценить твоего милосердия. Они торопились скрыться в стенах города, побросав все свое имущество, и с них не возьмешь и дирхема, даже если подступишь с кинжалом к горлу.»

«Тогда сто тысяч динар за всех несчастных, – предложил султан и, заметив, что франк ничуть не воспрянул духом, удивился: – Неужели народ вашего малика стоит дешевле его самого?»

«Ста тысяч мы не сможем собрать, – развел руками Балиан. – Самое большее – тридцать.»

Султан некоторое время размышлял и наконец принял окончательное решение:

«Самый дешевый раб-христианин не может стоить дороже самого безродного мусульманина, попавшего в рабство к христианам. За эту сумму я отпущу не больше семи тысяч. Вам придется выбрать тех, кто достоин свободы, а кому придется искупать грехи предков.»

Султан Египта и Сирии Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб вступил в Священный Город Иерусалим на другое утро. То была пятница, второй день октября года 1187-го от Рождества Христова. А по мусульманскому календарю наступил двадцать седьмой день месяца раджаба 583-го года хиджры, годовщин чудесного путешествия Пророка Мухаммада в Святой Город, которое Пророк совершил ночью во сне.

Тут я обратился к рыцарю Джону с просьбой продолжить рассказ, ведь он доблестно защищал Иерусалим и был свидетелем того, что произошло после его сдачи. Но Джон Фитц-Рауф ответил резким отказом.

– Нет! – без всякого колебания решил он и властно поднял руку. – Продолжай сам! Нам с Анги будет стыдно рассказывать о том, что ты видел своими глазами. Тебе легче. Ты ничего не скроешь. Продолжай, Дауд.

– Но ведь вы, мессир, доблестно сражались, и сам Балиан Ибелинский предлагал вам свободу… – удивляясь, пытался я направить на славного рыцаря весь свет, разгонявший тьму той зимней ночи.

Однако Джон Фитц-Рауф прервал меня еще более резким тоном.

– Неважно! – воскликнул он и вдобавок шлепнул рукой по столу, будто запечатывая навеки все, что помнил и знал. – Ныне это не имеет никакого значения. Продолжай! Расскажи нам всем, что видел тыи не кто другой.

А я видел в тот далекий день, как Балиан Ибелинский передавал султану сундук с тридцатью тысячами динаров. То была городская сокровищница. Она значительно опустела еще перед началом осады, и теперь многие об этом пожалели.

Я видел, как рыцари Орденов Госпиталя и Соломонова Храма, отдавая за себя по десять динаров, уходили, не оглядываясь, и уносили с собой сундуки, содержимое которых, наверно, оставалось весомее городской казны и могло бы спасти от рабства не одну тысячу их несчастных единоверцев.

Я видел, как изумленно качали головами мусульмане, когда католический патриарх Ираклиус невозмутимо выложил свой выкуп и двинулся прочь с таким же большим и тяжелым сундуком.

Я видел, как потекли из города два людских потока – один радостный, как весенний ручей, а другой истощенный и горестный, как последняя вода в пересыхающем русле. Свободные покидали стены Иерусалима через Цветочные врата, а невольники – через врата святого Этьена.

И тогда произошло нечто такое, что многие христиане в последующие дни признавали чудом не меньшим, чем если бы султан вдруг отступился от города и ушел со своим войском из Палестины. Одна пожилая женщина-христианка, получившая свободу даром и оставшаяся доживать свой век в Иерусалиме, уверяла меня, что видела своими глазами, как сам Иисус Христос появился на миг рядом с султаном и его братом, что-то шепнул им и они оба кивнули, беспрекословно подчиняясь Его воле.

Действительно, произошло невероятное. Брат султана Юсуфа аль-Адиль задумчиво смотрел на вереницу пленников и вдруг прослезился. Еще недавно он прибыл из Египта, чтобы помочь султану завоевать Иерусалимское королевство и стяжать свою долю славы. Пока султан Юсуф «собирал» франкские крепости, разбросанные по морскому побережью, аль-Адиль осаждал Яффу и, наконец взяв ее, безо всякой жалости поголовно отправил всех жителей-христиан в рабство. А теперь он вдруг обратился к султану с просьбой, чтобы тот в награду за его верную службу, отдал ему тысячу пленников. Султан, и бровью не поведя, тут же исполнил просьбу брата, и тогда аль-Адиль немедленно отпустил на волю тысячу самых обездоленных простолюдинов.

