Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

9

В предрассветных сумерках Арчев, Козырь и капитан вышли из леса, сквозь который пробирались всю ночь. На опушке, когда открылся глазам город изломами охряных, коричневых, зеленых крыш, тусклыми золотистыми и синими куполами церквей, капитан и Козырь обессиленно опустились на землю. Арчев, часто и тяжело дышавший, выдернул из рук Козыря винтовку, разрядил ее. Размахнулся, забросил ее далеко в багульник, а затвор с силой метнул в другую сторону.

– Подъем, подъем! Хотите дождаться Фролова? – Ткнул в бок капитана. – Соберитесь с силами, Виталий Викентьевич. Где ваша… конспиративная квартира?

– Иду, иду… – капитан заворочался, тяжело встал.

Попетляв по сонным переулкам с черными от времени крепкими домами, которые слепо смотрели черными же, без огонька, окнами, троица, возглавляемая капитаном, прошмыгнула через широкую бывшую Соборную, а теперь улицу Освобожденного Труда, нырнула в проходной двор и закоулками выбралась в тупичок, который упирался в дощатый забор. Капитан, посматривая тревожно по сторонам, качнул в сторону плаху, висевшую на одном гвозде, придержал ее, пропуская Арчева и Козыря. Протиснувшись в дыру, очутились в густых зарослях сирени и черемушника. Капитан облегченно выдохнул, побежал усталой рысцой по тропке к низенькому, в облупившейся желтой штукатурке дому, видневшемуся сквозь ветви.

Арчев огляделся: широкий утоптанный двор с редкими островками пожухлой травы, распахнутые покосившиеся ворота, кованые копья и завитушки которых красно-буры от ржавчины; по ту сторону двора – двухэтажный, тоже желтой штукатурки дом с пузатыми колоннами у гранитного крыльца.

Пригнувшись, Арчев метнулся к капитану, который тянул руку к окну, закрытому ставнями.

– Позвольте, Виталий Викентьевич, это ведь бывший «Мадрид», – возмущенно зашипел Арчев, показав на дом с колоннами. – Бывшие меблированные комнаты и номера Астахова. А теперь – Дом водников!

– Точно! – подтвердил подскочивший Козырь. – Там же пролетариев, как нерезаных собак! Ну и хату же ты нашел, шкипер! Засыпемся мы из-за тебя, гадом буду!

– Я вам не шкипер и не боцман! – вспылил капитан. – И забудьте наконец свой отвратительный жаргон – все эти «гадом буду»! Иначе кузина откажет нам в гостеприимстве… – Он повернулся к Арчеву. – Не беспокойтесь, Евгений Дмитрич, лучшего места в смысле безопасности нельзя и придумать. – И осторожно постучал в ставню…

В просторной сумрачной кухне, освещаемой лишь бледным огоньком лампады перед простенькой, без оклада иконой богородицы, склонились над столом двое: красивая женщина в черном платье с широкой, низко обвисшей пелериной и лысый, гладко, как актер, выбритый мужчина. Они, любовно перебирая, сортировали кучку драгоценностей: спутанные в клубок жемчужные бусы, золотые браслеты, кольца, колье, посверкивающие зелеными, алыми брызгами камней.

– Все равно мало, – проговорил лысый. – Вот если б еще столько же, тогда можно бы, пожалуй, распрощаться с Совдепией. Увы, жизнь на Лазурном берегу…

И тут раздался стук. Он и она замерли. Переглянулись.

Стук повторился – требовательный, нетерпеливый.

Лысый, посматривая на полупрозрачные оконные шторы, за которыми полосками светились узкие щели ставен, распахнул докторский саквояж, смахнул в него драгоценности.

– В случае чего закашляйся. Я выручу. – Он бесшумно, вьюном скользнул из-за стола. Достал из-под полы пиджака револьвер и боком проскочил в комнату – слегка колыхнулись тяжелые малиновые портьеры с бомбошками и успокоились.

