Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Арчев Евгений Дмитриевич, – потирая лоб, начал Фролов. – Родовой дворянин, князь, тридцати двух лет от роду… Если не ошибаюсь, предок ваш был вогульским князьком? – Поднял на пленного глаза.

– Что из того? – Арчев оскорбленно дернул верхней губой. – Моего пращура вывезли в первопрестольную еще при Алексее Михайловиче! Русский я, русский, и тем горжусь!

– Русский так русский, какая разница?.. О вогульских предках я спросил потому, что, возможно, у вас есть какой-то особый интерес к этой земле, а?.. Ладно, продолжим. Учились вы в первом Московском императрицы Екатерины Второй кадетском корпусе, затем окончили Александровское военное училище, служили в корпусе жандармов… Кстати, как это вы – князь! – и в охранку! Зачем?

– Затем, чтобы хамло в узде держать, в наморднике! – неожиданно вспылил Арчев. – Удовлетворены ответом?

– Что это вы взъярились? – Фролов откинулся на стуле, качнулся, поизучал пленника. – Понимаю. Наверно, не я один, а и люди вашего круга таким выбором были удивлены?.. – Опять нагнулся к столу, навалился на него грудью. – Не верю я вам. Думаю, что в жандармы подались, чтобы на фронт не попасть.

– Как вы смеете?! – Арчев стрельнул глазами на капитана, хотел вскочить, но конвоиры удержали за плечи. – Я награжден шашкой – почетным оружием «За храбрость»!

– Храбрость мясника, – презрительно бросил Фролов. – Шашку вы получили за рьяное участие в карательной экспедиции Астахова-младшего. За расстрелы безоружных. – Поднял голову, поглядел жестко, не мигая. – Теперь, в сущности, то же самое. Только шайка называется иначе.

– Но-но, па-а-апрошу без инсинуаций! – Арчев оскорбленно выпрямился. – И я, и мои соратники были и есть борцы за интересы крестьянства. Стоящие на политической платформе социалистов-революционеров!

– Та-а-ак! – Фролов сузил глаза. – Будучи жандармом, в четырнадцатом вы исповедывали октябризм. При Керенском стали кадетом и остались им при Колчаке, будучи главарем банды Иисуса-воителя. Теперь же, во время мятежа, возглавив свору палачей-боевиков, перекрасились в эсера? Где же ваша идейная убежденность? В чем она? – Тяжело засопел, ожидая ответа, но Арчев лишь презрительно поджал губы и уставился в угол. – И в роли октябриста, и в роли кадета, и в роли эсера вы пролили реки крови трудящихся. И еще смеете после этого называть себя защитником интересов крестьянства! – Громыхнул кулаком по столу так, что Арчев вздрогнул. – Вы и ваша свора омерзительны мне, – Фролов, успокаиваясь, собрал разлетевшиеся от удара листки бумаги. – Но я должен соблюсти формальности. Вы знаете, что губернский съезд Советов объявил двухнедельник добровольной явки мятежников. Поэтому, когда настигнем остатки вашей банды, а это произойдет не сегодня-завтра, вы в ультимативной форме напомните об амнистии своим головорезам. Дабы избежать напрасного кровопролития.

– Я?! – Арчев, изобразил величайшее изумление. Выдержал паузу. – Никогда! Пусть льется кровь. Ваша! – ткнул пальцем в сторону стола. – Чем больше, тем лучше!

– Ясно. Боитесь идти к своим живодерам, – Фролов, сдвинув вместе ладони, потер лицо. – Знаете, что подручные не простят, что вы сбежали от них… К слову, а почему вы сбежали? – Слегка развел пальцы, глянул пытливо. – Зачем это вам понадобилось стойбище Сатаров?

Арчев перестал выстукивать каблуком дробь.

– Я устал и больше разговаривать с вами не желаю. Прикажите меня увести! – потребовал утомленно.

– Я тоже не желаю с вами разговаривать, да приходится, – Фролов нагнулся, достал из-под стола серебряную статуэтку, поставил с легким стуком перед собой. – Скажите, откуда это у вас?

– Семейная реликвия, – Арчев искоса взглянул на фигурку. Зевнул, прикрывая рот ладонью. – Извините, очень спать хочется… – Улыбнулся виновато, но, наткнувшись на требовательный взгляд Фролова, пояснил как можно равнодушней: – Своего рода талисман. Вещица изящная, выполнена со вкусом… Да вам этого не понять.