На этом чудеса не кончились. Покосившись на брата, султан Юсуф объявил, что отпускает всех престарелых мужчин и женщин, а потом подозвал к себе Балиана Ибелинского и сказал, что тот в награду за благоразумие может по своему выбору освободить от рабства еще полтысячи пленников. Следом по велению султана были освобождены все добродетельные мужья, у которых хватило денег лишь на то, чтобы спасти своих жен. Женщины плакали от счастья и прославляли султана, обещая всю жизнь молиться за его здоровье Матери Иисуса Христа. Наконец султан отпустил всех вдов и сирот, дав им деньги на дорогу из своей сокровищницы.

Патриарха Ираклиуса, спешившего в Рим, вести об этих чудесах успели достичь раньше, чем он сел на корабль и оттолкнулся от берегов Святой Земли. Он вернулся в большом смущении, выкупил семьсот своих единоверцев и вздохнул с облегчением.

Некоторые эмиры султана проявили куда меньшее милосердие, нежели их повелитель. Пленников, попавших к ним в руки, они обобрали, со многих потребовали выкуп, немало превышавший десять динаров. Нашлись и простые воины Ислама, которые занялись грабежом. Но когда султан Юсуф узнавал о таких случаях, он повелевал сурово наказать виновных.

Приближенные султана уговаривали его разрушить весь храм Гробницы Иисуса Христа. Но султан собрал их вместе и строго рек им: «Вы забыли, что Иса не был франкским королем. Вы забыли, что мы почитаем Ису как пророка среди прочих пророков, приходивших на землю до Мухаммада, да пребудет с ним благословение Аллаха. Что скажут пророки, если мы разрушим гробницу Исы? И вы забыли, что есть священные дороги – дороги паломников. Обрубать их – значит обрубать корни у плодоносящего дерева.»

Султан отдал храм во владение христианам, подчиняющимся Константинополю, а землю, на которой храм стоит, отдал в награду одному из своих доблестных воинов [124]124
  Земля, на которой стоит Храм Гроба Господня, доныне принадлежит мусульманской семье, предки которой, по преданию, получили ее непосредственно от султана Салах ад-Дина; согласно устоявшейся традиции, церковнослужитель каждое утро приходит к главе семьи, чтобы попросить у него ключ от Храма.


[Закрыть].

Так султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб исполнил свою клятву и овладел Святым Городом.

После того, как я завершил свой рассказ, тишина еще долго царила в маленькой крепости, затерянной в холодных венгерских дебрях. Даже монахиня Катарина, у которой в любое мгновение был готов вырваться изо рта мушиный рой всяких пустых и лукавых вопросов, – и та затихла, сдерживая в себе этот неугомонный рой.

– Помилуй нас всех, Господи! – наконец прошептал хозяин, и все его гости разом встрепенулись, вернувшись из воспоминаний в настоящий час.

– Могу добавить только, что, если бы тамплиеры и рыцари Госпиталя не взялись сопровождать безоружных христиан до Тира и Антиохии, этих беженцев ограбили бы по дороге свои же, христианские разбойники, – заметил рыцарь Джон, такой же сумрачный, как и окружавшая нас ночь. – Так случилось около Ботруна. Те земли в то время все еще принадлежали графу Раймонду Триполийскому. Многие беженцы, достигнув их, вздохнули с облегчением и отказались от дальнейшего сопровождения. Они надеялись благополучно достичь Ботруна и там сесть на корабли. Однако не тут-то было. Объявился негодяй, тамошний барон Раймонд Нифинский со своей разбойничьей шайкой. Он-то и обошелся с несчастными куда безжалостней, чем сарацины.

Рыцари, сидевшие за столом, только горько усмехнулись. А у хозяина только и нашлось сил, чтобы повторить свою молитву.

– Позвольте спросить вас, мессир, – тихо подала голос монахиня Катарина.