Женщина набросила на голову черный платок, надвинула его до самых глаз, сколола под подбородком – лицо, будто в черной раме, стало скорбным и отрешенным. Оглядела внимательно кухню, вышла в сени и, не спрашивая, кто за дверью, откинула огромный железный крюк. Опустив глаза и не глядя на шмыгнувшую в сени троицу, тенью вплыла в кухню. Повернулась к гостям, сцепив пальцы у груди.

– Разреши, дорогая, представить моих друзей… – льстиво заулыбавшись, начал было капитан, но Арчев перебил его:

– Ба, мадемуазель Ирэн! – обрадованно и удивленно вскрикнул он, но, заметив, как неприязненно дрогнули губы женщины, поправился: – Пардон, пардон, понимаю: не Ирэн, а Ирина Аристарховна?

– И не Ирина Аристарховна, – она строго взглянула на него, – а сестра Аглая.

– Что это вы, из хозяек кафешантана да в монашки? Грехи отмаливать?

Ирина-Аглая не шевельнулась. Пропела постным голосом:

– Милости прошу в скромную обитель, отрешенную от юдоли земной. Отдохните душой от суетного мира, оставшегося за порогом.

– Отдохнем. С удовольствием. Благодарны вам, сестра Аглая, – посмеиваясь, Арчев галантно поклонился. – Однако осторожность – прежде всего.

Он подошел к двери в комнату, откинул портьеру. Перешагнул через порог. Огляделся.

Пыль, запустение. Зашторенные окна, гнутые, вычурные стулья, софа, обитые потертым уже малиновым бархатом.

Быстро пересек комнату, заглянул в другую дверь – спальня: широкая кровать со сбитыми, скомканными простынями, с мятым покрывалом голубого шелка; слева у стены – трюмо в завитушках по красному дереву рамы. Арчев хотел уже развернуться и уйти, но краем глаза заметил свое отражение – длинная потрепанная шинель, затасканная фуражечка со сбитой назад тульей, заляпанные грязью сапоги. Приблизился к трюмо – и отражение приблизилось: лицо изможденное, покрасневшие глаза ввалились, щетина, так и не превратившаяся в бородку, облепила светлым неопрятным мохом щеки, подбородок.

– Вы похожи на красногвардейца, Евгений Дмитриевич. Или на дворника, – незаметно вошедшая Ирина-Аглая взяла его под руку, потянула от зеркала. – Идемте, покажу, где умоетесь.

Когда Арчев, наплескавшись, нафыркавшись над тазом и даже побрившись – на полочке оказались чистые чашечки, кисточка, бритва «Жиллеттъ», – взбодрившийся, появился в кухне, Ирина-Аглая скромненько сидела в углу под киотом, а капитан и Козырь, уже слегка захмелевшие, жадно чревоугодничали за богатым по нынешним временам столом.

– Падай, командир, – Козырь шлепнул ладонью на стул рядом с собой. – Налетай – подешевело, жри от пуза – не хочу!

– Но-но, без фамильярностей, – Арчев высокомерно вскинул левую бровь. – Демократия кончилась, осталась в камере на пароходе. – Сел, расправил, небрежно взмахнув, салфетку, положил ее на колени. Поднял уже наполненную рюмку. – За ваше здоровье, Ирина… извините, сестра Аглая!

Женщина потупилась, оправила платье. Арчев выпил, сложил трубочкой губы, шевельнул ноздрями.

– Померанцевая, – заметил удовлетворенно. Ткнул вилкой в тарелку с маринованными грибами, подцепил крохотный, покрытый слизью боровичок. – Как это удалось вам, сестра Аглая?

– Неприкосновенный запас, – улыбнулась женщина.

– Я не о том. Как удалось вам заполучить это гнездышко в «Мадриде»?

– Господь надоумил… Меблирашка заселялась погорельцами, и мне… посчастливилось оказаться в их числе.

– Но каким образом?