– Отчего же, – Фролов взял статуэтку, покрутил так и этак, отчего тусклое серебро матово блеснуло в слабом свете керосиновой лампы. Всмотрелся в тонкие черты спокойно-строгого лица воинственной девы. – Античная работа. Вероятней всего, из греческих колоний Причерноморья. Уникальный экземпляр. Кто знает, возможно, даже уменьшенная копия утраченной Афины Фидия… – Бережно поставил статуэтку, склонил голову, любуясь. – А вот как понять, что вы, эстет, любитель изящного, и так истязали мальчика?

– Эстеты, любители изящного, всегда наказывали строптивое быдло, – Арчев, не отрывая взгляда от серебряной фигурки, криво усмехнулся. – Кнутом, батогами, шпицрутенами, розгами… Вспомните хотя бы «Записки охотника» или «После бала».

– Значит, мальчик был строптив? – Фролов наклонился к статуэтке, внимательно разглядывая копье Афины, даже пальцем легонько погладил его. – Чего же вы от него добивались? – Взглянул на Арчева. Подождал ответа, не дождался. – и опять опустил глаза. – Объясните, что означают эти зарубки на копье?.. Количество убитых медведей? – поднял вопросительный взгляд. – Не знаете?.. Надо будет у Еремея спросить, уж он-то наверняка знает. Второй вопрос… – вытянул из нагрудного кармана батистовый лоскут с вышитой картой. Положил на стол, разгладил ладонью.

– Я солгал, – Арчев вцепился в колени. – А лгать перед кем-нибудь, а особенно перед вами, считаю унизительным… – Кашлянул в кулак. – Статуэтку я действительно взял в стойбище Сатаров. Видимо, попала сюда, в Югру, еще в древности…

Фролов покивал: так, так, мол, продолжайте. Положил на стол пояс Ефрема-ики и, посматривая то на орнамент сумки-качина, то на карту Спирьки, спросил тусклым голосом:

– Объясните: для чего на вашей схеме нарисован родовой знак Сатаров? Может, между этим знаком, статуэткой и пыткой мальчика есть связь? А? – И опять внимательно взглянул на Арчева. – Ведь серебряная фигурка по-остяцки называется скорей всего «им вал най». А тамга Сатаров – «сорни най»… Что же вы хотели узнать у Еремея, а?

– Если так интересно, спросите у него, – Арчев уперся ладонями в колени, резко встал. – Больше отвечать не намерен.

Конвоиры вцепились ему в плечи, чтобы снова усадить, но Фролов слабо махнул рукой: отпустите, мол, оставьте в покое.

– Я и не собираюсь вас больше ни о чем спрашивать, – сказал брезгливо. – Теперь с вами будет разговаривать следователь… Уведите!

– Глаз с него не спускайте! – громко и неожиданно хрипло, от долгого молчания, судя по всему, попросил капитан. Добродушное лицо его было бледным и словно бы усохшим. – Этот тип, как я понял, тот еще шельма. Убежит, чего доброго!

Арчев, уже у двери, обернулся.

– Напрасно тревожитесь, – глядя в глаза капитана, сказал, кривя рот. – Пароход я не покину, даже если будете гнать. Доберусь с вами до города, а вот уж там-то…

– В тюрьму, – желчно уточнил капитан. – А оттуда… – поднял глаза к потолку, развел ладони.

– Что ж, на миру и смерть красна, – Арчев усмехнулся. – Если дело дойдет до такого финала, я ведь не один к стенке встану. Всех, кого знаю и не знаю, прихвачу с собой.

– Топай-топай, – конвоир подтолкнул его.

– Что это за «сорви лай» или как там? – Капитан облегченно выдохнул, расслабился, когда за пленником закрылась дверь. – Очень уж господин атаман встревожился, когда вы об этой самой «сорви лай» упомянули.

Фролов, поставив на колени мешок Арчева, выкладывал из него на стол содержимое: исподнее белье, толстую книгу «Историческое обозрение Сибири», собольи шкурки, чистые портянки, икону Георгия Победоносца, плоскую шкатулку из слоновой кости. Встряхнув мешок, высыпал десятка два патронов.

– «Сорни най?» – переспросил, думая о своем. – «Сорни» значит золотой, золотая. «Най» имеет два значения: огонь и молодая красивая женщина. Золотой огонь… – Поднял крышку шкатулки, из которой встопорщились фотографические снимки. – В местном пантеоне Сорни Най – добрая, веселая, юная богиня. – Взял двумя пальцами, словно боясь обжечься, верхнюю фотокарточку, принялся хмуро разглядывать ее.