Разве доблестный рыцарь мог отказать даме, даже такой легкомысленной и лукавой? И тогда ее голос сразу зазвенел на всю усадьбу:

– Я никак не могу уразуметь, как это вас и мессира Ангерана угораздило остаться в плену у сарацин! Ведь даже если у вас не хватало… простите… разве вас не мог выкупить благородный и расчудесный рыцарь Балиан? Или, если уж не выкупить, так попросту отпустить вас с позволения самого султана… Я не могу поверить, что на вашу долю не хватило ни денег, ни милосердия.

Рыцарь Джон нахмурился и поджал губы, а добрый Ангеран де Буи, более других заслуживший милость самого султана, только посмотрел на англичанина с детским смущением во взоре.

– Хватило, всего хватило, сестра Катарина, – уверил я монахиню, сам искоса поглядывая на рыцаря Джона.

Тот вдруг немного посветлел лицом и усмехнулся.

– Да уж… Милосердием мы были сыты по горло, – проговорил он и обвел неторопливым взглядом весь трапезный зал усадьбы. – Что-то не видно здесь святого отца. Значит, я не на исповеди.

– Упаси Боже! – воскликнул хозяин. – Вам совершенно нет никакой необходимости отвечать на этот глупый вопрос, мессир!

– Потому и отвечу, что пока еще не подошел к исповеди, – словно в пику хозяину заявил рыцарь Джон, чем снова смутил бедного Дьердя Фаркаши. – Меня в тот горестный день обуяла гордыня, мой вечный грех. Я сказал Балиану Ибелинскому, что не нуждаюсь в милости и что был против сдачи Святого Города. Умереть было куда вернее. А потому я сам объявляю за себя выкуп, и этот выкуп должен быть никак не меньше пятисот динаров. И все эти динары должны быть уплачены за меня не каким-нибудь доброхотом, а моим родным отцом и, если его уже прибрал Господь, то – моим родным старшим братом. Ведь здесь, на Святой Земле, я сражался во славу не только христианской веры, но и своего рода. Я так и сказал Балиану, что, мол, принял крест не только ради того, чтобы спастись самому, но и чтобы искупить грехи моих предков, моего рода… Двое освобожденных торговцев как раз отправлялись в Англию, и я попросил их, чтобы они доставили весть моему отцу. Теперь я хорошо понимаю, что тогда ослеп от гордыни и хотел вознестись над самим Балианом. Все эти годы я в глубине души… порой против своей воли… злорадствовал в надежде, что отец не одолеет свою скупость и не выкупит меня. Значит, я своей гордыней старался загнать обоих – отца и брата – прямиком в преисподнюю. Пяти лет плена и пятнадцати дней нежданной свободы хватило, чтобы прозреть, по какой дорожке я когда-то добрался до святого города Иерусалима. По этой дорожке не ходят паломники, вот что скажу я вам.

– А что же благородный Балиан, как он вытерпел вашу гордыню, мессир? – спросила Катарина.

– Балиан Ибелинский – человек проницательный, – невозмутимо ответил рыцарь Джон. – Он не стал тянуть мои жилы. Он попросту развел руками и сказал: «Господь с вами, Джон Фитц-Рауф. Королевства больше нет. Все клятвы исполнены. Все присяги превратились в дым. Теперь вы вольны поступать, как вам Бог на душу положит.» Потом он, правда, еще раз подошел ко мне и посоветовал поговорить с патриархом, пока тот не успел убраться из Святого Города. Но я отказался. – Рыцарь Джон вздохнул, потом с хитрым прищуром посмотрел на Добряка Анги и весело добавил: – Вы лучше пытайте не меня, а доблестного Ангерана де Буи. Его сами сарацины в награду за истинное благородство едва не силой выталкивали на волю. А он все равно остался в Иерусалиме… если не на положении узника, то по крайней мере – почетного заложника… за всех тех христиан, которые еще только собирались воевать с сарацинами.

Ангеран де Буи покраснел и потупился.

– Так почему же вы остались, мессир Ангеран? – шутливо полюбопытствовал сам Джон Фитц-Рауф. – Я до сих пор ума не приложу, как это вам удалось оказаться даже лучше меня.