– Долго рассказывать. В жилотделе служит бывший конторщик отца… Разумеется, не обошлось без даров. Но зато теперь этот человек – мой надежный ангел-хранитель. Ведь если все раскроется, ему тоже не поздоровится.

– Весьма предусмотрительно поступили, – одобряя, кивнул Арчев. – Итак, господа, к делу. Я думаю, сестра Аглая умеет хранить тайны, – вежливо, одними губами, улыбнулся ей и снова стал серьезным. – Первая наша задача – выкрасть Еремея Сатарова. Того остячонка, которого я показал тебе на пароходе, – посмотрел на Козыря, – и велел запомнить. Помнишь?

Козырь, обгрызая куриную ножку, кивнул.

– Вот и пойдешь за мальчишкой, – будничным голосом объявил Арчев. – Вместе с Виталием Викентьевичем.

– Со мной?! – Капитан подавился, закашлялся, заперхал, беспорядочно размахивая руками. Щекастое лицо его покраснело. – Не пойду! Ни за какие коврижки! Увольте, Евгений Дмитрич! Не смогу, не справлюсь, все провалю. Меня каждый чекист в лицо знает, меня Фролов за версту, за милю почует…

– Ну ты и отмочил, боцман! – Козырь пораженно замер. – Тебя знают, а Козыря нет? Да они уже всю округу рогом перерыли – меня ищут. Нет, – он помахал перед носом Арчева обглоданной костью, – я тоже на живца не клюю. Мне еще гулять на воле не надоело. Понял? Договор какой был? Сорвемся гладко – кладешь деньги на бочку. Вот и гони монету, – решительно постучал пальцем по скатерти. Откинулся, качнулся на стуле. – Мне этот остячонок не нужен. Тебе надо – сам и топай.

– Пойдете, куда денетесь, – Арчев желчно усмехнулся. – И ты пойдешь, и вы, Виталий Викентьевич.

– Нет, нет! – Капитан отчаянно замотал головой. – Я боюсь. Понимаете? Боюсь! Если вопрос стоит так, то не надо мне никакого остяцкого золота, никакой Сорни Най – ничего не надо! Забирайте себе эту Золотую Бабу, только оставьте меня в покое!

Ирина-Аглая быстро и внимательно взглянула на Арчева и тотчас снова потупилась, но Арчев не заметил этого, он разглядывал капитана и размышлял: посылать его за Еремейкой или нет? Не храброго десятка Виталий Викентьевич – это ясно: во времена Верховного правителя отсиделся в деревне, во время подготовки восстания был ни жив ни мертв, когда у него собирались главари заговора, во время самого переворота притворился больным и все полтора месяца новой власти провалялся в постели… Но ведь решился же организовать побег с парохода и сам сбежал, поставив крест на карьере. Да что там карьера – на жизни своей в Совдепии крест поставил. Почему? Жадность? Сорни Най ум помутила? Или действительно боялся, что поставят к стенке вместе с лидерами движения? Трус, безусловно трус… На пароходе это сослужило пользу, но сейчас…

– Вы правы, Виталий Викентьевич, – нехотя согласился Арчев. – Коль вы в таком настроении, посылать вас нельзя. – Медленно повернулся к хозяйке, прищурился, размышляя. – Вы позволите, милая Ирина… миль пардон, Аглая, попросить вас о небольшой услуге?..

Женщина, не дослушав, плавно встала и, не поднимая глаз, сцепив пальцы перед грудью, прошелестела платьем – согбенная, смиренная – к двери в комнату. Широко отвела в сторону портьеру.

– Я помогу вам, господа! – произнес, появившись на пороге, лысый.

Арчев пораженно распрямился, узнав бывшего своего взводного сотни Иисуса-воителя, а потом писаря в военкомате, откомандированного руководителями восстания для агитработы в Екатеринбург и там, по слухам, схваченного.

– Тиунов?! Живой-здоровый?

Козырь дернул головой, сонно клонившейся к груди. Раскинул руки, пытаясь выбраться из-за стола:

– Гриша! Апостол!.. Вали сюда, бес, я тебя расцелую.