– Красивая, молодая… Золотая, – задумчиво повторил капитан. – Золотая богиня… Золотая Баба? – Изумленно воззрился на Фролова.

Тот, отложивший в сторону фотографию и потянувшийся за следующей, не донес до шкатулки замершую над столом руку. Поднял взгляд на капитана, прищурил в раздумье левый глаз.

5

Два больших, широких дощаника, тяжело осевших в воду, еле ползли по течению рядом с берегом – обвисли в безветрии серые паруса, медленно и понуро шагали по отмели лошади, тащившие на веревках громоздкие лодки. Изредка дневальные лениво, нехотя отпихивались шестами, чтобы удержать дощаники по курсу.

Белобрысый, худой, с тонкой, почти мальчишеской, кадыкастой шеей, Сергей Ростовцев, оставшийся старшим после того, как Арчев неожиданно исчез, полулежал на куче мешков, поглядывая со смешанным чувством гадливости и страха на «братьев по оружию». Те валялись расхристанные, полуодетые на грудах награбленного добра, дремали, переругивались, жевали, пили, поплевывали под ноги, вяло играли в карты на керенки – пуды этой бросовой бумаги нашли в подвалах бывшего отделения страхового общества «Саламандра», когда громили обосновавшийся там губженотдел, и прихватили, чтобы дурачить инородцев.

Ростовцев стиснул зубы. Отряд, еще пару месяцев назад – слаженная, крепкая дружина боевиков, неудержимо превращался в бандитский сброд. При Арчеве, скором и крутом на расправу, поддерживалась хоть какая-то дисциплина, а теперь… стыдоба, позорище, срам! И приходится плыть с этой полупьяной ватагой, другого пути нет. Сбежать, как Арчев? Но у того есть проводник, Серафимов, и трое преданных до гроба мужичков, бывалых, битых, которые и в огне не сгорят, и в воде не потонут. Одному бежать – верная гибель в тайге или, если удастся выйти к людям, в подвалах чека.

Ростовцев удержал вздох, посмотрел на берег, где верхом на лошадях, которые тянули лодки, сгорбились апатично Урядник и Студент, задержал взгляд на Козыре, гарцевавшем на вороном жеребце Арчева. «С Козырем можно бы уйти, – шевельнулась мысль, – этот проходимец помог бы вывернуться. Рискованно, правда, открываться ему…»

Ростовцев закрыл глаза. Скорей бы доплыть до поворота – там течение посильней, можно будет отцепить лошадок. Глядишь, через недельку и Березово… А что ждет в Березове, глухой дыре, где гнили в ссылке Меншиков, Долгоруковы, Остерман и даже некоторые из нынешних правителей Совдепии? Скорей всего, большевики и там установили свою диктатуру… Крах, катастрофа – разгром от Барабинска до Обдорска, разгром сокрушительный и окончательный! А ведь как хорошо все начиналось – Тюменская губерния полностью, часть уездов Омской, Челябинской, Екатеринбургской губерний охватились восстанием, как сухая солома пламенем, как порох: полное впечатление стихийного праведного народного гнева. Немногие знают, как в поте лица трудились руководители эсеровского «Союза трудового крестьянства», подготавливая мятеж, какую последовательную, целенаправленную, ежедневную, а точнее – еженощную работу проводили их агенты и уполномоченные в деревнях и селах. А какие завлекательные, безотказные вроде бы лозунги были выдвинуты: «Долой продразверстку!», «Свободу торговле!», «Крестьянская Сибирь – крестьянам!», «Вся власть – пахарям!» Прав, пожалуй, этот большевистский главарь Ленин, утверждая, будто массами движут лозунги. Или идеи? Кажется, он говорил – идеи, овладевшие массами, становятся… какой-то там силой? Так почему же их мятежная сила продержалась всего каких-то полтора месяца? Почему крепкий сибирский мужик не захотел умирать в боях с Красной Армией за новую, без пролетарской диктатуры, власть?..

– Кончай клопа давить, братва! – стегнул по ушам вопль Козыря. – Кругом арш! Равнение на добычу!

Ростовцев распахнул глаза, увидел, что все, развернувшись, смотрят вверх по течению. Там вдалеке, выталкивая из трубы частые, плотные клубки дыма, взблескивая слившимися в сверкающий круг плицами, резво шлепал по воде низенький, широкий в палубе пароходишко. Он приближался.

– К бою! – радостно скомандовал Ростовцев. Еще бы: такая удача! Захватив пароход, можно будет прорваться сквозь любые совдеповские засады. Обернувшись к берегу, заорал: – Руби веревки! – И снова к тем, что в дощаниках: – Выгребай на середину! Да побыстрей, побыстрей! Упустим!

Но все уже поняли, что значит для них пароход: торопливо вывернули дощаники от берега, навалились на весла, чтобы перерезать путь «Советогору».

Пароход вдруг сбросил скорость, да так резко, что взбурлилась вода под гребным колесом, вильнул к палубе, тормозясь, дым, окутал надстройки. А когда рассеялся, открыл стоящего в полный рост высокого человека в кожаной куртке – тень от него, ломаясь на взбаламученной воде, упала между лодками нападавших.

– Эй вы, сдавайтесь! – властно крикнул человек в медный поблескивающий рупор. – Тот, кто бросит оружие и поднимет руки, попадает под амнистию. Гарантирую жизнь и свободу.

– А-а, собака! – взвизгнул Ростовцев. – Это же Фролов!

Нырнул к пулемету, упал за щиток, полоснул длинной очередью – пули пробарабанили по борту парохода. Фролов исчез.

И сразу же с «Советогора» сухой равнодушной скороговоркой отозвался пулемет чекистов. За ним другой – тоном повыше, голосом позлей, понервней. Заметались, то пересекаясь, то расходясь, частые фонтанчики между дощаниками и берегом. С лодок ответили беспорядочной винтовочной пальбой.

– Назад, назад, мужики! Отходим! – прорывались сквозь треск выстрелов и таканье пулеметов растерянные крики. – Шевелись, гребите!.. Не видите, что ль, – сам Фролов!..

Лодки развернулись к берегу, но, словно наткнувшись на невидимую стену, круто вильнули вдоль частокола фонтанчиков, отсекающих от суши…

– Прощай, братва! – заорал Козырь. – Бог не фраер – выручит! – Вытянулся на стременах, вскинул лошадь, но над головой цвенькнули пули, и он упал грудью на холку жеребца. Глянул из-под локтя на верховых. – Рвем отсюда!

Отпустил поводья, дал шенкеля. Конь, вытянув морду, поджав уши, сорвался с места наметом, скрылся в чаще.

Привыкшие тянуть лодки флегматичные лошадки, знающие лишь размеренный спокойный шаг, тоже проявили неожиданную прыть. Подгоняемые ездовыми, они, вспомнив, видимо, молодость, устремились неумелым коровьим галопом вслед за жеребцом.

Козырь поджидал сотоварищей в низкорослом сосняке. Раздувая ноздри тонкого горбатого носа, прислушался к далекому треску выстрелов, аханью гранатных взрывов, размеренной перебранке пулеметов.

– Ну, сявки-сявочки, вывернулись, гадом быть! – Он почесал острый подбородок. – Из какой мясорубки вырвались, а!.. Ты чего закис, Студент? – ткнул в плечо всадника в потасканной тужурке с золочеными пуговицами. – Живы ведь, короли-валеты! Живы, Студент, чуешь?

Тот, откинув голову, посмотрел на Козыря через покривившееся пенсне.

– Нехорошо получилось… Своих в беде бросили.

– Вот так ляпнул! – поразился Козырь. – Ты недавно дурак или сроду так?.. Смерти захотелось? Могу помочь, – потянул из-за спины винтовку. – Выручим его, Урядник? – Подмигнул краснолицему кряжистому мужику с густой рыжей бородой. – Выделим ему девять грамм из общей пайки?

– Щенячишься? – Урядник, вздыбив квадратную грудь, глянул исподлобья на Студента. – Наши – ваши, глупость одна. О себе думать надо… Чего делать-то теперь, господа хорошие?

– Надо валить туда, откуда пришла эта лайба с чекистней, – выпалил Козырь. – В Сатарово надо – самый козырный ход! Там нас никто не ждет. Да и есть чем поживиться. Комиссары харчей, небось, для узкоглазых оставили – прорву!

– Что ж, в твоих словах есть резон, – Студент кивнул.

– Одобряю, – заявил и Урядник. – Я думаю, пароход далее, в Березово, направится. А нам с краснюками не по пути.

– Н-ну, а я о чем толкую! – хмыкнул Козырь. И вдруг вытянулся на стременах, поднял указательный палец, призывая к тишине. – Во, перестали хлестаться! – Помолчал, прислушиваясь, опустился в седло. – Все, спеклись братишки… Сейчас чекисты на берегу шмон начнут и за нами припустят!