– Сиди, сиди, – Тиунов ладонью надавил ему на плечо. Обошел стол, сел против Арчева. Взял бутылку, по-хозяйски налил из нее в бокал. – Итак, вам нужен остячонок, который приплывает на пароходе? На вашем пароходе… – Взглянул на капитана, тот, измотанный ночной пробежкой, изнервничавшийся и уже немного успокоившийся, дремотно таращил глаза. – Когда приходит «Святогор»?

– Без меня, – капитан приосанился, – часам к четырнадцати, не раньше.

– Хорошо, время еще есть, – Тиунов выпил, пожевал губами. – Этот мальчишка знает, где Золотая Баба. Правильно я понял? – Понюхал кусочек хлеба, не отрывая глаз от Арчева.

Тот напряженным, цепким взглядом изучал лицо Тиунова. Передернул плечами неопределенно. Поинтересовался:

– Объясни: откуда ты появился? Где прятался, когда мы пришли?

– А под кроватью сидел, пока вы, ваше сиятельство, гостиную и спальню обнюхивали, – Тиунов рассмеялся, обнажив крупные белые зубы. И тут же оборвал смех. – Я приведу вам мальчишку, – заверил деловито. Потер лысую макушку, улыбнулся фатовски. – А то мы с сестрой Аглаей обнищали… Цена обычная. Как закончим дело, на всех – поровну. Законно, Козырь?

– Законно-то, может, и законно, да дело больно дохлое, – с сомнением покачал головой Козырь. – Ну, выкрадем остячонка, коли подфартит, – и куда с ним?.. Городишко тесный, как чулан… Накроют, как пить дать накроют.

– Все продумано, – Арчев рубанул рукой воздух. – Скрываемся из города. В сорока верстах – таежная заимка. За хозяина ручаюсь, как за самого себя. Отсидимся… А потом Еремейка поведет нас к Золотой Бабе.

– Так прямо и поведет?.. – продолжал сомневаться Козырь. – А коли не уломаем? Знаю я этих остяков, если что в башку втемяшит, – хоть жги его…

«Хоть жги»… Арчеву разом вспомнилось, как усердствовал Парамонов там, в стойбище Сардаковых, и что из этого вышло…

– А мы с ним поласковей, – проговорил, словно отвечая собственным мыслям. – Время на заимке будет… Подумал: «Неужели не заговорю, не заморочу голову? Внушить, что мать, брат и сестренки живы, упрятаны в надежном месте, что привезем ему их, когда отведет на эвыт…»

– Ладно, я пошел, – Тиунов встал. – Дела, дела… А потом загляну на пристань. Надо подождать «Святогор», понаблюдать, что и как…

А «Советогор» уже подходил к городу.

Мальчики наблюдали, как разворачивается берег с вросшими в песок ржавыми баржами, с полузавалившимися на бок пароходами, с протянувшимися вдоль воды черными, обуглившимися остовами зданий, за которыми поднимались большие, как в Сатарово, дома, а многие даже выше – в два, три ряда окон, одни над другими.

Исподлобья, со страхом смотрел Еремей на это огромное стойбище русских, где сидел в тюрьме дедушка, где только встречающих пароход было больше, чем всех Назым-ях; Антошка же глядел на город откровенно радостно, а Егорушка – равнодушно: он жил здесь три года назад, да и потом приезжал сюда с дедом.

Фролов легонько сжал локоть Люси, отзывая ее в сторонку.

– В помощь тебе, думаю, Алексея. Не возражаешь?

– Может, не надо? Чего доброго, бросится в глаза – посторонний человек. А так – все естественно: я была с Еремеем на пароходе, мальчик привык ко мне…

– Подстрахуемся! – обрубил Фролов. – Еремея не прячь, держи на виду – может, Арчев откроется. Но помни: головой отвечаешь за парнишку.

«Советогор» сильно стукнулся скулой в дебаркадер – людей на палубе качнуло, Фролов еле успел удержать Люсю, но кранцы смягчили удар. Шатнулись ветхие сваи пристани, колыхнув встречающих, которые кинулись ловить брошенные с палубы чалки.

– Что ж, будем прощаться. Вам пора… – Фролов, вернувшись к мальчикам, серьезно, по-мужски пожал руку Антошке, потом Егорушке. А ладонь Еремея задержал: – Значит, договорились, сынок. Жду в любое время. Сам бы тоже заглянул к тебе, но… работы много. Придешь?

Еремей кивнул. Сосредоточенно сопя, полез за пазуху кителя. Вытащил статуэтку и, не раздумывая, протянул Фролову.

– На. Пускай у тебя пока живет. Когда назад, на Назым, пойду, отдашь. – Он пристально поглядел на строгое лицо серебряной богини. – Где жить буду, не знаю. Может, там над Им Вал Эви смеяться станут. – Поднял глаза. – Никому ее не отдавай. Дочь Нум Торыма дедушку помнит, род наш помнит. Приходить буду, смотреть на нее буду, дедушку, Сатар-хот вспоминать буду. Береги Им Вал Эви.

Фролов обнял мальчика, но тот вырвался, отступил на шаг. Деловито снял пояс, подал Фролову – качнулся сотып с ножом, стукнулись медвежьи клыки, звякнули висюльки.

– Тебе отдаю. Ты дедушку знал. Бери. Память. – И хмуро добавил: – Все равно, поди, в городе с ножом ходить нельзя.

– Что верно, то верно, – согласился Фролов. – Хорошо, возьму. Большое спасибо, – задержал взгляд на расшитой сумке Ефрема-ики. – Этот качин мне очень дорог.

Когда сошли по сходням на берег, Люся опять принялась уговаривать Егорушку: может, тот все-таки согласится жить с Еремеем и Антошкой, но Егорушка упрямо твердил, что нет, нет, у него в городе есть свои – тетка Варвара с сестренками, что жить надо у сродственников, а не мыкаться по чужим углам.

Они миновали пыльную широкую площадь, окруженную кирпичными домами с железными дверьми, над некоторыми пестрели свежей краской вывески – Еремей прочитал только одну: «Чай и пельмени Идрисова», – свернули в тихую, затененную тополями улочку, прошли мимо спрятавшегося за кустарником дома с высокой башней, остроконечная зеленая крыша которого была украшена блестящим полумесяцем.

Улочка заканчивалась садом. В глубине его притаился веселый, в деревянной резьбе терем с надстроечками-пристроечками – такую избу Еремей видел только на картинках в книжке с русскими сказками у Никифора-ики, деда Егорки.

Люся взбежала на крыльцо, распахнула дверь с дощечкой: «Первый дом-коммуна детей Красного Севера».

В прихожей сидела полная старушка и вязала чулок.

Старушка подняла голову, привстала с табуретки.

– Люция Ивановна!.. Вот радость-то. Вернулись? – Здравствуйте, Анна Никитична, – Люся улыбнулась. Пошла было в коридор, но, вспомнив что-то, остановилась. – Вы ведь, кажется, на Береговой жили?

– Тама, тама, – старушка припечалилась. – Покеда не спалили ее нонешней весной смутьяны… А чего такое? Неуж квартеру для меня сыскали?

– Да нет… – Люся положила ладони на плечи Егорушки, повернула его лицом к старушке. – Родственники этого мальчика жили тоже на Береговой. Может, знаете их? Может, скажете, куда переехали?

– Мы не ра-бы! Ра-бы не мы! – заглушая Люсин разговор со старушкой, громко и не в лад гаркнуло за ближней дверью множество мальчишеских голосов. – Мир хи-жи-нам вой-на двор-цам!

Еремей даже чуть присел от неожиданности. Оглянулся вопросительно на Люсю.

Та ободряюще тронула его за локоть – все, мол, в порядке, не удивляйся, – и скрылась за соседней дверью.