Пригнулся, пустил коня с места в карьер. Урядник и Студент поскакали вслед за ним, кулаками, пятками мутузя непроворных лошадок.

Но чоновцы и не думали преследовать троицу – шут с ними, пускай уходят, не искать же иголку в стоге сена.

Ростовцев первым из пленных поднялся на палубу «Советогора». Мельком взглянул на чекистов, на девушку в алой косынке и выцветшей гимнастерке, на черноволосого большеголового остячонка в серой рубахе, перехваченной ремнем с ножом, на крепыша в кителе и фуражке – капитана, судя по всему, – и задержал взгляд на Фролове. Но тот на него, Ростовцева, и не глядел. Прищурившись от солнечных бликов, игравших на воде, наблюдал он за бойцами, которые перегружали из дощаника в шлюпку винтовки, зеленые патронные ящики.

– Я так полагаю, что вы – Ростовцев Сергей Львович, – не повернув головы, сказал Фролов скучным голосом. – Бывший инспектор губземотдела, а во время мятежа заместитель Арчева. Верно?

– Абсолютно справедливо, – Ростовцев, ерничая, прищелкнул каблуками.

Фролов покосился на него, смерил взглядом. Оглядел других пленных, которые сбились в кучу около трапа.

– Этого, – мотнул головой в сторону Ростовцева, – в каюту стюардов. Тех – в общую.

Пленные, топоча по палубе, потянулись под конвоем на корму, где в пустующем кубрике машинной команды были еще в городе сколочены двухъярусные нары. А Ростовцева повели к двери под мостиком.

Плечистый парень в бушлате мастерового схватил Ростовцева за рукав, втолкнул в каюту и с силой захлопнул дверь.

Арчев, стоявший у зарешеченного окна, обернулся.

– Евгений Дмитриевич! – обрадовался Ростовцев. Шагнул было к нему, но вдруг остановился, качнулся, точно запнувшись. – Простите, мы не знакомы. – Вскинул голову. – С предателями не желаю знаться.

– Дать бы вам по физиономии, чтобы выбирали выражения, да лень, – Арчев почесал небритую щеку. – Погубит вас язык, Серж. Язык, апломб и глупость… Я вижу, вас хорошо искупали, подпоручик. – Подошел к койке, поднял с нее шинель. – Снимите мокрое тряпье и наденьте хотя бы вот это… А то простудитесь.

– Пошли вы к черту с вашей заботой! – Ростовцев оттолкнул его руку. – Вы изменили отряду, изменили нашим идеалам, святому делу освобождения России!

– Немедленно переодеваться! – рявкнул по-командирски Арчев. – На вас сухой нитки нет.

– Ладно, подчиняюсь, поскольку вы старший по званию, возрасту и… – Ростовцев ехидно улыбнулся, – и по стажу заточения. – Нехотя принялся расстегивать китель. – Подчиняюсь, хотя и перестал вас уважать!

– Полноте, Серж, – Арчев досадливо скривился. – Вы или близорукий фанатик, или дремучий дурак… Не перебивайте! – Вскинул требовательно ладонь. – На что вы надеялись?! Забыли разве о Корнилове, Колчаке, Деникине?..

– Это не то, не то! – Ростовцев, разуваясь, взмахнул сапогом, плеснув из него мутной струйкой чуть ли не в лицо командиру. – Те хотели восстановить ушедшее непопулярное прошлое, а мы… Мы предлагаем качественно иное: крестьянскую республику! Пусть будут Советы, но без боль-ше-ви-ков!

– Слова, слова, слова… – Арчев отошел к своей койке, опустился на нее, откинулся к стене. – Нет, шер ами, качественно новое предложили большевики. Поэтому они взяли власть, к сожалению, прочно и надолго.

– Их успехи временны! – Ростовцев, запахнувшись в шинель, заметался по каюте, оставляя босыми ступнями мокрые следы. – Неужели вы не видите, что коммунисты отступают? Новая экономическая политика, введение натурального налога, разрешение продавать излишки хлеба. Все говорит о том, что…

– Все говорит о том, что нам, – то есть вам! – нечем больше пугать крестьянина, нечего ему обещать… Сядьте! – Арчев показал на вторую койку. – Почему я должен смотреть на вас снизу вверх?.. – И когда Ростовцев, хмыкнув, опустился на тюфяк, продолжил брюзгливым тоном: – Большевики отобрали у нас, миль пардон, у вас, даже самого распоследнего темного и лопоухого лапотника. Вы кричали: «Долой продразверстку!», а ее уже нет, отменили. Вы кричали: «Свобода торговли!» – пожалуйста, торгуйте. Что теперь кричать будете? Чем поманите мужика?