– Ах ты, господи, воистину мир тесен, – слезно дрожал в наступившей тишине голос старушки, жалостливо смотревшей на Егорушку. – Знаю, знаю тетку твою Варвару-то, как не знать. Суседками были, кума я ей… Щас-то редко видаемся, далече друг от дружки живем. Ее в Дом водников поселили, а я, тута вот, за сиротками доглядываю. Не до гостеваний – с вашим братом, ое-ей, как глаз да глаз нужон. Детдом-то мальчишечий…

Открылась дверь, за которой исчезла Люся. Вышла пожилая, с туго зачесанными назад, скрученными на затылке в узел волосами женщина, одетая в черную юбку, белую кружевную блузку.

– Прошу сначала сюда, – женщина открыла дверь с красным крестом – Ну, мальчики, смелей! Этой процедуры вам не избежать.

Еремей, сумрачно посматривая на нее, вошел в комнату, куда уже шмыгнул Антошка.

Склонившийся за столом старичок в белом халате, с сивой остренькой бородкой отложил ручку, отодвинул красную тетрадь.

– А-а, новенькие… – Он встал. – Раздевайтесь. – И, словно отталкивая что-то, взмахнул тонкими желтыми пальцами. – Только не трясите, пожалуйста, одеждой.

Антошка проворно стянул через голову ернас, принялся развязывать тесемки штанов. Еремей, посматривая то на него, то на два широких, покрытых белым дивана, снял китель, опустил его к ногам. Стараясь не морщиться, снял не спеша и рубаху.

– Ох ты, батюшки, страсть-то какая! – ахнуло сзади.

Старушка, прижав пухлую ладонь к щеке, со страхом уставилась на бинты. Старичок тоже посмотрел на Еремея по-иному: удивленно, уважительно.

– Это тоже долой. – Он мизинцем показал на подштанники Антошки.

– Я вурп снимать не буду! – решительно заявил Еремей.

Старичок насмешливо взглянул на него из-под лохматых бровей и потребовал высоким голосом:

– Попрошу покинуть кабинет, товарищи дамы! Видите, молодые люди стесняются. И распорядитесь, пожалуйста, относительно бани и чистого белья.

– Белье у них чистое, – несмело пояснила Люся. – Мы его прожарили на пароходе…

– Извольте не возражать! – выкрикнул старичок. – Вошь – враг страшней Колчака! Ваши слова?..

Люся пожала плечами, прикрыла дверь. Повернулась к Анне Никитичне.

– Вот спасибочки. Я мигом обернусь, – кланялась та начальнице. – Сдам мальчонку Варваре и, не сумлевайтесь, – бегом назад…

– Зачем же бегом? – удивилась заведующая. – Только, прежде чем пойдете, отведите Егора на кухню и покормите.

– Не, не, я не хочу! – Егорушка замотал головой. – Я сытый!

– Вот лгунишка! – Люся засмеялась. – С чего бы это ты сытый? С пароходного чая? Идем, идем. Надо подкрепиться. Не повредит…

– Люция Ивановна, вернитесь! – выглянул из своей комнаты старичок-медик. – Ваш протеже требует, чтобы перевязку ему делали вы. Подайте, настаивает, мою старшую сестру Люсю, и все тут!

Люся виновато улыбнулась Егорушке, развела руками: что поделаешь, придется без меня.

– Я сама послежу, чтобы мальчика покормили, – сказала заведующая и, строгая, прямая, направилась в конец коридора. Старушка и Егорушка двинулись за ней.

В кухне повар с отечным, ничего не выражающим лицом поставил перед гостем чашку дымящихся щей.

Егорушка поднес ко лбу щепоть, чтобы перекреститься, и не решился – увидел, что двое мальчишек в белых куртках, чистивших картошку, переглянулись и фыркнули. Поскреб, словно в раздумье, лоб – мальчишки опять заусмехались. Под их любопытствующими взглядами Егорушка не торопясь выхлебал щи, съел овсяную кашу. Выпил шиповниковый чай, икнул, изображая отрыжку, чтобы показать, как сыт. С достоинством поднялся, взял картуз, поясно поклонился повару.

– Благодарствуем за угощение.

И степенно вышел вслед за Анной Никитичной на черный двор.

Всю дорогу Анна Никитична без умолку, то причитая, то вздыхая, рассказывала о бедах, постигших и ее, и суседку Варвару во время смуты, о пожаре Береговой, о грабежах и убийствах в безвластии – пропади оно пропадом.

В воротах с распахнутыми покосившимися створками из железных узоров Анна Никитична оборвала свои горестные воспоминания. Показала на большой дом с колоннами.

– Ну вот и пришли. Тута твои сродственники и живут.

В просторной кухне с провисшими, протянутыми из угла в угол веревками, на которых сушились пеленки, тряпки, топтались у длинной плиты женщины: варили, кипятили. На Егорушку почти и не взглянули. Только одна, худая, с черным от загара лицом, сидевшая на корточках перед духовкой, выжидательно повернувшая голову к двери, стала медленно выпрямляться, уставилась на Егорушку круглыми выцветшими глазами.

– Никак племяш? – Женщина обеими руками пригладила свои жидкие волосы. Лицо ее, некрасивое, длинное, стало растерянным. – Ну точно, Егорка… А где ж дедушка? Ты чего один-то?.. Аль случилось что?

Егорушка низко опустил голову, шоркнул кулаком по глазам. Сдавленным голосом рассказал о том, как убили деда, как похоронили его, поставив вместо креста пирамидку с красноармейской звездочкой, как чоновцы стрельнули из винтовок, как плыл потом на пароходе.

Женщины перестали греметь кастрюльными крышками – слушали серьезно, сосредоточенно.

– Ой да, сиротинушка ты несчастная, – заголосила вдруг тетка Егорушки. – Да сколь же эта война проклятая аукаться будет, да сколь же еще кровушке литься?.. Ой да, горький ты, бездольный, горемычненьки-и-ий, да за что же на тебя, такого маленького, столь несчастий-то? – Из ее глаз светлыми дорожками потекли по щекам слезы.

Егорушка забулькал горлом и, не сдерживаясь больше, облегченно заплакал, уткнувшись лицом в теплый передник тетки. Она принялась торопливо оглаживать его плечи, спину.

– Пойдем, воробушек, пойдем, касатик, в квартеру. Не убивайся, родненький, не рви себе сердце-то. – Повела его из кухни. – Ну успокойся, успокойся, будя плакать-то. Не то Танька с Манькой засмеют. Помнишь еще Таньку с Манькой-то? Не забыл?

Своих двоюродных сестер-близняшек Егорушка помнил, но, если б встретил их на улице, не узнал бы: недавно еще маленькие, щупленькие, с жидкими косичками-хвостиками, они теперь вымахали выше Егорушки на целую голову и стали похожи на галок.

Встретили Танька с Манькой гостя не больно ласково. Едва мать вышла из комнаты, как сестры, оставив на время своих замызганных тряпичных кукол, принялись насмешничать.

– Егор, Егор, проглотил багор, – запела негромко не то Танька, не то Манька. – Егор, Егор, полез на забор…

– …С забора упал, ногу сломал, – подхватила вторая.

Егорушка показал им кулак, отвернулся к окну, принялся разглядывать желтый домишко в глубине двора. Сестры, осмелев, запели громче:

– Егор, Егор, не смотри во двор. Там монашка живет, тебя к черту унесет.

Егорушка, стараясь не прислушиваться к дразнилке, наблюдал без интереса за высоким военным, который уверенным шагом пересек двор, остановился у дверей желтого домика. Дверь открылась, военный вошел…

– Дело осложняется, господа, – с порога кухни заявил Тиунов. – Прибытие «Святогора» мы проморгали.

Он хмуро посмотрел на Арчева, который стоял в двери гостиной, на Козыря, дремотно моргавшего из-за спины своего командира, на капитана, поднявшего от стола заспанное, в красных складках и помятостях лицо.