– Почему вы все время выделяете «вам», «у вас»? – спросил Ростовцев.

– Потому, подпоручик, что я выбываю из игры. Надоел мне этот балаган до изжоги, – Арчев сцепил пальцы, хрустнул ими. Забросил ладони за затылок. – Скоро, милый Серж, я буду далеко отсюда. Уйду туда, где нет ни чекистов, ни Совдепов. Доберусь на этой лоханке до города, а там… – присвистнул, взмахнув рукой.

– Неужто вы верите, что это реально? – с надеждой спросил Ростовцев и, когда Арчев не ответил, а лишь усмехнулся, поинтересовался: – И куда же вы? На восток? К Семенову? К Унгерну?

– Я пока из ума не выжил. – Арчев презрительно фыркнул. – Если Семенова и барона еще не шлепнули, то скоро шлепнут. Как и вас, кстати.

– Как меня? – Ростовцев судорожно проглотил слюну, отчего острый кадык на тонкой шее дернулся. – А вас что же…

– Я, мон анфан тэррибль, собираюсь жить долго. Долго, вкусно и красиво… Уеду в Париж, сниму скромную, из трех-четырех комнат, квартирку. Где-нибудь на рю де ля Пэ. Буду по вечерам гулять в Монсури, потягивать шабли в Мулен Руж или в Фоли Бержер, обнимая субреточку-гризеточку. И буду посмеиваться над вашими дурацкими идеалами, над этой нелепой, дикой и грязной страной, где я имел несчастье родиться…

– Хотите пополнить ряды клошаров и умереть с голоду под мостом Александра Третьего? В Париже полно нищих и без вас.

– Вот именно – без меня! Без меня, шер ами, – Арчев хрипло засмеялся. – Каждому парижскому нищему я буду подавать в светлое воскресение по сантиму. – Нагнулся к собеседнику, выдохнул, сминая в торопливом шепоте слова: – Потому что у меня будет Сорни Най!

– Что, что у вас будет? – не понял Ростовцев, пораженный горячечным бормотанием бывшего командира, его остановившимися, остекленевшими глазами.

Арчев вздрогнул. Улыбка исчезла, будто ее сдернули с лица.

– Ничего, кроме денег, – сказал глухо.

И встревоженно поглядел на вход – скрежетнул замок, дверь открылась. Мрачный Матюхин, парень в бушлате мастерового, швырнул к ногам Ростовцева солдатские шаровары и гимнастерку.

– Переодеваться! – приказал раздраженно. – А это, – шевельнул носком ботинка мокрую одежду, – на палубу. Сушить… Вы, – указал пальцем на Арчева, – приготовьтесь к прогулке.

Ростовцев суетливо переоделся, смущенно поглядывая на Матюхина, который, прислонившись к косяку, смотрел куда-то поверх голов пленных.

– Я готов, – Ростовцев подхватил в охапку мокрое белье.

Матюхин выпрямился, пропустил вперед Ростовцева и Арчева, прикрыл за ними дверь.

В коридоре пленных чуть не сбил с ног остячонок, вприпрыжку бежавший навстречу. Увидев Арчева, он отскочил к стене, схватился за нож у пояса. Оглянулся растерянно на Фролова, шагавшего следом.

– А этого куда? – Фролов кивнул на Арчева.

– Вместо прогулки. Заодно уж чтоб… – объяснил Матюхин.

– Впредь – только по распорядку! – жестко потребовал Фролов. – Отныне – на прогулку вместе со всеми. Пусть бандиты видят своего главаря, пусть призадумаются, поразмышляют.

– Так я хотел… – начал Матюхин, но Арчев перебил его:

– Э-э… гражданин Фролов, скажите, пожалуйста, как здоровье Еремея? Сами понимаете, если ребенок умрет, это усугубит мою вину. А так… хотелось бы рассчитывать на снисхождение.

– На снисхождение?! – поразился Фролов. – Вы чудовище, Арчев. И наглец! – Побуравил его взглядом, сказал сквозь зубы: – Впрочем, не вижу причин скрывать. Еремей поправляется.

Еремей глубоко, со всхлипом вздохнул и открыл глаза.

– Нунг варыхлын?![13]13
  Ты проснулся (очнулся)? (хант.)


[Закрыть] – закричал восторженно Антошка. Принялся тормошить, дергать Люсю за рукав. – Ермейка варыхлын, видишь?

Еремей сонно посмотрел на него, затем на девушку.

– Ты кто? – спросил с усилием.

– Я твой друг. Люся Медведева, – она стянула с головы косынку, тряхнула головой, оправляя волосы.

– Мед-ве-де-ва, – тихо повторил Еремей. – Медведь – это пупи? – И когда Люся кивнула, повеселел. – Я из рода пупи, ты из рода пупи… Ты сестра мне?

– Выходит, так, – девушка улыбнулась. Попросила Антошку: – Ницы, командир нок кынцылын?[14]14
  Может, поищешь командира? (хант.)


[Закрыть] Он велел сказать, когда Еремей очнется.

– Ма мынлым![15]15
  Я мигом (хант.).


[Закрыть] – Антошка кинулся к двери.

Еремей посмотрел ему вслед и посерьезнел. Уткнулся подбородком в подушку, обхватил ее.

– Кожаный начальник – хороший русики, – сказал твердо. – Арча убил. Хорошо. Арчев заболел, в нем злой шайтан жил. Как в пупи, который на зиму не лег спать.

– Арчева не расстреляли, – уточнила Люся. – Он под арестом.

Еремей широко раскрыл глаза, посмотрел с подозрением.

– Зачем жить оставили? – спросил, еле сдерживаясь. – Арчев злой! Арчев ляль! Убивать любит… – и оборвал себя, уставившись настороженно на дверь.

Она распахнулась. Ворвался сияющий Антошка, кинулся к Еремею, но, наткнувшись на его взгляд, затормозил. Оглянулся растерянно на Фролова, который с ремнем Ефрема-ики в руках шел следом.

– Зачем Арча пожалел, кожаный начальник? – крикнул Еремей. Дернулся, чтобы подняться, но Люся властно прижала его за плечи. – Арч всех Сардаковых убил, всех Сатаров убил. Зачем жалел его?

– Ну, здравствуй, сынок. На поправку пошел? – Фролов опустился на стул в изголовье койки. – Ласык-кицых их?[16]16
  Полегчало? (хант.)


[Закрыть] Молодцом…

– Зачем Арча живым оставил? – упрямо повторил Еремей, глядя волчонком. – Нельзя ему жить. Много смерти принесет.

– Успокойся… – Фролов осторожно стиснул ему плечо, улыбнулся дружески. – Теперь Арчев никому зла не причинит. Да и за прошлое ответит сполна… Судить его будем. Вы с Антошкой – свидетелями.

– Пока суд ждать будем, где жить надо? В тюрьме?

– Почему в тюрьме? – поразился Фролов и недоуменно поглядел на Люсю: может, что-нибудь не то сказала мальчикам? Но она тоже непонимающе подняла плечи. – Вы же свидетели…

– Дедушка при царе был в тюрьме. Шибко там плохо, совсем плохо, говорил, – Еремей посмотрел на Фролова. – Дедушка тоже этим… как его… видетелем был. А потом долго из тюрьмы не выпускали.

– Да как ты можешь такое говорить?! – ахнула Люся. – Это же при царизме было!

– Послушай, сынок, – Фролов смущенно откашлялся. – Ты говоришь, твой дедушка в тюрьме сидел… А когда его выпустили?

– Весной, когда Микуль царем перестал быть, – не задумываясь, ответил Еремей. – Больше года деда не было.

– Весной семнадцатого. Так! – Фролов с силой потер лоб. – Ну удружил я твоему деду, ну и удружил! – Вцепился в колени, качнулся вперед-назад. – Не думал, что так получится.

Еремей, наморщив лоб, смотрел непонимающе.

– Я знал твоего деда, – пояснил Фролов. – Спас он меня в пургу, когда я из ссылки бежал. – Увидел, что мальчик недоверчиво смотрит на него, поднял пояс Ефрема-ики. – Это ведь ремень твоего деда?

– Его ремень, – тихо подтвердил Еремей.

– Эту сумку я хорошо запомнил, – Фролов погладил жесткий ворс на качине, провел пальцем по орнаменту. – Вот по этому знаку и запомнил. Это ведь только ваша тамга? Или она есть и у людей другого рода?

– Нет, – решительно и даже возмущенно отрубил Еремей. – Наша метка, только наша. Сорни най – Сатар пусив… – Насупился, задышал быстро, прерывисто. – Качин мать привезла, когда деда в тюрьму взяли.

– Так это мать твоя была! – удивленно воскликнул Фролов. – Она рассказывала, как подобрали русского и отвезли в город?