– Остячонка я не видел, – Тиунов подошел к столу, сел, закинул ногу на ногу. – И где он сейчас – не знаю.

– Скорей всего в детском доме, – буркнул капитан. – Фролов с Медведевой как-то говорили о таком варианте.

– В детдоме… – Тиунов задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Скверно, если это так… Там подобных огольцов – табун! Попробуй узнай нашего. Придется кому-то из вас пойти со мной, чтобы показать.

– Только не я! – испуганно вскинул ладони капитан.

Тиунов и Ирина-Аглая, которая тихонько уселась под киотом, вопросительно посмотрели на Арчева. Тот повернул голову к Козырю. Объявил как само собой разумеющееся:

– Пойдешь ты. Больше некому.

– А вот этого не хочешь? – Козырь сунул ему под нос кукиш. – Нашел шныря на подхвате! Сам топай, если…

И не договорил. Арчев, оскалившись, дернул верхней губой, вытолкнул Козыря на середину кухни, а Тиунов, выдернув из кармана пистолет, щелкнул предохранителем.

– Мразь, дрянь помоечная! – Арчев брезгливо вытер ладонь о грудь. – Бунтовать еще вздумал, поганец!

– Не волнуйся, Козырь, никто тебя не узнает. Даже родная мама, если она у тебя есть, – Тиунов заулыбался. – Мы обрядимся в мужичков-зимогоров, которые бродят по дворам. – И жалобно, просительно-заискивающе загундосил: – Кому дрова пилить-колоть? Дешево берем, посочувствуйте обнищавшим…

И Арчев, и капитан, и даже Козырь с изумлением уставились на него, услышав вместо сочного, уверенного баритона дрожащий, надтреснутый голос.

Тиунов, самодовольно откинувшись на стуле, кивнул Ирине-Аглае. Та скользнула мимо Арчева, прошла в спальню. Вернулась с мешком и круглой шляпной коробкой.

Тиунов открыл коробку, вынул несколько париков, накладных бород, усов. Поперебирал их, поразглядывал, встряхивая иногда, точно аукционщик пушнину. Выбрал раздерганную пегую бороденку, поторопил Козыря:

– Переодевайся! Чего тянешь?

Козырь нехотя развязал мешок, нехотя вытряхнул содержимое на пол: порыжелые армяки, мятые шляпы-гречневики, заплатанные портки из сарпинки, опорки, стоптанные сапоги.

– Сапоги оставь мне! – приказал Тиунов, натягивая на лысый череп бурый, с проседью парик. И пошутил: – В них удирать легче.

Козырь шепотом выругался. Разделся, зло и ядовито посматривая на невозмутимую Ирину-Аглаю, натянул полосатые портки, ветхую косоворотку; обмотав ноги онучами, обулся в опорки; влез в армяк и, запахнув его, демонстративно задрав подбородок, вытянулся перед женщиной. Она наклеила ему бороду, усы, надела парик с сальными волосами. Из жестяной баночки, которую вынула из шляпной коробки, достала гримерные краски, помаду. Нанесла Козырю под глазами тени, вытемнила ему щеки – все делала спокойно, привычно.

– Густо наложила. Заметно, если в упор… – Арчев растер мизинцем грим около глаз Козыря. – Ну-ка, покривляйся, – попросил деловито. – Борода не стягивает кожу? Не мешает? – И миролюбиво хлопнул Козыря по плечу. – Ты вот что пойми: другого выхода у нас нет. Либо по одному выловят, либо… Пан или пропал! А с Еремейкой мы, считай, что с золотом – сам черт не брат…

– Замечательно обклеили! – Капитан поцокал языком. – Действительно, ни одна собака не узнает!

– Заткнись, шкипер! – скривился Козырь. И, подпоясываясь веревкой, тоскливо вздохнул: – Фролов, в гробину его кости, наверно, уже пасет нас. А мы прем в нахалку, как с копейкой на буфет!