Еремей кивнул. На ресницах его набухли слезы. Он крепко зажмурился, отвернулся, уткнулся в подушку.

– Успокойся, сынок, успокойся… – Фролов положил ладонь на затылок мальчика. – Скажи, чего добивался Арчев от дедушки? За что бил тебя?

Еремей, крепясь, скрипнул зубами.

– Велел показать Сорни Най, – буркнул сквозь слезы.

– Ермейка плюнул в Арча, – объявил с гордостью Антошка.

Фролов покосился на него, сунул руку в оттопыренный карман.

– А что такое сорни най? – осторожно спросил он и медленно вытащил серебряную фигурку Афины.

Еремей настороженно повернул голову. Увидел статуэтку, выхватил ее из рук Фролова, прижал к груди, прикрыл плечом. Глаза его стали недоверчивыми.

– Сорни най – это большой огонь. Когда у ханты шибко много радости, большой костер делают, – нехотя объяснил он. – На праздник медведя тоже делают костер – сорни най.

– И все? – подождав немного, спросил Фролов.

– Больше ничего не скажу! – твердо ответил Еремей.

Фролов в задумчивости почесал лоб, хотел, видно, еще о чем-то спросить, но тут Антошка, поглядывая на него, потянулся к уху Люси, зашептал о чем-то умоляющим голосом.

– Просит, чтобы разрешили ходить в машинное отделение, – смущенно сказала Люся. – Он уже бывал там, с Екимычем познакомился. Но пришел капитан, заругался, выгнал Антошку. Вот он и просит, чтобы вы поговорили с капитаном: пусть позволит ходить к Екимычу.

– Вообще-то на пароходе слово капитана – закон, но попробую… – Фролов встал. – Можно я в городе покажу эту фигурку ученым людям, а?

Еремей вздрогнул, испуганно сунул статуэтку под подушку и даже в лице переменился.

– Что ж, нельзя так нельзя, – Фролов понимающе кивнул. – Выздоравливай, – и слегка подтолкнул Антошку к двери. – Идем!

В пустом коридоре он заглянул в распахнутую дверь каюты стюардов: никого. Задержал взгляд на шинели Арчева, которая комом валялась на койке.

Поднялся на палубу, прошел на корму, где около одежды, развешанной на паровой лебедке, топтался Ростовцев, рядом, заложив руки за спину, прохаживался от борта к борту Арчев. Выводной, прислонившись к фальшборту, наблюдал за ним; другой боец, охраняющий кормовой кубрик, объяснял что-то Матюхину, который, слушая его, посматривал то на пленных, то на капитана.

– Росиньель, росиньель, птит’уазо, – негромко напевал капитан на мотив песенки «Соловей, соловей, пташечка…», наблюдая за бойцами на дощаниках, – ле канарие шант си трист, си трист! Эн, де, эн, де иль нья па де маль! Ле канарие шант си трист, си трист…[17]17
  Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет! Раз, два, раз, два, горе не беда! Канареечка жалобно поет! (франц.)


[Закрыть]

– Я вижу, у вас отличное настроение, – заметил, подойдя, Фролов. – Никогда не слышал, чтобы вы пели.

Капитан вздрогнул от неожиданности, повернулся, но тут же дружелюбно заулыбался.

– А почему настроение должно быть плохим? Банда разгромлена, возвращаемся домой. – И, поглядывая за борт, опять замурлыкал: – Росиньель, росиньель, птит’уазо… Подхватывайте! – предложил, лукаво глянув на Фролова.

– Рад бы, да французского не знаю. Разве что по-русски? Да и то не сумею: ни слуха, ни голоса.

– Жаль, – огорчился капитан. – Сейчас бы сюда нашу Люсю. Она-то бы уж поддержала.

– Хотите послушать «Соловей-пташечку» еще и по-остяцки? – усмехнулся Фролов. – Люся, по-моему, тоже не знает французский.

– Можно и по-остяцки. Получился бы интернациональный дуэт. Чем плохо? – Капитан рассмеялся. И, сразу оборвав себя, грозно рявкнул, свесившись через борт: – Трави, трави конец!.. Хочешь, чтоб при «стоп» эти посудины разбились?! – Выпрямился, опять запел: – Росиньель, росиньель, шерш дан капот, ле канарие шант си трист, си трист… Росиньель, росиньель, шерш дан ля пош…[18]18
  Соловей, соловей, ищи в шинели, канареечка жалобно поет… Соловей, соловей, ищи в кармане… (франц.)


[Закрыть]